Безоплатка

Националист Шкурко по кличке Шпук отмачивал свой шмальник в тазике бабы Зиги.

Таз был засратым, продолбленным с двух сторон для пидольной веревки из плевел.

В конечном лобике посуда могла быть затянута для переноса на большие расстояния.

И тому подобная ручка, хилых с прожилками лохмотьев, как ни кстати в пору лягалась и терла барлы ладоней.

Но в основном для выноски базарного хохломья; трепла из наворованного по припайкам бездушной лошадиной сцены; какой-такой фрукты, надерганной на тех простых Епаловых садах.

Сейчас таз отирался на стирке.

Шкурко глядя на блевло в тазу, задумался о ржавчине подморотой и своей жизне, - как неких схожих пропевничестве и гандозе.

Вот она грязная тряпчина, мочалка, в припадном жидком рассоле пота и сала, и сочная, молодая образина рожи, отраженная в плавле глади, как заснятая на коллективном снимке со всполотой кверху взмашке националистического скоса.

На плече у Шкурко закрепленный хапезень свастического креста, неровно наёрзаный Лекой Чесноком под мулькой. Яркий брендель непонятных знаков в довесок еще и...

Баба Зига, услышав возню на площадке со своим тазом, вынесла на смучную веранды ссанки дедовы. И пульнув в морду Шкурко добрый горш теплой жиди мочканула на трех порах в осаду:

"Похлебай ветеранских, сволочь немытая"!