Пролетая на гнездом

 Моей маме уже под восемьдесят, о чем я всегда вспоминаю с холодком ужаса, сменяемого теплой надеждой. Большую часть своей неторопливой, как вода, жизни она прожила в рабочем поселке вблизи забытого Богом провинциального  городка Змиево и ,чтобы мы , маленькие тогда, были в порядке, ей всегда приходилось много и нелегко работать, одно время даже выуживая сутки через трое ошметки бревен, тяжких каменюк и погнутых железяк из нескончаемого угольного потока, падающего в ненасытное жерло местной кормилицы- электростанции, дающей, помимо зарплаты, так нужные людям свет и тепло. Конечно же ,мама давно уже пребывает на пенсии, одна в двухкомнатной квартире, когда то полной нашей молодых голосов, которые сменил имитирующий жизнь японский телевизор, ставший особо актуальным с уходом моего отца, тяжко заболевшего по онкологии, выкосившей ,кажется, каждого третьего в нашем махрово цветущем поселке, о постоянной фоновой радиации которого давно у кого -то надо бы спросить…
К счастью или к сожалению моя взрослая жизнь состоялась в пролетарском Ленинграде, обернувшемся позднее блистательным Санкт- Петербургом, а потому только восьмидесятилетний юбилей вытащил за уши меня из бесконечной череды моих никому не нужных сюжетов, сумасшедших сценариев, безумных идей и невозможных проектов. А отмечать это эпохальное для нас событие решено было в территориально близком городе Харькове, где жила семья моего брата, на тот момент, к сожалению, пребывающего в качестве инженера - наладчика в дружественном Иране,  ибо только там платили нормальные деньги опытному украинскому специалисту, умеющему реанимировать ветхое, советских еще времен, оборудование. Собирались мы с мамой недолго, благоразумно загодя прибыл на перрон поселкового вокзала, не раз провожавшего меня в большую и настоящую, как мне казалось, жизнь. Вагон вечерней электрички, скоро примчавшийся к нашим ногам, оказался полупустым, но свой битый дорогами, но все еще интересный забугорным дизайном чемодан я цивилизованно поднял из под ног повыше – на полку над головой. И вот где то на середине нашего мерного пути прохладным ветерком меня обдал рванувший от тамбурной двери ветерок неких наметившихся в атмосфере событий : мимо нас сквозь резко распахнувшуюся дверь быстрым и решительным шагом пронеслась пара крепких железнодорожных ментов. До выхода, впрочем, они не дошли, внезапно обнаружив взглядами мой провокационный чемодан. Крутанувшись, они, наконец, выпали в осадок напротив.
- Ваш паспорт, пожалуйста! – Пронзив меня взглядом, заявил один из них, обладавший брутальной внушительной внешностью. Нюх его не подвел – паспорт оказался российским, питерским, и , как быстро выяснилось, к нему должен был прилагаться регистрационный листок, который мне, помнится, действительно сунули по пересечении границы , в районе сердца,  обе родных мне страны. Будучи неправильным гражданином, я листок немедленно посеял. Не добившись от меня необходимой суровому закону регистрации, сержант стал задавать наводящие вопросы.
- Кем работаете?
- Журналистом. – Компетентно ответила за меня мама, к сумке которой уже профессионально пристраивался второй милиционер.
- И какие у нас дела в городе Харькове? – Уже изучал наши билеты сержант.
- У меня там назначена рабочая встреча с одним из коллег. – Вынужденно принимал я условия активно развивающегося на глазах сюжета.
- Все равно вы обязаны иметь на руках регистрацию. – Он со значением помолчал. – А как фамилия человека, с которым вы встречаетесь?
 Я нащупал в кармане визитную карточку единственного журналиста, с которым сталкивался в этом городе. Игорь Поддубный, и название небезызвестной газеты плюс должность – редактор. Сержант, уловив смысл и содержание мускулистой, не без зубов, визитки, мгновенно ослабил хватку.
- Я знаю этого вашего Поддубного. – Откинувшись на спинку сиденья, он уже слегка улыбался, заглядываю куда-то вглубь себя. – Несколько лет назад он со своими брал у меня…интервью.
- Интервью? А какой же был повод? – Искренне удивился я.
- Роды в электричке. Можете себе представить - я вот этими руками, - он с сомнением посмотрел на свои толстые, распиравшие китель поленья, - я принял ребеночка. А крови то , кровищи было сколько!
 Я смотрел на широкое улыбающееся лицо человека, вспомнившего может быть самый трудный , так тронувший заскорузлую душу эпизод своей долгой, наполненной насилием и грязью милицейско – железнодорожной службы и мы оба уже понимали – о штрафе,  идея которого уже повисла в воздухе над нашими головами теперь и речи быть не может. И это при том,  что для штрафа были все основания. К тому же, как на грех, сумку у наших ног  нагло распирал толстый шмат сала, естественно дополненный пузатой бутылкой с криминальным,  само собой, самогоном.
- Бабуля, а шо то за бутылка? – Дежурным тоном поинтересовался второй, не лишенный рабочей интуиции милиционер.
- Счастливого пути! – Однако, уже козырял нам,  приподнимаясь с сиденья, сержант.
А я ехал еще больше часа, размышляя обо всем, а больше о том, что же может быть для мента прекрасней денег. Дань уважения к далекому, , выстоявшему и поднявшемуся ненаглядному моему Петербургу, опасная ли визитка на многое способного, известного в городе журналиста или на мгновение проснувшаяся память о тех быстрых,  ни с чем не сравнимых мгновеньях, когда жизнь и смерть свелась к рукам человека,  обязанного нас спасать и защищать?