Лазоревые цветы на минах

      Был месяц май, конец последнего учебного года для нас десятиклассников. Приближался особый, радостный для всех нас день! Мы вступали в другую, взрослую жизнь, полную загадок и ответственности за самих себя.
      Ради такого особого случая мы всем классом решили сделать подарок своим учителям.
      Шолохов написал роман “Тихий Дон”. Может быть в казацкой станице, где жил Шолохов, река Дон и была тихой, но ту же реку Дон, протекающую мимо нашего городка, назвать "тихим" никак было нельзя. Правый берег реки по течению реки, как и на всех реках земли, всегда выше левого берега.
      Наш же правый берег был не просто выше, а часть правого берега называлась “Жигулёвские горы”. Ширина реки была уже, чем в других местах и течение естественно убыстрялось. Собственно горы горами, как мы их понимаем, они и не были. Это были очень высокие холмы, на вершине которых находилось плато, часть   земель которого было распахано под поля с различными сельскохозяйственными культурами.
      Мы со школой каждую осень отправлялись на это плато в помощь колхозникам, для сбора то ли хлопка, то ли картофеля или корнеплодов разных. Поэтому местность нам была хорошо знакома.
      
      Однажды сами учителя взяли нас с собой для сбора прекрасных “лазоревых цветов”. Цветут они только в мае месяце. По-нашему, цветы эти - обыкновенные тюльпаны, но на Жигулёвских горах они особенные. Во-первых, цвета у них разняться от тёмно-красного до ярко-жёлтого, повторяя всю гамму оттенков утренней зари. 
      Может быть, именно поэтому местные жители называют эти цветы “лазоревыми”, а во-вторых, цветов этих там целое “море”. Цветут они недолго и надо было успеть собрать это чудо природы.

      Паром через Дон перетягивался канатами с берега на берег. С вечера, подготовив всё для экскурсии, и сообщив родителям о нашей задумке порадовать учителей, мы с коллегами встретились у переправы через реку. Моя мама никогда не возражала, о чём бы я её ни попросила, что касалось любых моих акций вне дома. Иногда я сама спрашивала маму, а не боится ли она, что я что-либо натворю? Ответ был всегда один:
-“Во-первых, я тебе верю, во-вторых, тебе ведь все равно придётся прийти домой, а вот дома уже другие законы и последствия твоих поступков будут оценены, как того они заслуживают на самом деле”.

      Подошёл паром, мы погрузились всем классом и переправились на другой берег. Подъём на горы не был лёгким, но весёлым. На самом верху мы остановились и огляделись. Реку почти не было видно, но слышен её шум, перед нами за рекой лежал наш город, а чуть дальше за нами, от места, где мы стояли, начинались волшебные цветущие поля.
      Мы решили не сразу собирать цветы, но сначала позавтракать среди цветов и поиграть, что мы с удовольствием и безответственностью и делали. Мы бегали по полю, играли, пели песни, танцевали вокруг разожженного костра и не заметили, как время подошло к вечеру.
      Солнце ещё было высоко, но близилось к закату. Цветы в это время дня начинали закрывать свои лепестки, поэтому их естественная яркость уменьшалась. Опомнившись от развлечений, мы стали бегать по полю и рвать ещё раскрытые бутоны. Казалось, цветов стало меньше, и мы решили продвигаться по полю в направлении заходящего солнца. Мы не заметили, как далеко отошли от спуска с горы к реке. Испугавшись, что солнце может зайти за горизонт, прежде чем мы найдём дорогу обратно, мы поспешили к парому.

      Спуск оказался труднее подъёма, на берегу было уже темно из-за того, что гора закрывала последние лучи солнца. Город вдали был слабо освещён последними лучами солнца, и хотя солнце ещё не зашло за горизонт, паром больше не работал. Он стоял на приколе на другой стороне реки, потому что мы не предупредили паромщика, что вернёмся обратно, и он нас не ждал.
      Мы стали кричать, звать его, но нас никто не слышал. Река была в этом месте не широкой, но шум реки перекрывал наши призывы. Нам стало страшно, и уже хором, в отчаянии мы стали звать на помощь. Кто-то услышал, а может быть, увидел, наконец, этот хоровой призыв и сообщил паромщику, что, мол, с того берега зовут люди.
      Паромщик причалил к нашему берегу, выругал нас и сказал, что многие едут наверх в колхозы, но не едут обратно в тот же вечер, и откуда ему было знать, что мы вернёмся, говорил, что он не виноват, что мы глупые дети, но всё-таки забрал нас. Хотя день мы провели прекрасно, настроение у всех было подавленное. Сказалась усталость, которой раньше мы не чувствовали. Угрюмые мы разошлись по домам, искать родительской ласки и домашнего тепла.

      Я зашла в дом, когда мои родители ужинали. По их виду я поняла, что доброты и участия мне ждать не стоит, но всё-таки я рискнула:
-“Мамочка я так устала! Пойду, помоюсь”. Молчание, …я не двигаюсь с места.
-“Где ты так долго была?” - срывающимся голосом спросила мама.
-“За лазоревыми цветами, ты же знала…” - ответила я, и хотела продолжить свою историю.
      Но вдруг случилось то, чего я никак не могла ожидать! Папа, до сих пор молча жующий свою еду, казавшийся спокойным, вдруг вскочил со своего места с ножом в руках, которым он только что резал мясо и, вскричав, “Ах, за цветами?! я покажу тебе сейчас все цвета радуги”, и бросился ко мне.
      Никогда! Никогда я не видела папу таким. Ещё не сообразив, что происходит, но чувство самосохранения толкнуло мена к выходной двери и я, перепрыгивая через ступеньки, бросилась вон из дома. Я слышала ещё какое-то время шаги бегущего за мной отца. Я бежала по улице, боясь остановиться, пока поняла, наконец, что я бегу сама по себе. За мной никто не гонится.
      Остановившись, я перевела дух, нашла на бульваре лавочку поближе к дому и стала размышлять, что же произошло с папой, который так сильно меня любит, который никогда в жизни даже голоса на меня не повысил? Чтобы я ни натворила, он всегда пытался понять причину моего поступка и объяснить мне мою ошибку.
      О себе я не думала, мне надо было разобраться в происшедшем. В итоге я всё поняла и далее, как оказалось, что оценила я ситуацию правильно. Все вопросы, касающиеся моих поступков вне дома, решала мама. Папа ей очень доверял, твёрдо зная, что она всегда примет в отношении меня, правильное решение. У отца для меня была готовая фраза, - “мама всегда права!” «Что же произошло с папой?» - пыталась я объяснить себе его неожиданный нервный срыв. И как он и учил меня, попыталась сама проанализировать сегодняшнее событие.

      Итак, мы ушли утром, когда папа был уже на работе, рассуждала я. Мама проводила меня и занялась своими делами, не беспокоясь обо мне, потому что знала, что ушла я не одна, а с целым классом ребят, хотя и без руководителя. Нам было по семнадцать лет, а значит мы не маленькие. “Разберутся!”, наверное, так думала мама, решила я.
      Всё было понятно маме и просто, пока не наступили вечерние часы, а меня всё не было дома. Мама стала волноваться, не зная к кому обратиться и что делать. Папы ещё не было дома. Когда он пришёл домой, состояние нервной системы мамы достигло апогея. Нервозность мамы передалось и отцу. Он очень любил мою маму, любил и меня.
      Ужин, который она приготовила для нас, откладывался в надежде, что я вот-вот появлюсь, а меня всё не было, рассуждала я далее. Не дожидаясь меня, ужинать они всё-таки начали, но нервное напряжение не исчезло, когда наконец появилась я в доме, абсолютно не чувствуя за собой никакой вины, как они полагали. Мой незамысловатый ответ на вопрос “где ты была так долго?”, я думаю, заставил отца потерять равновесие.
      Нож в его руках, с которым он погнался за мной, случайно остался в его руке, папа просто потерял контроль над собой, что случалось с ним очень редко. Страх потерять меня, лишил отца возможности рассуждать здраво. Результатом всех моих размышлений было то, что я поняла, как сильно они меня любят и как жалко, что они меня не выслушали. Они бы всё поняли. Главную причину их беспокойства и даже страха я узнала от мамы, когда пришла домой.
      Я почти успокоилась, закончив свой анализ происшествия, когда на улицу вышла мама, она стала оглядываться по сторонам, разыскивая меня глазами. Я молчала, хотя и видела её.            
      Оглянувшись вокруг, я с удивлением поняла, что на улице нет ни души, хотя в другие дни это было самое прогулочное время. Пустая улица мне показалась странной, и я почувствовала какое-то беспокойство. Люди устали от зимы и тянулись друг к другу на весенние посиделки.
      Наконец, меня заметила мама. Она приказала мне вернуться домой. Молча, я пошла за ней в дом. Я видела, что мама уже почти успокоилась, но никаких поползновений к разговору со мной у неё не было.
      Наша коммунальная квартира состояла из двух комнат. Одну комнату занимали мать с дочерью, а вторую мои родители. Ванной, как таковой, в доме не было, но была ванная комната, примерно один метр с половиной на три метра. По согласию с соседями по общей квартире, эту комнату предоставили только мне. Там места хватало только для раскладушки и небольшого рабочего столика. Впервые у меня была моя собственная территория, куда я и ушла сразу же, после необходимого для себя туалета.

      Папы в кухне не было. В комнату к родителям я не пошла. Кушать я не стала. Затишье в доме, но не остывшее у меня возбуждение, возвращало меня снова и снова ко дню прошедшему. Спать мне не хотелось.
      В какой то момент я поняла, что тихо в комнату вошла мама. Молча села на край моей кровати. Её кажущееся спокойствие передалось и мне, поэтому на её вопрос «что же всё-таки случилось?», из меня, как водопад, полились слова, фразы и целые тирады. Боясь, что она не захочет выслушать всё до конца, я спешила поведать ей не только всё, о проведённом дне, но и сказать о своих чувствах, относящихся к событиям этого дня. Обычно у мамы никогда не хватало терпения, как она говорила, «выслушивать мои глупости», но на этот раз она сидела молча и дала мне высказаться до конца, за что я ей благодарна.
       -«Теперь послушай меня - сказала мама - Я стала волноваться только к вечеру, но, зная тебя, и то, что ты пошла с группой ребят, беспокойство моё было относительным, пока не пришёл домой папа. Он спросил, где ты и я ему спокойно рассказала о вашем походе. Поверь мне, я редко видела твоего отца разгневанным, а тем более испуганным. Почувствовав, что произошло что-то непоправимое, чего я не знаю, испугалась и я сама. Когда я спросила отца, что же произошло - продолжала мама - он от волнения, сильно заикаясь, рассказал мне вот что…».

    - «Папа рассказал мне, - продолжала мама, - что два дня назад из заключения сбежали трое заключённых, что они изнасиловали и убили двух женщин и что их ещё не поймали. Возможно, они ушли за Дон, на Жигулёвские горы, куда ушли вы с классом за лазоревыми цветами. «Добило» папу то, что когда на его вопрос, «зачем они туда поехали без учителей?», я рассказала ему о сюрпризе для учителей и о лазоревых цветах. "Боже, праведный!" - вдруг вскричал он и опустился на стул. Ноги его не держали. «Люба, Любушка, милая ты моя! Да ведь эти цветочки, поля минные! Господи, помоги нам!» Впервые за всё время, прожитые вместе, я видела отца молящимся» - сказала мама. В тот момент мама осознала весь ужас и нашего поступка, и родительских, отпустивших нас одних. Всех родителей, всех детей!

      О минных полях знали учителя, но им и в голову не могло прийти, что дети могут отправиться на эти поля сами! Когда мы ходили с учителями за лазоревыми цветами, они не позволяли нам углубляться в поля, не объясняя, однако, к сожалению, причины. Наверное, именно поэтому цветы, когда мы ходили вместе с учителями, собирали только по краям поля.

      В послевоенные годы осталось очень много оружия и мин, засыпанных землёй. Прежде всего, разминировали земли пригодные под сельское хозяйство, но мы дети, ничего этого не знали. Как правило, многое в то время замалчивалось, поэтому люди о многом не только не знали, но и не догадывались. Зачастую дети, роясь в земле, находили подобные “игрушки”.

      За одним из спокойных семейных обедов, мы услышали взрыв устрашающей силы. Прошло уже одиннадцать лет, с тех пор, когда я впервые познакомилась с такими звуками, но в памяти они были ещё живы. Я вскочила из-за стола и побежала в сторону взрыва.   
      Дом, где что-то взорвалось, находился рядом, идти, далеко не пришлось. Когда я забежала во двор дома, то увидела, что из открытой двери сарая, что напротив дома, выходит с окровавленными руками мать моего коллеги по школе.
      Во дворе дома никого кроме нас не было. Я что-то у матери спросила, но она посмотрела на меня пустым, отсутствующим взглядом и ничего не ответила.
      Кинувшись в сарай на помощь, как я предполагала, я увидела страшную картину. Человека не было, были только его окровавленные останки, разбросанные и висящие по стенам и потолку сарая. Попятившись спиной к выходу, я не могла оторвать взгляда от увиденного. Казалось, если я отведу взгляд от останков или повернусь спиной и не буду бдительна, пока не покину это страшное место, то и со мной может что-нибудь случиться в этом сарае.

      Потрясение было настолько велико, что очнулась я уже на улице только тогда, когда увидела рядом с собой моих родителей. Пришла милиция, никого к сараю больше не подпускали, даже прибежавшего домой отца Вити, всех попросили уйти со двора.
На похороны пойти я не смогла. Мне было страшно увидеть ещё раз мать Вити, я помнила её окровавленные руки и странный взгляд. В тот же роковой день, она сошла с ума и на похоронах своего мальчика, как рассказывали, пела усопшему колыбельные песни и чему-то тихо радовалась.

      Эта история произошла до нашего похода за лазоревыми цветами, но никто никогда не рассказывал нам, что мины лежат повсюду, и что заключённые не так уж безопасны, когда они в бегах.
      На второй день после событий с цветочной экскурсией, папа пришёл домой чуть раньше обычного. Я была на кухне, когда он вошёл. Затаив дыхание, замерев, не зная чего ещё можно ждать от него после вчерашнего, я отошла подальше к окну.
      Мамы в кухне не было, да она бы и не вмешалась, чего никогда не делала, когда отец учил меня уму разуму. Папа подошёл ко мне близко, я посмотрела ему в глаза, боясь увидеть в них то, чего не хотела видеть. Но глаза его, всегда добрые, спокойные глаза, излучали на этот раз то ли смущение, то ли чувство вины, чего я не привыкла видеть у папы, по крайней мере, по отношению к себе, и ещё увидела нежность, льющуюся из его глаз.
      Шагнув ко мне ближе, он прижал меня к себе так сильно, как будто боялся потерять меня навсегда:
- “Прости меня доченька, прости меня, но мне так было страшно, как не было страшно даже на фронте» - сказал он тихо.
      Я была настолько счастлива, что прощена, что даже не поняла, что прощения-то просят у меня? В свою очередь я тоже стала просить у него прощения, поцеловала и обняла его, когда в кухню вошла мама и прервала нашу идиллию замечанием:
- “Ну, хватит телячьих нежностей, давайте лучше ужинать, еда стынет”, но глаза её смеялись.
      Это был один из лучших вечеров в моей жизни, когда я видела, как меня любят мои родители и как я им нужна.

 (продолжение следует)  http://www.proza.ru/2011/05/17/1034