Ран. дневн. 21 Таруса. Дети. Иосиф. Поэзия

Ранние дневники 21 Таруса. дети. Сергей Васильевич Шервинский. О поэзии. Наталья Львовна Дружинина, Татьяна Львовна, её сестра.

Таруса

15 июля 1966 г. О, странная, странная, странная жизнь, невыразимая никакими словами, бесконечная.

Я не добра. Я ничтожна и слаба. Истинное добро сильное. Я щенок, только-только родившийся. Где найти себя, в чём, как?

16 июля. Дети устроили концерт для нас, танцевали. Оля Наседкина читала Есенина, плачущим от боязни голосом. Меня разбирал безумный смех. Она всё-таки дочитала до конца, переборов себя. Аля — дочь Феди Дружинина и Оля большая ставили “Трёх мушкетёров”. Все были довольны.

После чая гуляли, вытащили на улицу Иришку Наседкину и Татьяну Львовну. Мирно посидели на брёвнах, поговорили о прошедшем спектакле.

18 июля. Жизнь давит на меня беспощадной лапой. Отключиться не на чем. Я слишком слаба, я устаю от людей. "А годы проходят, всё лучшие годы" - Лермонтов.

С Катей и Натальей Львовной Дружининой говорили о Старках — усадьбе Шервинских. Она принадлежала отцу Сергея Васильевича, во время революции она была отнята. Потом там гостила у Сергея Васильевича Ахматова, когда часть усадьбы вернули.

Наша знакомая Ольга Николаевна пригласила нас к себе, чтобы мы с Натальей Львовной почитали стихи Ахматовой. Вечер прошёл удачно. Наталье Львовне и мне подарили розы.

Вечером так волшебна была Таруса, так прекрасны зачарованные деревья.

19 июля. Я была приглашена в дом к Шервинскому Сергею Васильевичу (другу Ахматовой). Он прочитал нам пьесу «Жёлтый керасир». Он написал её вместе с писателем Игнатьевым. («50 лет в строю») Пьеса очень приятная, классическая, чёткая, стройная по форме с блестящими диалогами. Я бы с удовольствием насладилась ею ещё раз.

Ночью плавали в Оке.

21 июля. Жизнь пуста и ничего не сулит. "Один я, Господи, как жаль". Это чья-то цитата.

Зовущая листва за окном. Не внемлю, как парализованная, сижу дома. Какие-то секунды, обычно при ходьбе к вечеру, когда уже темно и выступают звёзды – радость жизни.

22 июля. В реку бросаюсь, как в купель. Только бы не задохнуться. Видимо, это моя депрессия меня душит. Все заняты собой. А я? Кем я занята? Никем, никем, и не собой. Не оставляет Лермонтов:

Ты жил, старик...
Таких две жизни за одну
Я променял бы, если б мог...

Только река остаётся во владение моём. И небо, чтобы смотреть в него. И деревья, их вершины, плывущие по небу, когда я плыву по воде, их отражения, оберегающие тайну берега и реки.

Красная река на закате.

23 июля. Приехала Лина. Я встречала её на пристани с трепетом душевным. С ней приплыли Илья Шифрин и его жена Надя. Не рада я им. Некстати. Зла на себя за это.

Очень отчаянно было, когда мы с Линой сидели на моём дереве и говорили о нас. Лина бичует себя за то, что она скучна, я себя за то, что глупа. Развеялись игрой в бадмингтон. Остатки былой юности.

Вечером у Наседкиных читали вслух "Суд над Бродским". Мне это внове и страшно.

Старые отчаяния ко мне возвращаются.

24 июля. Жалко очень Иосифа. Я ничего не понимаю ни в политике, ни в чём ином.

Уже сентябрь, и новая зима
Ещё не одного сведёт с ума

Это его стихи.

Господи, возьми меня к Себе. Нельзя мне оставаться одной, без людей - задыхаюсь.

Проводила Лину, шла домой и плакала. Собака на дороге что-то грызла. Я опустилась на брёвна и смотрела на неё бессмысленными глазами.

За эти два дня горечь и сладость жизни, перемешанные с желчью и истерикой почти. Света нет, покоя нет.

25 июля. Любовь к стихам Иосифа Бродского и к нему. Милый, милый, прекрасный мой. Я тобой владею больше, чем другие.

26 июля. Заблуждение. Я не владею даже собой.

Поэзия имеет свои законы. Они открываются не всем. Мне незачем писать стихи. Они не мои. Это безликие отражения, дурные копии хороших стихов моих предшественников.

Не требует любви моя любовь.
К тебе я возвращаюсь вновь и вновь.
Несу тебя, как сына на руках.
Но в сердце, как и прежде, только страх.

Это мои стихи. Вдохновение приходит слишком редко. Поэтический мир мой сплошь придуман. Во мне царствует почти постоянно пустота, сейчас смягчённая собственным постоянством, моей привычкой к ней, притупляющей боль от неё.

Во мне нет ни ума, ни чувства. И то и другое не развилось в должное время. Остаётся доживать свои дни, стараясь не ранить своих близких по духу и по крови людей.

Можно сойти с ума, но я чувствую временами, что люблю Иосифа. Но всегда буду повторять - я не знаю, что такое любовь. И всё же она - единственное, ради чего я живу на свете. Всё живое пронизано только ею и жаждет её. Пушкин сказал: "Но и любовь - мелодия". Можно добавить к этому - но и любовь - красота.

Я пресыщена одиночеством и сидением дома.

Приехал Володя Войлоков, но при нём я застываю, он не будит во мне ни художника, ни даже позёра.

Весь день дождь, играли в чепуху, в слова. Пока я побеждаю всех. Даже Татьяну Львовну вовлекли в игру, и она произносит слова на букву «у». Мы хохочем и вторим ей.

Я понимаю, что семья для меня невозможна. Я не способна к прочной связи, не способна удержать кого-нибудь около себя, не способна воспитать ребёнка. И всё же... Я очень постарела. И к этому надо привыкать.

27 июля. Благодарность ко всем, кто позволил любить себя.

Громы гремят великие. Марина Цветаева колесницей правит. Не могу к ней идти, нет сил. Страшная гроза.

Марина: "А, может быть, мне легче быть проклятой? О, чём слёзы лить?"

О чём я плачу? О ничтожности своей?

Читала “Переписку с друзьями” Гоголя. Очаровательный, свободный язык, лишённый навязчивости, холодного скепсиса, формальностей. Слово, подчинённое духу, струится широко, как  река с её изменчивостью, отражениями, игрой волн, тишью, рябью.

Сергей Васильевич Шервинский рассказывал о Греции. В Дельфах находится святилище Апполона (губителя), там есть кастальский источник. "Пробудь я там неделю, я стал бы молиться Апполону", - сказал Сергей Васильевич.

Моё призвание от меня скрыто. Дух мой, запинающийся на пути, неспокоен, постоянно тревожим совестью.

28 июля. День рождения Ирины Наседкиной. Мы в лесу большой компанией жарили шашлыки.

Я слушала, как дышит берёза на ветру, содрогается, колеблется, вздыхает. Шум является из глубины ствола и спускается ко мне. Кругом висят, раскачиваясь вниз головой, птицы на ветвях. Сплошное мерцание листьев.

Катя с Володей Наседкиным у костра танцевали туземный танец. Смотреть на Катю было любопытно и смешно.

Меня два раза кто-то перенёс через костер. Потом я лежала на земле и долго смотрела в небо.

Опустошающая холодность сердца поражает меня.

Желание всем нравиться и быть приятной не покидает меня.

Оля Наседкина сломала руку. Каждый Иришкин день рождения сопровождается неприятным событием. Все были очень расстроены. Я была хладнокровна и спокойна, как камень. Чем я виновата, что у меня нет сердца? Быть тише воды, ниже травы. Слушать и молчать. Любить и прощать. Недостижимый идеал.

Катя холодна. Обнесена стенами. Федя улыбался, встречая мой взгляд.

30 июля. Днём по радио концерт камерного оркестра Михаила Териана. Солировал Федя. Я грешная, но музыка это бесконечное чудо и жизнь иная. Я далека от неё, недостойна её.

Вечером у нас чай с Федей, Катей, Алей. Я не воспитана. Я молчала всё время. Это лучшее, на что я способна.

31 июля. Лучшие из всех, кого я знаю на земле — Наталья Львовна и Татьяна Львовна. Много мне надо пережить, чтобы подняться до них.

Ушла гулять. Боязно одной. Иногда ничего не боюсь, иногда всего, любого шороха.

Начала читать Дмитрия Мережковского «Леонардо да Винчи».