На старой квартире

Я шёл и тащил за собой на верёвке маму.  Она была такая маленькая, что легко умещалась в продолговатой картонной коробке – обычно в подобной таре перевозят всякую электротехнику.  В парадном мне пришлось взять коробку в руки и по ступенькам донести до лифта.
– Ну, вот и хорошо,  – сказала мама. – Теперь мы дома.
   Это была наша старая коммунальная квартира, откуда мы съехали лет сорок назад. Сейчас она пустовала: соседи, должно быть, умерли или перебрались куда-то, что в сущности одно и то же. 
   Я раскрыл окна и впустил внутрь весенний воздух, вынул маму из коробки и уложил на диван, прикрыв одеялом.
   – Тебя дали мне только на время, – напомнил я маме. – Поэтому надо чего-нибудь поесть, а потом успеть поиграть во что-нибудь.
   Я пошёл на кухню, где на затянутом клеёнкой убогом столике прозябали наши допотопные кастрюли, и сварил из пакетика суп. Запах быстрой еды вытеснил нежилую затхлость помещений.
   Я усадил маму, подложив ей под спину подушки. Она поела и сказала: «А теперь будем развлекаться».
   Мы стали играть в её любимую игру: мама закрывала глаза и умирала. Я сидел на стуле рядом и гладил её ладонь, пока не переставал слышать её дыхание.
   Маме удавалось быть мёртвой до самого утра.
   На рассвете она начинала что-то бормотать,  осматриваться по сторонам, поднимая с трудом голову. Она вглядывалась в меня, пугалась и шептала возмущённо,  зачем её сюда привезли.
   Обратно в Глазарий надо было поспеть к девяти часам. Всех постояльцев там пересчитывали, и опоздание могло иметь самые серьёзные последствия – дирекция была вправе запретить, в случае нарушений режима, выдачу родственников на дом. 
   Я переложил маму в коробку и поволок за собой по коридору к лифту.
   Мама ворчала, говорила, что она и представить себе не могла, что у неё вырастет такой бессердечный мальчик.   

октябрь 2008