Страшная сила

   Борис заболел. В мир за окном, наконец, пришла, блуждавшая где-то весна, а Борис заболел. Тополь, всю зиму царапавший стекло скрюченными от холода пальцами,  приоткрыл глянцевые кирасы почек и помахивал на легком ветерке клейкими флажками ярко-зеленых листочков. Мухи выползли из щелей, словно бурые медведи из берлог после спячки и, протерев лапками сонные фасеточные глаза, с нетерпеливым жужжанием принялись выписывать в воздухе пируэты — первый в этом сезоне танец любви. А Борис болел.

   Он сидел в комнате на спинке стула, неподвижный, словно шедевр мастера-таксидермиста. Непривычно молчаливый, Борис балансировал на спинке, повесив голову, затянув глаза мутной белесой поволокой, большой черный клюв упирался во взъерошенную грудь.
 
   Ворон отказывался принимать пищу и воротил клюв даже от любимого лакомства — консервированной кукурузы. Нездоровый вид любимца встревожил пенсионера Волозова. Явных признаков какого-либо конкретного заболевания не прослеживалось: из клюва не капало, помет был обычной консистенции (хозяин постелил под стул газету, чтобы не оттирать потом половицы). Однако Борис продолжал чахнуть. Поиски в энциклопедии ничего не дали, и пенсионер Волозов, отчаявшись, предпринял попытку найти ответ в телевизоре, надеясь услышать подсказку в программе «В мире животных» или подобной.

   Поиск по каналам, как и следовало ожидать, успеха не принес и хозяин собрался было в досаде выключить ящик, но вместо этого еще раз включил первый канал. И тут — пенсионер Волозов даже вздрогнул от неожиданности — Борис с хриплым криком сорвался со своего насеста и перелетел на тумбочку, на которой стоял телевизор. Бормоча что-то невнятное и кланяясь, ворон прошелся перед включенным экраном. При этом птица помахивала растопыренными перьями хвоста, словно знойная испанка Кармен. Вдруг Борис остановился и, обхватив широко распахнутыми  крыльями мерцающий экран, заорал: «Каррр-куша!» — шли «Спокойной ночи, малыши»  и за стеклом о чем-то весело трещали ворона Каркуша и заяц Степашка. Издав вопль, Борис перешел на октаву ниже и с нежными пришептываниями непрестанно повторял: «Кар-кушша, Кар-кушша…». «Малыши» закончились, а Борис еще долго не мог успокоиться.

   Весь следующий день ворон нарезал над выключенным телевизором круги или прохаживался вокруг тумбочки по полу с видом изнывающего от страсти и ревности мавра и периодически звал зазнобу по имени. Вечером Бориса ожидал неприятный сюрприз: Каркуша на поверку оказалась довольно ветреной особой и явилась с новым ухажером. С яростным «каррр!», Борис подлетел к экрану и принялся долбить твердым клювом изображение Хрюши. Точнехонько в розовую поросячью лысинку. Потенциальных соперников Борис не был намерен терпеть.

   Тов.Бататов, которому пенсионер Волозов пожаловался при встрече на проблему, посоветовал:

   — Да выпусти ты его полетать. Весна все-таки — всё живое любви жаждет. Нагуляется — вернется.

   — Знаю, что вернется, — пожал плечами друг. — Я другого боюсь, сейчас столько больных птиц. Не дай Бог заболеет орнитозом или пситтакозом, хотя это одно и то же по большому счету.
 
   — Так не триппером же, — грубовато пошутил тов.Бататов, — или гонореей — это тоже одно и то же по большому счету. Не хочешь отпускать Бориса, тогда кастрируй. Будет первым и единственным тенором среди воронов.

   Расстроенный орнитолог только сплюнул с досады и пошел домой. Даже отказался спуститься в подвал, посидеть за бутылочкой. Терпения хозяина пернатого страдальца хватило еще на сутки. А потом он, смирившись, распахнул балконную дверь.
 
   Бориса не было трое суток. Прилетел он веселый, голодный и очень разговорчивый. Выслушав Бориса, пенсионер Волозов подумал вслух:

   — А не позвонить ли Алефтине? Что-то давненько мы с ней не встречались.