Вариант сознания... ч. 22

                Безумные  игры
     У  нас  завелся  кот Васисуалий.  Я  приучил  его к  созерцанию. Смотрим  из  окна  лоджии  с  высоты  шестого  этажа на  Ялту.  Внизу  бегают собаки,  фыркают  машины. Изредка  пролетают голуби,   заставляя  Васю испытывать охотничью  дрожь.    Беззаботно  щебеча,  реют ласточки.  Их   темные,  стильные  силуэты   с белыми отметинами на спинке  меня  волнуют больше,  чем  кота.  Просыпается  что-то  далекое,  детское…
    Мы,  талызинские  мальчишки  50-х  годов,  были  неравнодушны  к ласточкам.  Тогда   ласточек  было много.  Они  жили в  гнездах   под коньком  крыш,   в норках  на  глинистых  обрывах. Иногда  ласточки  целыми   гирляндами садились  на провода   возле  сельского пруда.  Небо  было расчерчено  живыми  нотными линейками. В  простоте  душевной  мы  погубили  немало  птиц. Бывало,  кто-то  бросал  палку,  и после  резкого удара по  проводу  одна-две  ласточки падали оземь  с переломанными лапками.  Ах,  какое  наслаждение  было  держать в  руках   трепетное  тельце, гладить по спинке,   заглядывать в  глазки,  уже  подернутые    смертной поволокой!  Мы  не осознавали  жестокости,  творимой  нами;  наоборот,   чувство  жалости  и заботы    обуревали нашими юными сердцами.  Мы  укладывали  бедных  птиц  на  мягкие постельки,  совали в  клювики  зерна и  жестянку с водой…
      Бедные  птицы!   Их  головки  бессильно  свисали,   раскрытые  клювики и  увядшие бусинки  глаз   говорили  о  скорой  смерти…   Хоронили  мы  их с почестями.   Рыли  ямку,  заворачивали тельце в   тряпочку,   насыпали  холмик  и   ставили крестик  из  щепочек  и веток.  Печаль  быстро  рассасывалась,   и  наутро  палка  снова  летела  к проводам…
    С  непонятным  безрассудством   предаемся  мы,  взрослые,   этим  жестоким играм  с природой.  Губим,  оплакиваем,  снова  губим,  упиваясь  своей  чувствительностью,  роняя слезы  по  утраченному.  И  Чернобыль  уже подзабылся… Скоро собираются  пускать  атомную станцию в  Крыму.  Уже  доказано (академик  Андрей  Книппер  мне  рассказывал  об  этом),  что место  будто специально  подобрано для  нанесения  максимального  ущерба  в  случае  аварии на  АЭС. Там  разлом,  выпирают  новые  породы. Действуют грязевые  вулканы.  На протяжении столетия  ландшафт   меняется кардинально,  все  движется  и плывет.  Известно,  что  малейший  перекос  в конструкции  реактора   приведет к  заклиниванию  твэлов -  тепловыделяющих  элементов,    фаршированных   ураном. Роза ветров  такова,  что   после  аварии всю гадость понесет на  крымские  города. Станция  будет  сбрасывать сильно  соленую  воду   в Азовское море и будет  способствовать  его  деградации…
    На партхозактиве  в  Ялте  после  Х1Х  партконференции  выступал первый  секретарь   Крымского обкома  Гиренко. Его спрашивали о позиции обкома.  Он сказал:  одной  рукой  я  голосую   с  вами за  то,  чтобы   станцию  не строить. А  другой  -  за  то,  чтобы   дать  Крыму  электроэнергию…  Итак,  позиция  между  двух стульев. Как правило, руководители  областей  и регионов  никогда  не  выступают против  творящегося  безумия. Это может отразиться  на карьере. А  потом -  что им Крым?  Гиренко  передвинули  сюда  из  Херсона.  Завтра  двинут  еще  дальше. Временщики…
                30  июля  1988.
                * * *
                Воробьиная  ночь
      Половина  шестого утра. Редкий  дождь.  Черные  облака,  как  льдины,  скользят по  глади невидимых  вод;  будто рыба,  я  наблюдаю снизу  их  мерное шествие.  Какие  они там наверху  -  неведомо,   снизу  же  они плоские, словно котлеты на  сковороде. Черные  льдины  плывут,  едва не  задевая   крыши   пятиэтажек,    в  разрывах  облаков  на    серо-голубом  шелке колеблются  зыбкие   призраки  звезд.      
    Вчера  ночевал в  Гурзуфе  на   берегу   Чеховской  бухты. С  гор пришла сизая  мгла. Охватывая  полгоризонта,  загорались  далекие  зарницы. Гроза  пришла к морю;  ударил  дождь,  раскаты  грома стряхивали  с  туч  потоки воды.   Молнии продирались  сквозь  сырое  небо  с  шипением  и треском.     В  мертвенно-белом  свете    кипело море,  исхлестанное   серыми  хлыстами  ливня.   На  Генуэзской  скале -   красные  огни,  как  глаза  дьявола:  не мигая, смотрят  на   бухту,  залитую  теменью и   дождем.  Адалары  словно привидения,   словно  неясные  отпечатки на сетчатке  глаз:  они есть – и  их  нет.
       Разговор  русских  интеллигентов:  о   внутренней  свободе,  без  которой  никак  нельзя. Интеллигент стучит  в  пьяную   грудь и  кричит:  во  мне сидит Чехов!  Как  Чехов,  он  выжимал  из  себя  по капле  рабскую  кровь,  выжимал провинциальную  мизерабельность,  боязнь  не  так  взять  вилку,   сказать  не  то слово.  Боязнь  высказать свое  мнение:  а  вдруг  глупость? 
    Крупные  капли,  сорвавшись с  инжира,  летят на  низкий  пенек.  Облако  мелких  брызг.  Камни в  Чеховской  бухте  оглажены  волнами  до матового  блеска. Тюлени на  галечном  пляже.
    Наутро -  белый  жемчуг  капель на   бельевой   проволоке.  Запах  жареных  мидий.  У  скал  горит веселый  огонь, на  раскаленной  железке  шипит вода, в  раскрытых  створках   раковины  -  коричневый  комок  мяса.  Нечто  резиновое,  как консервированный  кальмар.
    Голова пуста.  На серой скале  сидит  чайка  и  кричит как  курица,  снесшая яйцо.
                7  сентября  1988.