За голубым забором

               


     По делам  службы мне нередко приходилось бывать  в  селе Горелое – центре Лысогорского района, неподалеку от Тамбова. Начальником райотдела милиции  там был майор  Стромов (к сожалению, имени-отчества его не помню). Строевой офицер, участник войны, он был толковым  работником милиции. Типичный представитель сельской интеллигенции.  Умница и с большим чувством собственного достоинства. Особенно меня  восхищала  его всегда прекрасная выправка настоящего офицера - аккуратный, подтянутый вид и ладно сидящая форма.   В этом смысле Стромов для меня был образцом настоящего мужчины. Да и общение с ним всегда было интересным. Кроме чисто служебных вопросов, с ним  было о чём поговорить.    Не раз, удовлетворяя моё любопытство,  он  интересно рассказывал  о  деревенском житье,  о местных нравах.

   Здание райотдела  находилось напротив высокого  забора, выкрашенного в приятный голубой цвет,  резко контрастирующий с мрачными деревенского вида строениями этого села. За забором не то чтобы было видно, а, скорее, угадывался какой-то большой дом, а территория, обнесенная этим голубым забором, была весьма внушительных размеров. Мне  давно хотелось выяснить, что там, за этим забором, но всё как-то  было  недосуг заговорить об этом. Наконец, я решил удовлетворить своё любопытство.
 Без всякой патетики, спокойно, как о чём-то будничном, Стромов  сказал , что эта территория – имение Николая Вирты. Он именно так и выразился – имение. Такое понятие в то время звучало более, чем странно. Но больше всего меня поразило имя владельца, которое он назвал. Сейчас его, наверное, уже мало кто помнит.. А тогда Николай Вирта был известным  писателем. Главное, чем он прославился  - роман «Одиночество» - об «антоновщине» - восстании тамбовских крестьян против Советской власти  в первые годы после  гражданской войны.  В своё время его ставили даже в один ряд с «Тихим Доном» Шолохова, «Хождением по мукам» Алексея Толстого, «Цементом» Гладкова, «Разгромом» Фадеева. Я, по крайней мере, читал его с большим интересом. Пожалуй, это была единственная книга, в которой Антонов – эсер, бывший начальник Тамбовской губернской милиции, ставший  главой крестьянского восстания, был изображен не только, как  ярый враг  советской власти.  Вирта  наделил  его некоторыми нормальными человеческими чертами и даже, насколько это было возможно в то время, обосновал  идейные истоки его ненависти к большевизму..
Увидев мою реакцию и заинтересованность, Строев рассказал  о Вирте то, чего раньше я не знал.  Его отцом  был здешний священник, который пользовался у прихожан  не просто уважением, а всеобщим почитанием. В  лихие годы отца Вирты большевики расстреляли  прямо у стены  церкви на глазах у потрясённых прихожан. Неподалеку от этого места Вирта и построил свой дом. Знаменитый писатель, он считался классиком советской литературы. Книги его издавались большими тиражами. Такие писатели в Советском Союзе были далеко не бедными людьми.  Отсюда - и «имение» за голубым забором.
Рассказ Стромова  я слушал с большим интересом, так как в начале 50-х годов  в одной из центральных газет был напечатан разгромный   фельетон под названием «За голубым забором».
Видимо, кому-то Вирта «перебежал дорогу», и, как тогда это было  широко распространено,  с неугодным беспощадно  расправились.  В фельетоне его,  знаменитого, талантливого писателя,  обвинили в зазнайстве,  высокомерии, в непомерно больших литературных гонорарах и «не советском» образе жизни.  Особое недовольство у возмущённой «общественности» вызывала жена писателя, которая, якобы,  верхом на лошади разъезжала не только «в своём имении за голубым забором»,  но даже, "утратив всякий стыд, в амазонке скакала по окрестным колхозным  поля"! Естественно, такое «антипартийное» поведение на фоне жуткой бедности, царившей тогда на селе, производило убийственное  впечатление.
Я попросил Стромова более подробно рассказать об этой «амазонке»
-А что рассказывать? Красивая женщина была. Тут таких нет. Одевалась шикарно. Ни с кем из жен нашего местного начальства не зналась. Они её за это люто ненавидели. Наверняка все эти жалобы в Центр от «возмущённого народа» они и организовали. Хотя,  если сказать по чести,  колхозных баб она крепко нервировала. Ты только представь: согнувшись в три погибели, они каждый день, в любую погоду, копают, пропалывают, косят, грузят, а тут она скачет на своём вороном и  ни к кому не подъедет, не поздоровается, не пообщается.
Но мне она нравилась. Красивая… Да, видать, тосковала она, особенно, когда вот так, как сегодня, хлябь на дворе. А Вирта, он всё писал, писал… Когда отправлялся в Москву по своим делам, и она ездила с ним. А скакала на лошади она здорово. Как- то странно, боком сидела.  Видать смолоду лошадница была. И вообще, чужая она была... Но какая-то особенная!

   Ночевал я  тут же в райотделе, лежал на диване в кабинете Стромова. После его рассказа не спалось.  Представлялась мне эта женщина – прекрасная амазонка, скачущая во весь опор по бескрайним полям Тамбовщины на своём вороном коне, почему-то в белом костюме, в шляпке с вуалью и  развевающимися из-под неё волосами. О таких я читал в романах и видел в кино.
В то время, когда я был в Горелом,  дом Вирты стоял пустой. Писатель жил в столице От писательской жизни на долгие годы он был отлучён Потом, после смерти Сталина  (не сразу) его милостиво простили, и он написал  повесть «Крутые горы»,  - о целине. В ней Вирта   впервые написал о разорения села в результате сталинской политики коллективизации. Однако ни эта повесть, ни другие его произведения, написанные в те годы, успеха  не имели. Умер Вирта практически в забвении.
 
 
Те времена, о которых я пишу,  были тяжелые. Продукты питания мы, городские, покупали, в сосновном, на рынке. Цены там были более-менее доступные. А вот промтоваров, даже отечественного производства, в магазинах не было. А всем хотелось купить что-то приличное, не убогое, произведенное в СССР, а  изготовленное  хотя бы в соцстранах.  А уж достать одежду, обувь, бельё и вообще что-либо из стран «загнивающего капитализма» было просто несбыточной мечтой.
 
 С утра после почти бессонной ночи  я вместе с Стромовым в его кабинете  продолжал  заниматься  служебными делами. За окном лил мелкий,  непроходящий дождь. Чернозёмная тамбовская  дорога - сплошная непролазная грязь (в то время  дорог не то что  асфальтированных,  даже хоть с каким-то твёрдым покрытием,  в области почти не было).    Вижу: по дороге ползёт  телега, запряженная тощей лошадью. За нею,  с трудом вытаскивая ноги из этой грязи, идут 10 -12  женщин, одетых  соответственно  погоде, обутых в  высокие резиновые сапоги.  Идут почти в затылок друг другу, как бы, след в след. Я решил, что кого-то хоронят.
 Спрашиваю  у Стромова:  кого хоронят? Поглядев в окно, он  сердито, с горечью,  повторяет за мной: «Хоронят! Совесть свою они хоронят!...  Вон, погляди, первой идёт жена первого секретаря райкома, за ней  - председателя исполкома, прокурора и моя там, в серёдке». И объяснил мне, что это за шествие.

Оказывается, жены местного районного руководства, невзирая на непогоду,  встречали на въезде в село подводу, которая привезла заграничные промтовары, полученные в Тамбове на складе Облпотребсоюза. Товары остродефицитные, в основном, из Италии – пальто, костюмы, платья, ткани, обувь и т.п.  Через потребительскую кооперацию тогда  происходил прямой товарный обмен с кооперативами других стран,  в том числе, с Италией. Из Тамбовской области туда шли грибы, ягоды, мёд, необработанные шкуры животных и другие местные товары. А они сюда поставляли свои, потребительские товары.  Главное, что всё это добро на прилавки городской торговой сети почти не поступало, а большей частью  прямиком шло в сельскую местность.

«Вот и встречают наши  женщины – продолжал Стромов - подводу с дефицитом прямо на въезде и сопровождают её на склад, чтобы там кто,  чего не стырил – зав. складом,  или кто-то из работников  райпотребсоюза.  Тут и дождь им не помеха!   Жена первого секретаря сначала отберет нужное для себя, потом, что останется,  уже остальные поделят. Стыдоба! А что поделаешь? Дети выросли,  одевать их надо…»
Он тяжело вздохнул. Мы оба молчали.  Дождь усиливался.
И всё-таки  картина этой убогой сельской жизни  не могла заслонить в моём воображении образ прекрасной Амазонки за голубым забором!