Jei galite Gyventi

Утро снова началось с мелодичной, душевной песни, доносящейся с конюшни; конюх всегда пел по утрам, ухаживая за лошадьми – собственностью особняка в Подмосковье, где он работал уже два года. Слов никто не знал – песня была литовская – но в голосе поющего всегда было столько тоски, что сердце рвалось на части, слушая напев. Приятный голос разносился по конюшне, потом выплывал во двор, и там затихал – конюх принимался за свои повседневные обязанности…
Владелица особняка и красивой пары итальянских лошадей уже привыкла к чудному, плохо говорящему по-русски парню; он всегда говорил ей “ labas vakaras ”, что на его родном языке означало “добрый вечер”, когда она возвращалась из офиса своей крупной автомобильной компании. Утром они практически не виделись – он всегда был чем-то занят на конюшне, и редко выходил. Вечером же в доме собирались все обитатели особняка – сама хозяйка часто любила гулять в саду, вот и приходилось встречаться.
Он никогда не улыбался, с ещё меньшей охотой разговаривал – вся беседа с ним сводилась к паре фраз, в основном относящихся к работе. Он не особо охотно отвечал на вопросы – как прошёл день, всё ли в порядке с лошадьми, нравится ли ему его работа… И о себе мало что рассказывал – разве что в самый первый день, когда пришёл устраиваться на работу, да и то – в двух словах и только хозяйке дома в личной беседе. Остальные знали о нём ровно столько, сколько он считал нужным сказать; то, чего он не хотел говорить – не было сказано…
Его работой были довольны – он выполнял свои обязанности добросовестно. Но у каждого есть свои слабые места, и у него, как и у любого обычного человека, имела место одна неприятная черта; обязательно, раз в месяц, в день зарплаты, он порядочно напивался. В такие дни к нему лучше было не подходить. Он уходил в запой на три дня, и всем своим видом напоминал раненного зверя – замыкался в себе, в глазах появлялась необъяснимая злость. Потом всё становилось на свои места – он продолжать исправно работать, беспрекословно выполнял поручения, и больше не помышлял о спиртном. До следующей зарплаты…
Сама владелица особняка отказывалась понимать такую закономерность – почему это происходило именно в день зарплаты, почему он пил только три дня, и почему это было обязательным, словно ритуал? Что она только ни пыталась делать; разговаривала с ним, пыталась вразумить, понять, почему ему это так необходимо, что вынуждало его к этому… Не помогало ничего – ни уговоры, ни угрозы. Всё повторялось каждый месяц с завидным упрямством. И тем больше удивляло её такое поведение, что сам парень был очень молодым. Тридцати лет, высокий, смуглый, спортивного телосложения, с уверенной размашистой походкой. Когда он только пришёл к ней – в самый первый день – он был стрижен слишком коротко, на голове под бейсболкой едва только пробился жёсткий волос, и нелепо, и жалко это выглядело. Теперь же густые чёрные волосы доставали плеч, сродни ухоженной конской гриве. Жгучий красавец, зависть всех местных девушек, по непонятным причинам до сих пор был в одиночестве. Являя собой своеобразную загадку для окружающих, он не сходил с языка не только у обитателей дома – добрая дюжина досужих сплетен о нём уходила далеко за пределы особняка.
Впрочем, был только один человек, кто знал абсолютно точно – парень незаслуженно пострадал в своё время, нежданный и крутой перелом в судьбе сказался на  психике. Он сломался…  Марьяна Павловна – так звали владелицу особняка. И она же была хранительницей тайны своего конюха…
Все называли её ласково – Марьяша. Официально, по имени и отчеству, к ней обращались только в её собственном автосалоне, где она была директором. Бизнес она получила в наследство от отца, и, благодаря его же, вышла замуж удачно и по любви – за человека, старше неё на десять лет. Импозантный, солидный еврей, выходец из богатой семьи, держал в Москве сеть супермаркетов – со временем, совместив доходы, свои и мужа, Марьяна купила хороший участок за городом, отстроила большой особняк, а во дворе, кроме роскошного сада и бассейна, пожелала иметь конюшню. Спустя какое-то время, ей привезли из Италии двух прекрасных породистых лошадей. Животным нужен был надлежащий уход и внимание, поэтому владельцы особняка наняли конюха. С этого их беды и начались; за год сменилось человек десять, и всякий раз по одной только причине – обольщаясь хорошим заработком, в конюшню приходили профессиональные любители лёгкой наживы. Лошади чувствовали отношение работников, и решительно не шли на контакт…
Однажды осенним вечером к ним пришёл молодой парень – по объявлению. На вид ему было не больше тридцати лет, выглядел он болезненно худым, бледным, а в серых глазах плескалась усталость и тоска, словно у бродячей собаки. Плечо его оттягивала серая, потёртая дорожная сумка, в которой, как выяснилось позже, находились его нехитрые вещи – пара футболок, джинсы и новые, только что купленные, недорогие туфли. Когда Марьяна попросила его показать документы, он почему-то обречённо вздохнул… и извлёк из нагрудного кармана джинсовой куртки справку об освобождении…
Девяносто девять нанимателей из ста тут же указали бы парню на выход, не пускаясь в длительные дискуссии. Марьяна сделала это мягче, как и было свойственно её характеру – без неприязни и отчуждения посоветовала не прекращать поиски, кто ищет – тот найдёт. Фраза “Я и не надеялся…”, произнесённая тихим, покорным тоном, несвойственным человеку, недавно вышедшему из тюрьмы, заставила Марьяну усомниться в правильности собственных действий. Вопреки здравому рассудку, она задержала парня, пригласила присесть и распорядилась, чтобы им принесли кофе с пирожными прямо в кабинет. Гость ничем не выдал, что смертельно голоден, но Марьяна заметила – как загорелись его глаза при виде дорогого, хорошего кофе с бархатным ароматом и воздушных эклеров. “Бедняга, - подумала она тогда, - наверняка, уже успел забыть о нормальной пище…”. Приободрив его, она предложила ужин, но парень категорически отказался от всего, ссылаясь на то, что ему нужно засветло выбраться из котеджного посёлка в город. Марьяна задала вопрос. Он ответил честно. То, что прозвучало за закрытой дверью кабинета хозяйки дома – осталось там же, кроме неё об этом не знал больше никто. И что именно рассказал ей литовский парень, Сапьега Герулис, осталось тайной даже для супруга Марьяны…
С первого дня на новом рабочем месте он претерпел не одну проверку “на вшивость”, учитывая несколько лет, проведённые в “казенном доме” – на протяжении месяца испытательного срока ему пришлось не единожды доказать свою честность по отношению к хозяевам особняка. И не всегда эти проверки были безобидными. Однако испытание порядочности он выдержал с достоинством.
Марьяна очень быстро поняла, что новый конюх совсем не притязательный во многих вещах: он довольствовался малым – тем, что есть – и никаких требований у него не было. За животными он ухаживал умело и с любовью – лошади потянулись к нему с первых дней, Марьяна с удивлением отметила, что в его работе чувствуется профессионализм. Он разговаривал с ними на родном языке, и когда хозяйка высмеяла его за это, уточнив происхождение лошадей, ответил, что животным нет необходимости знать различия в языках, им достаточно одного – знать, что их любят, и чувствовать это. На её вопрос, откуда у него такие познания по уходу за животными, ответ был лаконично прост – его отец занимался лошадьми, он с детства помнит конюшню, всегда помогал отцу, вот эти знания, заложенные с раннего возраста, и пригодились ему во взрослой жизни.
С тех пор, как он появился в особняке, каждое утро начиналось с обязательного ритуала – Сапьега вставал раньше всех в доме, и, напевая литовскую дайну, принимался за свои обязанности. Под звуки тёплого, бархатного баритона уже никто не спал – песня открывала двери в новый день. Она была грустной, как потом узнала Марьяна – впрочем, невесёлым был и тот, кто её пел. Хозяйке особняка было сложно представить конюха смеющимся, жизнерадостным – на её памяти он всегда был хмурым, отчуждённым и молчаливым, густые брови часто сходились на переносице. Было ясно, как божий день – этого человека когда-то обидели, и эта обида однажды и навсегда перечеркнула его жизнь, поселила в его сердце недоверие и неотступную боль. Он был не первым и не последним, кому судьба уготовила неприятный сюрприз, но это не озлобило и не ожесточило его – он лишь замкнулся в себе и отгородился от внешнего мира, предпочтя одиночество. Исключений не было ни для кого, он с одинаковым равнодушием относился ко всем, кроме Марьяны – к ней он питал самые тёплые чувства – благодарность и уважение.
Это продолжалось до того момента, пока однажды, погожим солнечным днём, в гости к тёте не приехала такая же юная и горячая, как лето в этом году, племянница Вероника, окончив обучение в Бостоне на адвоката…


Сколько воды утекло с тех пор, как шесть лет назад Марьяна проводила девятнадцатилетнюю девчонку на самолёт. Судьбе было угодно, чтобы племянница и тётя родились с разницей в десять лет. Сейчас Веронике исполнилось двадцать пять. Она приехала совсем взрослая и солидная, стала серьёзной и внимательной, научилась ставить перед собой значимые цели и добиваться их, не сдаваясь на волю обстоятельств. Обучение за границей радикально изменило её когда-то несносный характер – теперь никто бы не узнал в ней ту вздорную девчонку с россыпью веснушек, самовольно удиравшую из дома по ночам к любимому парню. Какой максималисткой и отчаянной сорвиголовой она была  тогда, и какой целеустремлённой, рассудительной и знающей себе цену приехала она домой. Она получила на руки диплом и, гордая званием адвоката, преисполненная чувством выполненного долга перед родителями, вернулась в Москву. Вот, правда, у её мамы были несколько другие, далеко идущие, планы относительно будущего дочери: она в тайне надеялась, что в Европе Вероника встретит пару, достойную адвоката, удачно выйдет замуж, а потом заберёт к себе и родителей. Но мамины надежды не оправдались – ленивые, чересчур щепетильные в выборе спутников жизни, не общительные бостонцы в корне разочаровали русскую девушку. Её живая, тонкая, романтическая душа не захотела мириться с холодными расчётливыми умами напыщенных иностранцев, она не умела жить так, как они – её жизнь должна была быть насыщена эмоциями и впечатлениями, и изобиловать событиями. К тому же – куда она спрячет свои невозможные рыжие веснушки? Ведь за границей всё должно быть безупречно – там свои, чётко установленные, стандарты относительно женской красоты, и никто не оценил бы золотую россыпь на её лице, как ценят это здесь, дома!
Дома! Она дома!
Какое всё родное, тёплое, душевное: мама в домашнем халате, вечно ворчащий папа, никогда не расстающийся с газетой, и даже этот старый-престарый плюшевый мишка – доблестный спутник её босоногого детства, прошедший в ногу со своей хозяйкой все-все передряги, шитый-перешитый – но родной и домашний! Она расчувствовалась, расплакалась, едва переступила порог, принялась обнимать всех сразу, но быстро поняла, что просто не хватит рук – и прильнула к маминой груди… Всё потом – расспросы, рассказы… Она приехала домой…
Жёлтое такси остановилось перед особняком, выпуская стройную, похорошевшую Веронику. Девушка взбежала по ступенькам крыльца, ведущим к воротам, распахнула дверь во двор и звонко крикнула:
- Марьяша! Я вернулась!
Во дворе стояла тишина. Ника пошла к дому, поднялась по ступенькам крыльца и вошла внутрь. В зале – ни души, огромные окна открыты, ветер, словно паруса, поднимает  над полом  воздушные, невесомые занавеси. Голоса раздаются только откуда-то сверху, словно из поднебесья. Как бы плывя по воздуху, на цыпочках, тщетно пытаясь взлететь, раскинув руки навстречу сквозняку, Ника пошла наверх – искать, куда вдруг подевались все обитатели дома.
На втором этаже, в маленькой спальне, были только муж Марьяны и ещё какой-то человек – они говорили о серьёзной травме, фактически несовместимой с жизнью. Вероника услышала обрывки фраз, брошенных приглушённым голосом дяди. С тётей несчастье?!
- Здравствуй, дядя… - тихо вошла в спальню Вероника.
- Ника! Здравствуй! Когда ты приехала? – обрадовался племяннице Григорий.
- Неделю назад… - она поискала глазами, и спросила: - С тётей что-то случилось? Где Марьяна? Она попала в аварию? Несчастный случай? О какой травме вы сейчас говорили?.. Ты только, пожалуйста, не жалей меня – скажи правду! Я сильная…
- Успокойся, - обнял племянницу муж Марьяши, - пожалуйста, успокойся. С Марьяной, хвала богу,  всё в порядке. Но, к несчастью, пострадал наш конюх. Сейчас она с ним – мы ждём приезда скорой помощи.
Вероника вздохнула с облегчением.
- Сколько у вас всего изменилось. Конюшня, лошади… конюх… - она словно очнулась: - А что случилось с конюхом?
- Бестия напился до изумления и сунулся к животным, - с нотками раздражения в голосе ответил Григорий. – У бедняги сильно разбита голова – лошадь чудом не затоптала его, мы вовремя подоспели. Марьяна оставила его там, где всё случилось, и запретила тревожить до прибытия медиков.
- Я спущусь к ней – может быть, ей нужна  помощь… - Вероника побежала в конюшню.
- Я слышала, что ты приехала, - встала с пола ей навстречу Марьяша. Обнимая тётю, Вероника увидела за её спиной прямо на полу, в куче сена, неестественно распростёртое тело незнакомого молодого парня. Под голову Марьяша положила ему сложенное несколько раз полотенце, приятное лицо его было залито кровью, вся права сторона – тоже, и густые тёмные волосы спутались, слиплись… Правая рука, зверски изодранная, безвольно лежала вдоль тела, левая так и застыла, прижатая к груди, словно он хотел заслониться от удара…
- Как это произошло? – почему-то шёпотом спросила Ника.
- Он напился… - вздохнула Марьяша. – Сколько раз ему говорила – добром это не кончится…
Договорить им не удалось – со двора донёсся вой сирены подъехавшей машины скорой помощи. Когда Ника с Марьяной вышли встретить медиков, там уже собралась вся прислуга, вполголоса обсуждая случившееся. На крыльце дома появился Григорий…
Санитары осторожно переложили на носилки не подающего признаков жизни, искалеченного конюха. Ника обнимала за плечи взволнованную тётю, и тихо уговаривала:
- Всё будет хорошо… Он поправится – здоровый, сильный парень… - но сама она слабо верила в то, что говорила. Глядя на разбитую голову, бледное лицо парня и спутанные в крови волосы, с трудом верилось, что после такого удара он сможет ещё подняться…
- Этого следовало ожидать, - хмуро изрёк Григорий, стоявший тут же. – Каждый месяц происходит одно и то же. Стервец получает деньги, и пьёт без всякой меры три дня подряд.  Следовало рассчитать его после первого же инцидента. Как ты вообще могла взять его на работу?
- Григорий, мы уже не единожды говорили об этом, - жалобно посмотрела на супруга Марьяна. – Он замечательный работник… И потом, ты многого не знаешь – у него очень сложная судьба…
Сапьегу увезли. Марьяна с племянницей и мужем вернулись в дом.
- Ну, расскажи мне – как тебе там жилось, как ты училась? Нашла новых друзей? Где-нибудь была, что видела? – тётя засыпала Нику вопросами, чтобы избежать вопросов самой, и не думать о Сапьеге хотя бы несколько минут. Она снова живо представила, вспомнила, как услышала привычную песню с утра – надрывный мотив разнёсся по двору совсем чужим, неровным голосом, и стих в конюшне. Не успела Марьяна подумать о том, что он совершает безрассудство, направляясь к лошадям, как оттуда донеслось беспокойное ржание, грубоватый, пьяный  голос конюха “vieta… stend;!..”… и потом – крик, жалобный, испуганный… крик о помощи!.. Они вбежали с Григорием, когда Сапьега уже лежал возле стойла. Белоснежная Пессо бесновалась на привязи, вытанцовывая возле сломанной перегородки, то поднимаясь на задних ногах, то опускаясь в опасной близости от конюха. Григорий спешно отвязал её и вывел во двор, Марьяна засуетилась возле парня…
- Нет, это ты мне расскажи – откуда у вас появился этот конюх? И почему ты держишь на работе пьяницу? – задала встречный вопрос Ника.
- Григорий несправедлив к нему. Он не пьяница – Сапьега очень любит своё дело. Да, он выпивает в день зарплаты, и потом два дня не подходит к лошадям… Почему пошёл в этот раз – не могу понять… Я пыталась с ним говорить, и не один раз. Но он очень замкнутый человек, никогда не скажет больше, чем считает нужным, если не захочет говорить – от него ни слова не добьёшься. Но что касается работы, я вполне довольна его отношением к своим обязанностям. Сначала я тоже боролась – выговаривала ему за выпивку, ругала, не давала денег – всё напрасно… Ему это необходимо… Я подумала – раз уж он работает без выходных, в Москве у него никого нет, он никуда не ездит, праздники не отмечает… Пусть живёт так, как считает нужным…
- Я тебе поражаюсь! Приютила под своей крышей какого-то сомнительного парня, обеспечила жильём, работой, всеми удобствами и благами. И позволяешь садиться себе на шею?! Я бы такого работничка в два счёта выставила! Попробовал бы он мне не ответить или не разговаривать со мной!
Марьяна внимательно всмотрелась в черты лица племянницы.
- Ты не права… Давай оставим эту дискуссию до лучшего нашего настроения, сейчас мы все на эмоциях… Лучше расскажи мне – тебе понравилось в Бостоне?
В больницу Марьяна поехала на следующий день.
Она вошла в вестибюль, и подошла к симпатичной девушке информатору, спросив о Сапьеге.
- Одну минуточку… - девушка заглянула в журнал, и ответила: - Сапьега Герулис, второй этаж 201 палата. Это отделение реанимации – вам лучше обратиться к его лечащему врачу относительно состояния.
Поблагодарив её, Марьяна поднялась на второй этаж.
Лечащий врач сообщил ей не очень приятные сведения:
- С момента поступления он не приходил  в сознание. Травма тяжёлая, мы делаем всё возможное, и если не случится аневризма – вашему знакомому фантастически повезло. Хотите взглянуть на его томограмму? Пройдёмте со мной в кабинет…
Со слов врача Марьяна поняла, что Сапьега получил серьёзное сотрясение, и черепно-мозговая травма могла серьёзно повлиять на его жизнедеятельность. Врач не взялся прогнозировать что-либо заранее – все ждали, когда он придёт в себя.
Только когда она вышла за ворота больницы к своей машине, поняла, что в руках у неё так и остался пакет с бутылкой минеральной воды, фруктами и сладостями. Неподалёку стояла женщина – просила милостыню. Марьяна молча подошла к ней и протянула пакет. Та словно прочла её мысли, благодарно улыбнулась и ответила:
- Пусть поправляется…