Подносик

     Ночуем по-королевски. Во-первых, заведующий оставил ключ от кабинета, так что плющим келейно, одной бригадой, на диванчике и двух раскладных креслах. Во-вторых, поспать дали как английской королеве. Крайний вызов аж в полпервого отработали, а  утренней аудиенцией нас диспетчер побеспокоила только без пяти семь.
     - Ребята, поехали! Вызов, – верноподданнейше докладывает она, кидая на стол сигналку. – Мужчина, 83, плохо с сердцем, задыхается. В анамнезе - инфаркт  четыре года назад.

     - Мля, – мрачно выносит наш монарший вердикт фельдшер Саня, пятого года обучения курсант Военно-медицинской академии. Мы с водителем согласно киваем, одеваясь. Мужик, 83, «п/с» - это мля. Тетеньки, они сердечно-сосудисто как-то лучше защищены. С ними проще. С нашим же братом почти всегда фокуснее получается.

     Королевский выезд. Всё как положено – представительные проблески «синяков», покрякивания спецсигнала на перекрестках… Слегка смазываем общую помпезность картины поспешной торопливостью выскакивания из машины и забега на четвертый этаж со всем реанимационным имуществом в зубах. Но тут уж, сами понимаете, не до протокола.

     Звоним. Открывает заплаканная бабушка лет восьмидесяти. На ходу жалобно делится – что-то, мол, совсем заплохел её дед под утро. Задыхается и даже гриб пить не хочет.

     Деда слышно еще в прихожей, не дышит  - клокочет и булькает.  И, конечно, сидит - бледненький, мокренький как мышь, старательно ловя синюшными губами спертый воздух крошечной однокомнатной квартирки. Мутный взгляд – где-то там.

     Это он. Отек легких. Острейшее осложнение левожелудочковой недостаточности. Кто хоть раз видел, или, не дай бог, сам перенес - не забудет никогда. По сравнению с этим ситуация, когда кто-то в речке тонет, а рядом люди, - веселый лубочный комикс. Кто-нибудь из умеющих плавать – нырь, саженками мах-мах, хвать-похвать барахтающегося, и - на берег оба. Жизнеутверждающий туш. Ура-ура. Вытащенному – жизнь и весь мир в подарок, спасателю  -  аплодисменты, медаль «За спасение утопающих» во всё пузо и чувство глубокого морального удовлетворения.

     При отеке легких всё гораздо страшнее. Человека рекой, цунами, водопадом заливает изнутри, прямо в легкие, в каждый бронх, в каждую крохотную альвеолку. И человек начинает мучительно и жутко тонуть. Там, внутри себя. И самый-самый чемпион мира по плаванию с навыками спасасения на водах, находись он рядом, вряд ли сможет поддержать и вытащить.

     Держись, дед. Держись, родной. Мы, конечно, не чемпионы по плаванию, но ты дыши, а мы тебе изо всех сил поможем.   

     Кислород… манжета тонометра… электроды, присоски кардиографа… Сашка, умничка, мгновенно «садится» на вену. Срывая ленты оклейки, распахиваю форточку пошире и одновременно пробегаю взглядом заготовленную амбулаторную карту (как ни странно, довольно тощенькую; видать, не  очень жалует медиков перенесший инфаркт ветеран). Оборачиваюсь к бабушке: 
     -  Сахарным диабетом Олег Иванович не страдает? Препараты все переносит?

     - Диабетом – нет, касатик, – послушно докладывает та. – А переносить – давно уж ничего не переносит. Старенькие мы. И на улицу-то лишний раз не выходим. Дети все и приносят, что надо.

     - Аллергии на лекарства нет? – уточняю. – Высыпания, отеки…

     - Вроде, нет, – задумывается бабушка. – Нитросорбид мы с ним оба пьем. Анальгин, когда голова болит. Ну, корвалол иногда, если плохо. В больнице-то ему много чего давали. Всё принимал, как велели.

     - Понятно. Да вы не стойте, присядьте пока. Если что-то понадобится, я попрошу. Как зовут вас?

     - Анна Михайловна я.

     Так, давление деданя держит. Это он молодец. Не ахти какое высокое, но держит. Аспирин в рот… жуем-жуем, Олег Иваныч, разжевываем… пшик-пшик нитроминтом… фентанил, дроперидол, глюкоза в вену… мочегонные, гормоны...

     Слону дробина…  Морфин… еще лазикс…

     Нифигамс. Если и вытаскиваем Иваныча, то очень, очень медленно. И продолжает заливать его немолоденькие легкие тягучей, обволакивающей,  тяжело пенящейся на вдохе мокротой. Хорошо, дед боевой. Настоящий дед. Мужик. Не сдается, изо всех сил дышит-дышит-дышит, с каждым клокочущим вдохом ухватывая по толике, по обидно малюсенькой капелюшечке столь необходимого сейчас живительного кислорода…

     Вспоминаю, чему старики учили. Говорю бабушке:
     - Анна Михална, у вас спирт есть? Или водка. Только хорошая, не суррогат, не «паленка».

     - Есть водка, сынок, – суетливо поднимаясь со стульчика, кивает та. – Талонная еще. Сейчас… (ушаркивает на кухню)…

     И нет её минуты четыре. Две с половиной сотни, мать их, тягучих полновесных секунд чистого времени… Дышим, дышим, дедуля! Сейчас полегче будет. Еще немного… Пшик-пшик нитроминтом, пшик…

     Шарк-шарк-шарк – из кухни поспешает бабушка. В руках – серебряный подносик. На подносике  - бутылка «Столичной»… две рюмки и россыпь тарелочек.  Хлеб-черняшка, соленые огурцы, шпроты, сыр. «Приходите, тараканы, я вас чаем угощу»...

     ... Округлившимися испуганными глазами бабушка смотрит на меня. Понимаю. В другой раз я и сам бы на её месте сильно удивился. Сейчас некогда. Ломаю ампулу с физраствором и добираю его в шприц-двадцатку, где уже плещется пять кубиков всосанной из бутылки «столичной». Сашка споро принимает у меня шприц и толкает в пациентскую вену.

     Красоттта! Дедуля «сохнет» прямо на игле. Дыхание становится глубже, каждый вдох продуктивнее, в глаза постепенно возвращается осмысленность, булькание и клокот затихают, затихают, затихают до ласкающих наши уши хрипов. Ай да дед! Красссава! Ай да мы!

     «Красава», как будто услыхав мою лестную оценку, слабо и слегка смущенно улыбается обретающими цвет губами:

     - Доктор… мне бы в туалет… по маленькому.

     А вот это совсем  хорошо. Моча начала отходить  –  это здорово.

     - Сашок... – прошу негромко.

     - Не надо, – слабо пытается отбиваться Олег Иваныч. Сам, мол, дойду. Это он напрасно. Сашка – два метра ввысь, косая сажень в плечах – быка за пару минут может в бараний рог свернуть. А уж донести не самого толстого семидесятикилограммового дедульку в аккуратной охапке до туалета для него вообще пара пустяков и три секунды времени. Отбивайся-не отбивайся.

     - Анна Михайловна, - говорю, - не переживайте, самое плохое уже позади. Собирайте Олега Иваныча. В больницу поедем. Из документов  паспорт, полис… он ведь ветеран? Участник войны?

     - Участник, участник, сынок, – часто кивает головой бабушка. – Инвалид Великой Отечественной, второй группы. Оба мы.

     - Тогда удостоверение его тоже понадобится. Кружку, ложку, полотенце, туалетные принадлежности, бумагу туалетную…

     Санёк вносит и сажает на разобранный диван совсем повеселевшего пациента. Тот счастливо вздыхает (хрипловато еще, но уже полной грудью) и начинает деловито поправлять измятую подушку.

     - Олежек, - жалобно обращается к нему  бабушка, - доктор говорит, в больницу тебе надо.

     - Кому? – сердито вскидывается седоголовый Олежек. – Не. Никуда не поеду. Если надо, буду дома помирать. А в больницу не поеду.  Я вам эту… расписку напишу.

     Дед обиженно поджимает губы и отводит от меня недовольный взгляд.

     - Он не поедет, – начинает тихо плакать Анна Михайловна. – С инфарктом-то тогда еле уговорили. У него инфаркт, доктор? Опять?

     - Так! А ну-ка отставить мокрое дело, товарищ ветеран! – подпускаю в голос строгости. – Когда на том свете понадобимся, нас не спросят. А сейчас хоронить рановато. Поживем. Но полечиться какое-то время придется, не без этого. Иначе неважно всё может закончиться…. Олег Иваныч, ложимся на спину. Руки-ноги расслабили, дышим спокойно, не разговариваем.

     Посмотрим, что ЭКГшка добавит. Предыдущие сам черт не разберет – сидя снятые, да на такой частоте - естественно, нечитабельны совершенно. Саша подкладывает деду еще одну подушку и снова цепляет электроды, лепит присоски… Ползет лента ЭКГ. Обрывая её и передавая мне, Сашка улыбается.  Таки да, есть чему радоваться. Приличная вполне пленочка. Я ж говорил – замечательный  дед.

     - В общем, так, уважаемая Анна Михална, - поворачиваюсь к бабуле, - про свежий инфаркт разговора нет. Вопрос жизни и смерти не стоит. Состояние, тем не менее, достаточно серьезное. (Бабуля, утерев слезы, вновь послушно и внимательно кивает.) Остаетесь дома. Сегодня к вам придет врач из поликлиники, будете лечиться. Делать всё строго по назначению доктора. При любом ухудшении состояния – боли за грудиной, одышка, нарастание слабости - звоните нам.  Телефон знаете.

     Бабуля напоминает мне игрушку. Есть у меня такая дома – маленький бархатистый мопс, голова на крючочке. Тыкаешь голову пальцем, и мопс кивает-кивает-кивает… То ли соглашается со всем, то ли просто ободряет – мол, ничего, человек-два уха, поживем еще.

     Отзваниваюсь  диспетчеру,  докладываю, прошу записать актив терапевта на сегодня, прямо с утра, и слышу самые приятные, самые греющие любому «всаднику» его суровую душу слова: «Всё, ребята, отработали. Домой». (Одними губами беззвучно шепчу напрягшемуся было Сашке  - «домой». Сашка умиротворенно вздыхает и закрывает глаза.)

     - Понял, Лариса. Спасибо. Едем.

     Собираем наши чемоданы, оставляем бабульке пшикалку «Нитроминта» с рекомендациями, пару ЭКГэшек  и выписку – что кололи-делали - для участкового. Теперь точно всё. Домой. То есть на станцию.

     - Спасибо, доктора, – благодарит приободрившийся и воспрянувший духом дедуля. Понятно, рад. В больничку ехать не надо. Там неуютно. Там на завтрак невкусная каша. Там все больные. Там Иванов, тот, что у окошка, громко храпит по ночам. Там болючие уколы… Понимаю, конечно. Сам уколов боюсь.

     - Спасибо, милые, – опять собирается всплакнуть бабушка. – Дай вам Бог…

     - Лишь бы на здоровье, – отвечаем. – Не болейте.

     И сыплемся с четвертого этажа вниз. Где-то на втором этаже нас догоняет встревоженный бабушкин крик:
     - Доктор!... Доктор!...

     Ударив по тормозам, задираем головы вверх.

     - Что, Анна Михална?!

     - А допивать-то... не будете?

     - Что допивать?! – туплю на весь подъезд.

     В пролете, на уровне четвертого этажа показывается растерянная бабушка. В руках – початая бутылка «Столичной» и… ну да, серебряный подносик.

     - В другой раз! – смеёмся облегченно. – На день рождения зовите!

     Выходя из подъезда, сталкиваемся с размашисто метущей асфальт тётенькой-дворником. Разминувшись, слышим, как она ворчит сердито-недовольно (как бы не на нас, сама себе как бы):
     - Ишь, ржут… лоси. Где-то люди помирают, а они ходют тут… ржут…

     Нас чуть пополам не разрывает. С трудом грузимся в машину и только «домой!» можем Вите сказать сквозь спазмы душащего хохота. Витя не обижается. Витя понимает. Витя двадцать пять лет «скорик». Он заводит машину и трогает с места как застоявшийся конь. И хохочет вместе с нами. Просто так. За компанию.