Род пирамиды

Каждый человек излучает свой творческий луч, нацеленный в дебри хаотичной и безразличной материи. У кого-то он – сильнее, у кого-то – слабее, а у кого-то бьет, как небесный факел. Заложил этот луч в человека сам Творец, именно в творческих лучах его образ и подобие, и глупы те, кто ищет его в мясо-жильной оболочке.
Человеку свойственно расширять размеры своего творения до предельно возможных, которые выдержит родная земля. Та старая Земля, что подталкивает нас под ноги. Иные исторические эпохи были пронзены стрелой творения, и их чрево выбросило из себя удивительные сооружения, столь же оторванные от счета часов, как небесные звезды или плачущие слезами холодных речушек горы.
Потому Виталий Федорович Изотов чувствовал себя громаднее всех остальных людей. Он творил нечто невиданное для его родной земли, самое грандиозное из всего сотворенного за былые тысячелетия. Значит, он имел гораздо большее право ощущать себя богом, чем оно было у миллионов снующих и копошащихся людишек, как в его стране, так и в других.
Руки, вооруженные циркулем, линейкой и карандашом, смело наполняли родные небеса величественными каменными конструкциями, в которых как будто сгустился дух прочности, дух эпохи. Ему нет преград, он легко осиливает земную тягу, жаждущую опрокинуть вниз горделивые камни.
Виталий Федорович не был самым главным архитектором, но все-таки входил в его группу, и от того, что его мысли могли изменить облик здания, вонзающегося в самое небо. Потому он стоял много выше десятков других архитекторов, которые вычерчивали отдельные этажи, лестничные пролеты, полы и потолки, и много-много другого, чем должно было быть начинено высотное чудо. Эти архитекторы, в свою очередь, возвышались над армией инженеров, рассчитывающих каркас и системы теплоснабжения, канализацию, вентиляцию и водопровод каменного гиганта. Но все они были объединены причастностью к Стройке, и потому стояли выше людских множеств, наблюдавших за начавшейся исполинской стройкой лишь через забор.
Не все проходило гладко. Например, исполинские потолки внутри здания обращали многие житейские вопросы, вроде смены перегоревшей лампочки или заделки трещинки, в сложнейшие инженерные задачи. Для возведения стен не выпускалось в стране подходящих кранов, да и поставить столь высокие леса, чтоб они еще держали свой вес, было затруднительно. О том, чтобы строить по-американски, поднимая наверх собранные из стекла легонькие этажики, наподобие ларьков, разумеется, не могло идти и речи. Такое творение просто обязано быть несгибаемо прочным и вечным, вроде рукотворной скалы, а не чем-то сегодняшним, что уже завтра может быть легко разбито вдребезги…
Виталий часто выезжал на пространство, которое только-только было объявлено стройплощадкой и в подтверждение этому – обнесено забором.  Прежде на нем, как он помнил, красовался большой храм, который был снесен именно для воплощения новых мыслей архитектора. Погибшему собору зодчий не сочувствовал – ведь тот не сумел дотянуться своими куполами до небес, значит – обязан уступить место тому, кто сможет это совершить и поцеловать звезды своей верхушкой. И сейчас вершина Дворца Советов красовалась в мыслях архитектора где-то возле Альтаира.   
Пока что росли лишь стопки чертежей – их предстояло произвести едва ли не в ту же высоту, что и само Здание. Каждая линия на каждом бумажном листе должна подчиняться строгим законам, выраженным колонками формул и цифр. Когда Виталик выводил расчеты, и натирал пальцы об полированную логарифмическую линейку, он всякий раз вспоминал, что одни из самых интересных символов, цифры, были придуманы как раз для того, чтобы рассчитывать удивительные по красоте, точности и, разумеется, вечности здания. Например, в Египетских пирамидах Хеопса и Хефрена, которые негласно брались за основу исполинского Дворца, было заложено выведенное забытым мудрецом «золотое сечение». Пирамиды живут очень долгий век, они пережили даже сотворивший их народ, кости которого навсегда сокрыли под собой пески пустыни. По крайней мере, так говорилось в исторических учебниках. Черно-белые фотокарточки пирамид в обязательном порядке лежали на столе каждого творца, вносящего свою дольку вклада в создание Великана.
«Посмотреть бы на них хоть одним глазком, прикоснуться бы хоть пальчиком! Может, тогда тысячелетняя мудрость сама просочится в меня?! В любом случае, общение с ними не может не поменять человека!», раздумывал зодчий, когда смотрел на фото, красующуюся на его столе. Он знал, что пирамиды очень велики, но на фотокарточке их величие было неявным – вокруг была пустыня, и сравнить размеры было не с чем. Так же можно было соорудить пирамидки в дворовой песочнице, а потом сфотографировать их с очень близкого расстояния…
Когда фундамент московского исполина был заложен, Изотов с радостью отметил, что уже скоро он превзойдет древних творцов, а его творение наверняка проживет столько же лет, что и их пирамиды, а то и более. Теперь он часто бывал на стройке, наблюдая, как его мысли облекаются в стальную плоть костей каркаса здания, к монтажу которых уже приступили строители. Каждый взмах чьей-то рабочей руки наливал жизнью еще одно ползновение мысли архитектора, еще один штришок его проекта. Еще немного, и блестящие «кости» станут обрастать каменным «мясом», все больше и больше подходя к тому образу, который вот уже несколько лет занимал собой небосвод воображения архитектора…
Но, чем могущественнее проект, тем больше желание внешних сил сорвать его, загнать обратно в глубины воображения творца. Так случилось и сейчас. В его жизнь вкатился огненный каток под названием «война». Несся этот каток по всей стране, давил он миллионы людей и миллиарды мечтаний, но Виталий считал, что он и другие архитекторы его группы пострадали от него более всех. Ведь их мечты были самыми могучими, они заполняли собой небеса, касались светил. Мало кто размышлял в таких масштабах, и чего стоит жизнь, большущий смысл которой раздавлен в маленькую лепешку?!
Всю войну Виталий трудился над строительством оборонительных сооружений, проектировал укрепрайоны, перекрывающие своими широкими грудями пути вражьим силам. Разлетаясь на куски битого бетона, сооружения ослабляли вражеский натиск, внося весомый, как и они сами, вклад в победу.
Как только в них пропадала надобность, искореженные, покинутые войсками, часто затопленные, бункера и доты оставались одиноко сереть в лесах и полях. Короткий век их громогласной, огненной жизни закончился. Они уже спасли жизни, которые могли спасти, и задержали вражью лавину настолько, насколько могли задержать. Теперь их участь – бесполезно загромождать лес или поле, иногда превращаясь в логова волков, лисиц и разных птичек, иногда – в место мальчишечьих забав. Но это – уже не жизнь, лишь существование мертвого тела, что-то вроде трупной мумификации, которая происходит в тех краях, где палящее солнышко выжигает все гнилостное. Где уж тут говорить о вечности, в сторону которой всегда направлено острие карандаша архитектора?!
Карандаш Виталия за вону много раз перечеркнул стрелы вражьих атак линиями своих укреплений, получил на грудь несколько орденов. Но их блеск не рождал на его лице улыбки, когда уже после войны он бродил вдоль уже зарастающих землей сооружений, наклонялся и заглядывал в амбразуры дотов, которые уже никогда не огласят окрестности радостным пулеметным треском. Все кончилось, силы его ума и души вместо прыжка к облакам тихонечко зарылись в землицу, вместе с тысячами строителей, так и не достроившими чудесное здание. «Может, мертвые тоже видят сны, и Дворец им снится», раздумывал зодчий, в одиночестве прихлебывая водку из бутылки.
Так его и нашли жители одной из деревушек – с бутылкой в руках и с солью на окровавленном лице, лежащим возле одного из затопленных земельной жижицей бункеров. Его тело было обезображено беспощадными звериными зубами, вероятно он нечаянно потревожил волчье логово, в которое обратился брошенный бункер.
Виталию так и не довелось повидать пирамид, ни своих, ни чужих. За него это сделал сын, Василий, который и прикоснулся руками к египетскому творению. Своей же пирамиды он соорудить не мог, ибо был не архитектор, а офицер войск противовоздушной обороны.
Место, где воображение отца рисовало небесный Дворец, теперь было окутано водяным паром, вперемешку с криками купальщиков, смешанных с радостным плеском. Фундамент Дворца обернулся огромным бассейном, где можно было плескаться под открытым небом даже в метель. Все московские дети хоть раз да упросили своих родителей сводить их на такую забаву, где забывается разница между январем и июлем, севером и югом. Но в семье Изотовых даже упоминание о том месте, названным нерусским словом «бассейн» считалось кощунством, и потому Вася безмолвно проходил мимо паровых облаков. Иногда лишь бормотал себе под нос «Кому взбрело в центре города лягушатник мастерить?! Стыд и срам, да и только!» Громко этих слов он никогда не произносил – был приучен матерью публично не обижать шедевр советского вводно-оздоровительного дела…
Как и отец, Вася много раздумывал о небесах, в которые частенько поглядывал. В те годы архитектура чудовищно измельчала, вместо штурма небес она занялась лепкой однообразных и безликих бетонных коробочек, и поэтому о шагах по отцовскому пути сын даже и не задумывался. Но зато он видел, как смело рассекают своими полосами синий небесный лист маленькие блестящие самолетики с серьезным, рокочущим названием «реактивные». Через несколько лет слово «космос» прочно приклеилось на людские уста, и не желавший в него лететь становился объектом насмешек. Даже вышел фильм, в котором командиром советских космонавтов, рванувших на саму Луну, был дремучий бородатый дед.
Подвела такая в значительной степени эфемерная, флюидная вещь - здоровье. Абсолютным, как известно, оно не бывает даже у каждого младенца, а полное его отсутствие наблюдается лишь у мертвеца. Между двумя точками, одна из которых – еще не рожденный, а другая – уже не живой, лежит великое множество малых и больших дефектов, которые в жизни просто нельзя ощутить. Когда же здоровье делается предметом отбора, а желающих – изрядное количество, то каждая из этих помарок организма тут же вылетает на бумажный листик чернильной строчкой…
Одним словом, выходил от докторов Василий с пожеланием им быть переработанными на докторскую колбасу, которую любил класть на бутерброды к чаю. В приемной комиссии Летного Училища, к счастью, нашелся человек, поведавший Василию, что в наше время летают не только самолеты, но и ракеты, которые часто оказываются куда как сильнее, ибо им нет нужды беречь свое живое содержимое. Тут же Васе была протянута бумажка с адресом Ракетного Училища ПВО.
Василий хорошо запомнил первую лекцию, которую читал сам начальник училища, пожилой артиллерист-зенитчик с залихватскими усами. Сказывали, что еще во времена Первой Мировой он впервые сбил из пушки самолет, чем поверг в ужас летчиков, искренне считавших, что все, вознесенное к небесам, для земли уже потеряно, и потому недоступно…
«Я вас поздравляю! Ведь всякий знает, что быть военным – почетно, но убивать людей – все-таки не хорошо. Вам же довелось поступить в войско, которое хоть и воюют, но людей не убивает, во всяком случае его оружие никогда не целит в грудь, голову или другое живое место человека! Запомните, это очень важно! Мы бьемся с тем, что летает в небе, а летают там, как говаривали наши предки, и ангелы и демоны. Ну, первые – легки, они – высоко. Но вот последние – низко, значит – их мы и бьем. Теперь мы даже не видим тел самих самолетов или ракет, они слишком быстры для нашего глаза, нам остаются только их светящиеся тени, по которым даже не скажешь о том, что конкретно летит. По ним можно сделать лишь один вывод – там есть что-то, что загрязняет наши небеса, и потому должно быть оттуда убрано!» После этого он зачем-то рассказал старинную русскую былину про Илью Муромца, который из лука пускал стрелы в Небеса. Это означало, что все земные враги богатыря лежали поверженными, и витязь бросил вызов тем ворогам, которые были не видны для остальных людей.
Через год Вася знал, что вогнутый небесный шар можно разделить на множество квадратов, каждый из которых легко наделить несколькими именами-цифрами. После можно легко работать с этими цифрами, складывать их и умножать, вычитать и делить, и если один из квадратиков будет заполнен чем-то чужеродным, темным, по нему можно запустить стрелу-ракету. Мир оружия, нацеленного в таинственный синий мир, делался все понятнее для курсанта Василия. Радиолокаторы уже не казались ему фантастическими железными ушами, он знал в них каждую деталь и прекрасно понимал ее действие. Все вместе эти железные и медные частички будто просвечивали небо, находя спрятавшегося за синее покрывало супостата.
Ракетные стрелы запускались двумя «луками», которые именовались по-военному кратко – С-75 и С-125. Имена их создателей отчего-то никогда не назывались, что окружало чудесные механизмы облаком еще большей таинственности. Загадочной была и буква «С», означающая ни то «советское», ни то «скорость», ни то в самом деле – «стрелу». Стреляли эти луки удивительно быстро, прорезая воздух огненными иглами и дымными лентами, что не могло не вызывать восхищения у каждого, кто видел это чудо (а видеть его в те годы могли очень немногие). Казалось, что это чудо-оружие было заложено в русские мысли с самого рождения народа, но появилось оно лишь тогда, когда в нем появилась суровая необходимость. Про С-75 преподаватели говорили, что лишь благодаря нему, легко сбивавшему тихоходные бомбардировщики, заморский враг побоялся устраивать атомную войну. Его пилоты никогда бы не отправились в полет, зная, что их обязательно пронзит острая иголка ракетной смерти…
Был в училище один интересный преподаватель, полковник Рябчиков. Он любил давать курсантам необычные задачи. Например, он придумывал, что врагу удалось-таки изобрести летательный аппарат, поглощающий радиоволны, и потому невидимый на экранах радаров. Как обнаружить его в безбрежном воздушном океане? Кто-то вставал от таких вопросов в тупик, а кто-то доходил до мысли, что абсолютная невидимость невозможна, как невозможно вообще все абсолютное. Аппарат, летящий сквозь воздух, в любом случае оставляет за собой разреженный след, по которому и можно его обнаружить, надо только немного изменить длины волн радиолокационных станций…
Рябчиков разработал новый тактический прием – применение средств ПВО из засад. Вражеские пилоты видят под собой вроде бы беззащитную, готовую к их огненным ударам землю. Их ярость, усиленная беззащитностью земли, вот-вот вырвется наружу плевками ракет и бомб, способных мгновенно изуродовать ее лицо, обратить города в большие руинные могилы. Но тут же в кабине раздается легкий свист, и через мгновение самолет вместе с пилотами и их яростью обращается в огненный шар, стремительно обрушающийся вниз. Спустя каких-то три секунды над головой вновь сияют чистейшие, лишенные вражьего железа небеса…
Од руководством Рябчикова Василий сделал сразу два дипломных проекта – и по технике и по тактике. Должно быть, он действительно внес новое слово в науку, ибо был достойно награжден – отправлен служить в Московский округ ПВО. В те времена Москва превращалась в воздушную крепость, в твердый орех, непреклонный перед зубами вражьей авиации, который в случае войны остался бы лежать целым и невредимым среди разрушенной, дымящейся страны.
Око батареи зорко смотрело в небо, готовое в каждую секунду послать ракетную руку на очистку небес от всего чужеродного, что в них могло появиться. Кроме ракет в службе командира было еще много и других дел, начиная от встреч различных проверяющих и перепроверяющих и заканчивая ремонтно-хозяйственно-продовольственно-вещевыми делами. С ними он справлялся более-менее успешно. А через три года Василию Изотову пришло неожиданное предложение – поступать в Военно-Дипломатическую Академию ГРУ.
Разумеется, предложение он принял, и скоро с интересом изучал арабский язык. Ему нравилось, что сплетение знаков, казавшихся для большинства его земляков простыми каракулями, теперь открывало ему свой смысл. Очень далекий, и потому знакомый русским людям лишь по сказкам арабский мир неожиданно приблизился к нему, даже сделался частью его жизни.
Но агентурная работа Изотову сразу не понравилась. Он быстро понял, что вместо воина ему предстоит сделаться соблазнителем, мастерски выискивающим слабые места человеческих душ и больно надавливающим на них, что требовалось для того, чтоб заставить агентов работать на разведку. Разумеется, он не спорил в том, что такая работа необходима, но сам не желал становиться «мелким бесом», разбрасывающим сети для поимки людей. После занятия, на котором старательно разбирались слабости людей разных народов и возможности их использования, он подал рапорт об отчислении.
Но, как известно, в разведку никого просто так не берут и из нее запросто не увольняют. Потому Василия просто перевели в другое управление, занимавшееся вопросами военной помощи союзникам. Так он и сделался военным советником, специалистом по арабским странам, чему был очень доволен. В середине 20 века лишь советники могли увидеть настоящую, а не воображаемую в штабах войну и вложить в нее свои силы, а иногда и саму жизнь.
В 1973 году он во главе засекреченного полка ПВО был отправлен в Египет. Одетый как турист, в темных очках он, развалившись в шезлонге на палубе пассажирского теплохода, любовался на воду Средиземного моря, прихлебывая из бутылочки с заморской этикеткой какое-то пряное вино. Вокруг разгуливали такие же «туристы» - его подчиненные. Следом бороздили море грузовые суда, контейнеровозы, перевозившие согласно документам – запчасти для тракторов, а на самом деле – новейшие ракетные луки, комплексы С-125, только-только поступившие на вооружение.
Развертывание полка прошло быстро. Разумеется, были трудности, порожденные необычным для русских ракетчиков пустынным ландшафтом и мелкой песчаной пылью, всегда висевшей в воздухе, точно так же, как во многих уголках Руси над землей всегда висят водяные капли. Но постепенно они были преодолены. Через две недели жизнь полка вошла в свою колею и потеряла различия со службой таких же полков где-нибудь в Подмосковье.
Командир полка, Василий Изотов, смог вздохнуть свободно. Теперь было время оглядеться по сторонам. На горизонте пустыни торчали остроконечные пирамиды, те самые, о живом созерцании которых так мечтал его родитель. Южнее, где зеленели сады какого-то оазиса, белел египетский городок, чем-то похожий на городки и села юга России. Больше вокруг ничего не было, чтоб добраться до столицы и крупных городов дельты Нила, родивших знаменитую цивилизацию, требовалось часов пять езды.
В Каир Василий ездил, но вовсе не по своей воле. Он был вызван на официальный прием Египетского правительства, на котором сперва его глава, Насель Гамаль Абдель, а затем – военный министр, фельдмаршал Амер говорили через переводчиков речи о дружбе и благодарности за интернациональную помощь. Конечно, такие речи не предназначены для внимательного слуха, их никто и не слушал, лишь хлопали тогда, когда египетские вожди обозначали положенные паузы. Все дивились европейской военной форме Амера, которая вместе с германским званием фельдмаршала никак не шла к его характерно арабской внешности, порождая в сознании глумливые смешки, не находившие дороги наружу. Попытки поставить Амера в ряд с Мольтке, Клаузевицем, Суворовым, Кутузовым, да даже с Роммелем или Гудерианом, приводили в сотрясение каждую фибру души и каждую телесную внутренность. Одним словом, правители Египта сильно походили на ряженых скоморохов, старательно выдающих себя не за того, кто они есть. Причем их народ, похоже, не понимал шутки, и мундиры правителей производили на них грозно-властное впечатление. Иное дело – русские советники, которым все ясно с самого начала. Неясным только оставалось, как одержать победу с таким народом, для которого символ серьезности – это заморское военное звание и иностранный же военный мундир.
«Мы признательны Советскому Народу за братскую помощь в защите нашей земли», закончил Амер свою речь давно заученной фразой на русском языке, причем с такой интонацией, которая выдавала слабое понимание смысла сказанных слов. Но Василий почему-то хорошо ее запомнил, она будто оттиснулась в его памяти, как на листе. После наступила более полезная часть церемонии – обед.
Хорошо, что на мероприятии русских неплохо накормили арабскими блюдами, приготовленными восновном из баранины. Все-таки когда еще доведется отведать блюд такой, пусть и простой, но все-таки богатой специями, и потому - вкусной кухни. С полным желудком Изотов отправился к себе в часть, чтобы решить еще множество мелких дел.
А после подвернулось немного свободного времени, которые полковник решил использовать на то, что было недоступно его подчиненным – для вольной прогулки.  Поменяв египетскую военную форму (ее он получил в целях конспирации) на гражданский костюм, Изотов отправился в сторону городка. Пешком, чтобы насладиться сухим воздухом Египта, который, кто знает, когда доведется вдохнуть в следующий раз. «Все-таки наше направление среди прочих считалось не самым лучшим. Ведь в арабских странах, как всякий знает – плохо с женским вопросом. Это тебе не Куба, и даже не Вьетнам! Тут нет женщин, доступных даже для досужего взгляда, ведь каждая из них закутана с головы до ног, то есть упакована, как какая-то вещь, которая обязательно имеет хозяина – до замужества – отца, а после – мужа», почему-то раздумывал Вася на ходу, при этом ничуть не жалея, что выбрал именно арабскую специализацию. Все-таки дома у него остались жена и дочь, а романы за границей – это повод навлечь на себя множество неприятностей, ибо даже читателю шпионских романов хорошо знаком «женский» способ вербовки агентов. Разведчик и бабник, увы, качества, которые очень тяжело, просто невыносимо уживаются друг с другом… Правда, и не только бабник. «Человек для вербовки – что кусок мяса для червей», вспомнил он слова одного из преподавателей Академии.
Но… Обо всем этом полковник сразу и забыл, когда мимо задумавшегося русского офицера неожиданно проскользнула легкая девушка. Василий успел заметить, что лицо ее было открытым, а волосы покрывал легонький платочек. Такой, как можно увидеть на картинах в Третьяковской галерее, где красуются обитательницы старинных деревушек, которых, поди, уже и не сохранилось. Но внешность девушки была, конечно, не русской, хотя и на арабку она не походила (хотя о внешности арабок Василий ничего не мог сказать, за время пребывания в Египте разглядеть их ему не довелось). Само собой на язык легло определение «гречанка», ибо женщин похожей внешности он припоминал на страницах школьного учебника истории за какой-то там школьный класс.
Вася сам не знал, понравилась она ему, или просто поразила своей необычностью для этих краев, но он отправился вслед за ней. Так и попал в египетское селеньице, в котором обитали люди, почему-то очень непохожие на тех, которых он встречал в Каире. Да и говорили они как-то по-другому, вернее даже – совсем иначе, вообще не по-арабски. Из слов, что говорили прохожие, Василий, с отличием сдавший арабский язык, не понимал ни звука.   
- Не пойму, что за народ здесь обитает, - пробормотал себе под нос Василий, но тут же был услышан человеком с огромной седой бородой, что стоял возле дома, за дверями которого скрылась таинственная незнакомка.
- Мы – египтяне, - неожиданно ответил он на русском языке с сильным и непонятным акцентом, - А зовут меня Георгием. По имени святого Георгия, который тоже происходил из моего народа!
- Ясно, что египтяне. Все тут египтяне. Но вы какие-то необычные… - удивленно проговорил русский полковник.
- Нет, это мы – как раз и есть египтяне, а они – арабы! – воскликнул дед, - Нас с не таких давних пор еще зовут коптами.
- Ничего не пойму! Хотя… - Василий вспомнил картинки из школьного учебника истории. Потом – страницы академических учебников. Пирамиды, мумии, фараоны, жрецы… Бытие того народа было вроде сказки, и сам он, конечно, давным-давно вымер. Еще до появления в этих краях арабов и их скакунов.
- Нет, не все мы вымерли. Потому как мой народ, потеряв все, сохранил-таки свой смысл, который родился в древние времена, а после крещения нашего народа обрел иной вид, сохранив прежним содержание. Строить пирамиды мы уже не в силах, но жить по праву у их подножья – можем, ибо сооружены они нашими предками, жаждущими видеть на плоской земле – священные горы, вокруг которых ходит Солнце!
Старик посмотрел по сторонам, взглянул на свой дом. Дома здесь были точь-в-точь, как и арабские. Или арабы когда-то стали строить египетские дома? Или, может, в этих краях, где частые ветра секут людей песчаным крошевом, по-иному дом и не построить? Единственное, что отличало это селение от арабских деревушек – куполки крошечной церквушки, скорее даже – часовенки, выглядывающие из-за одного из домиков. Такая крошка России среди чужых песков и плоскокрыших домов порождало ощущение сновидения, в котором все увиденное за жизнь перемешалось, породив невообразимую картину страны, которой нет на Земле.
Меж тем старик начал свой рассказ, во время которого он поглядывал на вершины далеких пирамид. Во взгляде его была печаль, которая давным-давно сделалась для его народа привычной, и которую египтяне почему-то тщательно берегли и скрывали, редко являя ее людям других народов. Василий, наверное, был для Георгия исключением.   
«Предки, породившие наш народ, принесли знание о Боге, которое было изложено в наших письменах, оно же – в наших постройках, что сохранились до сей поры. Но мы позабыли язык предков, не все их письмена, что папирусные, что глиняные, что каменные, ясны нам теперь. Нам ведомо лишь, что знание нашего народа некогда было украдено другим народом, что в давние времена недолго прожил на наших землях. Он его изучил, а после – переделал, многое даже наоборот. Главное, о чем говорилось в тех заповедных знаниях – о том, что Господь един в трех лицах, по-нашему три проявления Единого звали Гор, Осирис и Ра. Ведь пребывающий на небесах Всесильный должен быть связан с сотворенным им миром в каждое мгновение и в каждой частичке мира нижнего. Потому Бог-Создатель продолжен Богом-Сыном и Богом-Духом, которые, словно невидимые руки, обнимают творение и связывают его с Творцом, а Творца – с ним. Через них все происходящее здесь наполняется смыслом, который выше всякого времени, и вроде бы легковесные мгновения перетекают в Вечность.
Народ, похитивший у нас Знание, изъял из него Бога-Сына и Бога-Духа, отрубил таинственные руки, и оставил Бога-Создателя одного, оторванного от созданного им. Вроде, как мастера, только что продавшего на рынке плод своего мастерства. Но ощущение присутствия Господа победить ему не удалось, и народ этот совершил нечто немыслимое – заменил Бога-Сына самим собой, объявив себя избранным. Когда же Бог-Сын сам пришел к тому народу, он его отверг и распял, ведь не могли они уступить место, которое самочинно заняли, даже и Самому!
 Господа приняли вы, мы и еще многие народы, и стали пытаться жить по Его Учению. Но они все равно не успокоились, и нашли против нас новое оружие, которое, конечно, старо как и сам мир – людскую гордыню. Они разрешили чуять себя избранными других, кто не был связан с ними кровью. Их избрание стало определяться количеством, то есть суммой богатств. Так и возник современный мир, в котором цена означает ценность. Все больше предметов обращается в товар, и до того, чтоб им сделалась и душа, поверь мне, осталось недолго.   
Но ваш народ все-таки противится этому. Он хоть и подзабыл веру предков, и живет по учению, рожденному в том же мире поклонения количеству, но все же сохранил в себе еще многие ценности, которые не могут иметь цены. Таковы же и наши завоеватели, которых мы клянем много веков, но, сейчас нам приходится полагаться на них, хоть у них иная вера. Хоть они отреклись от Бога-Сына, но они поставили на Его место книгу, в которой видят Божье слово, а Слово, безусловно, ниже живого Бога, но выше земных богатств!
Народу-похитителю приходится подправлять шествие по миру идеи избранничества за богатства, ибо много где ей пройти бывает тяжело. А чтоб ее подтолкнуть где надо, потребны многие тайные знания, которые они до поры скрывают от людей. Прежде они скрывали их разделенными на кусочки и разбросанными по миру, но всегда могли найти необходимую часть, чтоб тут же применить ее, и подломить веру еще в одном народе, заменив в нем Бога количеством монет. Но ныне все прежде разбросанное собралось вместе, как сказали они сами – настала пора собирать камни. Ни предрекают эпоху мирового паука, когда все народы сольются в один клубок, и мысли смогут перетекать от одного народа к другому. Но на самом деле мысли будут перетекать не от одного народа к другому, но вера в избранничество по богатству потечет от них ко всем народам, и те не смогут остановить этого дурящего потока. Ведь давно замечено, что ложь, сказанная на весь мир, в людских головах отложится, как правда!
Потому надо их остановить, и лишить жизни проклятое знание. Эти тексты, как мы знаем, лежат у них в Институте Храма, что возле Храмовой горы в Иерусалиме. Да-да, в Святом Городе, по которому некогда ходил сам Господь, и где он был распят, после чего их храм должен был быть предан огню, что и свершилось. Но теперь они жаждут его восстановить вновь, и, когда посеянные ими семена веры в избрание по количеству, взойдут во всем мире, через сверкающие золотом ворота Храма войдет сам антихрист, для которых он – последняя точка в утверждении их народа над людьми Земли!»
- Что же Вы хотите от меня? – пожал плечами Василий.
- Мы хотим от народов, что будут сражаться в этой войне, чтоб хранилище страшных текстов было сожжено, и их буквы и цифры перестали бы впиваться ножами в тела народов! – сказал копт.
- Напрасно Вы ко мне обратились. Я – лишь советник, и там, впереди, меня не будет!
- Ты им это и посоветуй! С арабами говорить нет смысла, за много лет они научились не верить нам, как и мы научились не верить им. Судьба народа, земля которого завоевана – горька, и часто такая жизнь учит плохому, например – презрению к завоевателю, хотя он тоже – человек. Мы этому научились сполна, но ведь презрение рождает презрение в ответ, - вздохнул Георгий, - А вы, русские, все же в душе остаетесь нашими единоверцами, имена все-таки у нас одинаковые и происходят от христианских святых. Мою внучку зовут Екатерина, это имя у вас, русских – частое, ведь даже песня такая у вас есть «Выходила на берег Катюша», так ведь?
- Так!
- Вот, а ты сам, наверное, не ведаешь, что святая Екатерина была как раз из нашего народа, и смогла превзойти умом философов-язычников, за что ее казнили!
- Не знал… Не интересовался, - смущенно ответил русский полковник.
- Теперь понял, почему мы более всего верим русским?! – улыбнулся старый египтянин.
- Знаете, я человек военный, и выполняю приказы своего начальства. Это – прежде всего, - буркнул Василий, резко развернулся, и не говоря более ни слова, зашагал прочь. Дед долго и задумчиво глядел ему вслед.
Из деревни полковник нес обратно печаль, которую туго запрятал внутри себя. Ясно, что отныне его путь в деревню закрыт, и не дай Бог, чтобы кто-то узнал, что он побывал в ней. Теперь полагалось заявить о таинственной встрече «куда следует», где зададут много вопросов, сделают излишне многообещающие лица, и потом придется долго и усердно гадать о том, как сегодняшний случай повлияет на дальнейшую его судьбу, как минимум – на карьеру. А повлияет он несомненно. Разумеется – не в лучшую сторону, и, быть может, должность командира полка ПВО в Забайкальском Военном округе сделается для него пределом счастья.
Потому лучше – вовсе никому не говорить. Но молчание – тоже палка о двух концах, а вовсе не золото. Что если встреча была проверкой, перепроверкой со стороны своих, или происками вражеской разведки, или какими-то играми разведки Египта, или еще какой спецслужбы – мало ли их в мире?! В этот миг Василий от души позавидовал саперам – у них мины хоть видимые, которые руками потрогать можно, и смерть быстренькая. Людям его профессии ох как труднее, а ошибиться тоже чаще всего можно лишь раз в жизни! И смерть будет не такая покладистая, как минерская…
Осталось понадеяться на войну, которая начнется если не сегодня, то завтра. Вероятно, в субботу, если, как планируется, нападать будут арабы. Ведь суббота у врага не просто священный день, а тот день, когда вообще ничего нельзя делать, Василий даже слыхал о дискуссии, которая шла у них насчет вопроса, можно ли в субботу ходить в туалет. Решили, что можно, если отхожее место – вровень с землей. В противном случае война может начаться в пятницу – святой день мусульман, что гораздо хуже. Но, все одно, ее начало можно предсказать более-менее правильно, в отличие от войн у других народов, готовых сражаться вообще не глядя в календарь.
Война, конечно, смешает события этого дня и загонит их так глубоко, что после нее едва ли кто вспомнит о встрече русского советника со странным коптом. Только бы незнакомые люди в штатском и со славянскими лицами не появились в его части раньше, чем прогремят первые выстрелы!
Полковник приказал денщику (который был положен лишь военным советникам за границей) следить за появлением в районе штаба посторонних людей, тем более – русских. Укладываясь спать в своей комнатке, которая располагалась прямо в штабе, полковник стал на всякий случай класть под подушку пистолет. Непонятно, зачем. Стрелять в визитеров или себе в висок смысла не имело, все же, надо думать, последствия их появления едва ли будут столь жуткими, чтоб лишать себя жизни. Просто для душевного спокойствия, которого оружие дает куда больше, нежели валерианка, или даже алкоголь…
Ожидания оказались напрасны. Ни то его похода в коптскую деревню и впрямь никто не заметил, ни то в предвоенном Египте русским людям в штатском и впрямь было не до него. «Наверное, египтянин – просто местный сумасшедший. Вернее, так оно и есть», ставил мысленную печать на старике полковник, обрубая ею все нити, которые вели его вслед за странной девушкой в странную деревушку к странным речам, обращающимся в невероятные поручения.
Мимо мчались стада египетских танков, которые на самом деле были Т-55, привезенными сюда из частей Приволжского и Уральского округов, богатых устаревшей техникой. На некоторых из них сохранились едва заметные мелкие надписи на русском языке, оставленные русскими танкистами с обещанием показать «Кузькину мать» американцам. Но против Израиля, вооруженного по данным разведки вообще допотопными «Першингами» и «Шерманами» это оружие кажется необычайно грозным. Бронированная лавина неслась в сторону Синайского полуострова, в песках которого белели кости многих былых войн, в том числе и недавней битвы, которая свершилась всего шесть лет назад. Кости трусов и героев перемешались в тех иссушенных беспощадным солнцем землях с останками православных египетских святых, давным-давно сделавших ту землю особенной, за которую после не прекращала литься кровь христиан и мусульман, а позже – еще иудеев и протестантов.
Слившийся в сплошной гул рев сотен танков, лязг их гусениц, напор их брони – все настраивал на мысль о победе. Советские военные специалисты проявили неожиданную мудрость, посоветовав начать наступление в иудейский Судный День. Картина  равнины, заполненной железным громом, как нельзя больше подходила к сочетанию этих двух слов. Вдалеке сверкнули молнии и раздался свист, хорошо знакомый каждому русскому человеку, смотревшему фильмы о войне – работали знаменитые БМ-13, «катюши».
Воздух тем временем наполнился роями самолетов, которые не обозначались как цели, ведь они были – свои. Стая МИГов неслась на восток, делая воздух из равнодушно-общего – своим. Пусть в их кабинах находились сейчас арабские пилоты, но ведь титановая оболочка машин, должно быть, сохранила русский дух, входивший в нее и от рук русских рабочих, и от дыхания русских пилотов, прежде летавших на них! Он не может не принести победы, которая недавно охватывала небеса Европы и Кореи…
Вслед за танковыми колоннами потянулись нескончаемые цепочки грузовиков, перевозивших множество необходимой для войны всячины, начиная от снарядов, и заканчивая солдатскими портянками. Среди них был и неприметный «козелок», который ни с того ни с сего завернул в сторону позиций полка Изотова.
Из машины показался офицер в советской форме с нашивками войск связи. Под расписку он передал Василию пакет, украшенный печатями и положенными грозными надписями «Сов. Секретно. Лично в руки». Не сказав больше ни слова, офицер умчался в своем автомобиле в пыльное облако новорожденной войны. А Изотов, как ему было положено, уединился в штабном домике вместе со странной депешей.
В пакете был приказ, подписанный главным военным советников, где предписывалось через 36 часов после начала войны, если позволит оперативная обстановка – готовиться к передислокации в Иерусалим, который к тому времени должен быть отбит у противника. Но ведь этот город лежит в самом сердце вражьих земель. Его падение будет означать и падение противника, значит – окончание войны, победу! С кем же тогда воевать, к чему в древних стенах блестящие современные ракеты?
На этот вопрос был предельно короткий ответ «возможное вторжение авиации 6 флота США».
К приказу прилагалась карта, которая заинтересовала Изотова сама по себе, ведь прежде он никогда не видал карты этого легендарного города. Тут же сами собой в памяти стали всплывать слова египтянина. Когда же Василий увидел место своей дислокации, то едва не закричал, разом нарушив режим строжайшей секретности. Батарею предполагалось разместить на Храмовой горе, недалеко от мечети Аль-Акса. Безусловно, такой выбор места базирования был продиктован исключительно военной логикой – на местности, ровной как стол, не так просто сыскать какую-нибудь возвышенность. И все же… «Хранилище текстов должно быть сожжено!», звучал в голове голос старика-копта. «Конечно, так и будет! Я выполню! Но сперва надо туда придти», ответил про себя полковник, и, как положено, спрятал приказ в свой личный сейф.
Внезапно он почувствовал, что сделался участником чего-то большего, чем простая война двух стран и двух народов, которых в мировой истории было ой-ой-ой как много. Нет, он в самом деле выполняет что-то большее, каждое волоконце его души чует это. Разве зря учили в Академии не верить в случайные совпадения?! Нет, и не может быть ничего случайного, что бы там не говорили физики и лирики! Разве зря опытные преподаватели призывали зарубить эту мысль на курсантских носах?!
Конечно, появление того египтянина и этот приказ связаны друг с другом, хоть их связь и не прощупать мозгу полковника. Оттого, что слишком мало ему здесь раскрыто. Но ему ли, опытному солдату, не знать, как часто самое главное не написано в тексте приказа, а передано устной просьбой, вроде бы ни к чему не обязывающей…
И Василию уже привиделось подземелье, пропитанное пылью и чахоточным запахом тысячелетий, таким же тоскливым, как и глаза еврея. Со всех сторон будут свисать свитки, испещренные тайными буквами, которых он, русский полковник Василий Изотов, конечно, не поймет. Старые пергаменты будут шелестеть одновременно беспомощно и грозно (трудно представить такое сочетание, но ведь возможно!) Каждый шаг по мрачным ходам будет словно делать полковника все ниже и ниже ростом, обращая его в карлика перед вековой злой мудростью. Еще немного, и он сожмется до молекулы, атома…
Но вот луч его воли вспыхивает световым лучом маленькой зажигалки. Красные отблески, веселый огненный язычок. Огонек он – лучший читатель, ибо читает все подряд, не выбирая интересное и не очень, важное и неважное. Одновременно он – и последний читатель, ведь прочитанное им больше никто не прочтет. Он и самый скрытный, молчаливый читатель, после прочтения – сразу исчезает, и более никогда не проронит и слова о том, что прочел. Воистину, огонь, раз и навсегда читающий древние тексты – это не тот пламень, что поедает дрова, автомобили, нефтесклады и все подобное тому!
Изотов плотнее и плотнее сжимал свою зажигалку, пока руке не сделалось больно. Конечно, погрузившись в старое и страшное подземелье, быть может – связанное с преисподней, он не струсит, а выпустит на волю наимудрейшего чтеца от первого дня и до последнего, и оставит его наедине с залежами древнейшего чтива. Пламень совершит то, что не смог сделать человек – различит добро и зло, истину и ложь…
Между тем битва продолжалась. Русский огонь растекался по заплеванному бетоном пустынному пространству, выжигая его и расчищая дорогу для бронетехники. Русские танки с арабскими танкистами азартно давили укрепления на священной земле Синая. Раздавливая гусеницами оглушенных защитников, оставляя позади себя раскуроченные бункеры, ДОТы и орудия, машины рвались вперед, чтобы выйти на линию последнего броска, ведущего в Святой Город.
На электронном небе, светившемся на экранах пультов управления огнем, время от времени вспыхивали огоньки целей. То была вражья грязь, засорявшая синеву, которая должна быть немедленно убрана. Щелкали кнопки, раздавался рев пламени, и русская игла-ракета впивалась в воздух. Черная мушка вражьих крыл тут же обращалась в огненный шарик, который весело переливался одну-две секунды, и тут же распадался на десятки огненных капель, которые мгновенно растворялись в небесах, возвращая им синеву первых дней творения.
Сфера над батареями Изотова всегда оставалась прозрачно-чистой, а любой сор с желтыми звездами на борту, который, случалось, залетал в нее, моментально выметался тяжелыми метлами ракет. Война с лязгом неслась вперед, а батарея оставалась на месте. Но должен вот-вот наступить день, когда и она придет в движение, направится в самый центр Святого Города.
Ни Изотов, ни другие русские советники, верившие в мощь своего оружия, не ведали, что происходило в сердцевине той армии которую они сейчас отправляли в бой. Ссора командующих 2 и 3 армиями, бороздившими пески Синая была для них тем более сокрыта, ведь причины их перепалки исходили из особенностей жизни в этих землях, где один оазис для другого – это уже враждебный мир, с которым надо быть настороже. Оазисы порождали кланы, то есть – маленькие народцы, которые хоть и вливались в нутро народа большого, но не совсем, в каждом из них обязательно сохранялось что-то свое. Такие отношения не понять народам земли, не ведающей разделений внутри самой себя. Вопрос, какой из кланов войдет в Святой Град и коснется прохладных камней Аль-Аксы первым, сделался сейчас особенно острым, для некоторых голов более значимым, чем сама победа.
Из-за него и рассорились люди двух кланов, двух не друживших оазисов, одному из которых выпало командовать второй армией, а другому – третий. В каждом из этих войск весь офицерский верх, конечно же, относился к тому же клану, что и командир. Ну а каждый из командиров мог донести мысль о необходимом первенстве и до солдат.  Потому в возникшей ни с того ни с сего гонке тут же стало участвовать все войско. Отныне солдаты и их командиры видели противника не только впереди, но и сбоку, со стороны соседей по фронту.
Третья армия вырвалась вперед, и в командовании второй армии тут же родился план, как оставить своих соседей по фронту с противником один на один. Направление движения Второй армии отклонилось в сторону моря, оголяя фланг второй армии. Пускай все силы врага разом навалят на нее, и в пламени битвы сгорят вместе с несчастной Третьей армией Египта. Тогда Вторая армия вновь перейдет в наступление, прокатится по чистой, как вымытый стол, пустыне и войдет в никем уже не прикрытый Святой Город!
Расчеты оправдались, и вскоре Третья армия трепыхалась в раскаленном мешке окружения. Продержалась она недолго, и освободившиеся силы неприятеля тут же вонзились и в незащищенный левый бок Второй армии. На попавшую в тяжелое положение армию со стороны моря неслись самолеты без опознавательных знаков. Они заливали огнем жгучие пески пустыни, и, оставаясь неопознанными, скрывались за морским горизонтом.
Теперь распад постиг уже саму Вторую армию. Некоторые ее части продолжали движение вперед, еще рассчитывая добраться до Святого Города, другие стремительно откатывались назад, третьи благоразумно оставались стоять на месте. Нет большего подарка для врага, чем доставить ему возможность разбить войско по частям.
Пустыня наполнялась горящим железом. Новейшая техника беспомощно дымила рядом с машинами старыми, некоторые из которых видели еще славу последнего дня великой войны, и теперь обретали бесславную смерть в чужом песке. Покрытые кровью и копотью войска ползли назад к Египетской границе. Снова ведущие на запад дороги были забиты людьми и техникой, только теперь это шествие имело какой-то мрачно-измятый, будто пережеванный вид.
«Отчего они так бегут? Ведь мы им создали превосходство в силах, в технике?», спрашивал один русский советник у другого.
«Вероятно, кочевые народы не способны биться за землю. Она для них – ничто. Пространство, сквозь которое они перетекают с одного места к другому…», грустно отвечал ему второй.
Тем временем на небесной чаше, что нависала над батареей Василия, становилось все больше и больше черных точек, которые обращались русскими стрелами в полыхающие шары. Русские луки исправно чистили небеса, и дальше полка ни одна из крылатых теней не могла прорваться. Уже более сотни самолетов обратилось в рваные куски дюраля, медленно заносимые всепожирающими пустынными песками. В тот же песок проваливались и куски плоти пилотов, могучей рукой сорванные с небес и преданные пустыне. Здесь никто не гниет, ни грешные ни праведные, всякий кусок человеческого тела тут высыхает и остается лежать в жаркой песчаной глубине до самого конца времен.
Противник вычислил-таки место, где стояли батареи полка. И однажды на рассвете, со стороны еще не разогревшегося пустынного солнца, показался целый рой вражеских машин. Они шли прямо на копья зенитных ракет, на верную смерть, которая не заставила себя долго ждать. Еще не проснувшиеся небеса вспыхнули несколькими десятками звезд, затмившими звезды предрассветные. За ним последовал воинственный грохот и свист низвергнутого искореженного металла. Вражеские бомбардировщики, как могли, увертывались от смертоносных русских иголок, неистово вращая бортами с начертанными на них желтыми звездами. Но все было тщетно, и едва солнце очистилось от утренней дымки, небеса снова были первозданно-синими.
И все же одному из бомбардировщиков перед неминуемой смертью удалось поделиться ею с 3 батареей 2 дивизиона, обратив место дислокации изящно-хищных ракетных тел в облако пропитанной огнем пыли.
Полковник, оседлав незаменимый русский «козелок», то есть «газик», мчался к месту беды. На зубах скрипел песок, мозги ходили ходуном от частых рытвин, которыми изобиловала пустынная дорога. Сейчас для него было важно лишь то, что могли погибнуть его люди, отдав свои молодые жизни чужой стране и чужому народу.
На батарее было то, что и боялся увидеть Василий. На земле валялись враз утратившие силу поломанные тела острых ракет. Чуть поодаль дымилась развороченная емкость, в которой некогда хранилось ракетное топливо. Уцелевшие солдаты и два лейтенанта вызволяли своих товарищей из раскуроченной землянки (точнее – «песчанки», ибо вырыта она была прямо в пустынном песку). Выскочив из «газика», Василий присоединился к ним, расспрашивая о судьбе командира батареи, капитана Андрея Новикова. Вместо ответа ему указывали на воронку, разверзшуюся на том месте, где некогда пригибалась к желтой земле штабная землянка. Более от капитана не осталось ничего, даже кусков порванной одежды. Кроме него погибло еще двенадцать человек, от которых удалось найти лишь куски тел. Теперь все они навсегда останутся в чудом песке, а их родные даже не узнают, в каком месте географической карты оборвались их жизни.
Василий долго бродил по разгромленной батарее, и шепотом говорил что-то погибшим, особенно – веселому капитану Новикову, с которым познакомился, когда они плыли в эти края на белом пароходе. Новиков жалел, что в Египет отправляется он один, и его дочки никогда не прокатятся на бороздящем бескрайнее море прекрасном кораблике, не покормят из руки чаек. И не ведал он тогда, что своего отца они тоже больше не увидят…
Изотов постоял на краю рытвины, из которой вылетела душа капитана. Наверное, столь легкая, что после ее поднятия к облакам на земле не осталось и пустого тела. Василий отбросил в пустую воронку свою блестящую зажигалку. Дело, для которой она предназначалась, никогда не будет им совершено, и все его пребывание здесь лишилось смысла. 
Гибель тринадцати русских зенитчиков случилась в предпоследний день войны. Наверное, обезумевший от ветхозаветной ярости враг просто мстил таинственной батарее, русским воздухоборцам, бытие которых сильно сократило число вражьих пилотов.
Следующий день был наполнен звоном речей, вливаемых в его уши в Каире, куда полковник был срочно вызван. Единственное, что он из них понял – это что пора собирать чемоданы и покидать прожаренные солнцем края. На сборы ушло несколько дней. Новые образцы техники просто уничтожили, старые же передали арабам, после чего с мыслями о честно выполненном долге русская воинская колонна запылила по дороге в сторону моря.
«Козелок» полковника шел последним. Неожиданно на обочине мелькнула знакомая фигура, и полковник отчего-то велел шоферу остановиться. Открыв дверцу, он вышел к старику Георгию, который уже раскрыл рот, чтобы что-то сказать русскому полковнику. Изотов приготовился слушать, и в его уши влился шепот старого копта «Тебе не удалось свершить задуманное. Но твой род связал себя с пирамидами, с нашей землею. Потому сюда обязательно вернутся твои потомки, не дети, так внуки, и все одно свершат то, для чего твой род предназначен!»
Сказав это, копт отвернулся и быстро пошел прочь. Полковнику осталось лишь вернуться в машину и приказать шоферу гнать вдогонку колонне.
Его первый шаг на родной берег должен был, будто нож, отсечь всю память о той африканской войне. От обилия подписок, которые он давал людям в погонах и в штатском, даже рябило в глазах. Огромные печати крутились перед носом, будто навсегда запечатывая память Изотова. Теперь просыпаясь после жарко-песчаного сновидения, он должен был хватать рукою себя за рот, чтоб из того не выплыло что-то лишнее, запретное. Для семьи он вернулся всего-навсего из командировки на Дальний Восток.
Дальнейшие годы жизни Василия Изотова были отчаянным боем против собственной памяти, которая от наложенных на нее печатей делалась только злее, и воспоминания все яростнее рвались наружу. То промелькнет где-нибудь слово Египет, и вот-вот скажешь уже о том, что бывал там. То по телевизору мелькнут кадры хроники той вроде бы не русской войны, и всеми силами отворачиваешь себя от экрана, наполняешь душу искусственным, резиновым равнодушием.
А на улице мелькнет то погибший капитан Новиков, то дед-египтянин. Конечно, не они, но похожих людей всегда много, и уловив хоть одну сходную черту, память обязательно надстроит все недостающее.
Даже на географическую карту и то надо было смотреть особенно, чтоб, не дай Бог, не прилипнуть взглядом к Египту. А то памяти дай лишь крошечную лазейку, воспоминания так и попрут, и потом их уже не остановишь. Потому лучше крепче их запирать, одну мысленную стенку подпирать другой, а ее – третьей…
Однажды друзья подарили Васе, без всякой мысли, конечно, фарфоровую пирамидку-копилку. Она проскользнула у него мимо рук и тут же обратилась в груду осколков. С тех пор про него стали говорить, что Василий не умеет принимать подарков. К счастью, его бледность и дрожь в руках и ногах прошла мимо их внимания.
Так он и дожил до внуков. Его внук – это я. Помню, как дед читал мне Корнея Чуковского, и во фразе «не стерпел такой обиды бегемот, убежал за пирамиды и ревет» всегда пропускал понятно какое слово, стараясь читать быстрее, чтоб я не заметил его отсутствия. Но я, конечно, замечал, и меня очень интересовало тайное слово, которое не был в силах прочитать сильный дед.
Потому я и старался скорее научиться читать, и однажды слово таки прочитал, а потом спросил у деда, почему он пропускает столь безобидное словечко?
Дед долго что-то рассуждал о том, что пропускал его, чтоб я не задавал много вопросов, вроде «каких пирамид?» «откуда эти пирамиды?», а слушал бы стишок до конца.
Но времена наступили уже другие, и дед мало-помалу стал выпускать из своего узилища змея египетских воспоминаний. Пока не явил его на белый свет до конца, с своим хвостом, то есть со словами копта о назначении русского рода с бесцветной фамилией Изотовы, продолжением которого сделался теперь я. И вот, с тех пор я живу ожиданием своего ДЕЙСТВИЯ, для чего в моем кармане уже приготовлена испещренная крестами серебряная зажигалка…

Товарищ Хальген
2011 год