Тряпица

- Люди, что же вы делаете? Как же можно-то так обращаться с человеком?- Я надрывала свое горло, выкрикивая периодически повторяющиеся фразы, но разве меня кто-то слышал? – Господь не простит вас за это!
Теперь, после произошедшего со мной чуда, несколько дней назад, я могла быть уверена в его существовании, но разве можно это кому-то доказать? Разве кто-то поверит мне? Поверит, что этот человек - Божий сын, а не «царь Иудейский», как был прозван он стражей Пилата, что надела на голову его сей венец терновый, так исцарапавший лоб, да закинула на спину, уставшую и избитую, крест?
Несколько дней назад человек этот, которого сегодня ведут казнить, меня вылечил от болезни, так беспощадно убивавшей целых двенадцать лет – от кровоизлияния. До того дня я потеряла всю надежду на выздоровление, и лишь вера в то, что я вылечусь от прикосновения к царю, въехавшему на осле в Иерусалим, не так давно вселившаяся в мою голову, помогла мне! И подойдя тогда сзади, я прикоснулась к одежде той нехитрой, обернулся тотчас человек и сказал:
- Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя!
И, с тех пор, здорова стала я. И верю в силу Божью, и помоги он каждому из нас, поверил бы каждый в него! Но за грехи наши и неверность, лишь единицы могут получить такой дар.
Слезы непроизвольно катились по щекам. Такой жестокости я не видела никогда, казалась она мне моим главным страхом! Это ужасно! И как же унизительны теперь радостные вопли людей, которые смотрят на это издевательство, не понимая, что убивают человека, который должен был помочь нам! Который должен был привести нас на небеса – к Богу!
И вот я вижу, как падает Иисус под грузом нелегким, и сердце мое, словно, проваливается в пятки, и кричит оно, и орет! В отличие от царя небесного, что встает под гнетом стражи и ступает дальше, медленно, бессильно, безмолвно…
И все задорнее смеются люди вокруг! Что за бесчеловечность! Как же так можно?! Невыносимо! Но чем? Чем я могу помочь? О, Господи, прости людей всех, что стоят тут, прости, ведь им затмили разум!
А он все идет, идет на Голгофу! И, кажется, что идет произвольно, не влияют на него стражники с хлыстами в руках, он идет, как будто туда и хотел всю жизнь попасть, и лишь крест, лишь это тяжкое бремя мешает ему шагать! И вдруг он поднял голову вверх, и взглянул в лицо женщине, плачущей, скорбящей, как и я… Нет, больше, в ее душе огромнейшая рана, не как у меня – огромнее! Нарывистее! Гнойнее!
- Мать! – прошептала я сама себе. Он стал как вкопанный, но глаз его я не увидела тогда, ибо стоял спиной ко мне, и я стала продвигаться вперед, через толпу, смотря лишь на него, и слышала недовольные возмущения от тех, кого толкнула, кому на что-то наступила, но не обращала внимания!
Удар! Стон сердца! Боль! Мои веки упали, и долгие секунды я не могла открыть их, мне было страшно это делать, ведь слышен звук ударов о тело истощенное, но он идет, я слышу и шаги. Жду, когда же кончится сей стук, долбящий звон в ушах!
Через мгновенье я вижу его не одного, идет он с кем-то неизвестным, и лишь благодаря частым возгласам, я узнала имя человека:
- Да это же Симон!
- Симон Кириниянин! Ха-ха!
- Храни тебя Господь, парень! Спасибо, что помогаешь нести крест! Я всегда буду помнить имя твое, и каждое утро, каждый вечер молиться буду на него!
И обернулся Иисус в тот час, так, как и в первый раз, когда исцелил меня, и вспомнились слова его: «Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя!». Посмотрев в его лицо грязное, я схватила льняной платок, что в кармане лежал, и направилась через образовавшуюся меж людьми лазейку напрямик к дороге истоптанной.
Вот уже вижу перед собой двух людей и спешу подойти к спасителю своему. И уже он на меня смотрит, и сосед его, и каждый глаз стоявших с двух сторон людей, и недоуменные стражи, и даже Понтий Пилат! А я лишь положила тряпицу на лицо сына Божьего, вмиг промокшую потом и кровью. И почувствовала удар все тот же сильный от кнута, которым били и Иисуса. Выкинул меня стражник в тот миг на обочину, где с удивлением смотрели на меня люди, а знающие еще и восторженно повторяли: «Вероника?»
А когда пришла в себя, людей почти и не было, не было и стражей, и Иисуса. Приподнявшись, я задала один лишь вопрос:
- Где же он? Куда он исчез?
- Распяли! А труп похоронили его праведники.
Что-то сильно кольнуло в мое сердце, и, встав на щебень, я открыла кулак, в котором лежал последний дар, оставленный Иисусом, – его нерукотворный портрет из крови и пота на льняной тряпице!