Лжец - Ничего страшного...

Ничего страшного.

Наши дни.
Ковекс весьма проникся фильмом. До того, что аж ладони вспотели. Особенно восхитил тот момент, когда самолет судорожно выписывал виражи среди рушащихся зданий, а под ним разверзалась геенна огненная… Прикольное кино – жаль с хэппи-эндом. Ковекс любил, когда безысходность и мрак одолевали героев, а те, делая большие глаза, еще на что-то надеялись, дурашки.
- Э-э-э, - дзеньк! Об оконное стекло застучали камешки, и раздался свист, - Синий. Выходи!
Ковекс засопел, прикидывая, чем бы кинуть в форточку. Сколько раз он требовал и просил не называть его синим. Сто тыщ раз! А пацаны всё не уймутся. Вот как по телику показывать начали передачу «Детский час», мать его, или как там, так и началось… Ковекс, Айлайкпламс, Синий и так далее. А он разве виноватый, что нос от папы достался, а нездоровый цвет лица образовался из-за окружающих город вонючих коксохимов и прочих загрязнителей окружающей среды.
Клацнув пультом, Ковекс выключил телевизор, затем натянул полинялую от тяжелой жизни болоньевую курточку с надписью «Чикого Буллз» на рукавах, впрыгнул в кеды и поскакал по ступенькам на улицу.
На улице теплилась жизнь – под весенними солнечными лучами грелись у подъезда бабушки-старушки, птичья мелочь бегала по веткам деревьев, а двое подозрительного вида пацанов лузгали семечки, присев на корточки у кривого бордюра.  Это было модно – по-пацански игнорировать скамейки и лавочки, заботливо натыканные пьяными жэковцами. До недавних пор коммунальные службы не мычали, не телились, пока не началась предвыборная кампания в местные органы самоуправления. Некий «предвыборный» дядёк, распинаясь с голубых экранов, плотно спонсировал сирых и убогих. Одухотворенные подарками коммунальщики, заменили лампочки в подъездах, вывезли мусор и понаставили видимо-невидимо лавочек-скамеек. Видимо из расчета  «одна старушка - одна лавочка». И теперь вышеупомянутый электорат сидел на нижеупомянутой мебели и активно полоскал косточки рвущемуся к власти персонажу, поминая, как и барские жесты доброй воли, так и не столь давние перестрелки с участием оного.
- Прэ, пацаны! – подскочил запыхавшийся Ковекс.
- И тебе прэ, - ответили пацаны, шлёпая того по вялой ладошке.
Обменявшись ничего не значившими фразочками типа «ну, ты понял» и «приколись», троица порысила к особому пивному ларьку. Особого в нем было всего лишь то, что налипочка «До 18 лет – ни-ни» на лобовом стекле, в смысле, форточке, никак не принималась во внимание ни несовершеннолетними покупателями, ни толстой сварливой продавщицей Тамарой.
Потолкавшись у гэнделика, затарившись пивом и получив на сдачу пачку недорогих импортных папирос, все (без продавщицы, само собой) направились к Буеракам. О Буераках стоит сказать отдельно. Представляли они из себя веками копающиеся катакомбы – галереи мрачных залов вперемешку с узкими коридорами. Поговаривали, что начали рыть эти катакомбы еще староверы, гонимые царской властью. Затем в этом флешмобе засветились беглые каторжники, которых опять же эта власть упорно преследовала. А последними руку приложили то ли партизаны, закапывающиеся вглубь от фашистских оккупантов, то ли оккупанты, когда «могучая и непобедимая рабоче-крестьянская» большим кирзовым сапогом под зад ускоряя, гнала их восвояси. А вот современники брезговали копаться в земле – наверное, сказывалась демократичность власти и отсутствие боевых действий на территории государства. Только почему катакомбы назывались Буераками – никто не знал. Ну, да местная пацанва этим вопросом особо не задавалась. Буераки, и всё тут. Только иногда, вступая ногою в отход жизнедеятельности или осклизкое, бывшее в употребление, «изделие №1», с шипящей сквозь зубы ненавистью, добавлялась буква «Е». В начале добавлялась.
Ковекс уверенно топал по проторенной тропинке между гаражами. Шуганув стайку бродячих собак, швырнув им вслед пустую пивную бутылку, он вышел к началу Буераков и начал неспешный подъем. Не слишком высокий пологий холм, с которого и брали начало катакомбы, находился сразу за городом за гаражами, пустырем и свалкой. В газете писали, что холм насыпали много-много лет назад вручную, стремясь скрыть вход в Буераки. Однако вход таки был, и народ попугивал друг дружку тем, что неизвестные чудища прорыли их изнутри. Ковекс призывно махнул рукой пацанам – идем, мол. Гордо топая попереду, он откровенно побздяхивал, хотя виду старался не давать. Крепкая «Балтика» принятая для смелости, шибанула в голову, и даже стало как-то полегче.
Через четверть часа троица была у мрачного зева. Из входа в тоннель тянуло сыростью, затхлостью и… да чего греха таить, ураганно воняло. Амбре тухлятины чередовалось с незабываемым ароматом фекалий. Пацаны с опаской всматривались в темноту, морща носы и покашливая.
- Мож ну его? А, Ковекс? Ну, проставишься, выпьем-закусим. Че тудой лезть? – вальяжный Жорик держался чуть осторонь, предпочитая не покидать освещенное солнцем место, щурясь в вечерних лучах светила как кот.
От возмущения Ковекса передернуло. Выставляться? Мы еще посмотрим кто кого. Однако… Однако, может быть зря он позавчера у ларька распинался, что он самый немеряно крутой и смелый. Или это Валька на него него флюидами своими влияла? У, шалава.
А вообще местные, как бы ни показывали свою удаль молодецкую, предпочитали развивать другие темы. А тут как назло разговор про пропавшего год назад Васяна зашел -  отправился Васян погадить в катакомбы, будто вокруг них кустов мало, да и не появился более. Хотя в то время вокруг места обитания Васяна шныряли скверные личности из центра. Походу, он им бабла должен был много – баксов сто. В карты продул. Так наверняка эти угрюмые прендегасты его и уконрапупили да на свалке закопали, гадские папы… Менты и прокуроские покопались в округе без особого энтузиазма, порылись и у Буераков, поаукали в темноту. И всё.
 Ну, вот, в общем, все тогда затихли, своеобразной минутой молчания поминая светлую память без вести пропавшаго Васяна, первостатейного хулигана и заправского алконавта, а Ковекс выдал сам того не ожидая, аж испугался:
- Муйня. Манал я эти Буераки раком. Ничего там нет.
Ну и слово за слово, с одной стороны обвинения в балабольстве, а с другой - стук кулаком в грудь, сопровождающийся могучим «да я, да вы»… И вот Ковекс спустя пару дней перед черным зевом Буераков собирается с духом, неуверенно шевеля бровями.
- Ффу, пацаны, смотри, что я подумал… - начал было Ковекс, но тут его перебил тощий как жердь и имеющий наркоманские круги вокруг глаз, Глаз:
- Зассал? Пошли за пивом.
Ковекс и рад бы пойти за пивом, да вместо денег в карманах моль завелась. А Жорик и Глаз по шее накостылять за проставу могут. Наконец, повздыхав, Ковекс решился. Хлопнув себя по карманам и отдав пацанам зажигалку и мобилу, так как одним из главных условий спора была кромешная тьма, он зло сплюнул и потопал в темноту. Вторым обязательным условием было принести кирпич из старой разрушенной кладки шагах в ста вглубь Буераков
 - Вот я! – горланил Ковекс, - иду! Уже двадцать шагов… двадцать пять… пятьдесят!
Голос звучал слабее, но эхо вырывало отдельные гласные, по которым Жорик и Глаз могли легко угадывать, на сколько лье погружается этот наутилус. Ковекс продолжал надрываться, звуком своего голоса взбодряя себя:
- Девяносто восемь, девяносто девять, сто! – последние слова он произносил скороговоркой – видимо бежал, - Сто, мля!
Жорик и Глаз уважительно переглянулись:
- Добег, Синий. А казалось – зассал…
- Мля-а-а-а-а!!! – сквозняк выкинул из горловины входа комок воплей, - ва-а-а-а…
Дикий вопль прервался бульканьем. Следующие тридцать минут из проема доносился страшный, пробирающий до мозга костей, шепот и тихие-тихие вздохи. Потом послышался шум осыпающихся камушков. И теплый воздух вынес наружу такой мерзостный смрад, что Глаз, перестав балансировать между остатками верности и инстинктом самосохранения, зажмурился и бросился наутек, а Жорика вывернуло прямо на носки своих модных туфель-казаков.
Ковекс так и не появился. Его никто и никогда больше не видел. Наверху.

Стук деревянных ложек по деревянным мискам можно было бы сложить в некий незатейливый мотив. В слабом дрожащем свете плясали неясные тени, перепрыгивая со стены на стену. В каменном мешке, напоминавшем каземат самых худших времен, сидели несколько… человек? Людей эти существа напоминали лишь образно – силуэтами. Заросшие длинными космами, смердящие хуже диких животных и настолько ужасные с виду, что, увидь их, Лавкрафт бы поседел, а Хичкок скончался от разрыва сердца. Существа ели. Если бы не деревянная посуда, говорящая о минимальной цивилизации, то больше бы подошло выражение жрали.
Одно из жрущих выловило из юшки разваренную человеческую кисть и, смачно обсосав каждый палец, навесом метко швырнуло кости в помятую немецкую каску времен Второй Мировой Войны. К каске, которая судя по всему выполняла роль кормушки, метнулась из самого темного угла неясная угловатая тень. По-собачьи утробно рыча, тварь принялась дробить кости зубами, с удовольствием выедая костный мозг.
- Отак от, внученько, - внезапно раздался ясный «окающий», но до боли чужеродный голос одного из существ, - уполевать верхняка особой силушки не треба.
Существо, видимо, дедушка, вздело вверх грязный указательный палец:
- Главное – что? А главное то, чтобы кистеньком из теньки приложить верхняка по маковке, а токмо затем ошеломленному десницей засапожником по вые пройти. И волоки тепленького в коптильню. А вот к вашему огненному бою не испытываю никакого уважения.
Существо поменьше – внученька – надреснутым голосом, которому более ближе молчание, нежели разговоры, степенно и так же выделяя букву «о», промолвило:
- Истинно так, диду. Было страшно, не стану скрывать, отсель далеко до светлого мира итить и верхняка вытропить.
Дед встал из-за грубо сколоченного стола, утер рот спутанной грязной бородой, сыто рыгнул.
- Идём, внученько, - он размашисто перекрестил себя и ее двумя перстами, - благословясь, на дальние кордоны путь держать будем. Силки проверим – мож кто опять попался из этих… как их там, нечистых… шахтеров. Да стрыя твово, Митьку, прихватим, а то я стар стал за йими бегать… А по пути в отрочью келью зайдем, сыновца да твоих предков наведаем. Да и по соль зайти треба.
Стрый Митька – тот самый, что доедал объедки – преданно поднял изгвазданную в засохшей крови и прочем мусоре морду. Дрожащий свет выхватил белесые, как рыбьи на выкате, слепые глаза. Но слепота существа сполна компенсировалась отличным слухом. Как только было произнесено его имя, оно повело ушами и на корточках пристроилось у ноги деда, готовое двинуться в путь. Внучка потрепала Митьку по неведавшему рук парикмахера затылку (однако, если быть точным, рука парикмахера уже бывала в его желудке – попался однажды спелеолог-любитель), затем, перекинув через плечо перевязь с пистолетом-пулеметом Маузера в деревянной гниющей кобуре, сказала:
- Право твое слово, диду. Нет ничего страшного в ловитвах, а я боялась. А верхняки и вовся – слепые как кроты и слабые как квакухи.
Дед ощерился крупными желтыми зубами, снял со стены плошку с огарком свечи из человечьего жира и дунул на оранжевый прыгающий огонек, потушив его. В окутавшей всех абсолютной тьме облегченно вздохнул Митька. Дед поцеловал в черный лоб внучку, приобнял ее, и оба, сытые и счастливые, пошли к соляным залежам.
Тщательно просушенный и засоленный Ковекс может храниться в кладовой годами. Хотя… вряд ли. Уж оченно солило из него наваристое получацца.

Уполевать – поймать
Кистень – оружие, представляющее из себя гирьку на тонком длинном шнуре
Десница – правая рука
Засапожник – короткий нож, носимый за голенищем сапога
Выя – шея
Огненный бой – огнестрельное оружие
Вытропить – выследить
Стрый – дядя по отцу
Отрок – подросток
Сыновец – племянник
Солило – блюдо (увы, тут автор уверен, что не «блюдо» - как еда, а «блюдо» - как посуда. Но буду придерживаться первой позиции)


16.05.2011.