Наперекор судьбе. Сталинские лагеря. Ч3

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ КНИГИ МОРДОХАЯ БРАУНА.
Не знаю, как и почему, но события в моей жизни стали развиваться совсем по другому сценарию. Меня вызвал нарядчик Коля "Красюк" и предложил стать дезинфектором (в то время мы были очень завшивленны, и начальство опасалось эпидемии). Я согласился. Что такое дезинфекция я знал, но как она проводилась - понятия не имел! Во всяком случае, такая работа мне давала ряд преимуществ. Я становился сам себе хозяин и не зависел ни от каких бригадиров. Работа "вошебоя" заключалась в строгом соблюдении правил и инструкций по дезинфекции одежды, ибо малейшее нарушение технологического процесса могло привести к еще большему размножению насекомых! Так началась моя деятельность на должности дезинфектора. Утром начинался банный день и кончался к вечеру. Баня находилась за пределами лагпункта, у речки. Территория оцеплялась конвоем, и туда приводили сразу несколько бригад численностью до 100 человек. В предбаннике одежду собирали на крючья и доставляли в дезокамеру, удаленную от бани на 50 метров. Отдаленность соблюдали в целях противопожарной безопасности. Одежду приходилось развешивать в камере свободно, чтобы пар проникал повсюду. Загрузку камеры нужно было делать быстро, чтобы ее не остудить. Топкой поддерживалась постоянная
температура в течение одного часа. Таким образом добивалась эффективная прожарка. Каждый час цикл повторялся. Условия - жесткие, что стоило немалых трудов! Ко мне заглядывали бригадир и надзиратель, ища, к чему придраться. Без этого им очень скучно! Работа у них была такая - скучать!...Пока одежда прожаривалась, а печка загружена, я занимался на улице, у берега речки, колкой дров. Дрова - хорошие из лиственницы и березы, прекрасно горели и легко кололись. Помещение, где находилась топка, было заполнено дровами, а напротив стоял деревянный топчан для отдыха. В дверях камеры встроили коробку с градусником, показывавшим температуру внутри помещения. Было еще полно всякого инструмента; вот и все оборудование. Недалеко от дезокамеры сидел охранник и караулил, чтобы никто не ушел с территории бани, оцепленной со всех сторон. По крайней мере, до сих пор, не было случаев побега здесь...
Однажды, напротив нашей бани, через речку, появились заключенные женщины из Ритыной бригады и стали готовить дорожное полотно под узкоколейку. На нашем берегу стало очень оживленно: появились из лагпункта блатные и "придурки", начавшие разговор с женщинами. Посыпались шутки и прибаутки, приправленные воровским жаргоном. Страсти накалились до предела,и,если бы не было конвоира, не известно, чем бы эта встреча закончилась! Мне удалось поговорить с помощью моего бригадира с Ритой. Она мне рассказала, откуда она и за что сидит. Женщина была родом из Луцка. А сидела за спекуляцию хлебными карточками. Ей было лет сорок, но смотрелась она моложаво. С моим бригадиром у нее серьезный роман. И все благодаря моим пламенным письмам и посланиям. Просто удивительно! Но к женщинам я не мог испытывать даже малейшего физического влечения! У меня наступило полное атрофирование этих чувств... Оказалось, что женщины располагали большими
возможностями, чем мужчины. Им удавалось договариваться со своим конвоем о встречах с блатарями или "придурками". При нашей бане имелась парилка для начальства, а для зеков ею не пользовались. Вот в этой парилке воры встречались со своими заблатненными красотками. Вор в законе Костя 'Чума" водил туда свою подружку "Пату". Костя - молодой, горячий красавец сильно переживал, что никак не может удовлетворить партнершу. В самый нужный момент у него пропадала потенция! По этому поводу парню пришлось
консультироваться у старого вора. Тот (дока в таких вопросах) заключил, что, вероятно, Костя занимался онанизмом, а при таких увлечениях может быть потеря потенции...
Недалеко от бани, на противоположном берегу находился небольшой поселок, этак, домов двадцать. Там жили начальство и их семьи, да и конвоиры имели там ж, свою казарму. В одном месте этого поселка было перекинуто через речку огромное бревно, служившее мостиком. Через него можно было перейти на нашу сторону. В поселке жил начальник лагпункта капитан Коваленко, цыган по национальности. Один раз, делая доклад в честь рождения В.И.Ленина, вместо "гимназист" нарек товарища Ленина гимнастом! Мы знали, что наше начальство умом не блещет, как говорится:"Сила есть - ума не надо!".
Я был доволен своей работой, меня она не тяготила. Лучшего применения своим способностям мне было не найти! Я уже немного окреп, легче стало раздобыть что-нибудь из еды. Зеки получали посылки. Некоторые просили меня сварить кашу, картошку и т.д.. Однажды ко мне в дезокамеру заглянул нарядчик Коля "Красюк" и сказал, что сюда вот-вот должна явиться "девица" из женской бригады. Мне он приказал, когда она прейдет, выйти во двор и колоть дрова, а в случае опасности засвистеть и закричать : "Атас!". Я разшуровал печь и набил ее до отказа дровами. А Коля, в ожидание дамы, растянулся на топчане...Через некоторое время дверь тихо отворилась, и вошла Она. Перед нами стояла небольшого росточка, похожая на подростка, рыжеволосая, вся в веснушках, девушка. На вид ей не было и двадцати. Одетая в стеганный бушлатик защитного цвета и синюю юбочку до колен. Обутая в тяжелые армейские ботинки, на ногах - темного цвета шерстяные чулки. Синяя вязанная шапочка кокетливо сидела у нее на головке. Курносое лицо с широкими скулами украшал румянец во всю щеку. Увидев Колю, она вся засияла неповторимым светом, а голубые глаза зажглись страстным, похотливым огнем. Она напоминала этакую веселую, озорную, бесшабашную девку!....Ко ля сделал мне знак, и я удалился. Занимаясь дровами, укладывал поленья клетками для просушки. Спустя некоторое время мне нужно было войти и пошуровать в печи. Набрав охапку сухих дров, постучавшись, я вошел. Парочка влюбленных как раз отдыхала в перерыве сладчайшего развлечения. Девица сидела на топчане, а Коля облапывал ее крепкие девичьи груди, где на сосках были наколоты звездочки. Она была в одних трусиках, которые плотно облегали ее симпатичную попку. А на левой ноге, возле самого лобка наколка: "Умру за горячую любовь!". Конечно, вы догадываетесь, что вместо слова "любовь", выколото было что-то не цензурное. Ей было очень жарко в натопленном помещении. На лбу застыли капельки пота, а глаза выражали неуемный восторг и счастье. Девушка абсолютно меня не стеснялась, не считая такого доходягу за мужика. Да, действительно, какой из меня тогда был мужчина!?
Я снова их покинул и, закрыв за собой дверь, пошел колоть дрова. Оглядевшись, увидел в поселке, возле дома начальника, как его жена о чем оживленно разговаривала с ним, показывая рукой в сторону дезокамеры. Затем начальник, схватив длинный шест, стал переправляться на наш берег по бревну. Я заорал во всю мощь своих легких: "Атас! Атас!". Вдобавок стал бросать поленья в дверь, чтобы обратили внимание... Увы, никакой реакции! А начальник был уже у дверей дезокамеры и с силой распахнул их... Не знаю, какую картину он там увидел, но заорал,пересыпая речь отборным матом. -Выходи проститутка! Наших мужиков пришла заражать сифилисом! !-кричал начальник в гневе. Он велел ей одеться и повел на вахту. Женщина шла, понурив взгляд, мелкими шажками, лишь сожалея о прерванной любви. Ее посадили в лагерный изолятор до выяснения обстоятельств. Нарушение лагерного режима было налицо. Это считалось очень серьезным проступком. Могли быть у нее большие неприятности, вплоть до суда за то, что она прошла через свой и наш конвой. Видимо, не обошлось без взятки, какую- то выгоду они имели, поэтому и смотрели сквозь пальцы! Одним словом, дело замяли. Из-за какой-то ерунды, из-за бабы решили не выносить сор из избы. А в изоляторе к девушке ходили и другие блатные, неплохо с ней забавляясь. После работы, в зоне, Коля накинулся на меня с кулаками, обвинив меня в том, что их поймал начальник. Его жена видела, как девка перебиралась на нашу сторону, и сообщила мужу. Видно завидно ей стало! Все же потом нарядчик признал свою вину. Они так увлеклись, что потеряли всякую осторожность и не слыхали моих сигналов. На этом инцидент был исчерпан.
Я продолжал свою работу. С каждым днем все больше и больше ощущая, как возвращаются ко мне молодые силы. Уже была середина лета 1949 года, пошел шестой год моего заточения. Я заимел авторитет "вошебоя" и на разных лагпунктах Комсомольска на Амуре занимался этой работой. Обычно насекомые водились там, где был холод, голод, антисанитарные условия содержания зеков... Меня направили в поселок Хурмули, где в зоне так же содержали Колымчан. Условия очень тяжелые. Обвалившуюся дезокамеру пришлось отремонтировать, стоило немалого труда наладить прожарку одежды. Я получал два пайка за вредность, и еще из больницы кое-что перепадало за сушку и дезинфекцию больничного белья. Это мне помогло окрепнуть. Понятно, что в моей лагерной жизни произошел перелом к лучшему, и нужно было стараться, чтобы прошлое не повторилось! Почувствовав достаточно сил, я стал потихоньку изменять свое поведение, давая понять, что со мной, как с личностью, следует считаться. Мне был не страшен никакой труд. Свое дело я делал не из- под палки. Ко мне стали относиться как к равному. Это была моя личная заслуга, выкованная пятилетним трудом и борьбой за выживание в опаснейших условиях! И я не сломался! Не удалось советским палачам согнуть меня, превратить в прах! Теперь жила надежда, что и дальше им это сделать не удастся!...
В Хурмулях, на конюшне сдохла старая кобыла, а мой знакомый Ионас-литовец там работал конюхом. Он принес мне кусок мяса от этой кобылы. У меня даже не было котелка, где сварить добычу. Пришлось печь ее на лопате в огне костра. Мясо долго не пропекалось и оставалось очень жестким. Я с трудом смог съесть этот кусок; рвал его зубами и сильно злился. Но голод помог мне одолеть твердую конину... Здесь я встретил фельдшера Маневича, который был в лагере Хурмули единственным медиком. Мы с ним вспомнили время, когда я лежал в чесоточном отделении в Комсомольске. У начальника лагпункта Хурмули заболела маленькая комнатная собачка. Он потребовал, чтобы Маневич ее вылечил. Тот никогда не лечил собак и решил дать ей пенициллин. Вскоре собака сдохла, и начальник обвинил в этом фельдшера, пообещав сжить его со свету. Меня перевели на "старт", и я так и не узнал, чем закончилась эта история... "Старт" - это рабочая зона, где строили радиостанцию. На нашем лагпункте находилось 800 зеков. Каждый день прибывали все новые и новые. Стройка разворачивалась во всю. Этапы с новыми зеками проходили тщательную санобработку. У меня всегда было много работы. После подготовки дезокамеры я занимался заготовкой дров. Нам привозили бревна, которые надо было распилить и затем расколоть. На "старте" Колымчан находилось лишь трое: зав. баней Иван Ильич, рабочий бани Вася и я. В начале Иван Ильич отнесся ко мне холодно и придирался по любому поводу. Видимо, моя национальность ему не сильно нравилась! Сам он был родом из Орла и слыл большим знатоком лошадей Орловской породы. Когда-то он дружил с графом Шереметьевым, владельцем конезавода на Орловщине. Зав. баней имел виды на дезокамеру. Он хотел меня прогнать, а на мое место поставить знаменитого "голубого" Вову. Об этом узнал начальник сан-части отделения и приказал вернуть меня обратно. Ивану Ильичу пришлось подчиниться, но он настоял, чтобы я еще таскал воду в баню из колодца. Это была тяжелая работа - носить воду в двухсотлитровой бочке вдвоем. На бочке имелись две проушины, через них продевалась толстая жердь двухметровой длины. Мы поднимали бочку на плечи и носили в баню, выливая в котлы или чаны. До бани проходили идти с таким грузом около 50 метров! Зимой такая работа становилась еще опаснее из-за обилия снега. У меня на правом плече образовался мозоль. Но вскоре и в эту работу я смог втянуться.
Как-то я приметил, что в пожарном сарае стоит новый насос-качалка. Лагерный пожарник разрешил использовать насос для подачи воды в баню. Мы положили желоба из досок, подняв их на соответствующую высоту и получили перепад. Благодаря пожарнику, который имел авторитет у начальства, мы внедрили это новшество. Да еще и в столовую качали воду. Прибыл новый этап численностью 200 человек из Минусинска. Среди них находились воры-головорезы. Нашим ворам пришлось срочно убраться. Начальство их перевело на другой лагпункт, опасаясь разборок.
С тремя новенькими зеками я познакомился. Это были Миша Шнейдерман, польский еврей, Лева Рубинчик и Коля Бунин Москвичи. Колоритная личность - Шнейдерман, старый польский коммунист. Участвовал в казни агента- провокатора польской охранки, после чего эмигрировал во Францию. Там стал активным членом Французской компартии. Преследуемый "Сюртэ", он смог перебраться в СССР и поселиться в Ленинграде. Миша работал закройщиком в швейной артели. Женился, имел двоих детей. В начале войны в его квартире люди из НКВД произвели обыск и нашли портрет Гитлера. Ему "пришили" "еврейскую" статью 58-10 и, по решению О.С.О., дали 10 лет ИТЛ. О своей семье он ничего не знал и тяжело переживал за их судьбу. Видимо, они погибли в блокадном Ленинграде. Шнейдерман выжил в лагерях, благодаря своему таланту в раскройном деле. Если ты портной или закройщик и попал в заключение - считай, что родился в рубашке! Наши начальники-рабовладельцы использовали этих горемык, чтобы бесплатно пошить себе шинель или хороший мундир или стачать элегантные сапоги. Миша умел своими искусными руками из уродливых, горбатых, но спесивых надсмотрщиков сделать стройных красавцев с благородной осанкой и военной выправкой! Поэтому он был нарасхват. А какие этот портной шил парадные френчи, роскошные кителя, уж не говоря о галифе и бриджи! Его

галифе преображали кривоногих офицеров охраны и лагерное начальства в стройных, с упругой походкой молодых людей! За труды закройщик получал гроши, и поэтому к нему была всегда очередь. Правда, Шнейдерман имел "характер". Может от того, что ценил себя высоко, или от того, что ненавидел всякую эксплуатацию. Был у нас на "старте" начальником лагпункта майор Ветвицкий. Высокий ростом, с лицом, как у коршуна. Его маленькие глазки сверлили, как буравчики, любого зека, попавшегося в его поле зрения. Однажды он заказал Шнейдерману пошить шинель из английского драпа. А Миша начал выяснять, что тот ему за работу заплатит. Ветвицкий отказался платить. Тогда портной "запорол" ему шинель. Ее полы смотрели в разные стороны!... Майор люто возненавидел Шнейдермана и запер его в "изолятор". -Сгною, пока мне не переделаешь шинель! - заявил палач.
Началась война: Ветвицкий - Шнейдерман! Миша богатырским здоровьем не отличался, и мы упросили лагерного врача посмотреть его и забрать в больницу. Врачу удалось это сделать. Узнав об этом, Ветвицкий взбесился! Но все же портного уговорили, и он переделал шинель. Второй, новый мой знакомый (а в последствие, большой друг) Николай Бунин. Он был боевым офицером, фронтовиком. В 1942 году в чине старшего лейтенанта воевал на Волховском фронте в армии Власова. Раненным попал в плен, и до 1945 года находился в лагере для военнопленных офицеров в Германии. После освобождения американскими войсками, остался в Европе, но его выдали советским властям по репатриации. Был осужден по статье 58-15 "Измена Родине" на 15 лет ИТЛ. У Бунина в Москве жили родители. Отец - полковник, бывший военный атташе в Германии двадцатых годов. Сам Коля до войны учился в МАИ на конструктора самолетов.
Новость! К нам ехал с концертом Эдди Рознер. Лично я не был знаком с ним, но знал и интересовался его творчеством. Мы встретились утром, когда он со своим оркестром приехали к нам. Познакомившие пошли ко мне в дезокамеру. Там мы с ним проговорили до обеда. А вечером был концерт. После, снова собрались у меня: Рознер, Шнейдерман, Бунин и я. Бунин принес банку сгущенного какао, а я пачку чая. Мы долго сидели, беседовали, пили чай с какао. Это был очень приятный вечер!
На следующий день в помещении бани собралась вся воровская элита и пригласили Эдди. Он пришел со своей трубой и играл очень вдохновенно. Воры были рады этой встрече. Чего нельзя было сказать о Рознере! Один из них попросил сыграть "Тонкую рябину". Артист сыграл эту русскую народную, былинную песню с сильным чувством, так, что вор прослезился... Рознер тепло с нами распрощался и уехал гастролировать на других лагпунктах нашего обширного отделения. Сидел с нами один вор в законе, которого звали Сашка "интеллигент". Он резко отличался от других блатарей: был культурным, обходительным, хорошим собеседником, отлично
разбиравшимся в лагерной жизни. Но ценил себя Сашка высоко. Его совокупный воровской промысел состоял из кровавого бандитизма. Он ненавидел советскую власть. Поучал зеков поддерживать чистоту, несмотря даже на самые тяжелые условия существования, говоря: -Узники должны постоянно знать, что их удел быть доходными, грязными, заросшими. Под гнетом осознавая свою вину перед народом. Удел зека - покорность судьбе! Кровь из зубов течет у этих "держиморд"-унтерпришибеевых, когда они видят заключенного в чистом нательном белье! Конечно,"интеллигент" был совершенно прав. Но он хотя бы понимал за что был наказан. Он сознавал, что делает, имея собственную мораль, отстаивая ее до могилы. Безусловно, в лагерях таких бандитов было ничтожно мало. В основном преобладали честные люди, случайно попавшие в лапы органов со сфабрикованными по доносам делами. Саша жил в лагере, как у себя дома. Еду ему приносили из столовой самую лучшую. Он поддерживал хорошую спортивную форму. В его облике было что-то от сыновей Тараса Бульбы. Вскоре Саши не стало. Поговаривали, что он совершил побег, и его видели где-то на Кавказе в форме майора Советской Армии...
Лев Моисеевич Рубинчик, бывший работник ювелирторга, сидел за растрату. Он-то знал, за что его посадили! Это был делец, ворочающий большими деньгами, заработанными нечестным путем. А деньги любил до одури и умел их делать. Лев Моисеевич-худой, горбатый, лопоухий и косолапый, небольшого росточка очкарик, ради наживы не признающий законов. Он был алчным игроком, шедшим к цели, не гнушаясь подлостью и обманом. Сидя в лагере, он вел непрерывные тяжбы со своими сестрами из-за московской квартиры. Сестры его хотели выселить жену с двумя маленькими детьми. Лева кипел от злобы к своим сестричкам и говорил, что ему нужны деньги на адвоката. И он их нашел! Не известно, каким образом, но он их приобрел в продовольственном ларьке, став его заведующим. Вскоре, кое-что прояснилось. Оказалось, что Рубинчик стал штатным осведомителем. За его "труды" начальство закрывало глаза на то, что он обворовывал покупателей ларька. Мне с ним было не по пути. Я стал сторонится его...
Майор Ветвицкий не любил меня и старался всячески придраться ко мне. Это был настоящий самодур, повсюду показывающий свою неограниченную власть над рабами-узниками. Он считал, что я из того племени, которое не любит работать, поэтому решил сделать из меня землекопа. Начальник дал мне задание перекопать всю визирку вокруг зоны и затем разборонить граблями. Он нашел для этой работы меня, крайнего! Его удивительная "близорукость" мешала видеть десятки воров, не помышляющих ни о какой работе, проводящих целые дни за игрой в карты, погрязших в гомосексуализме! Конечно я мог сделать любую работу, но выслуживаться перед майором не стал! Тогда тот замахнулся на меня лопатой. Изловчившись, я вырвал лопату у него из рук и убежал на вахту... Теперь нечего было ждать добра! И точно, назавтра мне предстоял новый этап в Комсомольск. "Что ж, в Комсомольск -так в Комсомольск!" - думал я. Во второй половине дня я уже был в городе. На вахте, после "шмона", надзиратель стал проверять мои установочные данные. Он несколько раз переспросил меня, уточняя из Варшавы я или нет, а затем с ненавистной ухмылкой, добавил: - Больше ты Варшаву не увидишь!
Его слова запали мне глубоко в сердце. Я запомнил их на долгие годы. Вопреки его злопыхательскому предсказанию, мне удалось приехать в мой город, но это было только в 1989 году.
В новом лагере я встретил Бунина (он прибыл сюда раньше) и Рознера. Нарядчик, который меня давно знал, как дезинфектора, пригласил к капитану Прудникову, начальнику лагпункта. Мне дали работу сушить одежду и обувь в строящейся сушилке. Оказалось, что пятый лагпункт стал рабочей зоной, и отсюда каждое утро на стройки города гнали сотни людей, а их нужно было обслуживать. Сушилка представляла собой вырытую в земле полуземлянку. Мы взялись с одним техником соорудить отопительный агрегат. В помещение сушилки мы провели змеевик из четырех дюймовых цельнотянутых труб и вывели их концы в печь в виде топки. Котельное отделение служило местом для хранения угля и дров. Еще в уголке я поставил деревянный топчан, где можно было отдыхать. За короткий срок мы закончили все работы, и сушилка заработала. Безусловно, нагревательный прибор имел ряд существенных конструктивных недостатков и низкий КПД. По ходу работы мне удалось внести значительные изменения в конструкцию. И дело пошло лучше. Я ускорил нагрев, уменьшил расход топлива. В качестве топлива использовался сучанский "молодой" уголь. Он горел, как нефть, с сильной копотью, т.к. был низкокалорийным. Работы у меня было не впроворот! Днем приходилось делать небольшие текущие ремонты, заготавливать дрова и уголь. А ночью шуровать топку, чтобы к утру все было сухим, как кость. Работа ответственная. Если хорошо не высушишь валенки и портянки, люди на морозе могут отморозить ноги. Они работали на стройке, где все время приходилось находиться на холоде. Нужно было здорово покрутиться, чтобы добросовестно выполнять свои обязанности! И мне это удавалось. Я был молод, здоров, закален и не голодал. Поняв, что к чему, я старался своим трудом держаться на плаву... Когда мне удавалось выкраивать свободную минуту, я проводил ее в обществе Эдди Рознера. Он с оркестром готовил новую программу. Просто невероятно, как могли отправить в лагеря такого порядочного и интеллигентного человека! Это настоящий произвол и анархия! Эдди - талантливейший музыкант, композитор, создатель многих профессиональных эстрадных оркестров, известный не только всему СССР, но и далеко за его пределами. Высшего качества профессионал, убежденный до фанатизма джазист, олицетворяющий западную музыкальную эстрадную культуру. Великолепный, с мировым именем трубач, пианист и скрипач стал жертвой Ждановского наступления на работников эстрады, на джазовую музыку, на творчество, напоминающее западное... Стоило "усатому" умереть, как Рознера тут же освободили и реабилитировали. Во время войны мы знали, что, если немцы победят, они нас не только обратят в рабство, но и постепенно уничтожат непосильным трудом, голодом, унижениями. Значит, у нас не оставалось выхода: или победить, или умереть! Такими же методами пользовались советские каратели,уничтожая свой, победивший немцев народ.
У нас была бригада грузчиков, которая работала на городской мельнице. Эта бригада славилась хорошей и производительной работой. Однако, их трудовая слава не мешала им заниматься хищением высокосортной муки для поддержания своего здоровья. Понятно, что будучи на лагерном пайке тяжелые мешки с мукой поднять не возможно, а таких мешков за смену надо было перетаскать не одну сотню! Грузчики имели специальные мешки - кишки, узкие и длинные, куда можно было закатить до 2 кг. муки... Мой знакомый колымчанин Петро, работая в этой бригаде, сумел себе к Октябрьским праздникам 1950 года "заготовить" около 10 кг. муки! В этот день мне не нужно было сушить валенки, потому что на работу ни кого не выгоняли. Петро у меня в сушилке замесил тесто на дрожжах, и затем испек чудесные французские булочки. В моей сушилке, привыкшей к "ароматам" портянок и валенок, приятно запахло свежеиспеченным хлебом! Весь праздник мы объедались булочками, которых грузчик выпек больше сотни...
Пренеприятнейшая новость! К нам прибыл новый старший надзиратель по фамилии Козел. Он родом из Белоруссии. Кажется, его кумир - Адольф Гитлер! Внешне он очень походил на своего кумира, только нужно было приклеить усики. Фуражку носил с высокой тулью, походка и телодвижения, манеры, все это с поразительной точностью напоминали "бесноватого"! Козел стал часто наведываться ко мне в сушилку, проверять, не нарушаю ли я лагерный режим? Мне нечего было его бояться, но " ухо держать востро" приходилось. Следует иметь в виду, что в Советской Армии послевоенного периода возобладала мода головных уборов немецкой армии военных лет. Примечательно, что за счет фуражки с высокой тулью, можно было казаться выше ростом, если ты недоросток. А Козел был коротышкой! Быстро освоив службу и показав неуемное рвение (в сравнение с другими надзирателями), он стал потуже "закручивать гайки". Первым делом, он добился, чтобы изолятор-карцер был всегда заполнен зеками, нарушившими лагерный режим. Его появление в зоне вызывало панику, и вся жизнь замирала. Этот, одержимый манией величия сатрап, наводил ужас на несчастных заключенных! Он приходил в карцер с целью поиздеваться над сидящими там, постоянно обновляя свой гнусный репертуар, придумывая все новые и новые издевательства. Один раз он принес в карцер где- то собранных им клопов в спичечном коробке, выдержанных долгое время голодными. Козел выпустил клопов в камеру изолятора, предупредив, что если кто-нибудь из зеков раздавит хоть одного кровососа, будет жестоко наказан. Лично следя в глазок камеры за происходящим, приговаривал: -Это вам не курорт! Клопы будут вас кусать и размножаться!... Прибыла очередная комиссия из Москвы во главе с генералом Инкогнито и неожиданно оказалась на нашем лагпункте. В послеобеденное время, когда начальство отдыхало после обильной трапезы, его окружила группа зеков. Желая прослыть "добрым дядей" и благодетелем, генерал поинтересовался :
- Какие у вас есть жалобы?
И тут жалобы посыпались, как из рога изобилия! Кто-то закричал: - У нас Козел пиратничает, свирепствует, самодурством занимается! Называет себя не простым Козлом, а Африканским! Генерал переспросил:
- Каким каким, Американским?! Зеки хором заорали:
- Африканским!!
Все эти жалобы генерал велел своему адъютанту записать. Тот, раскрыв объемную папку, четким почерком записал все зековские жалобы. Генерал еще долго ходил по зоне, заглядывая во все уголки. Вскоре он устроил местному начальству "разбор", решив пожурить наших "ангелов -хранителей". Но те в ответ пытались доказать, что заключенные настолько погрязли в преступных деяниях, что с ними простыми методами трудно управиться. Они сообщили проверяющему, что недавно даже предотвратили побег через вырытый зеками подкоп. Что в случае удачи, в городе могли начаться грабежи и убийства. Конечно, высокий чин поверил больше своим прихлебателям, чем презренным невольникам! Он уехал, еще напоследок наградив наших начальников за отличную службу! О горе! После отъезда генерала, за жалобщиков взялись с утроенной энергией Козел и его подручные. Начальство считало, что жестокие репрессии массового характера способны поддержать прогнивший лагерный режим. Но они просчитались, забыв, что у большинства осужденных было по 25 лет отсидки. Смертную казнь уже тогда отменили. Зекам нечего было терять! Сопротивление издевательствам росло и набирало силу. Начальник лагерей Комсомольского отделения приказал нашу старую столовую преобразовать под БУР. Уже начали работы по возведению тюрьмы в тюрьме! Строился высокий забор и с большим размахом остальные сооружения, рассчитанные не на одну сотню людей... Не знаю, по какой причине, но в один прекрасный день, новостройка загорелась. Не смотря на все усилия пожарных, съехавшихся со всего города, от здания остались лишь головешки и пепел... Тюремщики были вне себя: как это осмелиться сотворить такое! Но не пойман - не вор! Пожарники, тушившие пожар, увидели воочию, как содержались зеки, и раззвонили по всему городу. Они рассказали, что тысячи зеков горят в своих бараках. Среди нас было немало местных жителей. Возле лагеря на улице собралась огромная толпа, требовавшая спасти "обреченных." Стянули милицию и войска МВД и оттеснили толпу от лагеря. На этом события, связанные с пожаром, закончились, и начались пертурбации. Кое-кого из начальства пришлось убрать и заменить. Козла немного приструнили, и он крепко "закусил удила". Ходил по пепелищу с грозным видом и ворчал, что все равно всех согнет "в бараний рог"! Новым начальником нашего лагпункта стал мой старый знакомый - Ветвицкий! От таких перемен мне нечего было ждать добра.
Рознер собирался на Калыму руководить оркестром Магаданской филармонии. Там уже были зачеты, поэтому зеки освобождались досрочно. А пока он сочинял музыку и отправлял ее в Ленинград композитору Соловьеву- Седому. Тот их издавал, а гонорар посылал в Караганду, где в ссылке жила жена Рознера Рут. Эдди задумал написать симфонию для трубы с оркестром, под названием: "Большой "шмон""... Прибыл наряд на трубача ехать в Магадан. Мы тепло попрощались и обещали писать друг другу. Из "старта" приехал Шнейдерман. Он часто заходил ко мне. Иногда сидел у меня и шил. У него был срочный заказ перелицевать военный китель зав. столовой. Днем я спал или заготавливал дрова. От Сучанского угля выделялось много копоти и мне нужно было часто прочищать трубу. Я ходил черный и грязный, как трубочист; а ночью сушил валенки и портянки.
Прибыл новый этап. Я пошел встречать земляков. Среди новеньких познакомился с Перцовским, Розенбергом и Гофманом. Они проходили по одному делу (где всего осужденных было 22 человека). У них большой срок - 15 лет. На воле двое работали на трикотажной фабрике в Черновцах. Розенберг- главным бухгалтером, а Перцовский - начальником начальником цеха. Гофман был из Львова и работал на обувной фабрике кладовщиком. Он - бывший фронтовик, инвалид войны и бывший комсорг. Мне удалось устроить их в лагерной сан-части. Вначале они работали на стройке, затем "заболели" и попали в больницу, где пролежав месяц, остались там работать. Розенберг - статистом, а Перцовский - кладовщиком. Был еще один еврей из этого этапа - Харьковчанин Шмуклер. На воле он работал зав. базой. Грамотный и очень эрудированный человек. Ему дали 25 лет за крупную растрату. Я познакомил его с одним бригадиром, бывшим вором и малограмотным. Ему позарез нужен был толковый, разбирающийся в бухгалтерии помощник. Шмуклеру ничего не стоило освоить эту должность. А вскоре ему самому дали бригаду, которую он быстро вывел в передовые. Вначале он часто приходил ко мне, а потом, когда прославился, забыл о моем существовании!
Весной 1951 года, заканчивая зимний сезон, мне нужно было капитально отремонтировать сушилку. У меня появилось свободное время, потому что только в дожди необходимо было сушить одежду. Ко мне часто приходили люди. Когда не было работы, меня навещали мои соплеменники, с которыми нас связывали общность интересов и дел.
Это случилось на Пасху. У меня было много народу, и кто-то нас "заложил". Нагрянули майор Ветвицкий, надзиратель и нарядчик. Оглядев собравшихся, Ветвицкий вырвал из рук старика Черняка рукопись, которую тот писал, сидя за маленьким столиком. Он скомкал листы и сунул их в карман. Затем, сверля меня своими крысиными глазками, с издевкой спросил: - Что это ты здесь устроил?! Государство Израиль?!..
На следующий день нарядчик привел на мое место другого сушильщика, а мне велел убираться в общий барак. Вспоминая период моего пребывания в Комсомольске на Амуре, я с сожалением и ужасом отметил, что там прошли самые лучшие годы моей молодости. Каждый день пребывания в столь трудных условиях заставлял напрягать все силы, чтобы выжить, не потерять человеческое достоинство и не ожесточиться в своей злобе. У Рознера в оркестре пел один моряк из военно-морского ансамбля, участник флотского хора Гриша Мымрин. Когда Рознер уехал, Гриша сколотил самодеятельный хор в два голоса, прекрасно исполняющий советские и народные песни. Начальник К.В.Ч. был неплохим человеком, поощряющим и помогающим художественной самодеятельности.
Один раз мы готовили монтаж, посвященный советской армии, в помещении клуба красного уголка. Вдруг зашел Козел и набросился на меня. Он обвинил меня в том, что я сколачиваю здесь национально- сионистскую банду. Продолжая свою клевету, надсмотрщик сказал, что я утаил 58-1А статью, прикрыв ее статьей 58-14. Он пригрозил, что изучил мой формуляр, чтобы знать, какая я преступная личность, что за цели я преследую!... Между прочим, это происходило в разгар оголтелой кампании космополитизма. Я понял,: в какую страшную ловушку могу попасть! На следующий день Козел меня посадил в изолятор, мотивируя тем, что я отказался от работы. А вечером мне нужно было запевать на концерте песню о Сталине Блантера!...Когда об этом узнал начальник К.В.Ч., он приказал Козлу меня выпустить, но тот не спешил... Пришлось начальнику самому прийти в изолятор и вызволить меня оттуда. Какую же звериную злобу надзиратель затаил на меня! Вечером состоялся концерт. У меня после изолятора был настоящий "творческий подъем". Певцы хора имели некоторый реквизит: хлопчатобумажные костюмы и модельные ботинки. С Мымриным я исполнил дуэт "Соловий,соловий". Концерт прошел с большим успехом. Публика благодарила за хорошее выступление. Нам нужно было вскоре давать концерты на других лагпунктах города. Мы успешно выступали, и начальник КВ.Ч. был нами доволен. Состоялся также концерт в районной больнице, рядом с нашим пятым лагпунктом. Обитатели больницы сильно удивились нашему весьма удачному выступлению, наградив громкими
аплодисментами и похвалами. Меня хвалили за приятный тембр голоса, а Мымрина - за руководство. После того, как меня майор Ветвицкий прогнал из сушилки, зав. столовой предложил поработать в посудомойке. Нас, посудомоек, было двое: мой напарник - пожилой зек, инвалид и гипертоник, у него не сгибалась нога. Мы с ним навели чистоту в помещении и порядок. Поставили дело так, что и придраться было не к чему. Зав. столовой не пожалел, что взял нас к себе!.. В санчасти нашего лагпункта работал завхозом Гофман Семен Михайлович, старый колымчанин, без обеих ног. Он предложил поработать мне в качестве старшего санитара в больнице лагпункта. Вскоре он представил меня главврачу санчасти капитану мед. службы. После собеседования начальница осталась довольна мной и согласилась взять меня на работу. А заодно я и своего напарника по столовой пристроил истопником в больницу. Семен Михайлович когда-то был большим вором "марвихером". Попав на Калыму, работая на шахте, покалечил ногу, которую пришлось ампутировать ниже колена. С одной ногой его погнали на работу. Доведенному до отчаяния, ему пришлось оторвать себе и другую ногу!... За это его снова судили и "припаяли" большой срок... Прошли годы, и Гофман, грамотный человек, работал писарем у начальника лагпункта. Он нашел там формуляр и вырвал все, что касалось его дела о членовредительстве.
В мои обязанности старшего санитара входило: в 6 часов утра - подъем, получение и раздача хлебных пайков и баланды. Затем, после еды я делал в палатах и подсобных помещениях уборку. Закончив уборку, мчался в столовую за пайком для врача и статиста. Им, как и всем "придуркам" (вольнонаемным), готовили отдельно и получше. Потом начинался обход, и врач назначал больным лечение. После обхода мне надо было выполнять назначения врача, раздавать лекарства и делать всякие процедуры, предписанные врачом для пациентов. Проработав неделю, втянулся. Постепенно стало неплохо получаться. Мне доверяли выполнение более сложных процедур и перевязок. Даже стал проверять у больных "стул" при поносе. Обслуживая врача и статиста, я старался блеснуть изысканностью манер и вежливостью, как опытный ресторанный официант. Им льстило такое культурное обслуживание. Начальница санчасти, женщина средних лет, иногда по вечерам задерживалась в стационаре и занималась в ординаторской. Один раз она позвала меня к себе и стала расспрашивать, как мне работается. Я по началу подумал, что она захотела "побаловаться" с молоденьким, симпатичным санитаром. Врачиха спрашивала, о чем между собой разговаривали врач и статист. Мне стало понятно, что из меня пытаются сделать стукача. Я ответил ей следующее: -Я - человек такой: видел - не видел, слышал - не слышал! На этом наш разговор закончился... Выкроив свободную минутку, я зашел к Семен Михайловичу Гофману и завел с ним разговор, сетуя на то, что наверное, в больнице мне долго не продержаться. Работа тяжелая, забирает много времени, а нужно еще успевать и на репетиции хора и на концерты. На такие отлучки начальство смотрит косо. Выполнять все прихоти начальницы и наушничать на врача и статиста мне не пристало.
- Да плюнь ты на все это! - ответил Михайлович, - Это просто они берут тебя на "понт". Прощупывают, может клюнешь! Мне не очень по душе была эта работа. Подумаешь, тоже мне еще старший санитар, проверяющий у поносников кал, а сифилитикам делающий процедуры! И за это я еще должен всем ручки целовать. Привезли на розвальнях больного, он упал из лесов и переломал себе все кости. Мужик грузный, 100 кг. весу, и его пришлось нести на носилках по глубокому снегу два км. в хирургическое отделение!
Приняли нового "прачку". Он занимался стиркой и доставкой воды из артезианского колодца. Мужик как мужик, но что-то в нем было ехидное! Таких людей встречал я немало, и в их взгляде просматривалось такое, что называется" нечистая совесть"... Предчувствие меня не обмануло! Действительно, что-то назревало. Мы ждали комиссию во главе с начальником санчасти Фурцевой. Комиссия нам была не страшна - мы тщательно подготовились. Однако, придя в больницу, начальница прошла прямиком в столовую, показала на сверток, лежащий рядом с посудой в буфете. Это был сверток с грязным бельем. Как он попал туда, естественно, никто не знал. Во всем обвинили меня, подставив, чтобы выбросить с этой работы. Устроить провокацию таким людям ничего не стоило. Они и маму свою бы продали "за тридцать Серебрянников"! Люди без души, чести и совести! Вечером ко мне пришел нарядчик и велел убираться в барак. Так закончилась моя деятельность на службе под сенью Красного Креста...
Я снова работал в бане по старой специальности - дезинфектор. Приходилось вести целые баталии с воришками, пытавшимися стянуть одежду для дезинфекции. Работа эта не такая тяжелая, как предыдущая. Один раз вечером, когда баня уже была закрыта, какой-то вор в законе ломился в двери и стучал в окна. Ему срочно захотелось помыться! Но я его не пустил. На следующий день мне понадобилось пойти проведать Витьку Колымчанина, моего друга. Он дневалил в одном из бараков, где полным полно было воров. Среди них и тот, кого я не пустил мыться. Увидев меня, он со всего размаха, с верхней нары, ногой ударил меня по спине так, что искры из глаз посыпались! А его "шестерки" ощетинились на меня, готовые порвать в клочья. Если бы не Витек, не знаю, остался бы я в живых! Трагически сложилась судьба у моего друга Розенберга. Его тоже прогнали с работы, посадили в холодный карцер. Там он простудился и заболел туберкулезом. Его отправили в Хурмули в тубдиспансер. Как оказалось, родственники тех 22 человек, осужденных по одному делу, были с деньгами. Они наняли хороших адвокатов. Дело доследовали. Суд решил снова собрать всех подельников и вынести новый вердикт. Всех свезли опять в Черновцы, где состоялось вторичное судебное заседание. Перед отъездом я в последний раз виделся с Розенбергом. Он выглядел ужасно. Все же доконали еврея эти изверги! Но был веселым, не терялся ни в какой ситуации. Дома его ждала молодая жена... Вскоре получил письмо от Перцовского, где он описывал состоявшийся суд, и их освобождение, прямо из зала суда. А на площади, рядом со зданием суда, их ждала целая толпа родственников и знакомых. Вернувшись домой после трехлетней отсидки, Розенберг чувствовал себя все хуже и хуже... В возрасте 37 лет он вскоре скончался.
Перцовский писал, что его жена спуталась с любовником. Поэтому он решил покинуть Черновцы и уехал во Фрунзе, где во время войны был в оккупации. Прибыл из "старта" Рубинчик Лев Михайлович. Первым делом он направил свое отравленное жало сексота против санчасти, и там начались пертурбации. Выгнали оттуда всех "придурков", занимавших теплые места. Меня попросил знакомый бригадир Вайс (он был из Львова, порядочный человек) дневалить ночами. Днем я спал, а ночью работал. Поговаривали, что из пятого лагпункта всех политических собирались куда-то отправлять. Началось осуществление раздельного содержания в лагерях. Я был отправлен очередным этапом на станцию Милки, отдаленную от Комсомольска на 100 км. А оттуда на лагпункт Былин. Этот и другие лагеря возникали здесь еще в тридцатые годы, когда строили ж.д. магистраль Хабаровск - Комсомольск на Амуре. На Былине зеки занимались лесоповалом. Так же там находился дерево отделочный комбинат, где на пилораме распиливали лес, поступающий по узкоколейке из тайги. Был и мебельный цех. В нем изготавливали стулья, табуретки и тарную дощечку. Я попал работать на пилораму. Старенькая пилорама марки "Коммунар" еле-еле оправдывала свое название. Меня назначили помощником рамщика. Это был эстонец (нормальный человек). Мы распиливали доски и брус. Здесь нас содержали вместе: бытовиков и политических. Мы даже не могли предугадать: какое благо для политических было это отделение от преступного мира! Однако этот процесс шел очень медленно. Никто на других лагпунктах не спешил обзавестись новыми группами воров, бандитов, растратчиков и гомосексуалистов. Этой плеядой "друзей народа"! Стали заметны плоды разделения: меньше воровства, убийств на почве сведения счетов между ворами. У нас в лагере был ларек. В нем можно было купить хлеб, маргарин и мед. Заведовал ларьком бывший матрос амурской флотилии. В своей заносчивости он не уступал самому адмиралу флота! Заведующий все время щеголял в белой форменке, выставляя на показ свое флотское происхождение. Бочку меда он постоянно разбавлял
сахаром, поэтому мед долго не кончался. Его помощник, работающий в ларьке - Иван Иванович. Его прозвали "Бородой" за то, что он носил окладистую бороду. Ему было много лет. Он верил в бога, считая, что тот милостив и может простить все. В 1941 году, осенью, ему приказали из ст. Дебальцево эвакуировать "сплотку" из десяти паровозов. Но попав в окружение, он был вынужден бросить паровозы. Решив, что "Борода" сделал это с умыслом, ему дали 10 лет ИТЛ!
Заболел наш рамщик. Его отправили в больницу в Комсомольске на Амуре. Я стал работать вместо него. Работа очень тяжелая и ответственная. Пилорама старая, нарушены все допуски и зазоры. Пришлось с ней изрядно повозиться, чтобы дать ей капитальный ремонт и она снова выпускала пиломатериалы. Нам стали платить зарплату по сто, сто пятьдесят рублей в месяц. В получку нам следовало собрать изрядную сумму мастеру пилорамы, любителю алкоголя. Циркуляционная пила для распиловки бруса имела плохую зацентровку, а старые подшипники имели большой "люфт". Из-за этого пила часто ломалась. Бригадир распилочной бригады ужасно переживал за эти поломки и всюду совал свой нос, мешая тем, кому положено заниматься ремонтом. Это и послужило несчастному случаю: копаясь возле вращающейся пилы, он поскользнулся и упал на нее, и его в одно мгновение перерезало пополам! Но никому это не послужило уроком, продолжали работать со старым оборудованием. В нашей системе ничем не брезговали. Где-то что-то выбросили, а нас заставляли собирать этот металлолом и на нем давать продукцию. А на счет техники безопасности, то таковая вообще отсутствовала!... Доработались! В конце концов, сарай, где было машинное отделение, от короткого замыкания сгорел дотла. Загорелась проводка из-за плохой изоляции. Цех по производству тарной доски зимой не отапливался. Не было защитных кожухов на пилах и трансмиссиях. Людям не выдавали валенок, и они часто болели от переохлаждения. Питание ухудшилось, а требования работать лучше и давать больше продукции все увеличивались. За счет чего покрываются расходы на содержание мощной армии внутренних войск в лагерях и тюрьмах? За счет урезания тех мизерных средств, отпускаемых заключенным. Чем хуже жизнь у зека, тем меньше он может производить!
У нас новый начальник лагпункта - капитан Тюрин. Ему примерно лет 50. Зато жена у него молодая, не больше 25 лет. У них двое маленьких девочек. Говорили, что она - хорошая шлюха, спуталась с летчиком из соседнего аэродрома. Тюрина так обнаглела, что совсем потеряла совесть. Сама стала ездить в летную часть к своему возлюбленному. Однажды она заявилась туда, а ее летчик был в полете. Шесть его сослуживцев, находящихся в тот час в казарме, решили с ней "побаловаться". Изнасиловав, отвезли на машине к шоссейной дороге и там выбросили. Позже ее подобрали в полусознательном состоянии. "Попала под трамвай" - судачили злые языки. Толстый тюфяк, рогоносец Тюрин тут же взял перевод и отбыл в другое место со своей семьей, подальше от военных аэродромов! Мы перешли на двусменную работу и стали полностью обеспечивать потребности в пиломатериалах .Наш электрик - очень интеллигентный парень ленинградец, молодой, бывший студент энергетического института. Он был любителем слушать БиБиСи. За что и поплатился десятью годами И.Т.Л.! Наш киномеханик Леха возил из кинопроката хорошие киноленты из трофейных или тех, что по ленд-лизу попали в кинопрокат. Показали нам все серии Тарзана с Джонни Вайсмюллером в главной роли. Многие приключенческие ленты с участием Эйрола Флайна, фильмы с Диной Дурбин и Соней Хене. Изредка получали газеты. Из них узнали о гонениях "космополитов" т.е. евреев (что в то время было одно и тоже). Стали прибывать в лагеря представители еврейской интеллигенции и деятели культуры. Они посмели воспевать свою культуру, отстаивать самобытность еврейского народа и его давние традиции! Вершиной этой разнузданной кампании было дело врачей. Создавалась накаленная обстановка, напоминающая пред погромную. Во многом это было похоже на нацистские антисемитские выступления. Люди повторяли лживые надуманные версии, разжигая антисемитизм и ненависть к евреям...
Пошел 1953 год. Что он нам сулит? Не известно! Начальство все больше "закручивало гайки", стараясь как можно больше ущемить наши куцые права. Морозы досаждали крепко. Выступили фурункулы на всех самых чувствительных местах. Лекарства от них не было, а мучения они приносили адские! Надзиратели зверствовали. Ведь Былин когда-то был штрафным лагерем, здесь отбывали наказание самые непокорные. Теперь непокорных извели, но палачи остались те же! Организовалась самодеятельность под руководством Гришы Мымрина, он вернулся к нам недавно.
Кажется, еще одну зиму удалось обмануть. Дни стали длиннее, и солнышко поднялось выше. Как-то, работая во второй смене, ко мне подошел мастер и сказал, что передали по радио: Сталин тяжело болен... Я, конечно, постарался изобразить скорбь на лице. А на следующий день в лагере объявили, что Йоська "коньки откинул"! Тут, соответственно: газеты в черных рамках, официальный траур, похороны. Людей, раздавленных толпой, провожающей в последний путь, было не мало... Не успели "усатого" водворить в мавзолей, как у нас в зоне начали происходить изменения к лучшему! Надзиратели начали относиться к нам по- человечески. Улучшилось питание, открылся ларек и буфет. И, наконец, сногсшибательная новость: АМНИСТИЯ!! Всех, кто имел срок доЮ лет выпустили на свободу. Но нас это не коснулось. Не для "врагов народа" эта амнистия. Она для воров, бандитов и всякой швали! Пусть себе на здоровье и дальше нарушают закон! Каждый день на разводе зачитывали приказы о досрочном освобождении по реабилитации невинно пострадавших от Сталинских репрессий. Особенно повезло "болтунам" ст.58-10. Оказалось, они-то бедолаги, за правду страдали! У одного такого правдоискателя в деле фигурировали обвинения в клевете на местную власть. При чем, критиковал он городских пекарей вместе с их начальством за то, что нарушали технологию выпечки хлеба и разбазаривали муку. За эту правду ему дали 10 лет! Из которых половину он уже отбыл. Дело пересмотрели и признали человека невиновным. Его критика была правдивой. Но этих начальников даже никто не пожурил! Ведь тогда была такая установка, они выполняли приказ. Ссылаясь и прикрываясь приказами, творили они свои черные и мерзкие делишки над честными, порядочными людьми! Прибыл новый этап из Хабаровской тюрьмы. Парадокс! Все осужденные по ст. 58-10! Вроде Сталина нет, а репрессии продолжаются?! Да, в этой стране левая рука не ведала, что творила правая!
Среди новеньких были и евреи. Это майор - Исаак Петрович Виницкий, Клянер Семен Аронович-старший лейтенант. Их судили за клевету и оскорбление власти. По 10 лет И.Т.Л. заработали евреи фронтовики за ратную службу у "товарищей"! Ввели зачеты и досрочное освобождение по двум третям т.е. если ты отсидел две трети срока и у тебя нет нарушений режима, можешь одну треть оставить начальнику и выйти на свободу. Вначале зачеты применили на лесозаготовках. Мне из-за этого пришлось там работать. Обратился к начальству по поводу двух трети, но не тут-то было! Освобождали только Бендеровцев и полицаев. А ты, польский еврей без роду и племени должен давать стране лес! Нас ежедневно возили мотовозом на открытых платформах в лес. Это 20-25 км. от зоны. В лесу преобладали хвойные породы: лиственница, ель и кедр. В первый день мне попался напарник из черкесов, шустрый, быстрый. Я еле, без привычки, успевал за ним. К концу смены мы намного перекрыли норму... Целую неделю я проработал с ним. Но бригадир- узбек Файзулла решил меня спаровать с бывшим полицаем Яковенко. После месяца работы мою зарплату 300 рублей почему-то получил Яковенко и не торопился отдавать мне. Только после вмешательства бригадира я получил заработанные деньги. Вообще, Яковенко- угрюмый тип, с ним никто не хотел работать. Да и его прошлое неизвестно!
Новый 1954 год пришел вместе с трескучими морозами, доходящими до сорока градусов. В тайге мороз не так заметен, потому что очень тихо и безветренно. Но стоит разбушеваться пурге, а она может длиться неделю, то уже будет не до шуток!.. Лиственница - очень прочное дерево. Его применяют для крепления шахтных стволов. Чтобы успешно валить лес в тайге, нужно шевелить мозгами. Особенно зимой нужно быть осторожным и не сваливать дерево на дерево. Мерзлая древесина раскалывается на мелкие куски, что очень опасно. Летом лиственницу трудно пилить из-за обилия смолы, прилипающей к пиле. Только керосин может ее очистить. Зато ель пилить - одно удовольствие! А вот сучья срубать - топоры тупеют! До чего крепкие, что немеют руки от усталости. Ели бывали огромные : 8-10 кубов! Одну спилишь - норму выполнил!
Разобрались в деле врачей. Рюмина, начальника следственного изолятора КГБ, казнили. Берию судили и растреляли. В лагере организовали ликбез, самодеятельность, спортивную секцию во главе с Тумановым - фронтовиком. Он был заядлым баскетболистом. Сам очень высокий, до двух метров! Нас, малосрочников расконвоировали. В тайге находилась конюшня на заимке. В ней содержались трелевочные лошади. Рядом построили два барака: один - для расконвоированных зеков, другой - для надзирателя и конторки. Теперь нам намного облегчили жизнь. Не надо было трястись 30 км на открытых платформах, особенно в сильные морозы. Из барака мы ходили прямо на таежную делянку и там валили лес. У нас была своя кухня и повар. Его звали Толик. Колоритная личность! Он - помор, вырос на реке Вычегде около Белого моря. Служил на эсминце Тихоокеанского флота акустиком, участник войны с Японией. Толик фанатично был влюблен в джаз и сам неплохо играл на саксе... После войны сопровождал американские корабли, прибывавшие по "ленд- лизу" в западные порты США. Пребывание в портах Америки для нашего повара было настоящим праздником. Как зачарованный, он впитывал их культуру, музыку и прочие атрибуты американского образа жизни.
Вернувшись к себе домой, находясь в среде матросов, он часто лестно отзывался об Америке и ее людях. Этого было достаточно, чтобы на Толика состряпали дело? Наш моряк-джазист "загремел" на 10 лет по статье 58-10! Я крепко с ним сдружился. Ведь у нас на многие вещи были одинаковые суждения и взгляды. Правда, пережитая им трагедия отразилась на его психике. Что иногда выражалось в его замкнутости и подозрительности....
Весна 1954 года резко сдвинула пересмотр политических дел. Стали выпускать людей почти каждый день Приехал к нам новый прокурор по надзору Хабаровского края. Он срочно сделал перестановку кадров, сократил штаты у лагерной администрации, т.к. после амнистии многие лагеря были ликвидированы. Но меня амнистия так и не коснулась! Я был реабилитирован только в 1955 году, когда уже вышел на волю. 11 лет я провел в Сталинских лагерях, лучшие годы жизни пропали "ни за понюшку табака"!.. Потаял снег в тайге, валенки мокрые, не успеваешь сушить портянки. Одна пара на ногах, другая - сохнет у костра. Стали платить больше. Я зарабатывал до 500 рублей в месяц. Из них 200 удерживали на питание, одежду, охрану и жилье. Исчез голод - не стало доходяг. Люди окрепли физически, стали за собой следить. Одежду выдавали хорошую, добротную. Еда в столовой повкуснела и посытнела. Появились картофель, овощи. И все эти изменения настали после смерти "Иоськи"! Винницкий (он сидел в Хабаровской тюрьме), рассказывал, что когда умер Сталин, то многие узники плакали. Вот какие бывают парадоксы! Неужели они не понимали, почему после этого раскрылись ворота тюрем и лагерей?! Стало быть никто иной, как Сталин, был виновником массовых арестов. Это он загнал миллионы людей в лагеря, проявляя бдительность в отношении к классовому врагу! Надо было плакать от счастья, что величайший из кошмаров века канул в бездну, вместе с его главным предводителем! Винницкому и Лернеру вскоре удалось наладить связь со своими близкими на воле. Они стали получать от них посылки и письма. Это помогало им и морально и материально. Лето - пора сенокосная. Все расконвоированные, работающие на лесоповале направились на сенокос. Луга находились на берегу Амурского залива. Там был шалаш, где жили косцы. Мы остались в бараке вчетвером: я, Толик с больными ногами, дневальный и повар. Вдвоем с Толиком на всю тайгу мы пилили лес. Мошкара так обнаглела, что нам пришлось пользоваться керосином. Кусок смоченной марли одевали на головной убор. Этого средства хватало на два часа. Затем нужно было опять мочить марлю в керосине. Нам выделили две незаконченные делянки, где мы и работали. На обед у нас было постоянное блюдо - "пюре". Находили родник с холодной водой и набирали полную миску.
Добавляли немного сахара - песка и крошили туда хлеб. Вот и приготовлено наше "пюре"! После работы мы еще успевали половить рыбу в Амурском заливе. Вода буквально кипела от рыбы! Берешь кусок проволоки и глушишь ею рыбу. Ее в Амуре 99 сортов: это и жирные сомы, караси, сазаны, красноперка, сиг и много- много других!
На следующий день, после работы, мы шли за ягодой. Там были богатые места с малиной, но идти туда было небезопасно! Их облюбовал хозяин тайги - медведь! Встреча с ним не сулила ничего хорошего! Один раз, зимой, мы случайно наткнулись на медвежью берлогу. Разбуженный медведь грозно ревел. На него страшно было смотреть! Шерсть клочьями висела на нем, а на голове стояла дыбом! Мы вызвали начальника, и он его пристрелил. Как потом выяснилось, это был медведь "муравят ник". Экземпляр не очень крупный... Летом медведи нагуливают жир для сытной спячки. Когда мы пришли домой, нас ждал сюрприз. Дневальный приготовил из старой бочки летний душ. После знойного дня приятно было принять душистую купель! На сенокосе случилось ЧП. Два зека самовольно ушли в нанайскую деревню и купили там в магазине спирт. Напились до потери сознания! На обратном пути заблудились и попали на один из многочисленных Амурских лиманов. Там, после долгих поисков, их нашли замерших и полуутопленных. Тот, который был помоложе, выжил; а другой погиб. Ему оставалось полгода до освобождения! Его фамилия была Зайцев, колымчанин. Страшный человек и неисправимый антисемит! Драчун и придира. Ненависть к евреям он вымещал на мне. Рассуждая, что зря вас спасли от немцев русские, и за это надо несколько раз в день русским, целовать ж...! По окончанию сенокоса всех вернули на лесоповал. Мне дали нового напарника - шахтера из Донбасса. Это был мужичок небольшого росточка, лет сорока. Мы с ним прекрасно поладили. Он сидел по бытовой статье. Что-то ценное утащил из шахты и попался. У него срок - 5 лет. Стоило человека с таким сроком гонять через всю страну! Он сильно переживал разлуку с семьей, никак не мог прийти в себя от несчастья, свалившегося на его голову! Работа у нас кипела и получалось неплохо! Летом в тайге очень опасен энцефалитный клещ. Укус его парализует человека. Я видел японского пленного, которого укусил такой клещ. Он после этого ходил согнутым под девяносто градусов и выпрямиться уже не смог. Поражен был его позвоночник... Обещали нам сделать прививки от энцефалита.
Наш экспедитор Саша привез мне за 400 рублей двубортный шевиотовый, черного цвета костюм. Колю Бунина должны были выпустить на волю, он находился в приподнятом настроении. Он рассказывал, что его матушка добилась аудиенции у Малинкова. Она буквально на коленях просила пощадить сына... Коле скостили срок до размера, что он уже отсидел. Теперь его освобождали. Расставание с моим другом было очень трогательным. Мы поклялись писать друг другу. Целая толпа друзей провожала Бунина до вахты. Спустя месяц, я получил от Коли открытку из Мысхора. На ней была изображена русалка с ребенком. Он отдыхал в Крыму со своей женой Таней. Как приятно было получить эту весточку. Бунин писал, что Рознер сейчас в Москве и выступает с концертами. Начали сбываться наши мечты! Пришел, наконец-то, и на нашу улицу праздник! Все таки, мы сумели дожить до этих дней!
Наш мастер леса сколачивал бригаду из расконвоированных зеков, чтобы на станции по дороге Комсомольск-Хабаровск из одного ненужного тупика снять рельсы и перевезти их к нам в тайгу. Прибыв на станцию лесовозом, мы переночевали в одном доме, а утром отправились разбирать и грузить рельсы. Работа спорилась. За несколько часов мы погрузили полный лесовоз. Его отправили в тайгу, а сами стали дожидаться пассажирского поезда, чтобы добраться до станции Милки. Прогуливаясь по поселку, мы увидели, как, молодая женщина развешивала белье. Она грациозно поднималась на цыпочки, чтобы дотянуться до высокой веревки. Короткая юбочка оголяла ее стройные ноги. Жаркий, сладостный трепет захлестнул все мое естество!
Она почувствовала мое присутствие и оглянулась. Краска выступила на ее красивом лице, подарившем мне смущенную улыбку. Мне стало неловко, и я попросил стакан воды, чтобы разрядить ситуацию. Я дрожащей рукой взял стакан, стараясь прикоснуться к ее руке. Это прикосновение, словно током, пронзило все мое тело! Осмелев, я глянул ей в глаза и увидел томный блеск желания. Свет этих глаз теплотой и лаской согрел меня. Да! В свои 31 год я оставался неисправимым романтиком и фантазером. Многие годы в лагерях я и не мог подумать о женщинах! Из меня сделали человекоподобное существо среднего рода, помышляющее только о том, как не помереть с голоду. Не смотря на это, мне был чужд животный зов - на отношения между мужчиной и женщиной я смотрел, как на нечто возвышенное и чистое... Меня позвали. Скоро должен был прийти наш поезд. Я увозил с собой мечту о красивых и загорелых ножках!
Рыжий егерь все-таки нашел землячку из Тамбова. Ее звали Пата. Она работала водовозом. И они быстро нашли общий язык. А мне никак не везло! Все казалось, что делаю что- то нечестное, безнравственное, что может унизить женщину...
К вечеру мы вернулись в таежный барак, и жизнь потекла дальше, своим чередом. Мой напарник получил из Донбасса посылку: сало, сделанное по-домашнему, табак самосад и еще разное. Он не был жадным. Угостил и меня изрядным куском сала. Лето в тайге проходит быстро. Начались проливные дожди уже в августе. Реки и речки стали полноводными, грозили залить все вокруг. После работы домой мы шли по рельсам узкоколейки, взявшись за плечи. Один раз во время нашей ходьбы разразилась гроза. Громы и молнии чередовали друг дружку. Вдруг нас пронзило током, и мы свалились из рельс. Ощущение такое, будто тебя сжимают в тисках! Конечно, ничего странного, что нас ударило током! Рельсы были громоотводом! Целое лето горела тайга. Нас бросали тушить пожар и спасать лес. Для этой цели применялся встречный огонь. Это, когда мы сами зажигали тайгу и управляли огнем. Часть тайги, конечно, выгорала. Но, когда встречались два огня, пожар в этом месте быстро затухал и прекращался (при условии безветренной погоды!). Возвращались в барак закопченные, грязные, вдоволь наглотавшиеся дыма. От усталости падали на нары и тут же засыпали. После работы поехали в зону. Туда привезли кино "Робин Гуд". В главной роли Айрол Флайн и прекрасная Сидней Сильва. На ночлег я отправился в барак к Винницкому...
Удивительные перемены произошли за год после Сталинской эпохи. На многое смотрели по другому. Настало время переосмыслить годы, прожитые в лагере, где вместе с бывшими палачами приходилось проживать и их жертвам.
Величко Петр , двухметровый гигант из Днепропетровска. Бывший во время оккупации начальником районной полиции. Лишь в 1948 году его поймали и дали 25 лет. Он мне с явной ненавистью поведал, что, если бы я попался ему в 42 году, он бы от меня мокрого места не оставил! Другой тип, Марченко, 50 лет. В начале войны сдался в плен и вскоре оказался на службе в Украинском охранном батальоне. Попал во Францию, где участвовал в карательных операциях против французских партизан. После войны в 1949 году он вернулся домой и был осужден на 25 лет. Павленко Николай, потомственный запорожский казак. Служил унтер офицером в кавалерийском корпусе Каминского. Любил похвастать своими "подвигами". Он участвовал в ликвидации Варшавского гетто в 1943 году, а затем и в подавлении Варшавского восстания в 1944 году. Он рассказывал страшные вещи: - Чтобы подавить отчаянное сопротивление варшавян, немцы нам разрешили убивать всех подряд, даже маленьких детей. Им разбивали головки об брусчатку, даже не тратили пуль... Кровь стыла в жилах от его рассказов! У нас на лагпункте была немалая часть бендеровцев. У них срок - 25 лет. Многие подробно вспоминали, как с их помощью были уничтожены евреи Западной Украины. Была также группа прибалтийцев, служившая в батальонах, сформированных оккупантами. Они участвовали в истреблении евреев.... Недавно нас удостоил визитом начальник управления лагерей Хабаровского края полковник Ортлихерман. Ему жаловались "бытовики", что отбывание срока вместе с политическими действовало на них разлагающе. Неужели мы разлагали воров, бандитов, насильников, растратчиков, налетчиков!! Теперь нас по-настоящему разделили. Как говорится в пословице: "Баба с воза - кобыле легче!". Жаль, что расстался со своим напарником лесорубом. Но после разделения жить в заключении стало намного легче. Теперь у меня был новый напарник- бендеровец из Луцка. Николай, 45 лет, гипертоник. Мы с ним готовили просеку под новое оцепление. Коля работал с огромной скоростью. На все мои увещевания, что тайга большая - все не перерубишь, не реагировал. И он попал в больницу. После выписки с новым рвением взялся за пилу. Так с ней и умер, прямо на делянке, от кровоизлияния!
Грустные мысли не давали мне покоя. Скоро опять зима. Предстоит сложная борьба за выживание. Если голод уже не грозил, то от холода Уссурийской тайги некуда было деться. Мне предстояло освободиться где-то ранней весной. Но вопрос "Куда ехать" еще не был решен. Николай Будько, мой земляк из Западной Белоруссии освобождался на днях. Он ехал к своей знакомой в Донбасс, город Горловку. Обещал написать оттуда. Может, на первых порах, заеду туда.
Настала зима. Мы работали в тайге на колючем морозе. Приходилось изрядно потеть. Потная гимнастерка замерзала на холоде. Это не прошло бесследно,и я попал в больницу. Пролежал там больше месяца. А затем решил не возвращаться на лесоповал. Мне предложили работу кочегара на электростанции. Я работал в ночную смену с машинистом. Вывезли в Комсомольск большую группу зеков на досрочное освобождение. Всех освободили, кроме одного. Он служил у немцев и выдавал людей. Его хотели освободить, а меня - не торопились! Леня Попов, бывший власовец, попросил занести записку своей любовнице. Она жила в Комсомольске и работала билетершей в кинотеатре. Наступал час моего выхода на свободу. Во мне боролись противоречивые чувства радости и страха перед неустроенностью и
одиночеством. Ехать в Польшу искать родных было невозможно. Нужно было начинать новую жизнь на новом месте. Любой город мне подходил для этого. Так почему же не Горловка? Туда я и решил поехать. То, что переживалось мной, было подобно чувствам людей, переживших Катастрофу, и вернувшихся в родные места. Кроме пепелища там их не ждал никто! Наступило 14 апреля 1955 года. Утром, попрощавшись с друзьями, я с начальником спецчасти уехал в Комсомольск. Но опять мое еврейское счастье!!! Оказалось, что мне надо быть в заключении еще 3 ДНЯ!!! Я вернулся в лагерь, к удивлению моих друзей. Можно только представить мое горе, когда за мной закрылись тюремные ворота! Я нашел выход. Пошел во во вторую смену с Винницким (бригадиром) на пилораму. После ночной смены Винницкий написал наряд, в котором указал, что вместе с зачетами я получил эти злосчастные 3 дня!
Опять прощание. Разного рода напутствия и пожелания слушал я с благодарностью от друзей... На станции Мылки сел в поезд, идущий на Комсомольск. В городе мне выдали полный расчет, справку об освобождении и литер на проезд по железной дороге до Горловки. Мой поезд отправлялся через сутки, а мне еще нужно было выполнить поручение. Нашел кинотеатр "Спартак" и познакомился с подругой Попова. Она -миловидная, еще не старая женщина, у нее мальчик, лет семи. Он находился рядом с мамой, озорной мальчуган! Выполнив поручение, направился автобусом в поселок Дземки, к товарищу Юрке, с которым вместе были в лагере. Еле нашел его жилье. Это был поселок из времянок! Землянки, в которых жила вся шушера поселка. Люди работали на авиационном заводе, а жили хуже скота! Юру я застал с его пятилетним сыном. Жена была в роддоме Пока он сидел, забеременела от кого-то. Юра не знал, что теперь ему делать с чужим ребенком! В его доме - землянке такая же двухэтажная нара, как и в лагере, вместо кровати. Пол глиняный. Эту землянку он снимал у хозяина, живущего рядом в деревянном доме. Был на дне; и снова оказался на дне! Разница с лагерной жизнью не большая: только нет конвоя и надзирателей! Хозяйский сын делал из простыней настенные ковры, изображая на них лебедей и русалок. Этот горе-художник был так далек от искусства и живописи как Калыма от Черного моря! Утром я простился со своим другом. Покинул его с тяжелым сердцем. Юре, наверное, уже не выбраться из нищеты и безпробудного пьянства!...Я ехал на вокзал. В автобус на одной из остановок зашла молодая симпатичная женщина. Никто из сидящих мужчин не уступил ей место. Я вежливо встал и предложил ей сесть. Каково было мое удивление, когда женщина презрительно посмотрев на меня, отвернулась, не собираясь воспользоваться моим джентльменским предложением. Это был еще один урок социалистической культуры, когда женщина себя и за Женщину не считала!! На вокзале я встретил бывшего своего начальника 5 лагпункта - капитана Прудникова. Он спился и побирался там. А совсем недавно он еще учил меня уму-разуму, издеваясь и крича страшные ругательства. Теперь он клянчил деньги у бывших своих узников. Амнистия 1953 года освободила почти половину обитателей лагерей и тюрем. Карателям, засучив рукава, пришлось искать места, где бы заработать на хлеб насущный. Но они, развращенные системой, не особо тяготели к работе. Те, кто привыкли других заставлять работать и жить паразитами, находили способы, как полегче и безбедно устроиться! Вот один из случаев, который произошел там. По амнистии освободили женщину средних лет. Сидела она за мелкое хищение на заводе. Пол срока (2.5 года) ей сняли. Но по ошибке она не досидела 11 месяцев. Двое чекистов, бывших работников лагерной спец-части, стали эту женщину шантажировать, требуя деньги взамен свободы. Денег у нее, естественно, не было. Она обратилась к властям, и вымогателей взяли с поличным. Заключенную отпустили домой, к детям, простив ей эти злосчастные 11 месяцев! Только в одном отделении лагерей Комсомольска на Амуре и в самом городе находились десятки лагпунктов, набитых до отказа зеками, большинство из которых сидели ни за что. Со временем блатари обрабатывали духовно слабых, не окрепших морально людей. Они превращали их в свою смену, способную убивать и грабить. Многие молодые люди становились гомосексуалистами, насильно удовлетворявшими извращенную похоть закоренелых бандитов. Вышедшие на свободу воры и насильники продолжали свое кровавое ремесло. Воровская шайка в одном из подвалов города играла в карты на последнего в очереди. Проигравший должен был зарезать человека, стоящего в очереди в магазине последним. Выполнять долг пошел крепыш невысокого роста. Его жертвой оказалась молодая женщина. Он не хотел ее убивать, но как назло, больше никто за ней очередь не занимал... Пришлось девушку пырнуть ножом! На Пывани (пригород Комсомольска) бандиты схватили комсорга одного предприятия. Ее, молодую девушку, изнасиловали и на чулке повесили! Вот кому амнистия была по душе и полностью развязала руки, чтобы проливать невинную кровь! За убийства не должны были выпускать по амнистии. Однако, бандиты нашли выход: молодых неопытных ребят, попавших под амнистию, заставляли оставаться в лагерях, а сами вместо них выходили на свободу! 18 апреля 1955 года. Я ехал поездом всю ночь из Комсомольска в Хабаровск. Утром в Хабаровске мне выдали компостер до Харькова. У меня оставалось много времени до отхода поезда. Я поехал в центр, чтобы посмотреть город. В то время Хабаровск напоминал заштатный провинциальный городок, каких на Руси было немало. Единственное уникальное сооружение - это железнодорожный мост, построенный еще в начале двадцатого века. Когда строилась транссибирская магистраль, самая длинная в мире, мост с ажурными пролетами, тоже считался самым длинным мостом в мире. Такая конструкция была очень металлоемкой. Сильно дымящие паровозы закоптили его основательно,и он напоминал грязное и черное чудовище... Началась посадка на мой поезд дальнего следования. Я занял сидячее место в общем вагоне и приготовился к девятидневному пути. В моем вагоне ехала большая группа освободившихся из заключения. В основном это те, кто сидел по 58 статье. Поэтому собралась неплохая компания, и я надеялся, что мое длинное путешествие не будет скучным и не интересным. Уже дали сигнал отправления, как в наше купе вломился совсем пьяный тип. Он залез на верхнюю полку и мгновенно уснул... Мы проследовали Амурский мост. От скованного льдами Амура повеяло холодом... Стали, по обыкновению, знакомиться друг с другом. Постепенно стемнело. Кто-то уже спал, а кто-то еще делился своими впечатлениями о прошедших и безвозвратно потерянных годах. Хотя и тесновато было в нашем купе - это пустяки! Ведь не сравнить же с этапом, когда нас везли законсервированными в вагонах по месяцу и больше! Ночь прошла спокойно. Утро нас встретило обложным дождем. Облака висели так низко, что, казалось, они касались земли. Параллельно нашему поезду, извиваясь, бежала речка Ингада. Очень живописная и стремительная. Ее русло пролегло среди высоких, утопающих в вечнозеленых лесах, манчжурских сопок. Хотя наш поезд считался пассажирским, он не останавливался на многих станциях. На очень крупных станциях остановки были не больше 10- 15 минут. За это время я успевал что-то купить из еды в станционном буфете или поесть чего-нибудь горяченького. Мы прибыли на станцию Биробиджан. Город глядел на меня неуютно и хмуро сквозь пелену холодного дождя. От первооткрывателей еврейской автономной области остались здесь единицы. Все остальные или разбежались по Хабаровскому краю, или погибли в лагерях. Осталось лишь десять процентов еврейского населения. Хотя день был субботний фаршированной рыбой не пахло!..
Отправление. Мы покинули Биробиджан. В соседнем купе ехали два военных моряка, следовавших из Тихоокеанского флота на Черное море. Они или непрестанно хлестали водку, или спали. Наблюдая за их поведением и манерами, я нашел много сходного с привычками блатарей. Казалось, парни симпатичные в своей матросской форме, должны смотреться этакими "морскими волками", соответственно флотским правилам. Я считал моряков романтиками. Но, видно, за годы войны в их душах что-то поменялось из-за немало пережитого горя... Проехали Бурятию, край, по которому пролегал довоенный БАМ. Все больше приближались к Байкалу. Подъехали к Иркутску. Наш поезд ехал рядом со стремительной Ангарой. Близилась к завершению стройка ГЭС на Ангаре. Дешевая электроэнергия должна была в скором времени осветить все медвежьи уголки Приангарья. Вот и огромный Байкал, скованный льдами. Только он один мог обеспечивать целый каскад электростанций. Но в этих местах столько электроэнергии было ни к чему!.. Стояла холодная, солнечная погода. Воздух был свеж и насыщен влагой. Мы ехали вдоль Балтийского берега. Началась нагорная часть Прибайкалья, причудливо красивая и своеобразная. Байкал тут не только покрыт льдом, но и прямо, как в Заполярье, торосами. Они переливались на солнце, отсвечивая разными красками! Такое зрелище можно увидеть только здесь, его нельзя ни с чем сравнить!.. На станции Байкал купили копченого омуля. В это время года лов слабый, только подледный, и свежей рыбы почти не было. Омуль оказался очень вкусным, напоминающим вкус севрюги. Начались каскады туннелей. Очень длинных, что, казалось, едешь по одному сплошному темному коридору.. .Проехали Байкал, по которому гуляла поземка. Скоро мы должны были быть в Красноярском крае. Мои соседи-моряки, окончательно спились. Денег для продолжения пьянки не хватало. Они стали продавать свои форменные бушлаты, считая, что на Черном море они не понадобятся. Мое отношение к алкоголю все время было совершенно безразличное. А за 11лет лагерей я о водке вообще не думал. Правда, однажды в Уссурийской тайге конюх сделал из кобыльего молока брагу, очень хмельную. Вот тогда я выпил две чашки этого зелья и был совершенно пьян. Еще с Винницким на Новый год достали бутылку водки... вот и все! Уже мы миновали Красноярск и могучий Енисей. Хотя на дворе конец апреля, но по ночам прихватывал хороший морозец. Вот что такое Сибирь! У нас появился новый попутчик. Он осваивал целинные земли, но неудачно. Теперь возвращался домой в Челябинск. Рассказал нам, какую свистопляску с целинными землями подняли по всему СССР. Все время нас кормили информацией о небывалых урожаях, о великих достижениях колхозов и совхозов. В действительности, вся эта статистика погрязла в узаконенной лжи! Наш целинник неплохо играл на гитаре и знал неаполитанские песни. Одет он был по последней "советской моде". На нем - синий плащ, а под ним телогрейка, брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Весь этот наряд венчает шапка - ушанка. В те годы действительно так одевалось большинство населения, народа победителя, вынесшего все тяготы военного лихолетья... С новым попутчиком не приходилось скучать. И время потекло быстрее...
Мы уже находились в Кузбассе. Знакомый пейзаж: гиганты индустрии, шахты и коксовые печи. Это все страшно коптит, дымит; настоящий промышленный ад! Промелькнула знакомая станция Юрга. Наш поезд, не задерживаясь, мчал на запад. В Новосибирске к нам подсела молодая белокурая женщина. Она татарка, жена офицера. Но ее брак был неудачным. За ней стал ухаживать молодой чечен. Он потерял голову, влюбившись в нее безумно. Муж, узнав про это, заслал юношу в какой-то дальний гарнизон. В их доме разразился скандал, и женщина бросила своего офицера. Теперь она ехала к родителям в Уфу. На следующий день, когда мы мчались по равнинам Западной Сибири, в наше купе, буквально ворвался молодой чечен, весь в угольной пыли и грязи. Он ехал все время в угольных вагонах или в тендерах паровозов, догоняя любимую! Парень просил ее вернуться в Новосибирск. На первой же остановке поезда они сошли вместе... Вот это была любовь! Можно было бы написать роман!...
Пересекли Уральский хребет, и в городе Златоусте переехали границу Азия -Европа. Вот она, долгожданная Европа! Она встретила нас весенней свежестью и повсюду зеленеющей травкой! Нас бегло знакомил Урал с гигантскими заводами, шахтами и разрезами. Что и говорить: огромная, полная богатств, страна. Только куда подевались эти богатства?! Трудно было и предположить... На Уральские горы пришла весна. На белых березах набухли почки. Вот-вот должна появиться свежая молодая листва. Замечательная пора! Вместе с природой и я пробуждался от многолетней спячки!.. Куйбышев нас встретил промозглым холодом, идущим от Волги, еще скованной льдинами. В эту пору года Волга-матушка угрюмо неприветлива. После Куйбышева наш поезд повернул на юг. Ехали всю ночь, а на утро прибыли в Харьков, на новый вокзал, похожий на Киевский. Попрощавшись с попутчиками, и приняв на вокзале душ в бане, я отправился осматривать город, в котором не был 14 лет. Мой следующий поезд на Константиновку должен был быть поздно вечером. Харьков так ни в чем и не изменился. Огромные, из бетона и камня правительственные здания, и рядом завалюшки одноэтажного частного сектора. Быт города тоже не потерпел никаких изменений. На улице Сумской, в гастрономе "давали" масло. Тысячная очередь штурмовала ветхий магазинчик, грозя его снести с лица земли!..В кинотеатре Комсомолец показывали французский фильм "Антуан и Антуанетта", о бедных Парижских влюбленных.
Мне казалось, что в таком большом городе, как Харьков, моя одежда, по крайней мере, может вызвать подозрение. Но мои опасения были напрасны! Остальная масса мало отличалась от меня одеждой! Вся страна была одета, как я, ни в коем случае лучше меня! Ночью я сел в поезд. Завтра утром я должен был быть в Константиновке, выполнить поручение моего друга. А затем меня ждала Горловка и новая жизнь, на новом месте, в Донбассе...