Глава 16. Командировки

Весной нас посетили коллеги из Куйбышева — Маркин и Солдатов. Оказалось, со дня нашего знакомства они несколько раз бывали в Москве, но ввиду занятости так и не смогли встретиться ни с Кузнецовым, ни со мной. Сейчас же они приехали с реальным планом создания универсального оборудования для испытаний пневмогидравлики ракет, который мы обсуждали еще до начала работ по программе «Буран».
— Знаешь, Толя, наше КБ может заказать такое оборудование для центрального блока, — после взаимных приветствий сообщил первую хорошую новость Маркин, — А вы сможете применить его для всего «Бурана». Гена уже поработал с нашими конструкторами и привез схемы типовых модулей. Хотелось, чтоб ты посмотрел и дал свою оценку.
— Нет проблем, Саша. Посмотрю с большим интересом.
— И еще. Ближе к лету мы собираемся в Харьков. Наше КБ там заказывает арматуру. Хотим предложить им делать наши модули. Сможешь составить компанию? С Мазо я договорюсь. Заодно Харьков посмотришь. Говорят, интересный город. Бывал там раньше?
— Еще бы! Мой родной.
— Вот здорово! А то ни Гена, ни я в Харькове не были, — обрадовался Маркин.
Целую неделю мы с Солдатовым правили схемы и спорили до умопомрачения. К концу недели облик оборудования «нарисовался», и мы расстались, довольные друг другом.

Ближе к майским праздникам позвонил Боря и сообщил неожиданную новость — наша «тетя Клава московская», как мы ее называли, чтобы отличать от тети Клавы Зарецкой, решила навсегда уехать из Москвы. Оказалось, выйдя на пенсию, она все лето и осень прожила в Харькове. И ей настолько понравилось, что за зиму нашла выгодный обмен.
Тетю Клаву московскую я любил с детских лет. Она ассоциировалась у меня с Москвой. Проездом в Кораблино мы всегда останавливались в ее коммунальной квартире в Оболенском переулке. Позже в той квартире остался Боря с семьей, а тете Клаве дали комнату на Фрунзенской улице. Соседей стало меньше, но квартира, как и в Оболенском, была коммунальной. А тетя всю жизнь мечтала об отдельной квартире. Похоже, только путем обмена ей, наконец, удалось осуществить мечту.
А мне стало грустно. Без тети Клавы Москва, казалось, станет совсем другим городом. К тому же, где теперь будет останавливаться мама, приезжая в Москву? Как мы обрадовались, когда в начале декабря получили ее телеграмму. А вечером позвонил Боря, и оказалось, мама и тетя Клава едут из Харькова вместе. Мы встретили и привезли их на Фрунзенскую. И вдруг мама заявила, что не поедет ко мне, а останется у тети Клавы. Вскоре приехала тетя Нина из Кораблино, и 9 декабря мама и обе тетушки все же приехали поздравить меня с днем рождения. Но остаться у нас категорически отказались. Это было лишь временное перемирие. Военное положение сохранялось.
И вот накануне майских праздников мы с Борисом и Геной проводили тетю Клаву в Харьков. А вскоре пришлось навещать Бориса в больнице. Он попал туда с тяжелым приступом, и ему предстояла сложная операция.
Я ехал с камнем на душе, а Боря встретил меня в палате, как всегда, бодро и даже весело. Вокруг стояли капельницы и прочие медицинские приборы, а он шутил и смеялся.
— Боря, что с тобой? Действительно так серьезно? — взволнованно спросил я любимого брата.
— Серьезней не бывает, — с улыбкой ответил он, — Легко можно дуба дать. Да не переживай ты так, Толик. Еще погуляем с тобой напоследок.
— Ну, ты даешь, Боря, — поражался его словам, которые никак не вязались с его крепкой фигурой и бодрым состоянием духа, — А может обойдется? Я вижу, ты не унываешь.
— Не обойдется, Толик. А уныние — последнее дело. Попал в дерьмо — не чирикай. Улыбнись, Толик. Еще успеете меня схоронить.
Меня же охватил ужас от одних только его слов. Неужели человек в ожидании близкой смерти действительно видит мир по-иному и может радоваться каждому из немногих оставшихся ему дней? Ведь и Людочку я не видел грустной в ее последние дни. Лишь однажды, да и то ненадолго. А она-то знала свой смертный приговор — «стопроцентный летальный исход».
Недели через две Бориса выписали. Я навестил его уже в Измайлово. Он, как обычно, был занят фотографией. Первое впечатление, все наладилось. Боря ни о чем не рассказывал, а я старался не тревожить расспросами. И так было, о чем поговорить.
— Выпить хочешь? — неожиданно предложил брат.
— Страстного желания не испытываю, — ответил, зная, что Борису нельзя, а я его буду только смущать.
— А я вот испытываю, — вдруг заявил он и откуда-то из-под стола достал бутылку коньяка и лимончик.
— Боря! Тебе же категорически нельзя! — ужаснулся я.
— Мне теперь все можно, Толик, — ответил он, налил рюмку и тут же залпом выпил. Потом налил мне и снова себе, — За полгода не сопьюсь, а сопьюсь, легче помирать будет. Ну, давай. За здоровье, которого нет.
Мы выпили, а Боря, похоже, останавливаться не собирался.
— Хватит, — решительно остановил его.
— Ну, хватит, так хватит, — спрятал он бутылку и снова принялся за дело.
Вскоре распрощались. Оказалось, навсегда. Живым я его больше не видел, хотя раза два говорили по телефону.

Сразу после праздников меня снова направили в Днепропетровск. В этот раз со мной ехал представитель Службы Главного конструктора Виктор Милованов. В гостинице нас поселили в одну комнату. Казалось, так веселей, но неожиданно Виктор заболел. На заседания пришлось ходить одному, а по вечерам ухаживать за больным. Собрав силы, Милованов на пару дней все-таки вышел на работу. Но, после этого ему стало еще хуже. Продержавшись неделю, мы уехали. Уже в Москве выяснилось, что у него было воспаление легких.
Я был расстроен, что так и не удалось выбраться в Харьков. Утешался надеждой на возможную поездку с Маркиным и Солдатовым.
И они не заставили себя ждать. В разгар лета объявились. Пробыв неделю в Москве, они собрались выехать в Харьков в воскресенье. По договоренности с Бродским, уехал в пятницу с тем, чтобы выходные провести у родителей.
В воскресенье планировал съездить к маме Людочки, чтобы узнать, где теперь могилка любимой. Я даже не надеялся, что удастся попасть к моей святыне в этот приезд, но хотелось хотя бы узнать, где она.
Увы. Не удалось даже это. Уже с утра к нам в гости пришли две незнакомые девицы. Думал, подруги младшего брата, но его дома не было. Неожиданно засуетилась мама, а меня вдруг стали мучить смутные подозрения — уж не для меня ли она так расстаралась. Обе девушки молодые, симпатичные. Одна даже чем-то напоминает Валю-Валентину, но в упрощенном исполнении.
— А это и есть ваш знаменитый Толик, тетя Надя? — бойко спросила та, которая напоминает, — Ничего. Похож, — тут же выдала оценку. Ну и ну.
— Он самый и есть, — взял инициативу в свои руки, — И действительно пустое место, да и похож, разумеется, — завершил свое представление с нескрываемой досадой. Девчонки звонко рассмеялись.
— Да вы не обижайтесь, — сказала самая бойкая, — Тетя Надя нам все уши прожужжала про Толика. А почему вдруг пустое место? — все еще смеясь, спросила она.
— Потому что «ничего» это и есть пустое место, — сердито ответил ей, раздосадованный нелепой инициативой матери, а вовсе не высказываниями самоуверенных девиц, — Ладно, вы тут пожужжите с тетей Надей, а я пойду по своим делам.
— Куда вы пойдете? Мы же на вас пришли посмотреть, — подключилась подруга «бойкой», — А вы действительно похожи.
— На кого, интересно? — спросил, все больше раздражаясь бесцеремонностью молодых нахалок.
— На вашу фотографию.
— Это фотография на меня похожа, но никак не наоборот, — ответил им, собираясь немедленно уйти. Во мне все кипело от негодования. «Ну и мама. Сразу двух вытащила. На выбор. Как на базаре. Бред какой-то», — с досадой размышлял о сложившейся ситуации, –«Интересно, сообщила ли им, что женат и у меня ребенок? Скорее всего, сообщила. Но, для них это, похоже, не преграда. На редкость бойкие девицы. Особенно первая, которая Валю напоминает. Мать, скорее всего, именно ее и выбрала для меня. А вторая, точно — подружка, как Татьяна».
— Ну, ладно, — вдруг решилась «бойкая», — Раз вы не хотите нас развлекать, хоть до дома проводите.
— С удовольствием! — вырвалось у меня. Девчонки опять рассмеялись.
— Ловим на слове, — смеясь, сказала «бойкая», — Меня зовут Таня, а подругу Галя, — представились они, наконец.
— Очень приятно. Значит, в тандеме работаете? — кивнул я, — Что ж, пойдемте, — предложил подругам. Они же снова рассмеялись, чуть ни до коликов. Я же сурово молчал.
— Ну, уж нет, — отсмеявшись, сказала Таня, — Нам еще с тетей Надей поговорить надо. Так что ждите, Толик, раз слово дали, — снова рассмеялась она, и подруги действительно ушли к матери. «Ну, теперь все косточки перемоют, шустрые девицы. Интересно, долго мне их ждать? Вот сдуру согласился их проводить. Так я к Людочкиной маме не попаду», — размышлял, досадуя, что зазря только теряю столько времени.
Прошел час, пошел второй. Я уже понял, что мои планы сорваны окончательно. Наконец, появились.
— Мы готовы, Толик, — объявила Таня. Я встал, демонстрируя готовность проводить нежданных гостий.
— Ну, и где вы живете? — спросил, пытаясь оценить, сколько еще времени отнимут вынужденные проводы.
— На Салтовке. Надеюсь, знаешь, где это? — непринужденно перешла на «ты» Таня. Что ж, поддержу. Надоели эти китайские церемонии невесть с кем.
— Надейся. А поближе не могли устроиться? Давайте так. Ловим такси, я оплачиваю проезд и отправляю вас с ветерком. Идет?
— Не идет. Едем общественным транспортом. По дороге хоть пообщаемся. Сегодня, Толик, ты просто так от нас не избавишься, — уверенно заявила бойкая Таня. «Вот влип», — подумал я.
Ох уж эти новые районы. Во всех городах они, как близнецы. Даже проблемы те же. И главная из них — транспортная. По пути с множеством пересадок из одного переполненного автобуса в другой было не до разговоров. Наконец, примерно за час, мы все же добрались до типовой девятиэтажки, где проживала Таня.
— Нет, Толик. Мы тебя без угощения не отпустим, — объявила свое решение Таня, едва попытался распрощаться, — К тому же у меня к тебе серьезное дело.
— Странно. Какие у нас могут быть серьезные дела? — с досады схамил ей.
— Могут. Да еще какие, — улыбаясь, многозначительно сказала Таня. «Ну и ну», — единственное, что пришло в голову от такой неслыханной дерзости молоденькой девушки.
Типовая девятиэтажка, типовая мебель. Глазу зацепиться не за что. Нет. Все-таки оказалось нечто нетиповое — пишущая машинка.
— Кто печатает? — спросил Таню, кивнув в сторону машинки.
— Никто. Она неисправна. Отец откуда-то притащил.
— А что с ней? Можно посмотреть?
— Сколько угодно, пока ужин сготовлю.
Спорить не стал. Все. Воскресенье потеряно для моих дел. И я занялся машинкой. Агрегат оказался в полном порядке. Лишь в нескольких местах соскочили пружинки.
— Отвертка есть? — спросил Таню.
— Нет, — весело ответила та, — У нас инструмент не водится. Мужиков в доме нет.
— А отец? — удивился я.
— Он не по этой части.
— Давай тогда консервный нож.
— Тоже нет.
— Тогда обычный, — попросил я.
Вскоре машинка застрекотала, как новенькая.
— Работает? — удивилась Таня.
— А то! — с гордостью ответил ей, — Бумага хоть есть?
Я вставил лист и машинально напечатал первое, что пришло в голову:

Что со мной случилось?
То смеюсь, то плачу.
Может быть и правда
Потерял удачу?
Может быть и верно —
Моя карта бита?
И мечта святая
Саваном покрыта?
Много ли мне надо,
Что не успокоюсь?
Или мне не хватит
Гробовой доски?
Но, весенним садом
Проходя порою,
Я, смеясь над жизнью,
Плачу от тоски.

— Чьи это стихи? — вдруг спросила Галя, тихо стоявшая позади меня.
— Есенина, — не задумываясь, ответил ей, чтобы отвязаться.
— У Есенина нет таких стихов.
— Надо же! Откуда ты знаешь? Это из неопубликованных.
— А откуда ты знаешь, если оно не опубликовано?
— Мне его прочел «Клюев, ладожский дьячок».
— «Его стихи, как телогрейка?» — рассмеялась Галя, — Толик, ты, конечно, шутник, а я, между прочим, филолог. Раскалывайся, твои стихи?
Кивнул. Галя тут же выкрутила листок из машинки и убежала с ним на кухню к Тане. А я сидел, пораженный тем, что произошло.
Я впервые увидел свое стихотворение в отпечатанном виде. Пусть даже на машинке. Ведь все, что было до сих пор — это мои рукописные тетрадки, которые исчезли в архивах спецслужбы училища. Еще два стихотворения пылятся где-то в делах психиатрического отделения, да в письме, которое отправил оттуда Дудееву. И это всё. Остальные лишь кружатся в голове. До сих пор. То возникнут под настроение, то пропадут. А сколько их пропало навсегда? Особенно тех, которые так и оставил в памяти, не записывая ни разу. Десять лет пролетели, как один день. Десять лет без Людочки.
Неожиданно навалилась тоска. Причем такая, что захотелось плакать. Я сидел перед машинкой, не в силах сдвинуться с места. Сколько так просидел, даже не представляю, потому что очнулся, когда почувствовал, что в комнате стало совсем темно.
Внезапно зажегся свет, и удивленная Галя спросила:
— А почему сидишь в темноте? Мы с Таней не хотели тебе мешать. Думали, машинку ремонтируешь.
— Да она уже давно готова. Так, задумался слегка.
Пригласили на ужин. Девушки расстарались. А после бутылки ликера захотелось подурачиться. Рассмешив девушек парой анекдотов, поймал себя на мысли, что нестерпимо хочется вновь сесть за печатную машинку.
— Толик, а у тебя есть еще стихи, или то единственное? — очень вовремя спросила Галя.
— Почему единственное? Просто они нигде не записаны.
— Как так? — удивилась Галя.
— Большинство помню наизусть. Много уже забыл. Но, все это было, прошло и никому уже не надо.
— Почему не надо? Стихи хорошие. Напечатай еще, пожалуйста, — попросила она.
Я с радостью сел за машинку и потерял ощущение времени. Я печатал, а девушки читали. Мне кажется, напечатал тогда не меньше сотни стихотворений, потому что очнулся, когда кончилась бумага. Глянув на часы, ужаснулся. Было уже десять вечера.
Мы проводили Галю, и подошли с Таней к автобусной остановке.
— Толик, не знаю, с чего начать, — неожиданно очень серьезно обратилась ко мне Таня.
— Если не знаешь, начинай сначала, — ответил ей банальной фразой.
— Ты меня должен понять, Толик. Все твои стихи об этом. Я читала и едва не плакала от избытка чувств. Ты должен понять, — тихо сказала девушка, и внезапно обняв меня и уткнувшись в грудь, действительно расплакалась. Я не знал, что делать. Вот это сюрприз.
— Успокойся, Таня, не плачь. Это пройдет. Все проходит, — безуспешно пытался успокоить плачущую девушку. «Что она себе вообразила? Что ей наговорили обо мне? Да и я, дурак, вывалил свои стихи на благодатную почву. Влюбил в себя готовую на подвиги молодую девушку. И что теперь делать?» — размышлял, действительно не представляя, как выйти из создавшейся ситуации.
— Это уже не пройдет, — сквозь рыдания произнесла, наконец, Таня, — Я знаю. Помоги мне, Толик, — попросила девушка и снова заплакала.
— Чем же я помогу тебе, Танечка? Ты молодая, красивая. У тебя все впереди. Забудь это наваждение. Все это тебе только показалось. Да еще тебе что-то моя матушка наплела. Вот и подумала, — попытался я уговорить девушку, которой уже в какой-то степени сочувствовал. «Ну, мама, даешь. Вот это подготовила себе невестку», — мелькнуло в голове.
— Нет, тетя Надя сегодня подтвердила. Теперь все от тебя зависит, Толик, — настаивала влюбленная девушка.
— Что я должен для тебя сделать, Танечка? — решил хоть таким способом повлиять на ситуацию. Я знал, что четко поставленный вопрос нередко отрезвляет, потому что заставляет оппонента предлагать конкретные решения. А это непросто.
— Ты можешь отвезти меня в Кораблино? — тут же последовал неожиданный, но конкретный вопрос.
— Зачем?
— Я хочу поговорить с ним еще раз. Ты же знаешь, он бросил институт и уехал. Ничего никому не сказал. Все бросил. А я люблю его и не знаю, как дальше жить, — открыла мне сердечную тайну Таня.
Боже мой! Какой же я самонадеянный болван. Она, оказывается, любит Шурика. А я что подумал? Ну, полный идиот. Хорошо, процесс объяснения не зашел слишком далеко. Вот бы удивил, если бы вдруг заявил, что она мне тоже нравится, и я готов изменить свою жизнь. Представляю, как бы весело она смеялась.
— Что же тебе посоветовала тетя Надя? — с облегчением спросил девушку.
— Сказала, что в Москву ты можешь вернуться через Кораблино. И я могла бы поехать с тобой. Это лучше, чем одной. И Шурик, и его родители все поймут правильно, если ты меня привезешь. Ну, как? Согласен? — выпустила меня, наконец, из объятий Таня.
— Что ж, разумный совет. Согласен, — улыбнулся девушке. Она, наконец, тоже улыбнулась, вытирая слезы.

Домой попал за полночь. Меня ждали. Удивились, что отказался ужинать. Тут же лег спать, вызвав еще большее удивление родителей.
Не спалось. Я все еще был под впечатлением от пачки листов, на которых впервые увидел отпечатанными мои стихи. До сих пор за все время их прочли лишь несколько человек, потому что всегда считал свои сочинения личными и адресованными только людям, которых любил. И вот их впервые посмотрел человек, способный профессионально оценить мои творения. Мне показалось, они очень заинтересовали молодого филолога Галину. Она аккуратно сложила все отпечатанные листочки в папку и попросила разрешения почитать дома. Зачем-то разрешил. Зачем, спрашивается?
Неожиданно увидел Бориса. Он развешивал для сушки фотографии. На натянутых под потолком струнах их помещалось великое множество.
Вглядевшись, обнаружил на них свои стихи.
— Боря! Что за номер? — жестом показал на фотографии.
— Да вот Галка дала размножить и продать.
— А откуда ты ее знаешь?
— Шурик познакомил, когда был в Харькове.
— Нормально. Дал ей посмотреть, а она вон что надумала. Вот тебе и филолог, — возмутился я, — Боря, это же мои стихи.
— Ну и что? — нисколько не изумился брат, — Они, собственно, никому не нужны. Ты смотри сюда! — перевернул он фотографию.
А там, в стремительном полете застыла изумительной красоты молоденькая гимнасточка в открытом купальнике. «Да это же Людочка», — остолбенел от неожиданности.
— Боря, откуда у тебя это? — выдавил я, наконец.
— Нравится? Мне тоже. Не меньше трояка буду брать за каждое фото. У одного фотокора негатив купил. Бешеные деньги отдал. Все окупится. А стихи — прикрытие.
— Боря, это моя Людочка, когда она стала чемпионкой города. Нельзя ее продавать в электричках, да еще с моими стихами, посвященными ей.
— Почему нельзя? Дурак ты, Толик. Потому и живешь хреново. Ладно, давай выпьем, — достал он из-под стола четверть какой-то мутной жидкости, — Мерефянский самогон. Горит, сволочь. Галка привезла вместе с твоими дурацкими стихами.
— Боря! Тебе же нельзя пить! — возмущенно крикнул я и с силой ударил бутыль ногой. Она слетела со стола и с грохотом разбилась.
Я мгновенно очнулся ото сна, а грохот, казалось, еще висел в воздухе.
— Что случилось? — пробежал на кухню отец.
— Да грохнул твою бутыль с вином, — послышался голос брата.
«Надо бы позвонить Борису. Как он там? Придумать такое. За трояк продавать мою Людочку вместе с моими стихами. Ну и Боря», — размышлял, засыпая.

Утром встретил на вокзале Маркина и Солдатова. А уже через полчаса мы были на Холодной горе, где располагалось крошечное аккуратное предприятие — цель нашей командировки. Познакомились с руководством, сдали документацию. Ребята отправились устраиваться в гостиницу, а я, наконец, поехал к Людочкиной маме.
Дома снова никого не оказалось. Решил подождать. Через полчаса выглянула бдительная соседка, заподозрившая неладное.
— Что вы здесь делаете? — спросила она через дверную цепочку.
— Жду ваших соседей. Не знаете, скоро они будут?
— Не знаю. Я за ними не слежу.
— За мной же следите. Мне тетя Валя нужна или Светланка, — уточнил я.
Цепочка тут же была сброшена и соседка вышла на площадку.
— То-то вижу, мне ваше лицо знакомо. Вы к Людочке приходили, когда она болела.
— Совершенно верно. А так вот уже много раз приходил, но никого не могу застать.
— И не застанете. Хозяева квартиры на отдыхе, будут нескоро. Меня попросили следить за цветами и вообще. Впрочем, зачем это вам? Вы, похоже, не в курсе.
— Не в курсе чего? — обеспокоено спросил её.
— Значит, не знаете, — она вдруг всхлипнула и замолчала, — Валечка умерла год назад. Так тосковала по Людочке, так тосковала. А когда Света вышла замуж и ушла жить к мужу, совсем сдала. Когда болела, все просила, чтобы похоронили рядом с Людочкой. Не получилось. Родственники гроб увезли. Сказали, на родину.
— Не в Коробочкино?
— Не знаю, не слышала.
— А где Света живет, случайно не знаете?
— Нет. Не знаю. Она с похорон матери здесь больше не появлялась. Да и зачем? Отец уже через месяц женился. Что ему траур. Вот она и обиделась. А через полгода квартиру разменял. Так что здесь давно другие люди живут.
— Да-а-а. Как же узнать, куда перенесли могилу Людочки? Ума не приложу.
— Пожалуй, кроме родственников никто не скажет.
— Где они эти родственники. А можно зайти в квартиру?
— Пойдемте, — не стала препятствовать соседка. Она открыла квартиру, и я вошел туда, где когда-то жила и умерла любимая.
Я прошел в ее комнату. Вот здесь стояла кровать. Людочка полулежала, облокотясь на подушки, а я сидел рядом на стуле, близко-близко. Именно тогда мы с Людочкой заново открывали друг друга после нашей долгой разлуки. Мы говорили часами, а когда Людочка, утомившись, спала, сидел рядом и неотрывно смотрел на нее — так она была прекрасна, первая любовь моя.
А в этой комнате она прожила свои последние месяцы. Здесь я узнал ее страшный приговор. Здесь мы объяснились, и у нас появилась надежда. Здесь мы простились с моей Людочкой навсегда, даже не догадываясь об этом. С этого места я увидел ее живой в последний раз. Она, как всегда, улыбнулась мне, подняв руку в нашем традиционном приветствии. Что же тогда творилось в ее душе?
А в этой гостиной мы отмечали нашу помолвку. В тот день мы были счастливы, несмотря ни на что.
Где ты сейчас, любимая? Похоже, я так никогда и не поверю, что тебя нет, и никогда больше не будет. Твое прекрасное тело уже бесследно растворилось в окружающей немой Природе — стало землей, водой, воздухом. А твоя душа? Иногда мне кажется, ты где-то рядом, совсем близко. Стоит только руку протянуть. А иногда думаю, что ты — это я. Мы давным-давно стали с тобой одним целым и умрем когда-нибудь вместе, в одно мгновенье, когда в мой роковой час твой фантом, живущий во мне, придет проститься со мной навсегда, чистая и светлая любовь моя.

— Как устроились? — спросил Маркина и Солдатова, стоявших у окошка бюро пропусков.
— Великолепно! — восторженно ответил Гена, — Номера люкс. Чистота стерильная. В номере все, что надо для жизни. Никогда ничего подобного не видел. Единственная проблема — во всей гостинице только мы с Сашкой, да обслуживающий персонал.
— Это же хорошо.
— Что хорошего? Поговорить не с кем. Обслуге некогда, а мы уже друг другу надоели.
— Ну, Гена, должны же быть хоть какие-то недостатки.
— Это точно. Кстати, Толя, нам сказали, что здесь недалеко можно хорошего пивка попить. Чуть ли ни завод какой-то рядом.
— Не какой-то, а «Бавария». Не помню, правда, какая. То ли «красная», то ли «червона», то ли «новая». Всего две остановки трамваем. Мы вчера мимо проезжали.
— Может, съездим в обед?
— Лучше, Гена, после работы, а то с обеда поедем не на работу, а прямо в гостиницу. Там пивопровод выведен в киоск прямо из цеха. Так что пиво никогда не кончится. Успеем.
День прошел на редкость плодотворно. Было много вопросов. Еще больше проблем. Но, сказались преимущества небольшого предприятия — все решалось оперативно. Да и мы не выглядели заскорузлыми догматиками. Реагировали мгновенно, спорили, предлагали, отвергали или принимали. К концу дня всем все стало ясно до последнего винтика. И нас обрадовали, пообещав за ночь изготовить несколько модулей оборудования. Такой оперативности мы не ждали.
Это стоило отметить. И мы направились на экскурсию к пивопроводу.
Весь следующий день провели в экспериментальном цехе. Именно здесь рождалось «железо», постепенно приобретая вид задуманного оборудования. Утром забраковали все, что было сделано. Но, уже к вечеру получили, наконец, что хотели.
И снова ребята проводили меня лишь до пивопровода.
На четвертый день стало понятно, что наша миссия завершена. От нас больше ничего не зависело. И мне, наконец, удалось показать ребятам город, в который они так ни разу и не выбрались. Показал все достопримечательности, и даже посмотрели фильм Тарковского «Сталкер». Гена был оскорблен до глубины души.
— Так изуродовать произведение. Это уметь надо. Книжку читал, оторваться не мог, а здесь ждал, когда кончится эта галиматья.
Я не спорил, потому что книжку не читал, а вот фильм понравился. Саша Маркин тоже молчал. Похоже, наши мнения совпали, а спорить с Геной не хотелось.

— «Сталкер» посмотрел, — уже вечером похвалился младшему брату.
— Ну, как? — мгновенно оживился он.
— Нормальный фильм.
— Нормальный?! — взорвался Володя, — Толик! Да это же шедевр! А ты говоришь, нормальный. Ну, Толик.
— А моему коллеге вообще не понравился. Говорит, весь сюжет перепутан.
Володя искренне рассмеялся.
— Причем здесь сюжет? Там каждый кадр — картина. Каждый поворот головы любой из фигур — новая картина. А вы что смотрели? С таким вкусом только боевики смотреть. Там сюжета хоть отбавляй, — смеялся ХУДОЖНИК.
Последний день командировки оказался самым насыщенным. Целый день мы собирали из модулей различные комплекты оборудования для испытаний центрального блока. Маркин набрасывал схемы участков, а мы с Геной предлагали схемы проверок и компоновали оборудование. Одну из схем удалось проверить в комплексе. Мы были довольны. Глядя на нас, радовались инженеры и рабочие завода. Командировка удалась.
А в субботу мы с утра встретились с Таней.
— Галка отдала мои стихи? — спросил, едва она появилась.
— Нет. Она их изучает и хочет кое-кому показать.
— Танечка, вы знакомы с Борисом из Москвы? Он как-то приезжал к нам в Харьков.
— Нет, впервые слышу.
— А Шурик о нем ничего не рассказывал?
— Нет.
— А Галка не может его знать?
— Откуда. Она и Шурика не знает. Только по моим рассказам.
— Танечка, забери у нее все, что я напечатал и сожги. Сделаешь?
— Толик, зачем? Мне они так понравились.
— Танечка, я тебя очень прошу. Это мое личное. Не надо ничего никому показывать.
— Хорошо, сделаю, — пообещала она. Я облегченно вздохнул.
А вечером мы с Таней выехали в Воронеж. Ночью в Лисках сделали пересадку и в воскресенье утром уже были в Кораблино.
Удивленное лицо Шурика, радостные лица его родителей, когда слегка намекнул, кого им привез. Шурик поразил своей глубокой апатией. Куда делась его энергия, от которой хоть спички зажигай? Мне даже показалось, что он не в меру раздобрел на своей работе дежурного электрика. Ну и парочка — дядя Ваня пожарный и Шурик дежурный.

В дороге мы с Таней так и не уснули на сидячих местах. Мы говорили и говорили. Тогда-то узнал, что случилось с Шуриком. Ведь Таня знала об этой истории даже то, о чем Шурик и не догадывался. Не удивительно, ведь она, оказывается, работала секретарем факультета и часто писала протоколы заседаний. Многое она слышала и от самого Шурика. Особенно, когда начали, было, складываться какие-то отношения.
По мнению Тани, Шурик глубоко страдал от ощущения своей ущербности в сравнении с элитной публикой их странного учебного заведения. Тане так не нравились те студенты — наглые молодые люди, единственной заслугой которых были их высокопоставленные родители. Шурика она приметила лишь потому, что разительно отличался от них.
Он преуспел в учебе, быстро выдвинулся в секретари комсомольской организации, стал бессменным командиром всевозможных студенческих отрядов. Был модно и богато одет. И лишь по одному пунктику сокурсники не воспринимали его всерьез — слишком скромное положение его родителей.
Шурик попробовал, было, как говорят, пустить пыль в глаза, но впоследствии именно это и стало причиной его поспешного бегства не только из института, но и из города.
Так его отец, рядовой пожарный, превратился у него в начальника пожарной охраны крупной нефтебазы, а мать, простой контролер-ревизор — в управляющую госбанком.
— Шурик, ты же вроде из деревни, — зная слабое место «командира», подшучивали «подчиненные» его студенческого отряда, — Какая там у вас нефтебаза? Бочку горючего завезли? Или сразу две? А твой отец сторожит, чтоб не стащили или окурок рядом не бросили. А госбанк? Наверняка у вас даже сберкассы нет.
Движимый справедливым негодованием, Шурик взрывался.
— Кораблино — город республиканского подчинения, — тут же повышал Шурик статус своего поселка городского типа, — У нас даже текстильный комбинат всесоюзного значения. А нефтебаза тем более. И банков в городе несколько. Мать центральным управляет, — врал он напропалую, зная, что никто эти данные проверять не станет.
Еще как проверили. Правда, вышло это случайно. Началось с того, что Шурик попросил место в общежитии, ссылаясь на скромное материальное положение семьи. Факультет затребовал справки о зарплате родителей. Справки, как водится, подшили в папку документов, где они и были обнаружены кем-то из любопытных сокурсников.
Видела их и Таня, работавшая секретарем. Она тоже удивилась официальным сведениям, поскольку Шурик и ей сообщил неправду о своих родителях. Но, в отличие от студентов, она восприняла информацию не со злорадством, а, наоборот, с облегчением, поскольку неравнодушный ей человек из недоступных небожителей обратился в простого смертного. Это давало надежду.
Студенту, сообщившему сенсационную информацию, не поверили. Все уже давно привыкли к легенде, которую когда-то донес до них факультетский лидер. Информация о скромном достатке его родителей казалась неправдоподобной. Конечно, Шурик не имел собственного автомобиля, как большинство студентов, но он снимал комнату и даже в колхозе не расставался с атрибутами богатства — со своим ЗОЛОТОМ.
Один из сокурсников сказал, что его отец может без труда установить истину о родителях Шурика. И уже через неделю на Шурика обрушился град насмешек его бывших «товарищей», когда-то поверивших в его высокий социальный статус. Шурик тут же был объявлен лжецом, выскочкой и даже мошенником и карьеристом. Конец его общественной карьеры был предопределен. И Шурик, почувствовавший себя изгоем, ушел из института. Решительно и бесповоротно.
Мне кажется, сокурсники, в конце концов, простили бы ему в принципе безобидное вранье. Посмеялись бы вволю и простили, понизив, разумеется, его «незаслуженно» высокий социальный статус. Но, Шурик совершил непоправимую ошибку — он захотел возвыситься над ними, не имея на то морального, в их понимании, права.
Он с упоением командовал теми, кто когда-то его презирал или не видел в нем личности, достойной внимания. Он стал властным, нетерпимым, заносчивым. Некоторые сокурсники, рассказала Татьяна, его побаивались. Не удивительно. Добиваясь исполнения своих «приказов» всеми без исключения «подчиненными» стройотряда, Шурик вместо аргументов нередко пускал в ход кулаки. Вот где ему пригодились боксерские навыки.
Об этих «подвигах» Шурика стало известно на факультете. Замять скандал удалось с большим трудом. Шурик, разумеется, выводы сделал, но от этого не стал мягче в обращении с сокурсниками, особенно, когда имел властные полномочия. А потому развенчанный Шурик ни у кого не вызвал сочувствия. Более того, многие потребовали лишить его всех общественных постов. И когда стало известно, что руководство факультета готово с этим согласиться, Шурик исчез.
В институте он появился лишь через месяц с тем, чтобы забрать документы. С Таней он так и не попрощался. Влюбленная девушка не знала, что делать. Они не ссорились. Просто Шурик оборвал все связи с Харьковом в одностороннем порядке. Лишь через год Таня познакомилась с моим братом, от которого узнала, где и как живет ее Шурик.
А через полгода она познакомилась с моей мамой, когда та приезжала на старую квартиру. Маме Таня понравилась. Она даже написала о ней тете Нине. И сестры пришли к выводу, что Таня не только сможет вытащить Шурика из состояния прострации, но и поможет восстановиться в институте. Моя командировка в Харьков стала катализатором процесса реабилитации Шурика.
За день убедился, что Таню приняли не только родители. Ее приезду обрадовался Шурик. Он менялся на глазах. И во второй половине дня я увидел прежнего Шурика. Моя миссия была завершена, и вечером со словами благодарности меня проводили в Москву.

Выслушав мой доклад о неожиданных результатах харьковской командировки, Бродский тут же пошел к Шабарову.
— Анатолий, срочно вылетай на полигон, — передал Бродский решение Шабарова, — Там Данилов распределяет помещения контрольно-испытательной станции. Надо выбрать комнаты под испытательное оборудование. Только ты сможешь сделать это грамотно. К тому же ты пока единственный в КБ, кто представляет, как оно выглядит, — пошутил Эмиль Борисович.
— А кто такой Данилов? — спросил Бродского.
— Да. Ты еще не знаешь. Данилова назначили Главным конструктором технической позиции. А так ты его знаешь. Это начальник сто двадцать четвертого отдела.
— Знаю, конечно. Только удивился, почему он распределяет помещения КИСа.
В ту двухнедельную командировку мы вылетели с Сергеем Гарбузовым. Он, правда, направлялся по своим делам, связанным с разгонным блоком. Я впервые вылетал с аэродрома предприятия. Ранним утром с вещами приехал к завкому. Полупустой автобус доставил нас во Внуково, где вылетающих пересчитали, загибая пальцы, и жестом показали на транспортный самолет: «Садитесь».
В грузовом отсеке самолета оказались и обычные пассажирские кресла, хотя совсем немного. Пассажиров оказалось еще меньше, и Сергей, привычно разложив три кресла, тут же организовал импровизированную койку. Я же занял местечко у окошка, чтобы без помех наблюдать за взлетом и посадкой.
— Мужики, сейчас взлетаем. Рассаживайтесь по местам и пристегнитесь хотя бы для вида, — обратился к нам какой-то суетливый молодой мужчина, влетевший откуда-то в салон.
— Да не переживай ты за нас, Витя. Грохнемся, никакие ремни не спасут. Лучше принеси по стопарику чего-нибудь, а то пить не из чего. И по конфетке на закусь, — пробасил один из группы пассажиров, которые, образовав своеобразный кружок по интересу, уже минут десять шумно резались в карты.
Некоторые из них все же вняли здравому призыву бортпроводника, пересели в свободные кресла и пристегнулись. Глядя на них, пристегнулся и я.
— Ну, народ! Уже готовы приступить. Дождались бы хоть, пока взлетим, — проворчал бортпроводник и скрылся.
Меж тем наша «корова» вырулила на ВПП и тяжело взлетела.
— Сережа, сколько времени нам лететь? — спросил своего попутчика, уже летавшего транспортными рейсами.
— Часов шесть, если без посадки в Самаре. Так что советую поспать. Сегодня повезло. А бывает, кресел не хватает. Народ сидит на вещах, а то и прямо на полу.
— А нормальных самолетов разве нет?
— Есть, конечно. Там мест намного больше, но тоже бывает под завязку. Да и не поспишь, как здесь. Я больше люблю этот самолет, особенно, когда пассажиров мало, как сегодня.
Делать койку не стал, и долго-долго смотрел в иллюминатор, размышляя о предстоящей встрече с полигоном, где не был больше четырех лет. Даже не заметил, как задремал. Проснулся от каких-то диких криков. Оглядевшись, увидел, что за время моего сна бывшая компания картежников превратилась в агрессивную группу собутыльников, бурно выясняющих отношения. Самого шумного из них бортпроводник уже решительно привязывал к креслу, а тот безнадежно сопротивлялся экзекуции и вопил на весь салон.
— Сегодня же на всех подам жалобу! — ругался бортпроводник, — Надоел ты мне! Не умеешь пить, не пей! — возмущался он, воюя с пьяным дебоширом.
— И тебя разбудили? — обратился к Сереже, — И часто такое бывает?
— Да нет. Но, этот тип почти всегда, как напьется, буянит.
— А куда остальные смотрят? Почему не угомонят? Ведь действительно могут из-за жалобы лишить командировок.
— Да никто ничего писать не будет. Витя только угрожает, но ни разу никого не обидел. А для остальных это просто развлечение. Зачем им вмешиваться?
— Ну и ну. И как это только бортпроводник терпит?
— Это его работа. Что ему еще здесь делать? Это же не пассажирский рейс. Там все чин по чину. А здесь, — Сережа безнадежно махнул рукой и снова задремал.

И вот мы, наконец, вышли на раскаленный трап и мгновенно оказались в жаркой сауне пика казахстанского лета. Нестерпимо захотелось пить.
— Быстрей в автобус, — поторапливал водитель, — Мне уже домой пора, а тут вас еще на площадку везти, — делился он своими трудностями, недовольно поглядывая на угрюмо плетущуюся группу самолетных скандалистов. Жара и выпитое спиртное, похоже, доконали их больше, чем ранний подъем и длительное путешествие.
Сели в автобус, который тут же тронулся по знакомому маршруту. Загуляли сквозняки, а на зубах, как и много лет назад, привычно захрустела песчаная пыль. Казалось, за годы моего отсутствия ничего здесь не изменилось. Но, теперь я смотрел на проплывающий унылый пейзаж иными глазами. Исчезло чувство обреченности, которое охватывало всякий раз, когда возвращаясь из очередного отпуска, осознавал, что следующий лишь через год. Сейчас же я прилетел сюда ненадолго — выполнить конкретную работу и максимум через две недели покинуть этот суровый край.
Нас с Сережей поселили в двухместный номер. Он ничем не отличался от такого же, в котором когда-то прожил здесь несколько лет. Правда, в этом был старенький работающий холодильник. Прогресс. К тому же в холодильнике неожиданно обнаружили большой кусок мяса.
— Повезло, — обрадовался Сережа.
— У мяса наверняка есть хозяин, — отметил я очевидный факт.
— Ну и что. Скажем, не было никакого мяса.
— Запах, Сережа, выдаст нас с головой.
— А что у нас не может быть своего мяса?
— Конечно, может, — вынужденно согласился с ним.
Меж тем Сережа открыл свой рюкзак и высыпал из него гору картошки.
«Запасливый. Полмешка спецрейсом доставил», — подумал я.
— Давай пока чисти, а я пока немного побегаю, — удивил он меня своим странным предложением и начал быстро переодеваться в спортивную форму.
— Сережа, столовая открыта. Какие проблемы?
— В столовой платить надо, а здесь все бесплатно.
— Как бесплатно? — снова удивил он.
— С овощехранилища притащил. К командировке готовился, — заулыбался Сережа, — А тут еще с мясом повезло. Ну, ладно, я побежал, — и он бодро вышел из комнаты, а я принялся чистить картофель и жарить мясо. Заодно выгрузил то, что мне собрала в дорогу Татьяна — перекусить в самолете.
Минут через сорок, когда вернулся Сережа, ужин был почти готов.
— Ну, и далеко бегал? — поинтересовался у спортсмена-любителя.
— До третьего подъема.
— Да ты что! — удивился я.
— Нормальная пробежка. Я и больше бегаю, — и Сережа рассказал о своем увлечении бегом, о клубе «Муравей», в котором был одним из лидеров и еще о многом интересном из области легкой атлетики. Я никогда не увлекался этим видом спорта, но его рассказы оставили тогда заметный след в моем подсознании.
— А вы что апельсины едите? — удивился Сережа моему угощению из традиционного Таниного набора.
— Странный вопрос. А ты что с ними делаешь?
— Мы их только детям даем. Сами не едим.

Данилов встретил меня, как старого знакомого.
— Шабаров уже звонил. Просил помочь, — сообщил он после взаимных приветствий, — Работай в моем кабинете. Можешь пользоваться телефонами. Если надо связаться с Евгением Васильевичем, попроси секретаря.
Он выделил помощника, с которым мы тут же отправились на место. Пролеты МИКа произвели удручающее впечатление. Пусто, гулко, грязно. Множество бойцов стройбата с носилками, лопатами и метлами. Одним словом, типичная стройплощадка.
Данилов с пониманием отнесся к идее автоматизации наших в сущности опасных проверок, а потому принял все мои предложения. За два дня мы не только выбрали удобные помещения для наших пультовых, но и оформили все необходимые документы, узаконив наш выбор. Других поручений у меня не было, а потому собрался улететь ближайшим рейсом. Увы, это оказалось не просто. Списки улетающих давным-давно составлены. Вакансий не было. Обратился к Данилову.
— Что ты так стремишься домой? Отдыхай, раз представилась такая возможность. Съезди на десятку. Посмотри, как мы здесь живем. Улетишь в свой срок. Хоть за полмесяца зарплату тебе начислят с коэффициентом. Да и командировочные капают. А я тебя в свой премиальный список включу — ты же нам здорово помог, Анатолий, — успокаивал Данилов.
Конечно же, он мог бы ускорить мой отлет, но для этого нужны были веские причины. Ведь меня могли отправить, лишь сняв кого-то с рейса. Похоже, Данилов не любил оказывать подобные услуги в ущерб другим людям. И я смирился с вынужденным «отпуском».
Для начала решил посетить родную часть. С трепетом подошел к знакомой проходной и молча показал пропуск. Как ни странно, пропустили. Значит, действительно поставили «вездеход», а я думал, шутили, оформляя заявку.
Прошел прямо в казарму и поднялся на второй этаж, где располагалась комната офицеров.
— Вы к кому? — грозно спросил дневальный.
— Я здесь служил четыре года назад, — ответил ему. Дневальный с любопытством посмотрел на меня и вызвал дежурного.
— Зарецкий! Как ты здесь оказался? — окликнул внезапно возникший откуда-то Гена Соколов.
— Да вот, Гена, ЦРУ забросило, а ты обнаружил. Придется ликвидировать, — с серьезным видом тихо сказал ему и мгновенно обнял так, что он не смог шевельнуться. Почувствовав себя в капкане, Гена на секунду сдрейфил, но тут же пришел в себя и заулыбался.
— Шутишь как всегда? — неуверенно спросил он.
— Как это ты, Гена, догадался? — выпустил его из объятий, опасаясь неадекватной реакции. Гена всегда соображал туго и сдуру мог припечатать так, что пришлось бы лечиться. Обошлось, — О-о-о! Да ты, Гена, уже до капитана дослужился. Поздравляю, — заметил изменения на его погонах.
Тут же припомнились рассуждения Шурика Шашева по этому поводу: «Хорошо штатским — одел костюм получше и уже человек. А в армии вся твоя глупость на плечах видна — мне вот уже почти тридцать, а я все еще старший лейтенант. И каждому видно — вот он, дурак, идет».
— Было бы, с чем поздравлять, Толя, — горестно махнул рукой Гена, — Если до сорока майора не получу, выгонят из армии без пенсии. Придется на гражданке вкалывать. А где тут получишь? Вот хоть капитана дали. Тоска зеленая. Ты то, как здесь оказался? — повторил он вопрос.
— В командировке. Пойдем в комнату, сразу всем расскажу.
— Да нет там никого. А кто есть, ты их не знаешь. Молодежь.

Гена тут же собрался ехать домой. Благо мотовоз на десятку шел всего через полчаса.
— Поехали, Толя, ко мне. У меня никого. На лето всех отправил подальше, — пригласил Гена в гости. С радостью принял его предложение.
По пути зачем-то зашли в комнату офицеров на первом этаже казармы. Лучше бы не заходили.
— Зарецкий! Какими судьбами? — радостно спрашивали офицеры, мои одногодки, которые все как один заметно сдали за прошедшие четыре года. Почерневшие, в крупных морщинах, одутловатые физиономии. Раздавшиеся на пару размеров грузные фигуры. В сравнении с ними я выглядел мальчишкой. И они это заметили, — Да ты совсем не изменился, Толя. Вот что значит жить в Европе. А мы тут, сам видишь, — и они, как и Гена, только горестно взмахивали руками.
Я представил себя таким же, как они, и мне стало грустно. Я вдруг зримо ощутил неумолимый бег времени, которое не щадит никого и лишь случайно забыло обо мне, предоставив отмеченную товарищами отсрочку.
Как и предполагал, наш вечер воспоминаний затянулся, и Гена оставил меня ночевать. А утром, узнав, что я свободен, решил вообще не ехать на работу.
— Сходим в гараж. Я тебе свой мотоцикл покажу, — «обрадовал» он.
— Гена, что я мотоциклов не видел? Нашел чем удивить.
— Это особенный мотоцикл. Мой, — с гордостью похвалился Гена.
Опохмелившись, отправились в гараж, который, оказалось, располагался в районе Даманского. По дороге не было ни одного киоска с водой, и мы добрались до места, изнывая от жажды и головной боли после вчерашних возлияний.
— Ну, Гена, — вырвалось у меня, когда мы, наконец, доплелись до объекта его гордости.
И, правда. Это действительно надо было увидеть. За четыре года в отдаленном районе города возник этот самодеятельный гаражный хаос, совершенно невозможный в прежнем Ленинске, который знал. Со временем именно посещение этой гигантской помойки стал воспринимать в качестве временной отметки, ознаменовавшей, в моем представлении, начало этапа деградации главного города великой космической державы.
— Типичный Шанхай, — определил представшее передо мной безобразие.
Гена меж тем озабоченно возился с замками, запиравшими какое-то немыслимое сооружение, типа гипертрофированной собачьей будки, сделанное из всего, что попадалось под его неумелые руки. Наконец ворота были открыты, и передо мной предстал мотоцикл «Урал» с коляской.
— Ну, как? — ждал заслуженной похвалы хозяин механического чуда невнятного зеленого цвета.
— Здорово! — выразил я свой восторг, — Оно хоть ездит?
— Еще как! — обрадовался Гена, — Сейчас заведу, и мы покатаемся вокруг гаражей. Дальше нельзя. У меня прав нет, — обозначил он дальнейшие планы. Кататься вокруг гаражей не хотелось, но, представив разочарованное лицо товарища, согласился.
Подняв тучи пыли, мы сделали два круга. На большее меня не хватило, а Гена, казалось, готов был носиться «по трассе» до самого вечера. Наконец, мы оказались в исходной точке «гонки». Созданная нами «дымовая завеса» на время скрыла солнце и окружающий пейзаж, а мы оказались в эпицентре рукотворного облака, которое надолго зависло в недвижном раскаленном воздухе.
— Выпить хочешь? — неожиданно предложил радушный хозяин.
— Неужели есть? — удивился я.
— А как же! — гордо ответил он.
Гена достал припрятанную фляжку, огромную канистру и две металлические литровые кружки. Вода в канистре оказалась противно теплой, попахивающей то ли машинным маслом, то ли бензином. Отвратительно теплым был и спирт. Приняв по пленочке, оба вдруг почувствовали нарастающее блаженство — головная боль и тошнота отступили.
— Может, еще покатаемся? — предложил Гена.
— Нет, уж. Катайся сам, — отказался я.

В одиночку Гене кататься не хотелось, и взамен он рассказал о своем прошлогоднем отпускном приключении.
— Представляешь, пошли мы с братом по ягоды. У нас в Вологодской области этих ягод на болотах — пропасть. Я взял большую круглую корзину, а брат ружье — птичек пострелять. И вот идем с ним по гати. Смотрим, а навстречу что-то непонятное движется. Сперва подумали, корова. Только откуда она здесь? Встали, смотрим. Подходит ближе — медведь. Мы ходу. А он то ли видел нас, то ли не видел, но, чувствую, нагоняет. Брат не выдержал, остановился и прямо из-за меня с двух стволов как жахнул в его сторону. Думал напугать. А оказалось, слегка зацепил. Медведь взревел и за нами. Сразу нагнал.
— Еще бы. Где-то читал, медведи бегают быстрее лошади, но на короткие дистанции.
— Это точно. Только корзину на голову накинул — сзади такой удар! Меня подбросило, и я со всего маха плюхнулся в болото. Боли не чувствую — значит, жив. Сижу по горло в воде, ничего не вижу. Корзину приподнял, а медведь рядом — метрах в пяти. Меня, похоже, не видит — одну корзину. Смотрю на него через разодранные прутья, как через амбразуру. Медведь постоял-постоял и пошел по гати назад. Я еще минут пять посидел и начал ползком выбираться из воды.
— А разве из болота выберешься без посторонней помощи?
— Да в том месте не совсем болото. Грязи и воды много, но не трясина. А гать, чтоб удобно было ходить. Мы то до настоящего болота тогда так и не дошли. Да и не до ягод стало.
— А брат куда делся?
— Да он как треск услышал, когда меня медведь шлепнул, сам в воду прыгнул. Тоже по шейку сидел, только я голову в корзине прятал, а он за кочкой. Вот медведь нас и потерял.
— Повезло.
— Еще бы. Медведь одним ударом кожух на мне разорвал снизу доверху и корзину, которой голову прикрывал. А на мне ни царапины.

А потом Гена рассказал о тяжелых временах, которые настали в части, лишенной перспективы, когда закрыли тему Н1.
— Все, у кого связи или еще что, разбежались. Никого не держали. Остались одни грибы, как я. Бесперспективные техники. Вот только недавно молодых инженеров прислали. А кто их учить будет? Уже некому. Говорят, будем каким-то «Бураном» заниматься. Скоро пуски начнутся, а у нас никакой документации нет. Бардак полный.
— Не волнуйся, Гена. Раньше восемьдесят шестого никаких пусков не будет.
— А ты откуда знаешь? — удивился Гена.
— Знаю, — коротко ответил ему, не желая развивать производственную тему, — Гена, а где сейчас Липинский, Суворов, Алексеев, Кольцов, Павутницкий?
— Липинского в прошлом году на пенсию отправили. Уехал куда-то в Европу. А остальные — в отпусках. Юра сразу после отпуска в Питер поедет в академию. На него приказ пришел, когда он уже уехал. Вот будет новость. А остальные, как я, бесперспективные. Выгонят со дня на день.
Мы приняли по пленочке на посошок, Гена закрыл гараж и проводил меня на мотовоз. Больше мы с ним не виделись. Когда приехал в следующую командировку, Гену уже уволили из армии, и он уехал в Вологодскую область к своим ягодам и медведям.

Сергея в гостинице не было. Ужин для себя готовить не хотелось, и я впервые за время командировки пошел в столовую. С трепетом вошел в знакомый зал. Внешне ничего не изменилось. Те же столы и стулья. Те же запахи общепита. Та же очередь у раздачи.
Лишь люди вокруг другие. Ни одного знакомого лица, ни в очереди, ни на раздаче. И еще удивило, что среди персонала столовой появились молодые казашки.
— Толик, ты как здесь оказался? — вдруг спросил кто-то невидимый. Обернулся — Натэлла.
— Наташка! Привет! — пожал ее протянутую руку, — Ну, вот. Хоть одно знакомое лицо в родной столовой. Куда все подевались?
— На десятку перебрались. Толик, пойдем за столик, — рассмеялась своему экспромту Натэлла, — Девочки! Обслужите нас! — выдала она команду и потащила меня в отдаленный уголок зала.
— Я смотрю, они тебя слушаются, — удивился, когда увидел, что девчонки тут же засуетились и быстро накрыли столик для двоих.
— Еще бы! Директор столовой, как никак, — похвалилась Натэлла, — Ну, а у тебя как дела?
Ужиная, мы проговорили с ней с полчаса, вспоминая знакомых и прошлые времена. Похоже, нас обоих обрадовала эта встреча. Я не расспрашивал девушку о личных делах. Судя по всему, их по-прежнему не было. Впрочем, как знать. У симпатичной здравомыслящей Натэллы был существенный недостаток — косоглазие. Те, кто общались с ней постоянно, быстро переставали его замечать. В этой девушке был какой-то шарм. Тем не менее, за все четыре года ни разу не видел, чтобы за ней кто-нибудь ухаживал. А жаль.
Припомнился вечер на стартовой площадке в дни подготовки ракеты к пуску. Мы с Яшковым и Ковзаловым отправились на ужин в буфет с некоторым опозданием.
— Товарищи офицеры! Буфет закрыт, — воевала Натэлла с офицерами, толпившимися у входа, — Толик, проходи, — неожиданно пригласила она.
— А почему старшему лейтенанту можно, а полковникам нельзя? — тут же возмутился один из полковников.
— Он мой муж. Ему все можно, — неожиданно выдала Натэлла, — А вы расходитесь. Закрываю.
Я глянул на удивленные лица Яшкова и Ковзалова и незаметно подал им сигнал, чтобы не уходили. Натэлла, пропустив меня, закрыла дверь.
— Толик, что будешь? Остались только котлеты и яичница.
— На твое усмотрение, женушка, — пошутил я. Натэлла рассмеялась. Я тоже не выдержал напускной серьезности, — Там за дверью полковник и майор. Они со мной. Свидетелями будут, — продолжил, улыбаясь. Натэлла снова рассмеялась.
— Свидетели! Заходите, — все еще смеясь, обратилась девушка к ничего не понимающим Яшкову и Ковзалову. А после пояснений, развеселились и мои шефы.
— Занятная девица, если бы ни ее странные глаза, — отметил Ковзалов, — Так выдумать. Вот, что значит молодость. Муж и все тут. Повезло нам, Анатолий. С тобой хоть поужинали, а то бы всю ночь промаялись.
На десятке лоб в лоб столкнулся с Галкой — бывшим администратором нашей гостиницы.
— Толик! Откуда ты? — бросилась она на шею.
— Ну, Галка, ты меня задушишь, — еле вырвался из ее объятий, — Какая неожиданная встреча. А так приехал на площадку — ни одного знакомого лица. Одна Натэлла осталась. Где девчонки? Куда все подевались?
— Да все здесь. Никто никуда не делся, — неожиданно обиделась Галка, — Встретился со мной, а спрашиваешь о ком-то. Знаю, кто тебя интересует. Не замужем она, но ребенка заимела. Дурак ты, Толик, да и она не лучше. Как узнала, что ты женишься, стала сама не своя. Захочу, говорит, сегодня же будет мой. Твоя Татьяна была при том разговоре, но никто еще не знал, на ком ты женишься. Сообразила, промолчала. А когда женился, тут же с этим типом связалась. Похоже, назло самой себе. Ничего у них не вышло. Только ребенок. Ладно, Толик, пойду. Адрес ее все равно не дам. Не интересую я тебя. Знаю. Ловушки тебе устраивала, а ты так и не воспользовался. Ладно, Толик, пока, — горестно махнула рукой Галка и ушла, не оборачиваясь.
Да-а-а. Сколько девичьих тайн неожиданно узнал от нее. Таня Смирнова.
Она поразила меня едва уловимым внешним сходством с Людочкой — порой заметным, а порой совсем ускользающим. Месяца два длилось это наваждение. Я подолгу смотрел на Таню и пытался разглядеть в ней живую Людочку. Все это время я глубоко страдал, но не от любви к похожей девушке, а от осознания жуткой реальности моей потери.
А она меж тем совсем не улыбалась и постоянно грустила. Как же тяжело было ежедневно видеть в ней чем-то опечаленную любимую. Ведь красивое личико Людочки почти всегда озаряла улыбка, даже когда ей бывало совсем плохо. И я решил поухаживать за Таней с единственной целью, чтобы девушка чаще улыбалась. Ведь только улыбка делала сходство девушек заметным.
А может, я лишь обманывал себя? Не знаю. Несомненно одно — Таня мне нравилась. «Я ловлю твои взгляды тайком. В них глубокой печали тень. Лишь на миг улыбнулась мельком в этот радостный, праздничный день», — вдруг припомнился первый куплет стихотворения, которым много лет назад поздравил ее с праздником.
Иногда спрашивал себя, а смог бы полюбить ее так же сильно, как Людочку? И всегда давал отрицательный ответ. Почему? «Я полюбил мечту мою, которой ты была. Мечте я отдал жизнь свою, а что мне жизнь дала?» — именно об этом размышлял еще в юности, оставив след тех мыслей в стихотворении «Подруге юности», посвященном любимой. А ведь это действительно так — Людочка раз и навсегда стала моей мечтой, моей богиней, оставаясь при этом реальной земной девушкой, которую оберегал с детства и любил преданно и самозабвенно — как первую любовь, а потом как желанную невесту. И только смерть разлучила нас с любимой, надолго бросив меня в бездну отчаяния.
Вместе с тем, мне кажется, именно Таня, как в свое время Валя-Валентина, могла бы изменить мою неприкаянную жизнь, отогрев страдающую душу ответной любовью. Валя это почувствовала сразу и уже в первые сутки нашего знакомства решительно стала моей Королевой. Правда, когда мы встретились, она была старше Тани.
А Таня? Могла ли восемнадцатилетняя девушка обладать такой же душевной чуткостью и такой же решимостью? Вряд ли. Лишь через полтора года повзрослевшая Таня сама инициировала нашу встречу. Как жаль, что та единственная встреча оставила лишь круги на воде, словно последний всплеск золотой рыбки.
И вот через много лет я узнал, что мои чувства к Тане не были безответными. И что теперь? Да ничего, кроме бессонной ночи.

— Анатолий, срочно поезжай в Харьков, — озадачил меня Бродский, едва появился в отделе.
— Эмиль Борисович, что за срочность? Я только с полигона прилетел. Что-то с оборудованием не так?
— Да нет. С оборудованием все в порядке. Тебе в КБ Сергеева надо ехать. Пилюгинцы отказались делать систему управления для носителя. Работу передали Сергееву. Свяжись с нашими кураторами. С кем-нибудь из них и поедешь. Сейчас главное — время не упустить. У Данилова хорошо сработал. Теперь постарайся, чтоб и в Харькове получилось. Что делать и как убеждать, сам знаешь, — выдал ценные указания начальник отдела.
— Эмиль Борисович, а как быть с моей учебой в МИРЭА? Обещали, в семьдесят шестом пойду. А уже год прошел.
— Подойди к секретарю. Возьми план повышения квалификации. Выбери, что тебе надо и заходи. Раз обещал, пойдешь учиться, — обрадовал меня Бродский.
В тот раз от кураторов ехал Женя Зубков. Мы быстро нашли общий язык, ибо были похожи по складу характера, возрасту и должностному положению.
Его уже знали и уважали в КБ Сергеева, а потому, по представлению Жени, без всяких церемоний восприняли и меня. Мой статус повысился, когда узнали, что я родился и вырос в Харькове.
— Що цэ за москали до нас понайихалы? — вдруг спросил один из курильщиков, едва мы с Женей вошли в курилку, сурово глянул на нас и демонстративно отвернулся.
— Да, кончай, Грыцько. Они нам работу дают, а ты выступаешь. Неудобно, — попытался кто-то урезонить доморощенного «националиста».
Меня всегда поражал этот странный украинский национализм, направленный исключительно против русских. Даже в Харькове, преимущественно русскоязычном городе, нет-нет, да сталкивался с подобными типами. «Спокойно слушать эту белиберду в родном городе, да еще в такой солидной организации. Ну, уж нет», — решил я.
— Цэ дэржава нам роботу дае, а нэ ти москали, — продолжал меж тем выступать Грыцько, — Чуты йих мову нэ можу. Чув, як воны пыво звуть? Пи-и-во! Пи-и-во! — захохотал он на всю курилку. Женя, не знавший украинского, с удивлением смотрел то на него, то на меня.
— Дэ ты тут москалив побачив? — спросил я Грыцька. Теперь он с удивлением взглянул на меня, — Я здесь родился и жил, пока в Казахстан ни направили. Я харкивъянын, а от ты, Грыцько, з якого сэла? Бо у Харкови тильки сэло по-украйинськи розмовляе. Пы-ы-во! Этот анекдот я еще в первом классе слышал. Пы-ы-во! Противно слушать, — закончил я под дружный смех курильщиков.
Грыцько ничего не ответил, махнул рукой и тут же перешел на русский. Больше ничего подобного от него, да и ни от кого другого, не слышал.

Меж тем работа не заладилась. Мои аргументы были убедительными, а потому по техническим вопросам никто даже не пытался спорить. Возникли трудности организационного порядка, с которыми на нашем уровне, естественно, было не справиться. А пока нам порекомендовали включить наши требования в техническое задание.
За время командировки я почти не бывал дома. Уезжал в семь утра, а приезжал в девять вечера. Работа есть работа. Да и ездить надо было через весь город в переполненном транспорте. Когда возвращался, хотелось спать, но Володя, затащив меня в свою комнату, с упорством маньяка до полуночи показывал мне красочные альбомы и рассказывал о жизни художников.
— Я же для тебя стараюсь, — возмутился он однажды, когда робко попытался переключить его на что-либо иное, — А то так и проживешь серым. Я это и так знаю. А вот ты нет, — отчитал он. Пришлось смириться.
В выходной навестили тетю Клаву московскую. Впервые побывал в ее харьковской квартире. Странно было видеть такие знакомые ее вещи здесь, в Харькове.
Всех обрадовал сообщением, что скоро всей семьей приедем в отпуск. Мама на эту новость прореагировала спокойно. Что ж, сделаем еще одну попытку примирения сторон.