После неба. Притча

Александр Александрович Чистяков больше всего на свете любил помыться в бане. И любил даже не столько сам процесс мытья, который многие превращают в священный ритуал, сколько короткое непередаваемое ощущение чистоты и свежести после бани. Зимой он бросался в белый пушистый снег и катался в нём как ребёнок, а летом набрасывал чистую рубаху на влажное ещё тело, подставляя грудь свежему деревенскому воздуху, потом садился за небольшой деревянный столик под берёзкой и выпивал подряд несколько чашек крепкого ароматного чая из старинного самовара, доставшегося ещё от покойной бабки.

 Позже, по приезде в свою городскую квартиру, он предпочитал не умываться сколько было возможно, чтобы как можно дольше сохранить терпкий аромат летних трав, который, как губка, впитывало распаренное после бани тело. Но, к сожалению, ощущения свежести и чистоты хватало ненадолго – максимум до вторника рабочей недели. Чистяков буквально физически ощущал, как уже в среду в поры кожи въедались грязные удушливые запахи города, с большим трудом переживал четверг, а всю пятницу только и делал, что отсчитывал часы и минуты, нервно ёрзая на крутящемся стуле перед компьютером, в нетерпении ожидая шести, чтобы забежать домой, быстро переодеться и успеть на последнюю электричку. Сотрудники считали сорокапятилетнего Александра Александровича человеком в высшей степени странным, замкнутым, нелюдимым и неразговорчивым. Несмотря на то, что проработали вместе уже много лет, они так и не приняли его в свой дружный сплочённый коллектив, да он, похоже, к этому и не очень стремился.

 Знали о нём немного: что Чистяков был закоренелый холостяк, жил один в двухкомнатной квартире, женщинами почему-то никогда не увлекался, близких друзей предпочитал не заводить, вредных привычек не имел и, за долгие годы службы, так и остался равнодушен к празднованиям юбилеев и прочим весёлым мероприятиям, чем очень обижал сотрудников, которые считали их единственной радостью в серой рутине рабочих будней. Странный же Чистяков считал своей единственной радостью выходные в деревеньке под Петербургом, где каждую субботу он мог вдоволь попариться в баньке, смыть липкую городскую пыль и, самое главное, снова пережить ни с чем не сравнимое ощущение телесной чистоты, лучше которого он не знал.
Пятница, тридцатое мая, ничем не отличалось для Чистякова от других рабочих пятниц. Так же, как всегда, он с трудом досидел до шести, после забежал домой, захватил портфель с заготовленным веником и поспешил на электричку.

Деревня встретила его лёгким предвечерним туманом и стрекотанием кузнечиков в траве. Радостно улыбаясь, предвкушая удовольствие от предстоящего завтра посещения бани, Чистяков легкомысленно помахивал портфелем и тихонько посвистывал. Вот он завернул на третью линию и остановился возле третьего от дороги деревянного домика.

 Именно здесь он впервые испытал это незабываемое ощущение, сильнее которого так и не нашлось среди бесчисленных и разнообразных удовольствий, щедро предлагаемых большим городом.

 Грустная улыбка слегка тронула его губы. Умилённо он рассматривал покосившиеся ставни и полупрогнившую деревянную лесенку, ведущую на веранду. За домом находилась ещё более дряхлая и покосившаяся, совсем крошечная, постройка. Эта и была та самая старенькая банька, дороже которой для Чистякова с детства ничего не было. И, как всегда, нахлынули воспоминания: как в далёком детстве, когда ему было лет пять, он гостил летом у бабки, играл с деревенскими пацанами и они, дурачась, столкнули его в канаву. Он и сейчас, унесшись мысленным взором в далёкое прошлое, ясно видел, как, измазанный жидкой грязью с головы до ног, с плачем прибежал к бабке и, размазывая кулачками тёмные подтёки, истошно кричал не переставая: «А-а-а-а! Гря-а-аазный!». Никто не мог успокоить его – даже прибежавший на крик перепуганный отец не знал, как утешить сына. Тогда он взял его, орущего, на руки и понёс в баню.

 Там его отмыли, окатили ведром тёплой воды, отлупили хорошенько берёзовым веником, и, ребёнок, как по волшебству, сразу же успокоился. На всю оставшуюся жизнь маленький Сашенька сохранил воспоминание о том, как он, чистенький и умытый, в новенькой рубашке, сидел у отца на коленях и кушал вкусные пряники, запивая их свежим ароматным чаем. От трогательного воспоминания защипало глаза, и Чистяков со вздохом отворил калитку.
Вечер незаметно слился с ночью – белой и свежей, туманной, в считанные часы растаявшей прозрачными чистыми каплями утренней росы.
Чистяков по своему обыкновению поднялся с первыми петухами, вышел на веранду и сладко потянулся. Выпил утреннюю чашку чая и, как обычно, время до обеда провёл в приятных хлопотных приготовлениях к посещению бани, которые он нарочно растягивал как можно дольше.

 Наконец, всё было готово. Чистяков разделся в предбаннике, зашёл в парилку и приступил к любимым процедурам. Он делал всё, как всегда, тщательно, с наслаждением и очень долго тёр каждый миллиметр тела, но на этот раз произошло небывалое – долгожданного ощущения чистоты и свежести почему-то не появлялось.

 Такое случилось с ним впервые. Не зная, что и думать, стараясь унять нарастающий страх и панику, Чистяков решил повторить процедуру. Но и в этот раз ощущения чистоты и свежести почему-то не появилось. Тогда Чистяков, как обычно, машинально накинул на влажное тело чистую рубаху и почти насильно усадил своё непослушное, ставшее каким-то деревянным, тело за столик под берёзой, так же машинально выпил несколько чашек крепкого чая… но привычное и ожидаемое чувство сладостного покоя и умиротворения его не посетило.

 Он настолько не привык к каким-либо переменам в своём психическом состоянии, относительно ровном и не знавшем подобных серьёзных потрясений много лет, что пребывал в совершенной растерянности. Зато теперь он точно знал: в его жизни произошла важная, значительная перемена, необъяснимая и пугающая. Чистяков внимательно прислушался к себе, однако, никак не мог понять, в чём состоит эта перемена и каких последствий следует от неё ожидать. Сердце его невольно сжалось в недобром предчувствии.
Чистяков плохо помнил, как утром следующего дня он сел в электричку и как приехал в город. В понедельник он, как обычно, прибыл на службу. Проходя по коридору к своему кабинету, он столкнулся нос к носу с сотрудницей. Когда-то давно, много лет назад, она была им всерьёз заинтересована и даже рассматривала его как кандидата в женихи, но он на её смелые намёки тогда никак не отреагировал. Вообще, он обладал очень редким и счастливым даром – умением воспринимать проходящие мимо события слишком отвлечённо и ни во что не вникать глубоко и серьёзно – так, что все контакты с внешним миром (в том числе и вынужденные контакты с людьми) не оставляли в его внутреннем мире ни малейшего впечатления и слабо скользили по поверхности сознания.

 Благодаря этой счастливой особенности долгие годы ему удалось прожить в розовом коконе личных эмоций и научиться не замечать ничего вокруг, что могло бы нарушить эту приятную внутреннюю идиллию с самим собой. Однако, теперь он вдруг ясно понял, что оберегаемый годами кокон вдруг раскололся в один момент, без всякой видимой причины, и ему, голому и беззащитному, пришлось волей-неволей вылезть и соприкоснуться с тем, что он подсознательно старался раньше избегать. Он почувствовал себя лишённым кожи и инстинктивно сжался от страха. И смутные недобрые предчувствия тотчас подтвердились: прямо в лицо полетели зловонные зеленоватые брызги, ему даже почудилось, что в нос ударил резкий болотный запах. Чистяков отёр лицо рукой и в недоумении огляделся, пытаясь найти источник омерзительной болотной жижи. Ничего, не обнаружив, он внимательно посмотрел в лицо сотруднице и вдруг осознал, что она, оказывается, затаила на него обиду за то, что когда-то очень давно, лет десять назад, он не пропустил её вперёд, когда они вот также столкнулись в дверях кабинета.

 Мнительная сотрудница почему-то посчитала такую ничтожную мелочь серьёзным оскорблением в свой адрес, и с тех пор, в отместку, стала регулярно посылать в его сторону злобные мысли. Это открытие потрясло его до глубины души – ведь он за все эти годы даже ни разу о ней и не подумал. Раньше он не подозревал ничего подобного и с удивлением вспомнил, как она всегда растягивала тонкие губы в вежливой улыбке в ответ на его дежурное приветствие. Так же она поступила и сейчас, мило улыбнулась, кивнула и прошла мимо, обдав его смрадом застоявшихся, как в болоте, недоброжелательных мыслей. Удушливый болотный запах, исходящий от этой дамы, преследовал его весь рабочий день и ощущался особенно сильно, когда она под каким-либо предлогом подходила к его столу слишком близко. Ему даже приходилось несколько раз выходить в коридор, чтобы сделать там глоток свежего воздуха.

С большим трудом Александр Александрович дотянул до шести и отправился домой, чувствуя себя невероятно уставшим и обессиленным. По дороге он заглянул в магазин, сделал заказ и, когда полез в кошелёк, чтобы расплатиться, ощутил, что его ладонь, сжимавшая купюру, стала липкой и скользкой.

 Он поднёс её к лицу и увидел, что она запачкана какой-то серой слизью и источает отвратительный запах, похожий на запах тухлого яйца. Он быстро протянул продавщице деньги и незаметно вытер ладонь о брюки. Пока продавщица отсчитывала сдачу, он неотрывно смотрел на её руки, заляпанные такой же серой грязью. «Наверное, она привыкла и уже не замечает, или замечает, но ей надоело каждый раз их вытирать», - мелькнула у него в голове странная мысль. Продавщица окликнула его, он опомнился, извинился, взял сдачу, положил её в карман, и снова старательно вытер руку о брюки. Сопровождаемый недоуменным взглядом продавщицы, Чистяков вышел из магазина.
Вечером, сидя на диване перед телевизором, он, как обычно, лениво переключал каналы: на одном в каких-то криминальных сводках показывали очередной налёт на подпольный бордель. Подобное он видел и раньше много раз, почти каждый вечер, но раньше он чаще всего переключал канал или рассеянно скользил по экрану равнодушным взглядом. Сегодня же он настолько устал, что забыл переключить. Ничего не подозревая, посчитав, что дома ему уж точно нечего опасаться, он позволил себе расслабиться перед телевизором и устало прикрыл глаза.

 А в это время на экране мелькали девушки, стыдливо закрывавшие вульгарно раскрашенные лица, одну из них успели показать крупным планом. В этот момент Чистяков приоткрыл глаза и увидел, как её юное свежее лицо на глазах состарилось, буквально в считанные секунды, а потом также мгновенно разложилось, но не полностью, а примерно до предпоследней стадии, когда черты ещё можно было разобрать, и тогда чья-то чёрная рука поставила на её лицо грязную печать. Чистяков испуганно заморгал, протёр глаза, и кошмарное видение исчезло. Лицо девушки снова стало юным, но утратило свежесть, и на нём явственно проступала безобразная печать разврата. Почувствовав неприятный запах, Чистяков сначала не обратил внимания, а очнулся только тогда, когда уже вся комната была наполнена непереносимой тошнотворно-сладковатой вонью. Чистяков бросился открывать все двери и окна, но стойкий тлетворный запах почему-то долго не выветривался, и уменьшился только тогда, когда Чистяков наконец-то догадался выключить телевизор.

 Утром он встал с сильнейшей головной болью и лёгкой тошнотой. Умылся, позавтракал и заставил себя пойти на работу. Днём сотрудница с ещё более сильным, чем вчера, болотным запахом, перебивавшем даже тонкие дорогие духи, подошла к нему и, заглянув в лицо, участливо поинтересовалась, не болен ли Александр Александрович. Чистяков и правда выглядел вялым и бледным, а после вопроса сотрудницы неожиданно побелел ещё больше и лишился чувств. Он прищёл в себя на свежем воздухе, посидел немного, сказал, что ему уже лучше и беспокоиться не о чем. Возвращаясь вечером с работы, на лавочке возле своего подъезда он заметил троих алкоголиков, которые разливали бутылку водки в одноразовые стаканчики. Видимо, одному из них показалось спьяну, что ему досталось меньше, чем остальным, и он, изрыгая грязные ругательства, выплеснул водку в лицо виночерпию. Завязалась потасовка, сопровождаемая трёхэтажным матом, как раз в тот момент, когда Чистяков поравнялся с ними. Его обдало зловонными канализационными нечистотами, которые успели запачкать уши. Он зажал нос пальцами, ускорил шаг и практически влетел в подъезд.

 Зайдя в квартиру, он бросился в ванну и первым делом тщательно промыл уши с мылом. Телевизор он в этот вечер решил не включать, поужинал и лёг спать.

 На следующий день, в среду, в обеденный перерыв, Чистяков пошёл, как обычно, в столовую. Заказал обед и сел за столик. Не успел он приступить к еде, как почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Прямо на него, в упор, смотрел начальник конторы. Начальник конторы, как всем было известно, давно уже положил глаз на Чистякова и давно уже мечтал сделать его своим любовником, но не знал, как к нему подступиться, хотя и был совершенно уверен, что за загадочным поведением странного отщепенца скрывается не что иное, как нетрадиционная сексуальная ориентация, в которой сам Чистяков почему-то стеснялся признаться открыто. Зато начальник совсем не стеснялся, строил Чистякову глазки, и даже находил его милое смущение особенно пикантным. Осознав это, Чистяков поперхнулся сухой куриной котлетой, густо покраснел и быстро отвернулся. Он чувствовал, что начальник продолжает бросать на него красноречивые взгляды, каждый из которых шлёпался как увесистый комок грязи, красно-коричневой, похожей по консистенции на глину. Он знал, что уже вся спина, шея и затылок заляпаны грязными похотливыми взглядами начальника, и провёл по шее рукой, стараясь снять грязь, но только сильнее её размазал. Вечером, придя с работы, он залез в ванну и долго отмокал, а потом долго тёр себя мочалкой. Но, как и предчувствовал, спасительного ощущения чистоты так и не дождался и лёг в постель с тем же грязным чувством.

 В четверг утром стало ещё хуже – всё тело зудело и нестерпимо чесалось. Особенно сильно чесалось где-то в груди, но туда было невозможно добраться, чтобы почесать. Не в силах больше терпеть такие мучения, Чистяков решил не откладывать визит к врачу и выяснить, наконец, что же с ним происходит. Через час он уже был в районной поликлинике на приёме у терапевта. Торопясь и сбиваясь, Чистяков выкладывал одну за другой свои жалобы и просил пояснить, что могут означать подобные симптомы.

 Сочувственно разглядывая пациента из-под очков, пожилой доктор поинтересовался, соблюдает ли он правила личной гигиены. Чистяков отвечал, что да, конечно, естественно, соблюдает и даже каждую субботу обязательно парится в бане, что это уже традиция, много лет как… Дальше он принялся рассказывать случай из детства, как он вывалялся в грязи и потом отец отмыл его в бане… Терапевт внимательно слушал, осторожно поддакивал, успокаивающе кивал головой, а потом выписал направление к психиатру. К психиатру Чистяков не пошёл, а поехал домой. В набитом до отказа автобусе с ним случился приступ удушья. Облепленный потными телами, он стал задыхаться, ему стало казаться, что рот и нос его забиты грязью. Чистяков вывалился из автобуса на ближайшей остановке и с трудом добрался до дома пешком.
 Он едва успел добежать до раковины, выплюнул отвратительные на вкус осклизлые комья, прополоскал горло, но во рту всё равно остался привкус сырой земли, которая противно вязла на зубах. Не раздеваясь, он лёг в постель и уставился в потолок. Он лежал так очень долго, не в силах даже пошевелиться, и тихо ждал чего-то. Он слишком устал и уже не обращал внимания, что всё тело зудит и мучительно чешется, что ему нечем дышать, что воспалённые от сора глаза нестерпимо болят и слезятся, а из ушей, не переставая, течёт тонкая грязная струйка. Он как будто не замечал всего этого, поглощённый одной-единственной мыслью. Мысль эта незаметно, чтобы не потревожить, подобрала его под мышки, аккуратно приподняла с постели и вознесла очень высоко, в удивительную тонкую реальность, на границе между сном и явью. На этой границе он на секунду замешкался и сразу же очутился в густом коричневом тумане.

 Он посмотрел вниз – за плотной дымкой совсем ничего не было видно, тогда он задрал вверх голову и увидел: совсем невысоко – так, что можно дотянуться и потрогать руками, поблёскивали и переливались разноцветные, очень крупные алмазы. Александр Александрович ощутил вдруг неудержимое стремление подняться ещё выше. Через мгновение он изумлённо разглядывал блуждающие звёзды, медленно проплывающие мимо. Таких чистых оттенков он не видел никогда, ни в одной из земных красок: нежно-лиловые, серебряные, золотые, синие, розовые, фиолетовые – они были похожи на множество ярчайших, кристально чистых зеркал, в каждом из которых он ясно видел своё отражение. Александр Александрович со жгучим стыдом смотрел на себя и не верил, что мог носить на себе столько грязи, за которой уже нельзя было разглядеть собственного лица. Неожиданно с неба упала сияющая капля света и скатилась по щеке, оставив длинную чистую дорожку. Чистяков протянул руку, набрал пригоршню звёзд и умыл ими лицо, глаза и уши. Он снова посмотрел на своё отражение и с радостью отметил, что смыл толстый слой грязи и уже почти узнаёт себя. По щекам заструились слёзы чистого восторга, и сквозь сверкающую пелену он увидел на мгновение своё истинное изображение. Чистяков счастливо рассмеялся, набрал ещё пригоршню звёзд и умыл шею и руки, потом ещё и ещё, он смеялся и плакал, чувствуя, как смывает с себя земную грязь.

 Утром следующего дня телефон в квартире Чистякова разрывался. Никто не брал трубку. Это озабоченные сотрудники хотели справиться о здоровье Александра Александровича, уже второй день не появлявшегося на работе. Не случилось ли чего серьёзного, шутка ли – на носу квартальный отчёт. Так и не дозвонившись, после работы решили навестить лично: может, чем надо помочь – ведь живёт совсем один. Когда дверь вскрыли, то обнаружили Чистякова, неподвижно лежащего на постели, полностью одетого, уставившегося в потолок невидящим взглядом.
 Прибывшая на вызов скорая помощь констатировала смерть, наступившую, вероятно, во сне. Позже вскрытие также не смогло установить точную причину смерти. После наспех организованных похорон об Александре Александровиче Чистякове все сразу же забыли – так, словно его никогда и не существовало.
 Только один молодой впечатлительный санитар, помогавший выносить тело, долго ещё вспоминал по-детски широко раскрытые глаза умершего и его лицо, мокрое, будто умытое чистыми слезами.
 
                8 июня 2007 года