Маленькая Трилогия. часть первая Весна

Давно я не была в этом старом дворе, потому что он напоминает мне о всех тех прошлых жизнях с усатой Полинкой- любительницей дешевизны и фильмов ужасов, или с обдолбанной Дашей, которая в последствии нашей дружбы хотела вырезать мне печень, с Дашей другой, с которой мы искали её убежавшего кота, который, в свою очередь, оказался просто мёртвым,а родители не хотели её расстраивать, потому и сказали, что он убежал, и в конце-концов с моими пошлыми приятелями позапрошлого лета. И вот так вот, когда вспоминаешь своё детство, которое вроде бы и не было таким, но с моим-то умением отделять только лучшее в людях, становится оно весьма и весьма. Но я забыла это всё. Забыла ещё в какой-то там раз, когда дописала эту вот самую последнюю букву ЭТОГО предложениЯ.
 Я иду по небольшой дворопроезжей извилистой дороге, лежащей очень неровно, и вообще вся местность миллионы лет назад, наверное, начала обрастать травой, качелями и дворнягами  на каких-нибудь сейсмических разломах, и понимаю, что с этим двором она не имеет больше ничего общего, потому что она до издыхания исписана твоими стихами- белым мелом или белой неоднородной краской. Так жалко наступать на все эти слова. Я же вот вижу, как ты сидел ещё миллионы лет назад на этой дороге, всё писал что-то, отбрасывал волосы со лба кивком шеи к затылку. А слова всего лишь поблекли, как будто написаны только вчера. Всё смутнеет, детей-убийц сдувает с качель, но мне не хочется на них садится. Наверное, эта дорога ведет к солнцу.
 На грязных проводах сохнет чьё-то сырое бельё, и я слышу как всё живое и мёртвое, как та женщина в окне хотя бы, готовящая гречневую кашу, ждёт преблежение конца или ночи. Вдали огромный шар того самого цвета, название которому мы никак не можем найти, потому что такого цвета не существует (то ли малиновый он, то ли персиковый), сползает вниз, оставляя после себя грязные следы какого-то чУдного сияния и как бы говорит "Извините, я не специально пачкаю небо"; и его поглощает горизонт. Шар так и не услышал, как я сказала ему, улыбаясь: "Ничего страшного, не переживай)".
 Остатки солнца заливали дворовые анфилады. Ветер и сияние наполнили дОверха чей-то белоснежный пододеяльник. Эх, надо было всё-таки подбежать, схватить этот мешок с иллюзорностью, закрыть его- сдушить в руках! Но я ведь понимаю, что всё испарится...ВСЁ испарится. Тебя тогда зашью в этом пододеяльнике, а вокруг- вишни- цветут, цветут и пахнут! Ну и я...(а что поделать?) выпускаю тебя на волю. В лице меняюсь очень глупо, как ребёнок, то радуясь тому, что ты у меня в руках, как божья коровка или каштан перед расчленением (всем и всегда было интересно что же там внутри каштана), то расстраиваюсь и хмурнею, как после слов "Не нужно трогать солнышко, его детки дома ждут и плачут". Мне в детстве всегда так говорили. Но и об этом я тоже забылА...
 Перехожу через другую небольшую дорогу (а они все здесь почему-то небольшие). Только это вот- проезжая, но машины здесь редко ходят, а за нею- пост.постапокалиптические небольшие углубления в земле, но довольно больших широтных размеров, или наоборот- возвышения с сухими деревьями. Всё в сухой высокой траве, песке, куриной слепоте, в чём-то там ещё.
 "От пропасти можно оттолкнуться"..."От пропасти можно оттолкнуться"...А-а-а-а-а...чей-то бирюзовый голос напевал_нашептывал, но это не мог быть ветер. Ветер- он древний старец, он седой и жестокий. А это был совсем не такой голос. Это был голос вселенской тоски, её белые берёзовые руки играли на серебряных длиннющих усах ветра, как на арфе.
 Ты стоишь спиной. Ветер целиком вылетел из пододеяльника, отдёрнул тебя ко мне лицом. Свело горло. Ты же ведь..ты же ведь бросался уже, да? Ты бросился в этот котлован, но потом вывалился с неба на тот же пустырь, откуда начинал разбег? Да? Скажи мне! О, Господи, у тебя же руки в крови...
 Подул ветер. У меня расплелись волосы, их воспламенило вверх, как и все окружающие многолетние бурьяны.  И они стали седыми. В детстве, я намеревалась сделать себе крылья, как у Дедала и Икара, из  камыша, лопухов, папоротника. Но не получилось. Они постоянно рассыпались. Но об этом я тоже забылА... А сейчас я стою с истрёпанным лицом. Маленькая старая девочка. И говорю тебе так, как может сказать только любящая старая и больная мать, гладя неловко (в моём случае) по лицу, улыбаясь с досадой и осадком:
- Она ведь красавица, верно?.
 Разворачиваюсь. Ухожу. Разворачиваюсь ещё раз, а вас двоих там уже и нету.
 Всё сменяется холодным вечером. Выстреливает виски Днепровская свежесть: становится дурно от прокисших водорослей, ржавого песка, холод с обеих боков вплетает свои прутья мне в голову. Небо разорвалось огромным изумрудом, а я почувствовала, что у меня дыра на весь живот.