***

Ройс: 

  Меня зовут Ройс. Мне 15 лет. Каждое моё утро, день и ночь идентичны, и сменяются серыми буднями. Они настолько одинаковы, что я перестал их считать, порой даже пропуская собственные дни рождения.   
 Меня зовут Ройс. Мне 15 лет. Я не хожу в школу, я не играю с ровесниками, у меня нет друзей, я одинок настолько, что часто разговариваю с фикусом на подоконнике, который выращиваю и бережно поливаю, заботясь нём.   
 Меня зовут Ройс. И мне всего 15 лет. Каждый мой день — самый прекрасный в жизни, потому что может стать последним. Я умираю.   
 У меня генетическая болезнь. Разрушается мозжечок. Возможно, однажды проснувшись, я больше не смогу увидеть рассвет, так как мои веки не распахнуться, скорее всего, я не смогу крикнуть, позвать на помощь, таккак мой язык больше не будет двигаться, рождая звуки. У меня могут отняться руки, ноги, я не смогу поворачивать шеей.   
Когда мать узнала об этом, был скандал. Я попался отцу под руку. Мне было всего три, и, когда он таскал меня за уши, то оторвал одно. Мать сломала мне все пальцы на руках, вымещая своё бешенство. И теперь они плохо меня слушаются. Мои родители пили, и я не виню их. Я третий ребёнок в семье и самый маленький, меня можно бить, я же не дам сдачи.   
 От побоев, новых шрамов на лице и теле, сломанных конечностей меня спасла бабушка. Она обратилась в приют. Я не помню всего, но, кажется, был суд, лишение родительских прав, и меня взял под опеку благотворительный фонд.   
 Уже 12 лет я живу в больнице. Я знаю весь персонал, они меня жалеют, я это вижу по их лицам, выражениям глаз. Раньше я злился, кричал, бросался подушками, чуть не уронил фикус с пятого этажа, но вовремя пришёл всебя.   
 Меня зовут Ройс. Мне уже 15 лет. Я просто живу каждым днём и не боюсь, что завтра смогу больше не проснуться. У меня есть врачи, ставшие мне родными. У меня есть фикус и закаты на подоконнике. Я – счастлив.   
 Вчера в соседнюю палату положили новенького. Мне тут же захотелось с ним познакомиться, но он спал после анестезии. Краем глаза я увидел, что это парень, возможно, чуть старше меня. Он попал ваварию, и влиятельные родители положили его в нашу клинику, даже палату соседнюю выкупили, мне-то мою «подарил» благотворительный фонд.   
 В его карточке я вычитал всю информацию. Ему 17, его зовут Энтони. А ещё он очень красивый.   
 Энтони…   

 Энтони:   

 Голова раскалывалась. Не думал, что езда на новеньком «Мерседесе» по мокрой дороге может обернуться такой аварией. Хорошо, что отделался лишь переломом правой ноги, даже сотрясения не было, а вот новый автомобиль всмятку.   
 Чёрт, моя голова…   
 Такое ощущение, что на меня внимательно смотрят.   
 Открываю глаза и вижу у двери мнущееся тело. Светлые волосы на макушке забавно торчат, правая щека – покраснела, видимо, он только встал, и огромные озёра голубых глаз. Таких ярких, что зажмуриться хочется.   
 — Эй, мелкий, тебе чего? – получается лающе, в горле сухо.   
 Малыш испуганно прижимает к себе… подушку?!   
 — Привет, — уже более миролюбиво начинаю я.   
 Он жмётся, дрожит, а потом убегает.   
 Хорошее начало, ничего не скажешь.   
 Но потом он вернулся… с фикусом в руках?!   
 Подошёл несмело, присел на стул рядом с койкой и так тихо заговорил, что мне пришлось даже наклониться, чтобы расслышать:   
 —Меня зовут Ройс. Мне 15 лет. Я здесь давно. И моих ровесников здесьникогда не было. Это частная клиника. Здесь лишь взрослые. Это «Лаки» (в перероде с английского – «счастливчик»), — он протянул фикус – показал. – Тебя Энтони зовут. Я в карточке видел. Ты из-за аварии здесь, да? Тебе 17? А ты учишься? У тебя много друзей? 
 Вопросы сыпались из его милых губ, как из рога изобилия. Я успел заметить с десяток шрамов на гладких щеках, лбу, один, особенно глубокий, прорезалего правую бровь, спускаясь к глазнице.   
 Пальчики постоянно дрожали, он упрямо сжимал их, притягивая к себе горшок с цветком.   
 Видимо, малыш многое пережил в жизни.   
 Я молчал, не отвечая, лишь рассматривая его. Он тоже замолк, пожирая меня огромными голубыми глазами. Заметил, как я рассматриваю его шрамы и…вскинул ладошки к лицу:   
 — Не смотри!   
 Цветок упал, горшок треснул.   
 Малыш тихо вскрикнул, упал на колени и, всхлипнув, стал собирать осколки и неумелыми пальчиками сгребать землю обратно в кадку.   
 — Прости, Лаки, — шептал он, — прости, Лаки, я не хотел.   
 — Малыш…   
 Он вскинулся, прижал кадку к груди, посмотрел немного на меня мокрым взглядом бездонных глаз и тихо вышел, ничего больше не сказав.   
 Через четверть часа, послав за главным врачом, я уже всё о нём знал.   

 Ройс:   

 Ятак увлёкся, что забыл о Лаки. А этот Энтони лишь пялился на меня, рассматривая шрамы на лице. Я знаю, что уродлив, что очень страшный,хорошо, что волосы закрывают уши, иначе бы он увидел и оторванное ухо. А это вообще позор.   
 Я не мог противиться искушению познакомиться с ним и поговорить, ведь большую часть времени я разговариваю лишь с Лаки, либо пишу сказки в своём дневнике, когда мне не надо на процедуры.   
 Он смотрел… иначе. Не с жалостью или любопытством. Он просто… смотрел.   
 Медсестра принесла мне новую кадку, и я пересадил Лаки. Горшочек был меньше, и Лаки в нём точно будет тесно, но другого у меня не было.   
 — Ничего,— поливая фикус, шептал я, встречая на подоконнике очередной закат, — и это пройдёт, Лаки, всё проходит. Ты только не показывай, что где-то больно, и всё образуется.   

 Я вновь пришёл к нему, но теперь без Лаки, на всякий случай. Принёс с собой свой дневник со сказками.   
 Энтони спал.   
 Я присел на стул, подтянул к себе ноги и стал на него смотреть. Действительно, мне вчера не показалось, он красивый. Волосы чёрные-чёрные, а глаза, кажется, серые.   
 И тут он неожиданно их открыл, я даже подпрыгнул.   
 — Привет, — шепнул он хрипло, со сна, и я неожиданно задрожал.   
 Из-за его голоса. Такого со мной ещё не было, что это? И, кажется, температура поднялась. Я плохо себя чувствую.   
 —Ты вновь что-то с собой принёс, да? Книжка? Почитаешь? Я никак не могу заснуть, голова раскалывается. Ройс? Правильно? Почитаешь мне?   
 Как я мог отказать? Чуть не выронил дневник, открыл, полистал:   
 — Ничего, если я почитаю сказки?   
 — Нет, это даже лучше.   
 Он улыбнулся, прикрыв веки. У меня сердце удар пропустило.   
 Я, заикаясь, начал:   
 — Однажды, много веков назад, в одном королевстве….   

 Энтони:   

 Я никогда не скажу ему, что видел надпись на тетрадке. «Дневник Ройса. Сказки».   
 Поначалу он заикался, в некоторых местах происходили запинки, когда он не мог прочесть то, что написал своими искалеченными пальчиками. Я только улыбался, поощряя его к дальнейшему чтению.   
 Из него вышел бы отличный писатель. Он словно играл со словами. А потом он вошёл вовкус, и, уже не замечая меня, улыбаясь, читал.   
 Несмотря на шрамы,увечья, страшный диагноз, он улыбался. Слегка картавил, но не бросал читать, изредка поглядывая на меня, тихо шурша страницами дневника.   
 Когда он закончил, я, не поднимая ресниц, шепнул:   
 — Красивые сказки. Завтра расскажешь что-нибудь новое?   
 — Но… это всё, что у меня есть!   
 — Может, договоришься с автором, и он для меня что-нибудь напишет?   
 Я лениво приоткрыл глаза.   
 Его улыбка озарила палату. Солнечный мальчик. Яркий лучик. Какой же он оказался красивый.   
 — Да, — слабо шепнул он, а потом, громче, — да! Конечно! Тогда до завтра? А то у меня процедуры…   
 — Конечно, солнечный мальчик.   
 Он мило покраснел, кивнул и убежал к себе.   

 Ройс:   

 Я приходил к нему каждый день. Мы долго разговаривали, я читал ему свои сказки. Он был первым, кому я их читал вслух. Нет, первым, конечно, был Лаки, но он же не считается, правда?   
 Энтони быстро шёл на поправку, и мне было страшно, что он быстро выпишется и оставит меня одного.   
 Нопока у меня ещё было время, я не отходил от него ни на шаг. Энтони рассказывал мне о школе, о разных странах, в которых побывал. Я пытался запомнить всё. Наверное, я казался ему жадным, но я так хотел знать чуть-чуть больше.   
 Когда Тони (а он попросил меня называть его именно так) выдали костыли, мы смогли гулять по парку.   
 — Тони! – радостно кричал я, кружась вокруг него, — смотри, как красиво!   
 — Где? – он вертёл головой из стороны в сторону.   
 — Тони! Смотри!   
 — Где? Я ничего не вижу!   
 — Вокруг, Тони! Смотри, как прекрасно небо. А трава! Она такая зелёная. Смотри, деревья… они словно шепчут, когда ветер запутывается в листве.Мир такой прекрасный, Тони.   
 Он как-то странно посмотрел на меня, а потом кивнул.   
 — Ты прав, солнечный мальчик, он прекрасен.   
 Я всегда краснел, когда он вот так смотрел на меня, а потом называл «солнечным мальчиком». Ещё никто не говорил мне ничего приятного… и такого личного, даже интимного, что ли.   
 Я был счастлив. Настолько, что уже всё меньше и меньше разговаривал с Лаки.   

 Энтони: 

 — Меня скоро выпишут, мой мальчик.   
 Рой споднял голову. Я ещё никогда не видел таких испуганных глаз. Выражение в них было дикое. Затравленный, печальный, одинокий, обречённый.   
 —Ничего, — улыбнулся он, тря щёки, по которым скатывались слезинки. –Это ничего. Ой, что это?! Как странно.… Не смотри, Тони. Не хочу, чтобыты видел. И почему это они?.. Сам не пойму…   
 Я встал, кое-как доковылял до него и обнял, прижав к себе.   
 — Мой мальчик, — я гладил его дрожащие плечики, стройную спину.   
 — Не бросай меня, Тони. Мне так страшно! Впервые в жизни я боюсь, Тони! – и он зарыдал. Громко, от души, постоянно всхлипывая.   
 — Не надо, мой маленький, не стоит, зачем ты так?   
 Он замер:   
 — Я уродливый, да? Ты видишь, какой я страшный. Наверное, я тебя забавлял. И мои разговоры и сказки тоже, да?   
 — Ройс, не надо.   
 — Пусти! Отпусти меня!   
 Я схватил его за плечи, встряхнул, приподнял зареванное лицо за подбородок:   
 — Я люблю тебя, мой солнечный мальчик. Не говори глупостей. Я люблю тебя. И я буду рядом с тобой, всегда.   
 Он замер:   
 — Так не бывает.   
 — Нет.   
 — Это всё в сказках только.   
 — Поверь мне, — я улыбнулся, склоняясь и легко касаясь горьковатых от слёз губ своими губами. – Так может быть.   
 — Тони…   
 — Что?   
 — Ты такой красивый.   
 Я засмеялся:   
 — Нет. Это ты прекрасен. Ты и представить себе не можешь, насколько.   
 — Тони?   
 — Да?   
 — Поцелуй меня по-настоящему. Пожалуйста.   
 Горячий рот, нежные пальчики, что притягивают меня ближе, сбившееся дыхание и тихий стон моего маленького сказочника.   
 — Тони? – тяжело дыша.   
 — Мм?   
 — У меня голова кружится.   
 — Это от поцелуя.   
 — Нет, Тони… кружится всё вокруг…   
 И Ройс стал тяжело оседать на пол. Я едва успел его подхватить на руки и закричал, зовя сестру.   
 — Держись, Ройс. Слышишь, Ройс?! Ройс! Ройс?!   

 Мой маленький мальчик умер, не приходя в сознание. Всё произошло быстро.Вначале отказали руки, затем ноги, потом он не мог сглатывать.   
 Врачи старались что-то делать, колдовали над ним, когда отказывало хрупкое сердечко, они заботливо «оживляли» его. Один, второй, третий раз. А на четвёртый этот нежный орган не выдержал.   
 Я помню, как тогда плакал, не стесняясь никого.   
 Мне потом сказали, что я выл, как раненый зверь.   

 Я настоял, чтобы Ройса похоронили на лучшем кладбище, на небольшом холмике, под старой липой.   
 Я ходил к нему каждый день и носил с собой Лаки. После смерти Ройса лишь я мог заботиться о цветке.   
 Через семь лет, когда я «встал на ноги», то смог опубликовать сказки Ройса. Книга пользовалась бешеным успехом. Лаки каждый день встречает со мной рассветы и провожает закаты. Иногда я читаю вслух сказки цветку и жду мига, когда вновь смогу увидеть своего солнечного мальчика, но уже… в другом мире.