Глава 1. Итонский колледж

Когда мне исполнилось 13 лет, отец отправил меня в Итон. Аннита, наша новая горничная - девушка лет семнадцати со светлыми волосами и приятной наружности, но крайне несдержанная с другими слугами и чрезмерно лицемерная по отношению к моему отцу, эгоистичная и заносчивая особа, но в то же время старающаяся показать себя кроткой и весьма доброжелательной, изящно одевающаяся за пределами замка и с притягательной фигурой - отвела меня на городской вокзал и посадила на поезд. Со стороны она могла бы показаться моей кузиной или старшей сестрой, но ее манера разговаривать и вести себя в обществе выдавали в ней представительницу низших сословий. Она долго стояла на перроне около окошка моего купе и кричала, что желает мне удачной поездки и хорошей учебы. При этом она не скупилась на повторение напутствий, сказанных моим отцом накануне вечером, с добавлением своих собственных, сдабривая их порциями таких словечек, которых я в жизни не осмелился бы произнести на людях, да еще и так громко. Наверное, ее слышал весь вокзал, но я проявлял активное участие, дабы не прослыть некультурным и плохо образованным. Даже когда тронулся поезд, она бежала за ним, продолжая кричать что-то вслед. Сейчас подобные сцены можно наблюдать разве что по телевизору в какой-нибудь мелодраматичной картине, в конце которой все заканчивается хорошо, однако, раньше, в те годы начала двадцатого века такие вещи были сплошь и рядом. Позднее, это привествовалось лишь во время обеих воен, когда женщины провожали своих мужей и сыновей на фронт.
Всю дорогу я не спал и наблюдал за пейзажами за окном, пытаясь запомнить их, удержать в своей памяти краски, тени, отражения света. За весь путь я ни разу не оторвался от окна. Мимо проносились поля, уже убранные к зиме, лишь на некоторых оставались посевы тех культур, которые собирались лишь осенью; на некоторых из них паслись овцы, коровы и прочая домашняя скотина; мы проезжали и через леса и рощицы; за окном лил дождь, а после появилась радуга и небо чуть просветлело, однако, дождь все равно лил, а утром наверняка на землю ляжет плотный слой тумана. Пейзаж сменился городским, и я с таким наслаждением упивался Лондоном, где до сих пор бывал крайне редко, что даже не заметил, как поезд остановился на вокзале, где я должен был пересесть на другой, который и отвез бы меня в Итон.
На перроне меня встретил заместитель моего отца в Парламенте и помог пересесть на другой поезд со всеми моими вещами. У меня был всего один чемодан, но довольно тяжелый из-за книг, и скрипка. До Итона было всего 30км, поезд был полон студентов, некоторые уже переоделись в форму - видно было, что они учатся здесь не первый год; остальные, первокурсники, были в своей обычной одежде, у многих было вещей с собой куда больше, чем у меня, а один мальчик моего возраста вез с собой три чемодана, большой рюкзак и чехол с трубой. Я мысленно пожалел его и, затолкав чемодан на багажную полку, опустился на свое место.
Я снова смотрел в окно, созерцая изменение природы по мере приближения вечера. Мы пронеслись мимо Виндзорского Замка и поезд остановился на небольшой станции. Я подождал, пока толпа рассеется и спокойно вышел из вагона, волоча свой чемодан по перрону. Сейчас уже существуют чемоданчики на колесиках, и студентам не доставляет труда довезти их до пункта регистрации и дальше в комнаты, а тогда это был настоящий кошмар. Кроме того, из-за моего халатного отношения, все тележки разобрали, и мне пришлось ташить чемодан самому. В дальнейшем, я, конечно же, более таких оплошностей не допускал. Впрочем, это было не так уж сложно для меня тринадцатилетнего. Да, на утро болели мышцы, но эта маленькая неувязочка послужила мне неплохим уроком.
В конце концов, я добрался до пункта регистрации и протянул свои документы. Я заполнил информационную карточку, и мне дали ключи от комнаты и конверт, содержащий план на вечер и будущий день.
Я поднялся на второй этаж третьего корпуса и отворил дверь своей комнаты. Здесь уже был мой сосед, второкурсник, судя по одеянию, рослый для своих четырнацати (в то время как я сам был мелковат), рыжий и веснушчатый, с ярко-синими глазами, его волосы были коротко стрижены и аккуратно уложены (в то время как мои собственные представляли собой сплошное воронье гнездо), он был довольно накачанный, на губах его застыла усмешка, когда он увидел "новенького", глаза быстро пробежались по моим ботинкам, скудноватым пожиткам и скрипке, одежде и, наконец, мы встретились взглядами.
- Артур! – величественно протянул руку второкурсник. Ей Богу, словно Король Великобритании, к которому меня случайным образом занесло на фуршет, да и то в качестве прислуги. Это заставило меня несколько смутиться, но все же я пожал его руку и ответил достаточно твердым голосом:
- Уилл. Уилл Брайтон.
Глаза парня сначала расширились словно от удивления, а потом на его лице появилась усмешка, брови приподнялись, он ткнул меня в плечо и с издевательским смешком спросил:
- Брайтон? Твой отец Лорд Теодор Брайтон? – он рассмеялся. Я изумленно смотрел на него, не зная о чем он думает и над чем так смеется. – Господи! Меня поселили с сыном этого старого хрена! – Я начинал злиться: этот Артур завел меня, почти вывел из себя. Мало того, что мне совершенно не нравилось, когда при мне толкуют о чем-то, чего я не знаю, но меня раздражало, когда затрагивали мою семью. Более того, мой новый сосед нравился мне все меньше и меньше: теперь он мне казался не мускулистым, а откровенно толстым, приглядевшись, я понял, что он плюется слюной во время разговора и очень противно пережевывает нижнюю губу, а спустя несколько мгновений до носа донесся отвратительный запах из его рта. Я скрестил руки на груди и отвернулся от него, принявшись разбирать чемоданы. Ох, и зря же я это сделал: тут же толстяк толкнул меня и окунул лицом в пол, который встретил меня довольно болезненно.
- Ты что делаешь? – закричал я, вскакивая на ноги и принимая оборонительную позицию, но толстяк лишь рассмеялся, свысока поглядывая на меня. Его забавляло мое поведение, моя злость, обида. Позже я понял, как следует общаться с такого рода людьми, но тогда я был зол, и это лишь сильнее раззадоривало Артура для насмешек, унижений и легких тычков. А я стоял перед ним, сжав ладони в кулаки и ожидая очередного удара, однако, собеседник лишь сильнее осклабился и толкнул меня в грудь. Я даже не успел среагировать и упал на пол. Толстяк поддел меня мыском ботинка, ударив в область печени, но промахнулся. Из моих глаз хлынули слезы, хоть я и старался сдерживать их по мере возможности. Парень ударил меня еще несколько раз, нахально усмехаясь, а после, снисходительно посмотрев сверху вниз, вышел из комнаты прочь. Только теперь я притянул колени к себе и дал волю эмоциям, зарыдав в голос. Я понимал, что мальчику 13ти лет не положено плакать, но до этого момента воспитывался я дома с многочисленными гувернатками и частными учителями, не знал ни сверстников, ни драк, ни плохого к себе отношения. Теперь же я впервые со всем этим столкнулся, почувствовал на себе все те ужасные вещи, о которых мне часто говорили мои учителя. И первым витком среди всей этой кутерьмы были издевательства моего соседа по комнате.
***
Следующий день встретил нас ясной погодой и теплым ветерком. Для большинства студентов это был первый учебный день, но не для первокурсников. Нас собрали в огромной зале на собрание, посвященное некоторым организационным вопросам. Мне было, откровенно  говоря, скучно. Нет, вру, мне было настолько скучно, что я просто засыпал, сидя на своем стуле: меня мало волновало, что «на территории школы запрещается курить и распивать спиртные напитки» или «участники драки будут строго наказаны». Я не умел драться и не любил этого делать, я не курил и ни разу в жизни не пробовал алкоголя на вкус; я приехал в Итон учиться, набираться знаний, а не устраивать пьяные драки в стиле нищих алкоголиков, разбивающих бутылки о головы друг друга в дешевых пабах.
Еще до собрания я выбрал дисциплины, которые интересовали меня, которые я хотел бы изучать, поэтому, пока мои новые одноклассники заполняли небольшие анкетки и проходили предметное тестирование, я направился осматривать окрестности. О, вы себе не представляете, какое впечатление произвели на меня просторы Итона! Да, я был вполне себе впечатлительным ребенком, я был творческой личностью, пылким, страждущим художником, жаждущим познать красоту мира в его красках, звуках, запахах. Мне казалось, что достаточно всего лишь протянуть руку вверх, чтобы дотронуться до неба. Я был глуп, за это и поплатился.
***
Прошло не так много времени, а я уже начинал замечать, что большая часть учащихся Итона меня недолюбливали, перешептывались за моей спиной и все время делали какие-то мелкие пакости. Я становился все более нелюдимым, до поздней ночи засиживался за мольбертом в саду или рвал смычком струны своей скрипки в каком-нибудь пустом помещении; иногда, напротив, я возвращался в комнату как можно раньше и сразу ложился спать, чтобы мой сосед не смог меня поколотить. Случалось, правда, что Артур возвращался в комнату поздно, стаскивал меня сонного с кровати и несколько раз ударял в живот. Пожалуй, этот момент стоит рассмотреть немного подробнее. Видите ли, удар в живот несет одно потрясающее свойство: если правильно ударить, можно доставить противнику нестерпимую боль, но при этом никто не сможет доказать, что живот болит из-за удара кулаком, то есть боль причинена в ходе драки. Артур был мастером в ударах по животу: мне было больно, я даже встать не мог, даже проползти хотя бы пару сантиметров, зато, когда я приходил в медпункт, врачиха откровенно смеялась и полагала, что я просто разыгрываю ее, чтобы откосить от занятий.
Я очень скоро понял, что в случае с Артуром мне даже не стоит делать попыток обращаться за помощью, что стоит полагаться только на собственные силы. Я начал ходить в спортзал: занятия здесь занимали почти все мое свободное время; я стал реже рисовать и играть на скрипке, больше есть и вскоре нарастил некоторую мышечну массу. Но все было не так уж и радужно: к зиме я стал сильнее и крупнее, но до сих пор не умел давать отпор, я не мог поднять руку на другого человека, не говоря уже о том, чтобы ударить его. Ежедневно я делал десятки упражнений, ежедневно я пробегал несколько километров, но ни разу за эти пару месяцев я не ударил Артура в ответ.
***
Это произошло незадолго до Рождества: большинство студентов уже разъехались по домам, в то время как я решил остаться в Колледже. Вы, наверняка, спросите, почему я решил остаться здесь, а не поехал домой, где меня любили и опекали. Этот факт довольно просто объяснить: из дома мне пришло письмо, где сообщалось, что отец уехал по делам во Францию и, к сожалению, мне будет лучше остаться в школе. Я никогда не спорил с отцом, не имел такой привычки, поэтому просто сделал то, что мне было сказано.
Итак, до Рождества оставались считанные дни, занятия уже закончились, и я все больше времени посвящал тренировкам в спортзале; можно сказать, я вообще оттуда не выходил, разве что поесть и поспать. В один из таких дней я и познакомился с Марком. Он учился уже на пятом курсе и в этом году выпускался, его многие боялись и ненавидели, считали грозой всего Итона. Я тоже боялся его, поэтому, когда он появился в один из дней в спортзале, я попытался поскорее собрать свои пожитки и уйти куда-нибудь, но не успел. Позже я был благодарен судьбе за то, что остался тогда, перепуганный, не в состоянии связать и двух слов; позже я воспринимал это знакомство, как одно из тысячи; тогда же для меня это была роковая встреча, переменившая мою жизнь на корню.
Марку было 18; его отец был бизнесменом, впрочем, в то время это еще не вошло в моду и не приняло такого пика популярности и престижа, как сейчас; его мать владела небольшим ресторанчиком, в котором до знакомства со своим мужем подавала напитки и протирала столы за толстыми пьяными дядечками, которые не прочь были поразвлечься с ней в сортире. Однажды, в забегаловку заглянул молодой бизнесмен, сын богатого торговца, и решил, что женится только на ней и ни на ком другом. Сразу после свадьбы молодой человек преподнес своей супруге в подарок ту самую забегаловку, из которой она, в последствие, сделала модный лондонский ресторанчик, где теперь собиралась золотая молодежь и юные дарования в каких-либо сферах культуры. Заведение, надо сказать, было ею прекрасно переделано и обустроено под танцы и различные празденства: я позже был там и видел старые снимки, ярко отображавшие изменения и развитие ресторана.
Впрочем, вернемся к Марку. Это был рослый и весьма накачанный молодой человек с русыми волосами и серо-зелеными глазами, его лицо было словно высечено из камня, но это даже красило его, придавало его внешности какого-то тайного очарования. Позже, я нашел его очень дружелюбным, хоть и ворчливым; по всей его натуре можно было сказать, что он человек слова; и, действительно, если он когда-либо что-то говорил, он всегда это исполнял. Не выполнил он лишь одного обещания данного им, но он этом я расскажу позднее.
Тогда же я стоял в углу, испуганный и дрожащий, во все глаза рассматривающий знаменитого на всю школу своим буйным нравом Марка, который был раза в два больше меня, и ждал, что же со мной будет, но пятикурсник, казалось, даже не заметил меня, равнодушно пройдя мимо и присупив к своим занятиям. О, это было великолепное зрелище, когда кулак Марка врезался в набитую песком боксерскую грушу, как напрягались мышцы его рук, плеч, шеи, как медленно стекали струйки пота по обнаженной груди. Спустя несколько минут я уже не замечал, что в открытую таращусь на него, чуть приоткрыв рот и вожделенно пытаясь запомнить каждый момент. Время перестало существовать, а в моем сознании прояснялся тот факт, как сильно я хочу быть похожим на него. Я говорил, что я познакомился в тот день с Марком, на самом же деле, это знакомство состоялось несколько позднее, а тогда я просто впервые в жизни увидел эту живую легенду, о котором до этого только слышал различные истории и сплетни. Он исчез почти также быстро, как и появился, не обратив на меня ни малейшего внимания, но его образ на долго засел в моем сознании.
Я снова вернулся к рисованию, стараясь передать запомнишийся образ на холсте, но в нем все время чего-то не доставало: потом я понял, что не хватало той живости, того ажиотажа, который горел в его глазах, на который тогда я почти не обращал внимания. Но я упорно сидел перед холстом несколько суток, воспроизводя на нем свое воспоминание, в итоге настолько затерев его, что уже не был в состоянии понять, действительно ли я видел этого человека, или мне это только приснилось. Лишь в Рождество я вышел из своей комнаты и впервые за долгое время спустился к ужину. Обнаружилось, что народу в Итоне осталось не так уж и много, и все они были, в основном, старшекурсники; было двое ребят со второго курса, и никого с третьего; из моих однокурсников на каникулы тоже никого не осталось.
Наверное, чтобы понять, что такое Итон, нужно там жить, именно жить, а не приезжать на учебу, как делает большинство. Я там жил, и я был доволен этим, несмотря на то, что происходило во время учебы; в конце концов, помимо мелких стычек, там были и настоящие друзья, во всяком случае, один друг у меня там точно был, и появился он как раз в это Рождество.
Так уж получилось, что я всегда сидел обособлено, а сейчас, когда в Колледже почти не осталось народу, в мое личное пространсто вообще никто не влезал. Никто, кроме Марка, которого, видимо, устраивал именно тот стол у окна, за которым я примостился. Мы не разговаривали, он просто опустился напротив меня и молча съел свой ужин; когда пробило полночь, зал огласился радостными поздравлениями, тогда я впервые услышал его голос: тихий, он говорил почти шепотом, но внятно, так что его можно было услышать даже при оглушающих криках радостных студентов; от его голоса сердце билось чаще, казалось, будто он открывает мне какую-то неведомую более никому тайну; его голос завораживал. Я сначала не понял, кто говорит и ко мне ли обращаются, и поднял глаза, чуть приподняв вопросительно брови.
- Счастливого Рождества, - повторили губы Марка, изогнувшись в полуулыбке. Я приподнял стакан с соком и пожелал ему того же в ответ, утыкаясь снова в свою тарелку. Почему-то, с того момента, как Марк сел за мой стол, я чувствовал себя намного спокойнее и защищеннее, а когда он заговорил, страх оставил меня совсем: я знал, что этот человек никогда и ни за что не поднимет на меня руку, никогда не даст в обиду. И этому я был искренне рад.
С того момента мое время было расписано под завязку: уроки, несколько дополнительных кружков и занятия боксом с Марком. Марк часто говорил мне:
- Левее бери, левее. Ты себе так все кости переломаешь! – при этом он никогда на меня не кричал, а я внимательно его слушал, запоминая каждое произнесенное им слово.
***
Чтобы понять, что такое Итон, нужно там учиться, жить; каждый день преподносит новые сюрпризы, каждый лучик солнца новые заботы, а каждая капля дождя ведет к небольшой радости. Вы, наверняка, спросите, почему я расставляю слова именно таким образом, ведь, казалось бы, это теплое яркое солнышко поднимает настроение, в то время, как дождь символизирует собой печаль и отрешенность. Все очень просто: ведь невзгоды всегда сменяются радостями, а за счастьем и весельем может следовать беда; переживая эти моменты в атмосфере школы-пансиона, чувствуешь их намного более полно, наблюдая за людьми, за изменениями их настроений, эмоций, порой ощущая негатив на себе, порой захлебываясь в волне всеобщей радости. Многие хотят попасть в Итон, лишь единицам это посильно: и не в деньгах вовсе дело, не каждый выдерживает нагрузку, которая возлагается на его плечи, едва он переступает порог знаменитого английского Колледжа. Твой отец может заплатить за твое обучение огромные суммы еще до того, как ты перестанешь плакать и научишься говорить «мама», но ты сбежишь оттуда, как только поймешь, что деньги родителей не помогут тебе в сдаче первого домашнего задания. Конечно, некоторые преподаватели берут взятки, это случается в каждой школе, но они вылетают с должности довольно быстро, с треском и скандалом, без возможности дальнейшего трудоустройства. Вам никогда не понять, что это за место, пока Вы там не окажетесь.
Впрочем, вернемся к нашей истории. Это был первый раз, когда я по-настоящему дал отпор Артуру, не оказавшись на полу под градом ударов его огромных кулачищ и твердого мыса ботинка. Я вернулся с очередной тренировки с Марком довольно поздно вечером, уставший, вымотанный до предела, но крайне довольный собой. Я все еще не умел драться, да Марк меня этому и не учил, однако, удар мой стал четче, рука сильнее, а тело проворнее; кроме того, за последние несколько недель выносливость моя повысилась. Это был трудный день, поскольку, помимо тренировки, у меня сегодня было 5 уроков, длившиеся по полтора часа каждый, и занятия по скрипке. В итоге, времени на выполнение домашнего задания днем не оставалось, и я планировал позаниматься ночью. Но, не тут-то было. Как только я вошел в комнату, Артур предстал передо мной, расставивший ноги, явно ожидавший меня, с широченной улыбкой на лице, обнажающей неровные желтоватые зубы, и ехидно посмеивающийся. Странно, но впервые за все время пребывания в Итоне, мне было абсолютно все равно: я не испытывал страха или пренебрежения, у меня даже не возникло мысли сказать ему, чтобы он оставил меня в покое. Холодное, пустое равнодушие – вот, что я испытывал тогда.
Я прошел мимо своего соседа и сел за свой стол, раскрыв учебник и принявшись решать сложную математическую задачу. Казалось, Артур онемел от подобного отношения к своей персоне, но эффект был неизгладимый. Невольно я усмехнулся.
- Смеешься надо мной? Ты! Ты надо мной смеешься? – услышал я за спиной разгневанный рык своего соседа. Я не ответил. Впервые, я ему не ответил, продолжая решать задачу. – Эй ты, гаденыш мелкий! – Его кулак опустился рядом с моей рукой, быстро строчившей решение; рука чуть дрогнула от отдачи и на листе бумаги появились несколько ненужных черточек. Я достал чистый лист и принялся переписывать работу.
- Не мешай мне, пожалуйста. Мне несколько надоели твои игры. – Произнес я, не отрываясь от писанины. На самом же деле, я только начинал входить во вкус игры, только сейчас почувствовал кайф главной задумки: меня начинало веселить раздражение соседа, его злость. Но еще больше меня развеселила его немощность, когда он взял меня за воротник, приподнял со стула и собирался ударить, но его кулак уперся в ладонь, я обхватил его пальцами, с равнодушием смотря на своего мучителя: на то, как вторая его рука, сжатая в кулак, врезается в скулу Артура, как из его рта вырывается струйка крови, и он отпускает мой воротник, онемевший от ярости и непонимания; когда послышался хруст кости в его запястьи, сжимавшем кулак, он, наконец, обрел дар речи и закричал, и крик его переплелся с моим неутомимым смехом, смехом, полным отчаяния, радости и полнейшего умиротворения – так я смеялся впервые, чувствуя удовлетворение от мести, от боли другого человека.
Позже я начал больше чувствовать и научится находить решения без драк и ненависти, хотя иногда и случались явные вспышки безумия, но тогда я просто не знал других путей, не умел находить решения проблем мирным путем; наверное, такова участь большинства подростков, они не умеют сдерживать гнева и эмоций, обиды, страданий. Да, таким подростком я был.
В тот же вечер Артур пошел в медпункт, и меня впервые вызвали к директору. Большинство студентов за драки выгоняли, но те, кто обладал каким-либо мастерством отделывались отработками: писанием строчек, мытьем туалетов, чисткой конюшен. Я попал в число счастливчиков, и мне назначили наказание в виде мытья сортиров. Целую неделю я драил унитазы, вычищая их от засоров и чувствуя невыносимую вонь. В один из дней ко мне пришел Марк и попытался объяснить, что драка – это не выход из ситуации, однако, я был глух и слеп. Впрочем, Марку надо отдать должное: не смотря на этот и все последующие инциденты, а также мой отказ слушать любые аргументы в пользу мирного решения проблем, он продолжал со мной общаться и делал всяческие попытки наставить меня на путь истинный.
Артура продержали в медпункте не долго, и вскоре он вернулся в комнату, однако, теперь его нападки ограничивались мелкими насмешками, которые, впрочем, быстро затихали, как только я намекал ему, что если будет продолжать в том же духе, то лишится и второй руки; естественно, драться он больше не мог – запястье я ему все-таки сломал.