Петр и Феврония

                За что я осторожно отношусь к православию это нагромождение неправды            
                в житиях наших русских святых. В отношении заповедей Божьих там все в порядке.
                А вот со святыми нехорошо… Ну, какой же святой царь Николай II, расстрелянный
                большевиками вместе с женой и детками! Мученик – да, согласен, но не святой.
                Слабый государь, погубивший Российскую Империю.

Взять хотя бы житие святых Петра и Феврония, сколько там напутано, и дьявол в образе змея, и дрова, которые к утру превратились в живые деревья. Не было на Руси никакого змея в ту пору. Переврали все церковные грамотеи. А история занимательная, доложу вам, качественная.

Помните, где это происходило? В самых исконных Муромских местах, откуда наш Илья Муромец родом. Те стародавние времена были суровые, люди созревали быстро, старели рано, страсти у них кипели нешуточные. Сейчас спорят, о ком из исторических личностей написано это житие. Одни считают, что это были скончавшиеся в 1228 князь Давид и его жена Евфросиния, которые в иночестве прозывались Петр и Феврония. Другие видят в них супругов Петра и Евфросинию, княживших в Муроме в XIV в. Даже столетие их жизни точно не установлено.

Написал это житие инок Еразм уже в эпоху Ивана Грозного – истинные события к этому времени просто забылись. Если же отряхнуть мистическую шелуху, обнаружится под ней история правды и кривды, гордыни и победившей любви. Мне представляется, что дело было так.

В те стародавние времена когда дедушки наших прадедушек еще не родились, жил да был во славном граде Муроме князь  по имени Павел. Красивые там места: солнышко светит ласково, речки текут чистые, цветы на полянах душистые, а вокруг стоят леса дремучие. В селах девицы телом пышные; добры молодцы силушкой меряются, перед ними красуются.

Монах Еразм пишет, что пока князюшка Павел охотничал, по лесам зверя гонял, змей басурманский над землей нашей летал, как американский самолет-шпион, а потом в тереме княжеском безобразничал. Вроде бы даже с княгинюшкой роман закрутил. Того змея убил брат князя по имени Петр, развалил мечом надвое, как его тезка апостол Петр сатану в дверях Рая. Я в тех райских вратах не стоял, фехтования апостола Петра не видел, но думаю, брат княжеский не хуже мечом владел.

И все бы ничего, только брызги змеиной крови на победителя попали и запаршивеет он с ног до макушки, чешется как шелудивый Бобик, ночей спать не может. В историю со змеем я не верю, а отчего Петр язвами покрылся, сказать вам не могу. Может золотуха приключилась, а возможно парша какая его одолела. Ясно одно – нужно время не терять, а лекаря толкового искать. Всех муромских знахарок и дедов-ведунов перебрали, в церквях акафисты читали, посты строгие держали, а толку никакого.

Стали расспрашивать, в каких землях русских хорошие бабки-знахарки водятся. И прознали, что не на море-окияне, а возле города Рязани есть такие, которые лечат болезни любые. А пуще всех помогает больным рязанка Феврония. Она свежие раны затворяет, от прострела избавляет, добрым словом хвори рушит, лечит баней-парушей. И то не удивительно, известно, что в Рязани даже пироги с глазами, их едят, а они глядят.

Собрался Петр в рязанскую землю за здоровьем. Везут его гридни да отроки дружинные на носилках, слушают его охи и вздохи. Один день ехали, второй день почали. Петр совсем ослабел и говорит спутникам:
-Устал, сил моих нет. Вы уж поищите знахарку наилучшую, а я здесь в шатре вас подожду.

Слуги-гонцы тотчас по лесным дорогам рассыпались, в поиски ударились. Сколько поискам не длиться, а загаданному сбыться. Заехал княжеский гридень Олежка в малую деревеньку Ласково, постучался в крайнюю избу, изложить свою нужду. Подождал немного, помолился, перекрестился и открывает дверь:
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Добрые хозяева, я из Мурома славного, города державного. Пришел я к вам по своей воле, да по нужде великой. Не поможет ли кто мастерством знахарским княжему брату Петру муромскому?

А в избе за ткацким станком сидит девица белолица, около нее по полу заяц скачет, лапками стучит, морковку просит. Видать девица из небогатых: ходит босиком, сарафан на ней из простой холстинки, только и наряда, что вышивка затейливая, Даже бусы у из сушеных ягод шиповника, чтобы отваживать всякую мелкую нечисть. По стенам избы сухие пучки добрых трав висят. При виде красавицы Олежка о деле забыл, хвост павлиний распустил, завел разговоры шутейные.

- Аминь! - отвечает девица гридню. - Плохо, когда дом без ушей, а горница без очей".
В те времена любили девицы парням хитрые загадки загадывать, ум и сметку их проверять. Олежка принял игру и ей ответил:
- Это присказка известная - если бы в твоем доме был пес, то учуял бы, что сторонний во двор вошел, и стал лаять. Это - уши дома. А если бы был в горнице детище, то, увидев, что я иду по двору, сказал бы тебе об этом. Это - очи дома.

Ладно, байки байками, а сказу свой черед. Спросил ее гридень, нет ли у них в селе бабушки Февронии, лекарки.

- Я прозываюсь Февронией, - отвечает девица, - и сама лекарка местная. Уврачую я вашего княжича, если он меня, дочь смерда, в жёны возьмёт.
Усмехнулся Олежка: того отродясь не бывало, чтобы князья на простых девках лапотницах женились. Не по топору дерево рубит. И отвечает:
- Это уж как князь решит...
- Ступай себе с Богом! – Говорит Феврония.

Умчался гонец, а Феврония за прежнюю работу села. С тем и прибыл к Петру слуга, рассказал про девичье условие. Петр, хотя и больной, решил девицу испытать, свою загадку загадать. Подает своему посланнику горстку льна.
- Передай-ка премудрой Февронии мою просьбу: пусть она к завтрашнему дню из этого льна мне свадебную рубашку справит.

Мигом обернулся Олежка в Ласково, пересказал просьбу Петра и протягивает льна прядку. Из такой прядки и воробью кафтан не построишь.
Феврония выслушала и говорит так смиренно:
- Мне ли княжичу перечить? Сделаю, как он велел. Только об одном прошу: пусть он мне между заутренею и обедней новый ткацкий станок изготовит вот из этого.
И подает слуге щеку от полена. Подивился Петр девичьему хитроумию, говорит:
- Она и впрямь не проста!

Петр пообещал жениться, но в душе слукавил: гордость княжеского рода мешает взять в жены дочь смерда. Не примут такой жены княжеской ни бояре, ни купцы Муромские. Думает он: «Женитьба то не напасть - лишь бы от болезни не пропасть. Пускай только вылечит, а там мое слово княжеское: сам дал, сам и обратно возьму. Лекарку же босоногую отблагодарю красными сапожками из города Киева. Можно в добавок к сапожкам и ожерельем из цветных камней одарить». На том и послал Февронии свое согласие.

***
На этом хиханьки кончаются, дальше разговор пойдет на полном серьезе, без хаханек. Дайте, братцы горло промочить. Ох, и хорош у тебя, хозяюшка, квасок, шибает в носок. Ну, слушайте дальше.
Велела Феврония княжеским отрокам баню истопить.
- Неделю буду вашего княжича в бане парить, тогда он оздоровеет.

Отроки дружинные баньку истопили, сажень дров спалили. Тут набежал во двор важный да грозный туин князя рязанского, встал руки в боки, надул щеки, не молчит, а громко кричит:
- По какому такому праву летом баня топится. Вы что, пожара не опасаетесь? Если завшивели, то ступайте на реку купаться. А в баню пожалуйте по зимнему времени.

Отроки так его так шугнули, что туин сбежал из Ласково. Завели отроки Петра в предбанник, раздели и сами растелешиваются. Допреждь того они всегда княжича парили. А того не слышат, что в парной кто-то шайками брякает. Тут открылась дверь в парную и стоит в ее проеме голая девица Феврония – только волосы платком замотала, да спереди срамное место рушником занавесила. Отроки княжеские на нее дивятся, прикрываются кто чем.

- Вы ступайте, посидите во дворе, - говорит Феврония спокойненько, - а я вашего господина парить-лечить буду.
Повернулась к ним голым задом и пошла в парилку. Подхватили отроки свои одежки, прыснули из бани. Сидят на скамейке, судачат. В ту пору любили князья да бояре себе в баню голых девок требовать, если ее в предбаннике разложить, так она особенно сладкая получается. Но как же ему болезному с той девицей управиться? Не помочь ли княжичу? Гы-гы-гы! Га-га-га!

А Петр на голую Февронию любуется. До той поры он ее не видал ни в каком обличии. Все у девушки при месте: лицом Феврония круглая, телом справная, тити девичьи торчливые, ляжки широкие. Это вам не современные тощие девицы. Известное дело, рязанки во все времена были толстопятые. А что курносенькая и малость конопатая, сие даже прелесть особую придает.

Хороша Феврония! И не только красотой тела. Взглянул Петр в глаза синие… и утонул в их глубине. Я так думаю, что она, кроме прочего, еще и гипнозом владела не хуже Кашпировского. Ничего Петр больше не слышит, ни видит. Зрит только Февронию мудрую да прекрасную. И мнится, как они с Февронией на княжеском престоле восседают, судят-рядят дела боярские и посадские. Понял княжич, что будет она доброй советчицей. Только как одолеть чванливость бояр да купцов знатных?

Разложила она Петра на полке, поддает в каменку квас хлебный, на одолень-траве настоеный. От того дух стоит в бане, как в Раю. Веником парила дубовым, а после пихтовым, что в медовой сыте запарен. Потом вывела его в предбанник и все язвы на теле смазала квасной гущей с ключ-травой и медом от семи трав. Ключ-трава не только замки-запоры отворяет, но и коросты снимает. Про мед и говорить нечего, он как живая вода от всех недугов помогает.

Шепчет Феврония древние заговоры над телом болящего. Могла она и в льняной рубахе банное врачевание творить. Понимает Петр, что сейчас Феврония свой товар лицом кажет. Порой рушник-завеска на ней отклоняется, видна Петру и ляжка белая да гладкая, и как задочек девичий круглится, а порой выглядывает самая тайность, которую девушки для мужа берегут.

Для такого действа ей нужно было свой девичий стыд одолеть. Скажите, мои слушательницы, девахи молодые во всем передовые: кто из вас насмелится в баньке деревенской показать свой товар парню, на которого вы глаз положили? А особливо, еще до того, как у вас все сварено, договорено. То-то!

Так семь дней Феврония больного пользовала. Быстро у Петра дело на поправку пошло. Однако убоялся он презрения боярского, не пожелал на крестьянке жениться, послал вместо этого калиту с деньгами откупными и немалыми. Не приняла Феврония откупное, нахмурила брови и гонцу сказала:
-Не больно-то крепко оказалось княжеское слово. Передай: не будет ему покою, покуда сватов не зашлет.

А Петр у себя в Муроме и в ус не дует, старается образ Февронии из головы выбросить. Окреп он телом, похорошел лицом, да вот краснеет язва на теле супротив сердца, не зарастает. Инок Эразм писал, будто испугался Петр, что снова разболеется, потому и согласился взять Февронию в жены. Врет и не смеется!

У Петра не столько язва свербит, как сердце болит, нет ему жизни и покоя без девицы Февронии. Некого приласкать ночью, не у кого совета дельного испросить, не с кем вместе за городом прогуляться – красотой полюбоваться. Делать нечего, поехал Петр со сватами в Рязанскую землю.

И ведь что интересно, сговор их с обоюдной корысти начался: Петру лечение было нужно, Февронии из крестьянства выйти, в самый верх жизни подняться. Только как глянули они в глаза друг другу, так и поняли, что не болезнь их свела, а сама ЛЮБОВЬ ведет за руку.
- Низко кланяюсь тебе Феврония, прости за обман и будь мне женой… - будь такая нужда, княжич Петр и на колени бы перед девкой крестьянской встал.

Что тут было, когда увидели деревенские княжеских сватов на подворье Февронии! Когда жених с невестой в Муром отправились, девки и бабы заглазно потешались над невестой лапотной в посконь одетой, всякие ехидные слова говорили:
- Чуть вековухой наша Феврониюшка не осталась, пока кочевряжилась да своего суженого поджидала!
- Видать, она не только князя излечила, а глаза сватам отвела! Одно слово – колдунья.
- Государыню лапотную себе князь подыскал, у нее кокошник тряпичный, сережки гороховые и приданого крест да медная пуговица.

Ехали Петр с Февронией дорогами прямоезжими до реки Оки. Тут кораблик крутобокий их поджидал, погрузились жених с невестой и сватами и поплыли вниз по матушке Оке.
До того Феврония своего села не покидала, все ей ново и любопытно. Любы ее взору села с приселками по берегам, городки с пригородами, холмы и угоры косые, родники текучие, а уж птичьих распевов - не переслушать.

Вот и муромский Кремль показался, сверкает на солнце терем златоглавый, белеют стены городовые. Башни наугольные стоят часовыми, берегут покой людей православных. Красота благолепная!

Дух захватывает у Февронии, которая в городах николи не бывала, ни ступить, ни молвить не умеет. Шум стоит над городом: крики всадников и ржание, разноголосица, кудахтанье кур и свиней визжание, звяканье и бренчание, цоканье и бормотание, свист и топот, пение и гусельное гудение. Обуяла ее робость, боится насмешить челядь княжескую – на что же она покусилась, как с посконным то рылом, да в калашный ряд решилась?

Крепко держится она за руку жениха, шепчет:
- Мне страшно, Петруша…
- Не бойся, радость моя, - отвечает жених, - люд городской не умней и не тороватее вашего деревенского. Держись с ними просто, как в избе своей, говори свободно и весело, как гридню Олежке загадки загадывала.

Завидев корабли, народ муромский на берег повалил. Каждому интересно на Петрову невесту глянуть, прикинуть, стоит ли товар долгой езды? Между собой посадский люд шушукался, что лепотна невеста, но уж больно простовата, нету в ней княжеской спеси.

В скором времени сочетались Петр и Феврония браком по законам православным. Расплетали Февронии русу косу, частым гребешком волосы расчесывали надвое. Провожали свахи невесту в Красную палату, где Петр со своими дружками дожидался, подносили новобрачным хлеб на рушнике, ставили на стол сыр и солоницу с солью.

Отправились молодые в соборную церковь, и дети боярские, впереди идущие, дорогу бдили - не дай Бог, кто-нибудь молодым дорогу переедет-перейдет. Обручал Петра с Февронией протопоп седовласый, певчие пели так согласно да благолепно! И было им пожелание доброго здравия и многолетия.

Как на Руси водится, завершилось дело пиром-пированьем. Сходился люд городской в палаты белокаменные, садились гости за столы дубовые, за скатерти бранные, Стольники гостей обхаживали, яствы и разносолы выставляли. Чашники низко кланялись, ублажали медами ставлеными. Я на том пиру не был - врать не буду, - знаю только, что у народа не только по усам текло, но и в рот изрядно попадало.

С того пира повели молодых в горенку, на постель мягкую. Там лики икон покрывалами завешены, чтобы не видели святые угодники, как молодая жена будет мужа обнимать-целовать, под ним ляжки раздвигать. Бог православный ревнивый дюже, хочет чтобы ему служили люди всей душой, а любовь жаркую жены к мужу да мужа к своей женушке греховной почитает. В пост супругам любиться нельзя, по средам и пятницам тоже нельзя. Господи Боже православный, когда же нам детей делать?!

А молодой жене лепо и трепетно с богоданным мужем голой в постели лежать, первый раз чувствовать его руку на своей титичке, целовать уста сахарные, без стыда все места заветные ему подставлять. Да что тут говорить, каждый из вас обнимал свою ладу, в темноте шептал на ухо слова заветные.

Вскорости умер князь Павел, стал Петр единолично Муромской землей править. Живут Петр и Феврония в ладу и согласии. Феврония в мужнины дела в открытую не вмешивается, советы мужу с глазу на глаз подает. Жене-христианке и своей заботы хватает: она детей своих уму-разуму учит, сирот обшивает, нищим милостыню подает. Окромя того озаботиться нужно на холодное время лопотину всей семье обновить, порты обиходные и на выход построить. А все заботы жены княгини.

Недовольны Февронией спесивые бояре, еще их жены подзуживают: пошто князь породе боярской босоногую рязанку предпочел? Эта мужичка есть-пить толком не научилась, не княгиней ей быть, а портомойницей. Чешут они свои бороды и мечтают: «хорошо бы по дедовскому обычаю крестьянскую девку Февронию розгами поучить, чтобы место знала свое».

Стали бояре потихоньку князю нашептывать: что-то жена твоя ведет себя за столом бесчинно, хлебные крошки, словно нищенка последняя, со стола в руку сметет и в рот бросит. А княгине-крестьянке зазорно, что боярин уронит со стола кус хлеба и не поднимет, прощения у него не попросит и в рот не положит.

Сел князь с Февронией и боярами обедать. Она откушала чинно, а потом тихонько хлебные крошки сгребла. Держит в кулаке и стыда не ведает.
Тут князь и спрашивает:
-Покажи, княгинюшка, что в руке таишь?

Феврония глаза им отвела. Видать гипнозом воспользовалась. Потом пальцы разжала. Смотрят князь да бояре: у нее в руке ладан росный, всю трапезную дивным ароматом обдало. Зашептались сотрапезники о чуде. Вздохнула тяжело Феврония и говорит боярам:
-Вижу, не ко двору я вам пришлась. Так и быть, уйду из Мурома. Но и вы мою просьбу исполните: дайте мне, что попрошу.

Обрадовались бояре.
-Бери, что душа пожелает!
-Тогда отпустите со мной богом данного моего мужа, князя Петра.

Опешили поначалу бояре: как же так, не просит она, простота рязанская, ни серебра, ни злата. Каждый из них прикидывает: неуж-то среди нас, бояр, достойного быть князем не найдется? Быть такого не может! Да я первый готов князем сести. Но самые умные из них по другому решают: пусть князь обручницу свою восвояси отправит, а сам на боярской дочери женится - боярские дочери телом нежные, на меду замешанные, сытою поливанные. Крики начались, кулаками махание. Неровен час, поднимут бояре своих холопов на смуту.

Убоялся Петр, что раздор и неустройство из этого выйдет. Ладно если народ только кулаки почешет, а могут ведь и за топоры ухватиться. Как усмирить буянов?
Выслушал Петр советчиков и говорит:

- Я Февронии муж венчальный, а она мне жена вековечная. Поступлюсь и богатством, и престолом княжеским, но не оставлю свою любимую. Слово мое крепкое, не будет у князя Петра другой жены!

Помолились Петр и Феврония Николе Угоднику, поклонились на все четыре стороны и пошли  на окский берег, где верный гридень Олежка поджидал их с лодкой. И поплыли изгнанники наши вниз по Оке-реке.

Говорят старые люди, что в селе Монастырьке, был у них первый привал. Слуги на зеленом бережку костер запалили, торопятся уху изготовить. Похлебали они ушицы, черным хлебушком закусили. Сыты, здорОвы, - чего еще желать? У Петра деревенька была своя, не от княжества. Мыслит он там осесть, землю пахать, с любимой женой век коротать.

Едва успели Петр с Февронией Муром покинуть, а уж бояре из-за княжеской шапки друг другу в бороды вцепились, чуть до смертоубийства дело не дошло. Что тут поделаешь - каждая ложка мнит себя плошкой. Честили бояре друг друга, костерили, наконец к здравомыслию стали клониться: «С Петром-то было лучше, чем без Петра, да и жонка его рязанская не так уж плоха: тиха, богомольна и умом ее Бог не обидел.

Не успели Петр и Феврония на берегу Оки проснуться, как приехали послы из Мурома и в ноги повалились:
- Бояре муромские тебя, Петр, обратно кличут. Иди и правь. Коль обиду не вспомянешь, будем тебе верою-правдою служить!
Переглянулись Петр с Февронией и согласились. И поплыли вверх по Оке в свой город Муром.

Укоренились в Муроме Петр с Февронией, деточек народили: Святослава, Юрия, Ярослава и Давида. Князь Петр мирно правил, воинскими походами не промышлял. За то любили его и свои, и соседи. И Феврония от жизни княжеской не загордилась, не зачванилась: бывало, перекинет коромысло через плечо и павой к Оке плывет, а то печку сама растопит, красную светелку сырым веником подметет. И врачеванье свое не забывала: то болящего на ноги поставит, то девицу пригожую от сглаза вылечит.

За всю жизнь они друг другу слова плохого не сказали и еще при жизни стали примером супружества для людей вольных, холопов и смердов пашенных. Ибо соблюдали они главную заповедь:    БОГ    ЕСТЬ    ЛЮБОВЬ.
Так и жили они в ладу и согласии, а когда по старости лет сил не стало, приняли монашеской постриг. В те времена многие так поступали – от старческой немощи и болезней в монастырь уходили на попечение братии. Они скончались в один день и час, каждый в своей келье.

Побывайте в городе Муроме и поклонитесь Петру и Февронии, памяти их светлой любви.