Глава 1
- По крайней мере четверть часа я убила на то, чтобы понять, где у этой дверищи звонок, и, держу пари, никто не справился бы с подобной задачей быстрее. Я перенажимала все завитки и фигурные шляпки гвоздей, натерла до блеска носы львам и грифонам и даже попробовала свернуть им головы. И вот когда уже никаких идей у меня не оставалось, под моим окоченевшим от тщетных усилий пальцем легко подался язык в пасти дракона. В ответ где-то в недрах дома раздался мелодичный гонг. Я в панике отступила на пару шагов – на сколько позволила длина крыльца.
- От ужаса живот у меня стал холодным изнутри, а колени противно ослабли. Господи, если ты есть, сделай так, чтобы никого не было дома. Или чтобы он переехал. Или умер. Ведь прошло уже пятнадцать лет. За это время сколько людей успело помереть. От несчастного случая, например. Вот брат Стаси - такой хороший парень. Шел с вечеринки домой, а из-за угла вылетела машина. Водитель, должно быть, был пьян еще сильнее, хотя вряд ли. Потом рассказывали, что хоронили обоих едва ли не в одной могиле, потому что разобраться, где чьи руки, где чьи ноги, до конца не удалось. Я, правда, врать не стану, не видела, у меня тогда было воспаление среднего уха, и тетка не выпустила меня из дома. А то я бы обязательно пошла, мне очень нравятся похороны.
Ну, понесло меня… Но, кажется, в доме и правда никого нет. Я сразу же приободрилась, хотя и упала духом. Это была моя последняя надежда, моя козырная карта, и теперь я просто не знала, что мне делать. Вообще. Куда идти? Денег нет, знакомых нет… Три дня я толком не ела, по сведениям, полученным из киношки, в скором времени у меня должны начаться голодные обмороки. А что, если это случится прямо здесь? Вот будет номер! Жалкая маленькая фигурка, распростертая на каменных ступенях готического особняка (кажется, это готика). Длинные пряди волос рассыпаны по мрамору (кажется, это мрамор, хотя не уверена).
Машинально звоню еще раз, уже без надежды и поэтому без страха. И тут внезапно понимаю, что довольно долго дверь уже открыта.
На пороге стояла такая… Таких в реальной жизни не бывает! В кино, в сказках, на Гавайях – да, но здесь – нет. Длинные светлые волосы, чистые и пушистые, точно нимб, сияли вокруг лица. Ресницы до бровей, брови тонкие, как нарисованные, и лучистые глаза… И еще… Одета она в темное нечто – то ли платье, то ли мантию… С ума сойти. Королева.
Мы смотрели друг на друга целую вечность. Я пребывала в том стойком состоянии ступора, который, наверно, присущ мелким насекомым, притворяющимся мертвыми во всяких хреновых ситуациях. Чтобы выйти из этого состояния без посторонней помощи, мне понадобились бы поистине невероятные усилия. А ведь иногда мне удавалось произвести классное впечатление, и мои друзья знали меня как бойкую и дерзкую девицу. Ха! Видели бы они меня в ту минуту!.. Остекленевший взгляд, окоченевшие конечности… Как еще лужа не потекла по крыльцу!
- Я ищу одного человека, он жил здесь лет пятнадцать назад, - выпалила я, наконец, с вызовом. Да, вот так, и пусть не думает…
Она прикусила губу и помахала ресницами. По-моему, она сдерживала смех. Я разозлилась. Какого черта я стою перед ней навытяжку на мраморном крыльце ее невозможно красивого дома? Конечно, она его не знает, пятнадцать лет назад она еще училась в каком-нибудь элитном лицее и мечтала выйти замуж за принца Эдуарда. И ей наплевать, что я три дня не ела, и штаны у меня мокрые, и свитер тоже, оттого что я спала на скамейке в парке, а утром пошел дождь. Но повернуться и уйти у меня не было ни сил, ни мужества. Оставалось лишь подождать, когда ей надоест стоять вот так, и она захлопнет дверь перед моим носам, а тогда уж как-нибудь спущусь с этого треклятого крыльца. Хоть на четвереньках.
Но она только зябко поежилась, передернув плечами, отчего ее одеяние вспыхнуло, точно было расшито драгоценными камнями.
- Может, войдете в дом? - тихо спросила она. Я вошла. Ей же хуже. Если я упаду в голодный обморок у нее в прихожей, ей придется объяснить потом полиции, кто я и почему она довела меня до такого состояния.
Изнутри дом оказался роскошным, но очень темным. Все окна закрывали плотные шторы. Верхний свет не горел. Его, по-моему, вообще не было. Зато были бра, настольные лампы и камин. Настоящий. Видали?
Хозяйка медленно прошла через зал (или это был холл?), и села на такую хреновину без спинки, всю из ткани и на маленьких ножках. Пламя осветило ее светлые волосы и половину лица. О, как это было красиво.
- Сядьте к камину, - очень усталым голосом приказала она. - Кто вам нужен?
При свете углей и бра я с трудом нашла записную книжку. Она, конечно, завалилась на самое дно сумки, и мне пришлось долго месить свои вещи, стараясь не вывалить их наружу, так как в основном там было грязное белье и другое, так же мало пригодное для демонстрации.
На последней странице теткиным четким почерком написан адрес и имя. Конечно, и безо всякой шпаргалки я знаю, кого ищу. Просто в горле стоит шершавый ком, и в носу какое-то щекотание… Короче, если вместо членораздельной речи раздается жалобное мычание или рев – не думаю, что это сгладит то сильное впечатление, которое я уже произвела.
Она берет книжку кончиками пальцев, не брезгливо, нет. Устало. И лениво. Точно томик стихов. Или надушенный платок. Интересно, чем может заниматься такая женщина? Разве что царить.
- Кристиан? – теперь она смотрит на меня удивлено. – Ах, вот как…
- Вы его знали?
- Да. Но вы…Вы-то его зачем разыскиваете?
- Это мой отец.
Она уронила записную книжку. От ужаса. Как в кино. Я кинулась поднимать и едва не опрокинула ту штуку, на которой она сидела. Девятый вал. Локомотив, сошедший с рельсов.
- О! На вас же сухой нитки нет! – придя со мной в соприкосновение, замечает она. – Нет-нет, не поправляйте, я все потом поправлю. Эти шкуры всегда путаются под ногами. Я думаю, вам лучше переодеться.
Конечно, лучше. Было бы во что.
- Я дам вам халат. – быстрый взгляд на мою сумку – Идемте.
Вот черт возьми! Откуда она знает, может, я грабительница? Может, я ненормальная? Хотя нет, на этот счет не может быть никаких сомнений. Конечно, ненормальная, да еще и буйная.
Наверно, дом под охраной. Или в доме полно слуг. Или скоро придет ее муж и выставит меня за дверь. Под проливной дождь. Где мне и место.
А чудеса тем временем продолжаются. Халат! О господи, это же вечернее платье для Золушки. Ванная! О боже! Это же сон наяву. Как здесь мыться? Что я здесь делаю?
- Вещи положите в тот бак. Я жду вас через полчаса внизу.
Она уходит обратно. Как она ходит! Это не обычное последовательное переставление ног в определенном направлении. Это скольжение, это танец. Она высокого роста, но когда движется, кажется, что это крохотный невесомый эльф, фея в золотом мерцании собственных волос. Да!
Я закрыла дверь и влезла в ванну. Она черная. Над головой зеркало. В нем – грязная голая девчонка с соломенными патлами, длинными и замухрышистыми, словно хвост деревенской лошади. Дочь Кристиана Лорье. Подумать только! Что ты о себе вообразила, хотела бы я знать? Он, наверно, упал бы замертво, ели бы ему сказали… Он жил в этом доме, был знаком с Королевой-Умеющей-Ходить-Так… Господи, что ему за дело до меня? Какое ему дело до паршивки с цыпками на руках, с обкусанными когтями и заусенцами, потому что делать маникюр - это убить весь вечер, а терпение, равно как и мужество, не входит в число отпущенных мне добродетелей.
А какое мыло! А сколько разных бутылочек! Кремы, лосьоны, гели…можно вообразить себя принцессой. В самом деле! Я дочь Кристиана Лорье. Воспитанная вдали от престола в провинции. Но теперь… теперь все будет иначе. Камеристка. Слуги. Восторженный шепот придворных. Ах, посмотрите, какая у нее чудная форма руки! Это наследственное. А волосы! Если их хорошенько помыть вот этим шампунем и причесать - что за сверкающая пелерина, что за роскошь. Воистину, она дочь своего отца. Посмотрите, как она гибка, как стройна. Еще бы грудь побольше. А то когда надеваешь свободную футболку, такой вид, словно две песьи мордочки задрали свои носы. Причем щенячьи и мелкие. Разве это грудь? У Стаси, например, грудь, точно воздушные шары, распирает любую водолазку.
Опять черт-те куда меня понесло. Мысли мои вечно скачут, как кузнечики в банке. Редко когда какая-нибудь из них хоть сколько-то продвинется, не меняя направления, и не сшибет при этом своих товарок. Иногда я могу одновременно думать про две разные вещи. Как Цезарь.
Когда я влезла в халат (тот самый), мне стало ясно, для какой жизни я родилась. Я знаю, что меня ждет. Ужин. Чудный ужин. Потом – диван с включенным телевизором. А когда глаза мои начнут слипаться, медленно поднимусь и, лениво и бесшумно ступая по шкурам у камина, поплыву в свою комнату, розовую, точно пастила или леденец. Там, конечно, кровать с пологом, с десятком маленьких подушек и большим мягким медведем, в которого так уютно утыкаться. И ночник с такими блестками, которые плавают то вверх, то вниз. Какая я дура!
В наказание за неуемную гордыню мои мечты немедленно сбываются. Ужин уже готов, и какой! При виде его чувство голода полностью вытесня;тся паническим ужасом. Такое ощущение, как будто…Ну представьте, что вам предложили пройти по проволоке, жонглируя зажженными факелами…
Из того, что находится на столе, кое-какие предметы мне смутно знакомы. Вилка, тарелка, хлеб, поджаренный ломтиками картофель (когда она успела его начистить?), и даже в невероятном белоснежном сооружении мне удается узнать салфетку! Но даже под дулом пистолета я никогда не решусь на демонстрацию своих навыков в этом вопросе, если в комнате есть хоть одно живое существо (включая домашних животных, бюсты и портреты). Я никогда не была в ресторане. Я никогда не ела за подобным столом. Да что там! Дома еда поступала прямо из банки, в лучшем случае из сковороды или тостера. Я в панике. Может, выброситься в окно? Может, сказать, что я не голодна или что мне только что сделали операцию на пищевод… Неужели я и вправду хотела есть? И для чего вон та большая вилка, если есть еще одна, поменьше? Их что, держат в разных руках?
- Вы, наверно, еще не ужинали? Составьте мне компанию.
- Да, спасибо. Я три дня не ела.
- Ужасно. Все эти диеты – невообразимая чушь. А при вашем сложении…
Диета! Хи-хи. Плевала я на свою фигуру. Я не встану из-за стола, пока на нем будет хоть что-нибудь из еды. Я должна наесться впрок. Как волк. Потому что, конечно, меня скоро выкинут отсюда, и на улице меня ждут только объедки из мусорных баков. Плевать я хотела, если кому не нравятся мои манеры. Несколько минут для меня ничего, кроме еды, не существовало. Только утолив первый голод, я начала снова воспринимать окружающую действительность.
- У вас… У вас есть еще родные здесь?
- Нет. У меня вообще нет родных. Тетка умерла две недели назад.
Так. Бьем на жалость. О, прекрасная Королева! Не гоните несчастную сироту! У нее никого нет на белом свете! Никто не позовет ее домой, да и дома у нее никакого нету. Никто не купит ей Барби на праздник и не пожелает спокойных снов. Она одна, всеми покинутая и сопливая, и ей до чертиков себя жалко.
- А сколько вам лет?
- Мне осталось продержаться совсем немного. И потом, это ничего не значит. Может, я и не могу голосовать, но вовсе не обязательно из-за этого изолировать меня от общества.
Она положила вилку. У нее красивые руки, чересчур сильные и в тоже время почти прозрачные.
- Тебя что, ищут?
- Да. Я ничего не сделала такого. Меня хотят отдать в интернат. Но лучше я сдохну на улице, чем… Не пойду я туда. Вот.
- И что ты думаешь делать?
- Я хочу найти отца. Ему, конечно, не обязательно обо мне заботиться (тут она усмехнулась и покачала головой) – пусть поможет мне устроиться на работу. Когда мне исполнится шестнадцать, я смогу жить, как захочу.
Королева закурила. Она нервничала. Легко понять, когда человек нервничает, по тому, как он курит. Во всяком случае у нее.
- Я не имею о нем вестей больше четырнадцати лет. Можно кое-кого расспросить, но не думаю… Ты напрасно рассчитывала на Кристи. Не думаю, чтобы в его жизни произошло что-либо, что изменило его характер к лучшему. Он не способен о себе позаботится, не то чтобы… Он часто помогал вам в эти годы?
- Нет. Никогда.
Ее сигарета полетела в камин. Ух ты! Точно падающая звезда. Дым легкой вуалью окутал опущенное лицо курильщицы
- Если ты хочешь устроиться на работу… У моего хорошего знакомого небольшой бар.
- Но у меня нет документов.
- Это не важно. Как тебя зовут?
- Кет. Кет Море.
- Подожди, Кэт.
Телефон стоит на низком столике, чуть левее ее кресла. Она невозможно гибким движением перетекает в положение лежа и снимает трубку.
- Алло? Мик Торель уже пришел? Ах, нет.. Жаль. Да, если вас не затруднит. О нет! Скажите – Кармин. Вы так добры…
Трубка бесшумно опускается на аппарат. Зато в голове моей немедленно раздается громкий щелчок. Я внезапно прозреваю. Я знаю, кто сидит передо мной . Кармин! Моя тетка говорила мне. Сама она никогда их не видела, но неизменно приводила мне как пример самого вопиющего разврата. Мразь. Нечто, не имеющее право занимать место под солнцем, оскорбляющее всех порядочных и честных граждан и даже не христиан. Кармин. Красавица Королева с походкой богини и с волосами до пояса.
Кармин не был женщиной. Он был педиком и любовником моего отца.
Глава 2
Она смотрела на меня своими огромными прозрачными глазами, бесстрастная, точно фарфоровая кукла. У нее кошачьи глаза – пристальные, почти без выражения, очень светлые, не то желтые, не то зеленые, и взгляд, ужасный взгляд, как будто ей дано видеть не то, что видят все, а нечто скрытое, тайное. Дочь Кристи…Бог мой! От него всегда были одни неприятности. Он обладал счастливым даром осложнять жизнь окружающим. Вот и сейчас, хоть прошло столько времени.
На какое-то мгновение мне померещилось, что она растеряна. Нет, я знаю, это не так. Снова тот же взгляд, прозрачный, пристальный, взгляд повелителя жизни охватывает меня ледяной струей. Кошка. Кошачья непринужденность. Кет. Ну и за что мне это?
Знакомая тяжесть под левой лопаткой. Невралгия. К утру рука станет источником пронзительной боли, а каждое движение обернется пыткой. Когда-то помогали согревающие компрессы или массаж. Теперь не помогает даже кокаин. Ничего. Пусть. Уже все равно.
Ей нет еще и шестнадцати. Кто ее мать? А впрочем… Она сирота, отец не в счет, дома ее ждет опекунский совет, родных у нее нет. Но она невозмутима и нахальна, словно впереди у нее путь, устланный лепестками роз. Это высший дар судьбы, дар душевного равновесия. Чтобы сломить подобное спокойствие, нужны обстоятельства, равные по тяжести падению гигантского метеорита или началу второй мировой.
А может и нет. Долгое одиночество, одиночество добровольное и бессмысленное, как, впрочем, бессмысленно все, что я предпринимаю, отучило меня от людей. Я их боюсь. Их слов, скрывающих мысли, их лиц, скрывающих чувства, их тел, скрывающих душу. Я болен. Я скоро умру. И пусть, когда это случится, никого не будет рядом. Потом – мне все равно.
Теперь она не смотрит на меня. Ее внимание поглощено омаром. Она потрясающе невежественна, однако, как не смущается своих манер кошка, запрыгнувшая на кухонный стол, так и она легко выходит из любого положения. У нее светлые волосы, должно быть, дань моде, и мальчишеское лицо.
В каком месте моего дома она будет выглядеть менее чужеродно? Разве что в розовой комнате. Я ее не переношу. Я не переношу все, что когда-то любил. Меня бесит кровать с пышным балдахином, уйма подушек, светлые занавески, почти не смягчающие дневной свет, жалкие цветы на розовых обоях… Ей должно понравится. К тому же это ненадолго. Мик поможет ей устроится на работу и подберет квартиру где-нибудь в городе. Она исчезнет из моей жизни раз и навсегда, и я забуду о ней. Как забыл о мире, оставшемся там, за дверью.
Пожалуй, телефон – единственная нить, связывающая меня с внешним миром. Благословенное изобретение, лживое, как и те, кто им пользуется, но хотя бы невинно лживое. Я не думаю, что есть на свете хоть что-то, что не лжет. Зеркала. Фотокарточки. Листья на деревьях. Но самым величайшим лгуном был и буду я сам. Ибо я лгу даже себе самому. Я лгу, когда говорю, что хочу остаться один. Ведь кинулся же я открывать дверь, когда раздался звонок.
Наконец дом затихает. Я могу убрать со стола и привести в порядок комнату. Невероятно! Она едва ли час провела здесь, а кругом уже все пропиталось ею. Смятые ковры, опрокинутый пуф… Да еще бесформенным комом в кресле развалилась черная сумка из шкуры полиэтиленового зверя, из недр которой, точно внутренности растерзанного кролика, торчит невозможное по расцветки белье. Ну вот. Только этого мне не хватало.
Кажется, я смеюсь. Это смех человека, получившего в подарок то, что он сам бы пожелал подарить врагу. Ну, что мне делать? Если она завтра с непосредственностью дитяти заявит мне о своем намерении подождать своего совершеннолетия в розовой комнате, что я ей отвечу? Нет, мысленно я произнесу великолепную речь, аргументированную и убедительную. В ней будет все: и решимость, и убийственная логика, и мягкий юмор, но.. Что я ей скажу на самом деле? Когда ее прозрачные глаза уставятся на меня, а рот сожмется в тонкую линию?
Звонок. Для моего тихого дома это уже слишком. На этот раз - телефон. И по счастью – Мик.
- Алло?
- Эй, слушай, это действительно ты? Страшно рад тебя слышать. Ну, как ты там? Зарос паутиной? Не думаешь вернуться?
- Ты знаешь, я не меняю своих решений.
- Да? И по-твоему я это знаю? Ну ладно. Хотя жаль. Так какие у тебя проблемы?
- Мне очень неловко… Я могу попросить тебя об одном одолжении?
- Ну разумеется, детка.
«Детка». Он никогда не изменится. Я чувствую невольный спазм в горле. Когда в последний раз он так называл меня? Когда? Милая сладкая ложь…
- Так в чем же дело?
- Ты мог бы пристроить у себя одну девушку?
- Что? У меня, наверно, аппарат барахлит. Девушку?
- Мик! Я тебя умоляю, без комментариев. Я и так на грани срыва.
- Это я понял. Ладно, кто она?
- Ее зовут Кет.
- Уже неплохо.
- Можно сказать и так. У нее некоторые сложности с документами.
- Надеюсь, Интерпол ее не разыскивает?
- Ей это еще рано.
- Она малолетка? Их памперсов уже выросла?
- Да, кажется. Ей где-то пятнадцать.
- Очень хорошо. Она что-нибудь умеет?
- О, господи! Ну откуда я знаю!
- Ладно, выясним на месте, - он смеется, - Обещай, ты мне обязательно расскажешь, как все это произошла. У тебя ведь раньше не было девочек, верно?
Представляю его наглую улыбку. Сигарета в углу рта, прищуренные глаза, невыносимо сладкий дешевый одеколон… Нет! Это ложь. Откуда мне знать, что с ним стало? Прошло столько лет, целая вечность. Страшно подумать. Если бы мы встретились на улице, кто знает, возможно, даже не дрогнет сердце. Как он теперь выглядит? Наверно, растолстел, носит отличный костюм, сшитый на заказ. Да… Но смех у него остался прежним. И за это можно отдать все.
- Пусть приходит завтра. Я буду ждать ее с внутренним трепетом.
- Мик, если бы не твое доброе сердце…
Точно ледяная волна ужаса сжала мое горло. Что-то двигается за моей спиной. В доме, где обычно движутся лишь тени и стрелки часов.
В проеме двери стоит Кет. Она в длинной футболке, босиком.
- Что случилось?
- Мне нехорошо. Я отравилась.
Этого следовало ожидать. После трехдневного поста прикончить целого омара и полную вазочку салата.
- Что там у тебя происходит? - Мик заинтригован. - Твоя подружка?
- Извини, я перезвоню позже.
Я еле успеваю довести Кет до ванны. Да, ей очень плохо. Куда девалась бесстрастная невозмутимость! Я быстро закручиваю ей волосы, норовящие точно клубок змей перевиться и принять участие в происходящем.
Наконец, с ужином покончено. Девочку бьет озноб, видный невооруженным взглядом.
- У меня кружится голова.
- Не бойся. Идем, тебе лучше лечь. Сейчас выпьешь чаю. Держись за меня.
Ее ледяные руки охватывают мою шею. Неужели это та самая комета, что, сокрушая все на своем пути, ворвалась в мой дом? Когда на ней нет чудовищного макияжа, способного остановить поезд в темном туннеле, она выглядит беззащитной и нежной. Цветок, выросший без солнца, с бледными листиками, сквозь которые видны все прожилки.
Кет Море…Однажды Кристиан пытался отравится люминалом. У него не вышло. Но весь вечер и большую часть ночи я просидел у его постели, утешая и успокаивая его. Он ужасно боялся смерти. Наверно, потому, что жизнь для него была единственной формой существования. Как же он измучил меня в ту ночь! Он постоянно стонал и раз сто просил то врача, то священника. То впадал в меланхолию, то, озлобляясь, принимался поливать нещадной бранью весь свет и всех его обитателей…Мужества в нем не осталось ни на грош, и выглядел он жалко, - далеко не умирающий эллин. Когда же он уснул, а было это под утро, неизвестно у кого был более изможденный вид. Врач потом сказал, что от тех таблеток, которые он выпил, думая, что принимает люминал, умереть можно было, только выбросившись в окно.
Похоже, его дочь более энергична. Несмотря на слабость и головокружение, девочка пытается храбриться и даже бормочет какие-то извинения. Кружку с чаем она держит двумя руками, растопырив пальцы и выглядывая поверх нее с настороженностью.
- Мне не нужно было столько есть.
- Как твоя голова?
- Ничего вроде. Спасибо за чай.
- Постарайся уснуть. Утром все пройдет. Оставить тебе ночник?
Она поспешно кивает. Что ж, ничто человеческое нам не чуждо. Кажется, там, за прозрачным взглядом, все-таки таится одиночество и страх. Подумать только, как немного, оказывается, надо, чтобы изменить свой взгляд на прямо противоположный - всего-то помочь человеку, которого выворачивает в твоей ванне. Ладно, она не виновата в моих проблемах. Я зажигаю ночник. Ненавижу спать в темноте. Все равно что заживо опускаться в склеп.
- Скажите… - Кет приподнимается на подушках: - Я не могла бы … Мне… Не могли бы вы позволить несколько дней побыть у вас. Я бы потом заплатила.
- Ну конечно. Ты можешь остаться, пока не найдешь более подходящего дома. Эта комната тебя устраивает?
Она ее, разумеется, устраивает. Ну вот, одним гордиевым узлом стало меньше, не нужно ломать голову, как вежливо намекнуть ей на нежелательность ее присутствия в моем доме. Воистину, Кармин, ты с потрясающей легкостью избавляешься от трудностей.
Тем временем Кэт уютно закапывается в подушки. Видимо, ей уже лучше. Я спускаюсь в гостиную за ее сумкой. Когда тебе пятнадцать лет, твои проблемы решаются сами собой и за тебя. Легко сделать шаг от жизни к смерти, но также легко вернуться обратно. Ангел-хранитель еще не успевает устать, и крылья его полны упругой силы, а глаза - орлиной зоркости.
Она сбивчиво благодарит меня за сумку, за ужин, и еще за что-то, старательно избегая окончаний. Господи, она же ужасно смущена моим видом и не знает, как ко мне обратится. Ну что ж… Если нам придется какое-то время жить вместе…
- Мы с твоим отцом работали когда-то вместе у Мика. Мы были друзья. Меня зовут Кармин и я – мужчина.
- Я знаю.
- Тем лучше. А теперь – спать.
Уходя, я гашу верхний свет. И оставляю дверь приоткрытой. Халат у меня на спине мокрый, словно я только что со сцены. Возможно, это недалеко от истины. Кармин в роли гостеприимного хозяина. Сольный выход. Блюз. Золотисто-коричневые декорации…
Мне становится грустно. Как легко, оказывается, разрушить ту надежную стену, возводимую столько лет с такой тщательностью. Как легко ворваться в мою жизнь безо всякого на то разрешения.
Мне так грустно, что я с досады засыпаю, забыв принять снотворное.
Глава 3
Заведение Мика называлось «Марселиной». Не знаю, уж кем там была эта Марселина, но бордель, названный в ее честь, отличался потрясающим шиком. Не чета тем заведениям, где лампочки красят лаком для ногтей. Не буду описывать, у меня все равно ничего не выйдет, скажу лишь, что там было все – от зеркал при входе до маленьких фиолетовых цветов в туалете.
Но больше всего меня потряс сам хозяин. Один в один – гангстер из кино, из тех, что помогают недоумку главному герою добраться до хэппи энда, а сами погибают за пять минут до этого с пулей в сердце. Правда, иногда это бывает стрела.
Судя по взгляду, я ему противна.
- Ну, детка, что ты умеешь делать?
Я думала об этом все утро. Мои умения и таланты сводятся к минимуму самообслуживания. Вряд ли я смогу его поразить разнообразием моих способностей.
- Я умею открывать консервные банки. Намазывать хлеб маслом и говорить «доброе утро»
- Так… Пройдись до стойки.
Будем надеется, что он не ждет от меня походки Мерилин. Но и Чаплина изображать бы не хотелось. Я неуверенно ковыляю туда и обратно, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны. Стараясь не замечать мрачной иронии Мика. Да, я знаю, это делается совсем не так, я даже знаю КАК, видела вчера. Но чтобы было ТАК, нужно жить одной в огромном особняке с приходящей прислугой, есть при помощи двух вилок и носить халат, похожий на мантию. Я же пока спасибо что с каблуков не оскальзываюсь.
- Танцевать не пробовала?
Мик останавливает меня резким жестом.
Я мотаю головой, не то «нет», не то «да». Как хочешь, так и понимай. Он понимает в смысле «да».
- Наверное, дома перед зеркалом? А на людях? Сумеешь сейчас здесь что-нибудь изобразить?
Видимо ответ легко читается на моем лице, потому что Мик (интересно, а как его полное имя, ведь не Микеланджело же), говорит с раздражением:
- Послушай, детка, я упрашивать тебя не собираюсь. Мне все равно, куда тебя засунуть: в посудомойки, за стойку, на разнос заказов. Если бы ты пришла сама ко мне, я бы в твою стороны головы не повернул, даже лет пятнадцать назад. Но тебя прислал Кармин. Это меняет дело. Хотя не настолько. Если хочешь стать чем-то, тебе придется очень и очень постараться. Айлин!
Это он уже говорит, повернувшись ко мне спиной, девице в черном трико с длинными и костлявыми конечностями и лицом немолодой цыганки.
- Покажи ей что-нибудь.
Айлин покорно лезет на сцену. Находит среди дисков один, ставит его и принимает соответствующую позу. Очень необычную, на мой взгляд. Я так понимаю, что делается это все для меня, так как сам Мик тот час же куда-то уходит, а двое парней, которые возятся с фонтанчиком в углу зала, даже головы не поворачивают в нашу сторону. Больше в зале никого нет. Театр одного зрителя.
Музыка подкрадывается неслышно. Она не то чтобы тихая, скорее вкрадчивая, осторожная, точно шепот или капли дождя. Однако сердце послушно принимает заданный ритм. Что это за штука? Обалденная мелодия.
Вместе с нарастающей музыкой начинает двигаться и крохотная фигурка на пустой ладони сцены. Или она двигалась все время? Едва заметные волны прокатываются по ее телу, она точно змея, выползающая из кувшина.
И тут со мной начинает что-то происходить. Что-то очень восхитительное и необъяснимое. Я раздваиваюсь. Одна моя половина невозмутимо сидит на краю стола, глядя на Айлин, а другая… О, со второй половиной дела обстоят не столь благополучно. Она уже пробралась на сцену и танцует. Точнее, нет , не так. Она стала танцовщицей, вытеснив ее саму из себя, полностью подменяв собой. Не знаю, как сказать. Одним словом – я превратилась в Айлин. Теперь я знаю любой ее жест, это мои руки, мои волосы, мое тело. Это мой танец. И в то же время я знаю, что так мне никогда не станцевать, от этого пронзительная тоска и зависть душат меня.
Я знаю – вот сейчас я прогнусь, затем резкий поворот и стремительный бросок вперед, чтобы, налетев на невидимую стену, без сил опуститься на пол. Я знаю, как я закончу свой танец, хоть никогда не слышала раньше этой музыки… Все – от взмаха руки до головоломного прыжка, - все мне знакомо. От такого можно сдвинуться.
Когда Мик дотрагивается до моего плеча, я открываю наконец глаза. Отвратительное чувство реальности и безнадежности. Если бы он не пялился на меня, я бы с удовольствием поревела немножко.
- Ну, так что ты решила?
- Я буду танцевать.
- Ах, вот как? Но ты же не умеешь.
- Я научусь.
- А если не выйдет? Ты не выглядишь слишком пластичной.
- Вы тоже не выглядите как хозяин преуспевающего заведения.
- Да? - Впервые он смотрит на меня с интересом. – А как же я выгляжу?
Самое время сейчас сказать что-нибудь вежливое. Про молодость и красоту. Про Лоренса Оливье в «Дракуле». Но я, конечно же, говорю первое, что приходит в голову, то есть правду.
- Как начинающий вышибала в порту.
- Так. А ты вовсе не такая уж скромница. Во всяком случае, язык у тебя длинный. Было б еще неплохо, чтобы ты научилась его придерживать.
Но интерес его не ослабевает. Ага, похоже, мне случайно удалось поймать верную ноту. Но и переигрывать не стоит, не то меня вышвырнут отсюда, несмотря на рекомендацию Кармин.
- Я хотела бы попробовать. Мне кажется, что у меня получится. Все великие танцовщицы когда-то начинали, верно?
- Великие?
Он оглядывает меня с сильным сомнением. Плевать. Смотри сколько влезет. Я озарена внезапным прозрением. Я неуязвима для чьих-либо насмешек. Подумать только, еще час назад я понятия не имела о том, что мне предначертано. Но теперь…О! Теперь-то я знаю.
- Ладно. Посмотрим. Попробуешь себя в кордебалете. Айлин!
Я плохо помню, о чем мы говорили с Айлин. Она что-то объясняла мне, я согласно кивала, поддакивала, и мне было абсолютно все равно, с чем соглашаться. Мои мысли уже унесли меня в такие заоблачные высоты, куда никогда не подняться таким, как эта девица.
Я распахнула радужные крылья мечты и помчалась на такой головокружительной скорости, что скоро время перестало существовать вообще, а все предметы обрели форму, вовсе не свойственную им от природы. Стрелка спидометра давно перемахнула за отметку «скорость света», а впереди рассыпались новые бриллианты незнакомых созвездий, когда банальный вопрос резко вывел меня из моей эйфории.
- Ты мальчик или девочка?
Идиотский вопрос. Она ослепла, что ли? Я собираюсь ответить что-нибудь грубое, как вдруг…Кармин! Да. Она в чем-то права.
- Я девочка.
- Это радует. Ну, значит, ты все поняла. Приходи завтра к десяти.
Приду. Можешь не сомневаться. Я предполагаю начать восхождение дерзко и стремительно, а техническая сторона дела меня интересует мало. Точнее, о ней еще ничего не знаю. Но я справлюсь.
…Когда я выстреливаю на кухню готического особняка (а это происходит где-то через четверть часа), то в первую минуту просто теряю дар речи. Там сидит такой красавчик… Глаза, губы, плечи – все, все. В таком свитере! В таких штанах! У нас в классе его сожрали бы живьем или пустили на сувениры.
Мне понадобилось минут пять, чтобы узнать Кармин и выдавить из себя приветливое поскрипывание.
- Ну, что сказал Мик? - Интересуется он после того, как наливает мне в тарелку суп и подвигает целую гору гренок с сыром.
- Я буду танцевать.
- В каком смысле?
- В кордебалете.
Он смотрит на меня, ну точь-в-точь как его гангстерский дружок. Плевать и на него тоже. Я-то знаю чего хочу.
- А раньше ты это делала?
- Да. На новогоднем балу. С одним мальчиком. После этого он перестал со мной здороваться.
Кармин растеряно вертит гренок. Вид у него ошарашенный.
- Впрочем, кто сейчас не танцует…
- Ага. Что я хуже других? У Мика там есть Айлин – ничего особенного. Кожа да кости.
- Айлин? Не знаю. Она, наверное, появилась позже.
- Судя по ее виду – раньше. А что, мой отец тоже танцевал в «Марселине»?
Гренок в его руках складывается пополам с хрустом.
- Да, какое-то время.
- Тетка рассказывала, он классно двигался. (Вру!)
- Он подавал большие надежды.
- И что?
- Ему не хватало немножечко терпения. Он хотел всего сразу.
- По-моему, это тоже неплохо.
- Да, но так не бывает.
- Одним словом, у него ничего не вышло, да?
Гренок превращается в сплошное кружево.
- Ну почему? Он просто решил завязать с эстрадой. Возможно, ему подвернулся случай. Я не имею о нем сведений уже 16 лет. Он мог преуспеть в какой-то другой области.
- Вряд ли. Тогда бы о нем непременно услышали.
Я отодвигаю пустую тарелку. Готовит он кайфово. Гораздо лучше моей тетки. Ее стряпню отказывались есть даже бездомные собаки, а сосед хотел подать на нее в суд, когда его кошка, сожрав у нас на кухне теткину котлету, едва не отдала богу душу.
- А вы?
Кармин испуганно роняет обмылок гренки и смотрит на меня в дикой панике. У него очень бледное лицо и прозрачные глаза. Даже в мужском костюме он все равно похож на переодетую девушку, даже еще сильней.
- Что я?
- А вы хорошо танцевали?
- Да, наверное, не знаю. Это было давно…
- Значит, хорошо.
- Почему?
- Только плохие танцоры уверяют, что раньше им не было равных, и если весь мир не склонился перед их талантом, то лишь по злосчастному стечению обстоятельств.
Он смеется. А мне в голову приходит блестящая мысль. Но она еще слишком новая, чтобы взять ее в употребление вот так, сразу. Поэтому я аккуратно складываю ее на полочку. На время.
- Значит, вы сейчас уже совсем не занимаетесь, да?
- Для этого нужно хорошее здоровье. Да и возраст…
Вот и второй случай сказать комплимент. Теперь нельзя отмолчаться. Да будь он стар, как Мафусаил, он не простит мне молчаливого согласия.
- Возраст? Да вы выглядите, как только что напечатанная купюра.
- Тем не менее, мне уже тридцать шесть.
Тридцать шесть… Не много. Для температуры. Он старше меня почти на двадцать лет. У него ресницы, как у девушки, и волосы, как облако. Хотя, может, они накладные. Интересно, что со мной будет в столь преклонном возрасте? Тоска. Я, наверное, начну перемещаться по дому в кресле-каталке и носить меховые тапочки с помпончиками. И он еще жалуется.
- По-моему, вы сами не верите в то, что говорите. Очень обидно, что вы больше не танцуете. Видели бы вы, кто там выступает сейчас.
- Да? – Кармин оживляется- А кто?
- Я же вам говорила про Айлин.
- Да, правда.
- Может, она и умеет что-либо делать, например рисовать гуашью или вязать, но с пластикой у нее явные проблемы. Никакой гибкости. Вялая, сутулая. Колени торчат в разные стороны. Не девица, а коловорот из сплошных рычагов.
Кармин улыбается, скрывая улыбку поднесенный к губам рукой. Жутко красиво, надо будет запомнить.
- Думаю, ты преувеличиваешь. У Мика всегда был хороший вкус.
- Кому-то нравится мясо, кому-то - кости.
- А ты - злющая.
- Нет, я – ревнивая. Я тоже хочу танцевать и надеюсь делать это значительно лучше всех, включая Айлин.
Главное, не задрать подбородка выше носа. Руку – на пояс, грудь – колесом. Пусть видит, что я не шучу. Ногу для устойчивости можно выдвинуть вперед.
- Ну что ж… Возможно, у тебя получится.
Получится. Еще как. И ты мне в этом поможешь. Пока Кармин засовывает тарелки в посудомоечную машину и наводит лоск на и без того стерильной кухне, я достаю свою припрятанную мысль и примеряю ее. Она, к стати, не так уж фантастична, и хозяин готического особняка отлично в нее вписывается. Еще как! Рано или поздно я заставлю тебя попросить меня стать твоей ученицей. И я еще подумаю, согласиться или нет. Хотя… Я думаю, что ради любви к искусству я все-таки соглашусь.
Глава 4
Она заполнила собой весь дом. Она все берет без спроса и оставляет где вздумается, в самых диких местах. Ну что, что можно делать с секундомером в ванне? Она слушает ночами музыку, а по утрам спит у камина, вытянувшись на шкурах. Она курит на балконе, а окурки бросает в цветочные горшки. И никогда не моет за собой посуду.
На мой взгляд, Кет Море напрочь лишена вкуса. Вернее того, что принято считать вкусом. Ее стиль одежд – «а–ля дитя улицы» - ужасно бесформенные штаны и мешок самой ужасной расцветки вместо свитера. Юбок она не признает. Дезодорант ее походит на освежитель воздуха для кошачьих туалетов, а духи должны носить название «Сон героя за пять минут до пробуждения перед Авгиевыми конюшнями».
Иногда она красится. Это ужасно. Иногда она одевает клипсы и бусы, отобранные у вождя людоедов сердобольным конквистадором. Иногда она влезает в кожаный футляр. Не знаю, что в нем хранилось раньше, но теперь это пальто, во всяком случае, она это утверждает со своим бессменным апломбом.
Я – само терпение и кротость. Я не говорю ей ни слова протеста, да и что можно сказать? А главное, что это изменит? Она только сосредоточенно нахмурится, как она обычно хмурится, сталкиваясь с любым противодействием, будь то неисправный миксер или тетрис, да затаит в глубине своего кошачьего существа брезгливую неприязнь.
И все же… Нужно признаться, что мне как-то спокойней, когда она дома. Возможно, потому, что с ней у меня не связано никаких воспоминаний (она ничем не напоминает Кристи), а так как моя жизнь – сплошное воспоминание, можно сказать, что мы существуем в разных измерениях. Она может прийти, когда ей вздумается, и уйти, когда пожелает. Ей нет до меня никакого дела. Если она что-то думает обо мне - я об этом никогда не узнаю, разве что ее ужасные кошачьи глаза обретут на миг отблеск человеческих чувств. Но этого не случится.
Она исправно ходит на работу. Иногда под влиянием неистребимой привычки постоянно говорить, она начинает рассказывать мне о нынешней «Марселине», о Мике, о новой программе, об Айлин. Кет не выносит молчания и не будь меня, она принялась бы беседовать с мебелью или собственным отражением. Молчание для нее - страшная пытка, равная пытке водой или молодым бамбуком. Не знаю, с чем это связано, но я вообще не претендую на звание знатока жизни, а в данном случае озадачился бы и знаток.
Каждый день с утра дом содрогается от прыжков и шпагатов. Если уж эта особа за что-нибудь берется, будьте уверены, она не остановится на полпути. Я имел неосторожность упомянуть, что для хорошей формы пресса нужно пятьдесят раз сделать «угол». На следующей день на Кетти было больно смотреть. Она садилась на стул в пять приемов, вставала в шесть, а по лестнице поднималась на прямых ногах и боком. Пришлось сделать ей массаж. Ну и что? Утром следующего дня она снова висела на стене с видом распятого мученика. Ее мужеству позавидует любой миссионер, а выносливости – землекоп.
Я стараюсь избегать той половины дома, где располагается зала. Я и раньше не просиживал там часами, а теперь, когда там звучит музыка… Это невыносимо!
Разумеется, моя болезнь начинает прогрессировать. Она только и ждет повода, чтобы вонзить в меня свои клыки. Боль похожа на взрыв сверхновой, она ослепительна, она всепоглощающа, она выходит за пределы моего тела огненными щупальцами, а затем резко сворачивается, уходя внутрь себя самой, оставляя холодный ужас в каждой клетке и слабую боль под левой лопаткой.
Иногда, а в последнее время все чаще, мне хочется, чтобы этим огненным взрывом меня просто испарило, как каплю воды, чтобы после не осталось ничего. Я отравлен ожиданием. Мне никогда не удается до конца отрешиться от сознания неизбежности конца. В каком бы направлении не летели мои мысли, над ними всегда нависает, точно свинцовое небо, память о том, что вскоре меня ждет. Ни луча надежды, ни звезды веры, да и во что верить? О, если бы мне было пятнадцать! Как бы легко я примирился со своим приговором!
Что я знал в пятнадцать лет о смерти? Ничего. А теперь? Я стал ее адептом, ее покорной и смирившейся жертвой. Я изучил ее, я знаю ее походку, ее движения. Они обманчиво-торжественны на людях, на деле же по-воровски быстры и вкрадчивы. Ее цвет – черный и серый. Но она любит пурпур. Как и я. Я бы, наверное, смог станцевать ее, так мы с ней сблизились.
Нет. Ложь. Я не смирился и не смогу смириться, иначе почему после каждого приступа я кидаюсь к лекарствам, оставленным моим врачом, и покорно выполняю все его предписания? Что это, как не надежда любой ценой вырвать хоть малый срок, хоть пару дней сверх отпущенной меры? Стремление жить во всяком существе неистребимо. Глупо.
Но даже эти, в сущности, приятные размышления прерываются самым неделикатным образом. Кет Море постоянно вторгается в мою жизнь. Ей, например, приспичило узнать, как это танцоры крутят фуэте и при этом не падают. Вопрос жизни и смерти, не понятно, но почему ей понадобилось его решать в холле, среди бронзовой посуды и горшков с искусственными растениями? Хорошо еще, не на кухне.
Я молчу. Я стараюсь не замечать атмосферы танцкласса, охватившей постепенно весь дом. Это практически невозможно, ведь поистине нужно ослепнуть и оглохнуть, чтобы этого не заметить. Самое страшное – меня просто душит любопытство. Я напоминаю себе начинающего йога, который учится медетировать на площади, где проходит коррида, или лжеслепого, переходящего оживленную улицу. Что она там делает за закрытыми дверьми? Конечно, мне все равно, но все таки… Тем более, что меня это не касается.
Казалось бы, чего проще, подойти и посмотреть. Она не будет против, я уверен. Мне даже не обязательно высказывать свое мнение. Безразличный комплимент, чтобы ободрить начинающую танцовщицу. Пару общих советов… Сущие пустяки. Для нормального человека. Для меня же – непреодолимое препятствие. И я сам себе не решусь признаться почему.
Любое здравомыслящее существо прекрасно понимает: чем больше запретов будет наложено на какое-нибудь действие, тем скорее оно будет совершено. Правильно? Правильно. Поэтому чем больше я стараюсь держаться подальше от залы, где занимается Кет, тем больше меня туда тянет. Но как всякое слабовольное существо, я подсознательно жажду повода. Что-то должно произойти. Что-то обязательно должно произойти.
И вот наконец-то! В полночь. После особенно мучительного дня и не менее мучительного вечера я был разбужен жалобным кошачьим мяуканьем, причем в первую минуту мне даже показалось, что сон мой не кончился, потому что и во сне тоже мяукала кошка.
Но это не кошка. Музыка. Всего лишь музыка, смягченная толстыми стенами, однако достаточно пронзительная, чтобы напомнить предсмертные вопли животного. Да что же это такое! Она когда-нибудь спит?
Пожалуй, впервые с тех самых пор, когда эта чертова Кет Море вторглась в Замок Грез, во мне родилось подлинное противодействие, желание хоть что-то сказать в знак своего несогласия, хоть как-то проявить свое присутствие в доме. Возможно, даже в резких выражениях. Пару раз мне доводилось объясняться с людьми, выведшими меня из себя (один раз это был Кристиан), и я с честью выходил из подобных положений. Правда, потом… мне было не очень хорошо. Ну и пусть. Зато сам поединок! Как обжигающий кофе. Как музыка аргентинского танго – кружение двух хищников в центре освещенного круга. Короче, повод войти в залу - найден. Вперед!
В своем неистовом порыве спускаюсь вниз. Музыка безусловно знакомая. О, Господи! Это же моя пластинка! Я замираю коснувшись рукой двери. Я не сразу понимаю, явь это или сон. Дверь приоткрыта. В эту щель видно зеркало с налетом пыли. Она даже толком не убралась там. Легкие шаги, шелест ткани. От напряжения у меня холодеют руки. Мелькает трусливая мысль о немедленном бегстве. Для смелости пытаюсь представить, как я врываюсь, исполнен гнева и произношу великолепную речь.
Вместо того, чтобы бежать или ворваться (и то и другое было бы разумным), я припадаю к щели и заглядываю внутрь.
В это мгновение мой ангел-хранитель опускает усталые крылья. Он не может ничем больше помочь тому, кто сам не в силах хоть раз послушаться совета разума. Зачем мне, в сущности, знать, как танцует Кет Море? Ее отец начинал просто прекрасно, но дальше кордебалета не пошел. В молодости мы все гибки, но лишь немногие способны перейти ту грань, где кончается посредственность и начинается гениальность. Очень немногие. И неизвестно, что лучше. Тех, кого избрали (или заклеймили), ждет страшная дорога, тяжелая, узкая, неподходящая для веселых прогулок. А в конце – холодный свет близких звезд над пропастью, наполненной ледяным безмолвием, или одиночество роскошного особняка с молчащим телефоном.
Но разве об этом можно рассказать? Разве можно предостеречь того, кому всего пятнадцать лет и за чьей спиной упруго звенят белые крылья…Разве она поверит? Разве я сам поверил бы в это двадцать лет назад, когда я впервые услышал эту музыку и, разобрав на пластинке полустертую надпись, взял себе манящее и дерзкое имя, определившее всю мою судьбу – Кармин. Нет. Это рок. Его приговор обжалованию не подлежит. И Кет Море рано или поздно это поймет.
Глава 5
Ураган в самом его эпицентре. Лавина в апогее своего громыхания. Демон бури. И это все ничего, по сравнению с моей яростью. Я – идущая в бой армия живых мертвецов. Я несокрушима, как Терминатор. Не завидую тому, кто решится встать у меня на пути. Снесу – не замечу. Во в какой я злобе!
Нет, кто бы мог подумать, а? С виду такой тихий – мухи не обидит. Ресницы до бровей, руки всегда чистые, ходит бесшумно, готовит роскошно. И при всем том – такой враг, что еще поискать! Вражина, да! Так бы и сказала ему прямо в лицо!
Ну кому он нужен, кроме меня? Кто еще будет с ним носиться, точно с малым дитем? Мик? Сроду не зайдет, хотя от «Марселины» до нас пятнадцать минут хода, если идти спиной вперед и запинаться о каждую урну. Так что никому он не нужен, и он сам это прекрасно знает.
Думаете, я преувеличиваю? Черта с два! Стоит мне прийти домой, он несется мне навстречу, точно пес, запертый в пустом доме. Правда, гордость у него на первом месте, это да, это я признаю. Прибегает, значит, в гостиную с гордым видом и сидит, словно ему ничего не надо. Я делаю вид, что ничего не понимаю, что я полная дура, это, кстати, у меня здорово выходит, подыгрываю ему изо всех сил, начинаю «про между прочим» рассказывать про свои дела, постепенно перехожу на Мика, «Марселину», рассказываю, рассказываю, иногда в горле пересохнет, говорить уж нечего, начинаю сочинять. У него глаза такие делаются… Короче, если бы я работала от сети, он бы меня мог до утра слушать.
Я понимаю: одиночество, ранимость, возраст. Но сколько можно! Мало того, что он постоянно наводит за мной порядок с маниакальной тщательностью, у меня скоро комплексы разовьются на этой почве, мало того, что не способен поддержать мало-мальски оживленную беседу, он еще и … Нет! Сплошная подлость!
Ладно. Не хочешь миром – будет тебе война. Я тут прочла книгу… Да, у него тут полно книг. Так вот, там рассказывается о пользе шоковой терапии. Я, правда, не все поняла, но суть уловила. Попробуем. Будешь у меня знать, как обижать порядочных девушек. Если я решила, что ты будешь моим учителем – ты им будешь. И ничто тебя не спасет. Но больше ждать я не собираюсь. Хватит. Я уже почти месяц жду. Дебил бы догадался предложить свои услуги. Но не этот красавчик. Он ходит по дому с кротко-опущенным видом. Ха! Война и немедленно.
Для начала я договорилась с Айлин. На случай если меня выставят. Не думаю, что у него хватит духа, но кто его знает. Потом выпиваю колы и отправляюсь на штурм.
Дома обычная картина. Кармин киснет в кресле. Наркоман паршивый. Нанюхался. Не нужно быть спецом, чтобы определить – это сокровище долго не протянет. Я смотрела один фильм, как раз про то, как один тип тоже все время квасил наркотики, а потом попал под дрезину. Или его застрелили копы, точно не помню.
Он слегка поднимает голову, силясь сконцентрировать свой взгляд на мне. Ну давай, давай, попытайся, когда мозги растекаются, как каша, наверное, не слишком-то легко уследить за зигзагом молнии.
- Ужин на кухне. Все еще теплое.
Я иду к креслу, специально загребая ногами расположенные в ритуальном порядке шкуры. Попутно роняю подставку с инквизиторским хламом для камина. Под акомпонимент грохота сажусь напротив пациента. Надеюсь, сейчас я не выгляжу дурой.
- Ты не хочешь ужинать? - После минутной паузы осторожно спрашивает он.
Ой, ну просто сама невинность. Ресницы отбрасывают тени на щеки. Джульетта на балконе.
- Ты в самом деле не хочешь ужинать? – спрашивает он еще через минуту. От моего молчания его пробирает озноб, еще немного - и он хлопнется в обморок, - Сегодня там салат из кальмаров.
Искуситель. Змей. Но нет, слабо! Я уже вошла в образ, и такой дешевкой меня оттуда не выманить.
- И ванильный пудинг.
О, черт! Надо было мне все затеять именно сегодня, когда там ванильный пудинг. Нет, нет… Во что бы то ни стало нужно спасать рушащиеся бастионы.
Свой первый вопрос я продумала заранее. Дальше пойдет импровизация, но первый гвоздь должен быть вбит с отменной точностью.
- Почему мой отец уехал тогда так внезапно?
Если бы я обернулась летучей мышью или каким-нибудь кинговским ужасом, вряд ли бы и тогда мне удалось увидеть подобное выражение на его лице. Он даже забыл драпироваться в ресницы – вцепился в сиденье кресла так, что пальцы побелели.
- Он должен был выступать еще две недели. И вдруг.. Мик даже не взял с него неустойку. Почему?
- Я не знаю.
- Кристиан вам ничего не сказал? Странно. Насколько я поняла, вы были в довольно тесных отношениях. Он что же, ни словом, ни взглядом не дал вам понять о своих намерениях? Он был скрытен?
- Нет. То есть в некоторых вопросах…
- Понятно. Он, кажется, неплохо танцевал?
- Да.
- Неплохо или хорошо?
- Хорошо.
- А кто лучше – вы или он?
Отличный вопрос. Не скажет же он бедной сиротке, что ее отец был посредственностью и неудачником.
- Трудно сказать. Критерии оценки различны. Кому-то нравится одно, другой предпочитает противоположное.
- Да, но кому-то дают сольные номера, а кто-то задирает ножки в кардебалете. Кого предпочитали в «Марселине»?
- Когда кого. Крис часто впадал в депрессию и тогда по неделе не выходил на работу, а потом нужно было набирать форму.
- Он считался вашим дублером?
- Можно сказать и так.
- Вас это, конечно, устраивало. А кроме него у вас были соперники?
- Мы не были соперниками.
- Ну, то есть кто-нибудь еще солировал?
- Конечно. В программе много номеров, не только танцоры. Были певцы и певицы, танцовщицы, фокусники, музыканты, барды…
- Но в вашем жанре – нет?
Кармин обречено вздыхает. Он, бедняга, еще не понимает, в чем его обвиняют, но чувство вины у него уже возникло. Он готов просить прощения, оправдываться. Это то, что мне нужно, однако, останавливаться еще рано. Мне нужно лишить его дара речи, размазать, обезволить.
- Значит, Кристиан Лорье – дублер и бледное подобие великого Кармин, в один прекрасный день просто бросил его, несмотря на шикарный особняк и счет в банке. Бросил и смотался. Забавно.
- Это Мик тебе сказал?
- Не важно кто. Вряд ли это тайна за семью печатями. И мне кажется, я знаю, почему он так поступил.
Я встаю и неспешно прохаживаюсь по сбитым шкурам. Моя походка – само загляденье – ни одного лишнего движения, собранность и неотвратимость рока. Кармин следит за мной, полностью загипнотизированный. Так-то, мой милый. Таким ты мне нравишься больше.
- Я думаю, он не мог смириться с мыслью, что он – всего лишь дублер. Он вам завидовал. И вы раздавили его сознательно или бессознательно. Разумеется, для себя он объяснял это иначе – кому охота сознаваться в собственном ничтожестве, но истинная причина гибели его карьеры заключалась именно в вас. Вас брали на все сольные партии, ваше имя звучало повсюду: и с афиши, и в разговорах, а его чаще упоминали, как вашего дружка, не больше. У него не было шансов чего-то добиться рядом с вами, а бороться он не умел. А может и умел, но не стал. Ведь вы были очень близки, правда? Нелегко нанести удар близкому человеку. Поэтому он спрятался за первое попавшееся приключение и улизнул.
- Это версия Мика?
- Да Мик вообще не вспоминает о событиях трехсотлетней давности. Это здесь ничего не меняется, точно в музее, а снаружи жизнь идет вовсю. Восходят новые светила, о старых забывают… Обидно, да? Кто теперь помнит Кристиана Лорье? Две-три престарелые шлюхи в баре, какой-нибудь облезлый сутенер, да разве еще хозяин заброшенного особняка, которого помнят два-три старых завсегдателя «Марселины» и тот же сутенер.
- И что же из этого следует?
В голосе Кармин звучат какие-то новые нотки. Не нравятся мне они. Ну, как действительно укажет мне на дверь?
- Я полагаю, ты все это наговорила не просто так? Почему столь развитую и современную девушку заинтересовали археологические раскопки? Какое ей дело до событий трехсотлетней давности?
Ого, это уже похоже на нападение.
- Я в какой-то мере причастна к ним. Тяжелое наследие, так сказать.
- Да? – Кармин мгновенно меняется. Таким я его еще не видела. – Это понятно, но для обычного интереса ты слишком глубоко копаешь. Вряд ли для банального разговора типа «А как это происходило в ваше время?», предварительно штудируют книгу по психоанализу. Актриса ты неплохая, спору нет. Но для того, чтобы кого-нибудь из себя вывести или ввести в заблуждение, нужно прежде всего самой чувствовать себя в достаточной безопасности, - он энергично закуривает и внезапно властно командует:
- Сядь!
Я сажусь.
- Ты хочешь знать правду? Изволь. Крис не мог, да и не хотел чего-то добиваться на сцене. Для этого нужно призвание, а у него его не было. Он был заурядным мальчиком из кардебалета, распутным и непорядочным. Я терпел его долго, гораздо дольше, чем позволяет обычное человеколюбие. Когда же он вздумал испытывать меня на прочность (а он был к тому же еще и неблагодарным), я его выставил. Это понятно? Нет, раскаяния я не испытываю. Я не рушил его карьеры, не сталкивал его вниз. Я сколько мог удерживал его на склоне, но, как всякий разумный эгоист, вовремя обрезал страховой канат.
Кармин слегка наклоняется ко мне и упирается ладонями в подлокотники моего кресла, зажав сигарету в углу рта.
- Меня не гнетет мысль об утраченной славе. Мне на это наплевать. Я сознательно оставил сцену, когда достиг определенного предела – не пика, нет. Я сам так решил. И не раскаиваюсь. Внешнее впечатление бывает обманчивым, не так ли? Так вот, я лишь внешне напоминаю океанскую медузу. Внутри я довольно-таки костляв.
Он откидывается на спинку своего кресла, выдыхая дым мне прямо в лицо. Я лишилась дара речи.
- Ну так что же ты на самом деле хотела, Кетрин Море? Только говори правду, твоя игра не выдерживает критики.
- Я хочу, чтобы вы стали моим учителем.
- Нет.
- Почему?!
- Потому что ты обладаешь всеми недостатками своего отца и лишена его единственного достоинства – он был красивым мужчиной.
- Это так важно для танцев?
- Для танцев важно другое. Я видел, КАК ты танцуешь. Я не буду тебя учить.
- Почему?
- Потому что я больше не танцую – я дал слово. И ты не тот человек, из-за которого я его нарушу.
Он встает и уходит. А я чувствую себя, как тот полководец, который уже видел себя въезжающим в захваченный город на белом коне, а вместо этого вдруг понял, что он осаждал мираж. И еще что-то такое, чего не сказать словами, но отчего во рту возникает противный привкус, как от раскушенной перчинки или виноградной косточки.
Глава 6
Вечером я сидел на полу в зеркальной комнате и смотрел, как последние лучи солнца окрашивают стекло в пронзительные оттенки красного вина. Хрупкое состояние, когда день уже не властен, а вечер еще не наступил. Примерно то же происходило сейчас со мной – жар только что кипевших чувств миновал, холод тяжелых раздумий еще предстоит. Солнце медленно утекало в окно. Солнечные пятна уменьшались, точно высыхающие лужи. Зеркала наливались сумраком, и я чувствовал, как он начинает подбираться ко мне, наваливаясь на грудь и просачиваясь в поры. Рано или поздно он доберется до сердца, и оно замрет навсегда, замерзшее, но впервые спокойное.
Мысль умереть прямо сейчас, вместе с угасанием дня, истечь кровью, подобной цвету его пурпура, показалась мне заманчивой. Правда не настолько, чтобы переродиться в действие. Умереть перед зеркалом, видевшим начало и конец моей жизни (я говорю жизни, потому что нынешнее мое существование в счет не идет), в заброшенном храме, пахнущем пылью и тошнотворным дезодорантом… Глупо. Не знаю, существует ли загробная жизнь, или же это всего лишь спасительный миф, но рисковать в столь щекотливом вопросе мне не хотелось.
Не хотелось думать. Принимать какие-то решения. Тем более волевые. Проще всего было засунуть голову под крыло или сделать вид, что ничего не произошло. Не было двух дней напряженного молчания, не было, и все. Неплохо было бы, если еще и Кет куда-нибудь запропастилась, разумеется, в хорошем смысле. Пускай у нее отыщутся родственники – чудные люди, которые придут в восторг от перспективы удочерить половозрелую агрессивную особу, и при этом пусть они живут где-нибудь в Финляндии или Марокко. Живут же там люди! Почему кому-нибудь из них не оказаться ее родственником?
Но это всего лишь мечты. Почему же я просто не выставлю ее за дверь? В конце концов я выполнил свой минимум по оказанию добровольной помощи династии Лорье-Море. Не стоит переплачивать, не то они будут должны мне.
Сегодня же поговорю с Кет. Теперь, когда она зарабатывает себе на жизнь, ей будет нетрудно устроиться где-нибудь в городе. У нее полно друзей в «Марселине», взять ту же Айлин.
Звонок. Как выстрел. Почти минуту я пытаюсь сообразить, что и где звонит. Ну, разумеется, она притащила трубку из комнаты, засунула ее за поручень и забыла.
- Это дом Кармин? – голос мне совершенно не знаком.
- Да.
- Вы меня наверное не знаете. Я – Айлин.
- Айлин. Вы танцуете у Мика.
- Точно. Это Кетти вам рассказала? Она наверняка наплела бог знает что. У нее не язык, а помело. Вы – Кармин.
- Да.
- Я бы хотела с вами поговорить.
О, господи! Все ясно. Эта паршивка решилась действовать обходным путем. Натравить на меня как можно больше людей, которые должны будут пробудить во мне совесть и заставить согласиться на ее вздорное предложение. Не выйдет. Даже если она подключит Мика и весь нынешний состав «Марселины».
- Айлин, вряд ли я подхожу для подобной роли. Возможно, я слишком стар для нее. Время – вещь текучая. Сейчас столько различных направлений, столько стилей – все это хорошо для молодых. Не для консерватора, безнадежно отставшего от жизни.
- Но…
- Я уже давно не танцую, здоровье, знаете ли… Навыки утрачиваются, гибкость уже не та. Печальное зрелище представляет человек, переживший свое призвание, но все пытающийся цепляться за былое. Не так ли?
- Да, но…
- Я понимаю, Кет очень способная девушка. Более того – талантливая. У нее есть все, чтобы совершить стремительное восхождение. Самостоятельно. Впрочем, вы, как подруга, конечно, просто обязаны помочь ей на первых порах, направить, поддержать. Не сомневаюсь, вы так и поступите.
- Да, конечно, но…
- Вот и отлично. Что же касается ее затеи – она невероятна. В ее возрасте все склонны к безудержным фантазиям. Но жизнь делает нас реалистами. И чем выше нас заносит в наших мечтах, тем больнее приземляться. Вы со мной согласны?
- Разумеется. Но не могли бы вы сказать, где она?
Где она? Я растеряно обвожу глазами комнату. Нет, ее здесь нет.
- А что случилось?
- Она уже два дня не появлялась на репетиции. Она не заболела?
- Нет. Во всяком случае, ужинала она регулярно.
Я невольно встаю. Чепуха, конечно. В ее возрасте какие могут быть депрессии?
- Видите ли, из ваших слов я поняла, что у вас с ней возникли некоторые проблемы, - Айлин взволнована, говорит с некоторым затруднением, словно обдумывая каждую фразу, - да и характер у нее своеобразный. Вам с ней тяжело, точно?
Наблюдательная девушка.
- Мне, может, не следовало звонить, но… Не знаю. Странно это все. Не знаю, как сказать. Ну. в общем, возможно, это все чушь и одни мои дурацкие предчувствия, но не могли бы вы найти Кетти и подозвать ее к телефону?
- Я постараюсь. Если она у себя, я ее позову. А что все-таки случилось?
- Сама не знаю. Вы не ссорились?
- У нас возникли некоторые разногласия. Вряд ли это можно назвать ссорой.
- Дело в том, что Кетти попросила приютить ее на время, если что. А потом она исчезла. И тут еще этот звонок…
- Звонок? Какой звонок?
- Я не уверена. Это могла быть и не она. Слышно было очень плохо. Словно шумела вода.
Вода? Только этого еще не хватало.
- Айлин, перезвоните через пару минут. Я проверю.
Дверь в ванную заперта изнутри. На деликатный стук никто не отзывается. Что, если она просто заснула? Нет. Я уже знаю, что увижу там. И лучше мне этого не видеть. Я не переношу вида крови. С того самого дня, как… как увидел собственную кровь растворяющуюся в воде, точно темное вино в греческих кратерах.
По счастью, порезы неглубокие, и кровь мне остановить удается быстро. Кет лежит неподвижно, но я уверен, она в сознании. Ее светлые волосы отливают розовым. Наверно, из-за солнца. Не слишком ли много для сегодняшнего вечера? Сплошной этюд в багровых тонах.
Перезванивает Айлин.
- Все в порядке?
- Да. Но вряд ли она сможет сейчас говорить.
- Что-нибудь серьезное?
- Да нет, сущие пустяки.
Ненавидящий взгляд так и впивается мне в спину. Стилет.
- Тогда извините.
- Нет, что вы. Я очень рад, что у Мика работают такие хорошие девушки. Это значит, вкус ему не изменяет.
В трубке слышен смех. Ему вторит тихий стон с дивана.
- Было очень приятно с вами познакомиться.
- Ой, что вы! До свидания.
Айлин вешает трубку. А я поворачиваюсь к дивану. Кет смотрит на меня широко раскрыв глаза. Она, должно быть, упивается происходящим, хотя глаза ее, как обычно, бесстрастны.
- Как ты себя чувствуешь?
- Вы же сказали, что это пустяки.
- Ты бы предпочла, чтобы я сказал, будто ты в коме? Истекаешь кровью?
- Я не дура.
- Правда?
- Правда.
- Пока ты ничем этого не доказала. Чего ты добиваешься?
Она зябко кутается в плед.
- А разве этим всегда чего-то добиваются?
- Почти всегда.
- А вы чего добивались? – Кетти выразительно косится на мои рукава. Стерва. Глазастенькая.
- Я был моложе тебя. Просто хотел уйти. И я не звонил по телефону своим друзьям.
- Кто же вас нашел?
- Мой кузен.
- Конечно же, совершенно случайно?
Мне очень хочется соврать. Это даже не будет считаться враньем по прошествии времени.
- Не совсем. Он всегда возвращался из колледжа к трем часам. И сразу шел в душ.
Кет улыбается, но тут же морщится. Задела руку.
- Одно я могу сказать наверняка, подобными штучками ты ничего не добьешься. У меня иммунитет против детских выходок. Не вздумай травиться в моем доме. Кажется, вы уже договорились с Айлин по поводу квартиры?
Улыбка гаснет. Я стараюсь не глядеть в ее сторону.
- Она показалась мне рассудительной особой. Спокойной. Именно то, что тебе нужно. К тому же она прекрасно танцует.
- Она лесбиянка.
- Тем более. Значит, она знает, что нужно молодой девушке для полного комфорта. Я не тороплю, просто думаю, тебе будет удобней у нее. Меньше волнений, меньше проблем. А теперь, извини, я хотел бы немного отдохнуть.
- Я должна извиниться?
- Не стоит. Это меня слишком ко многому обяжет. Лучше попытайся уснуть. И запомни – у тебя есть три дня, чтобы решить, куда ты переселяешься. Три дня я как-нибудь переживу.
Я выхожу, стараясь сохранить на лице маску ледяного спокойствия. За спиной – стынущая тишина. Возможно, я не прав. Даже наверняка. Так не поступают. Особенно с ребенком, а она именно ребенок, к тому же одинокий и беззащитный. Нет, не беззащитный, но все равно, так не поступают. Мерзко. Мерзко упиваться своей властью над слабейшим. У нее нет моего опыта. Ей все еще предстоит. В плане неприятностей. Так уж она сильно мне мешала? Да, в сущности, наплевать мне на беспорядок и на невымытые тарелки. Есть чем заняться на досуге. Я с отвращением смотрю на свое отражение в двери зеркальной панели коридора. Мне так стыдно, что даже собственный взгляд ранит и казнит немилосердно.
Еще на подходе к своей комнате я чувствую, как к ощущению глубокого раскаяния начинает примешиваться что-то едва уловимое и тревожное. Запах. Незнакомый запах. Слишком свежий для духов и слишком сильный для неплотно притворенной форточки в сквер. Я с минуту выжидающе принюхиваюсь, но запах не исчезает. Тогда я осторожно поднимаюсь к двери и открываю ее, точно опасаясь, будто за ней притаилось готовое броситься на меня чудовище.
Силы небесные! Это не поддается описанию! Комната завалена цветами под самый потолок. Чего здесь только нет! И лилии высотой в человеческий рост, и крошечные крокусы, и ирисы, и гвоздики, но больше всего роз, всех оттенков и размеров - от розовых бутончиков не больше ногтя до пунцово-черных исполинов с шипами, точно на рыцарских доспехах. Достойное окончание пунцового вечера.
Я сажусь прямо на порог и смотрю. Смотрю на все это варварское великолепие, неумело распиханное по банкам, вазам и тазикам, на пол, щедро политый водой, на плавающие в этих лужах лепестки, на облака цветов. Сумасшедшая! Она просто ненормальная. Она наверняка влезла в долги, потратила все свои деньги… И как она умудрилась незаметно это протащить, расставить, развесить…
Вот тут я со всей ясностью понимаю, что волноваться из-за ее ухода больше не стоит, потому, что она отсюда не уйдет. Никуда. И еще. Своего она добилась. Я буду с ней заниматься. Ничего с этим не поделаешь. Хотя, возможно, в этом и будет заключаться самая моя большая глупость. Но уж такой я несообразный человек.
Глава 7
Я, кажется, начинаю становиться мудрой. Только не во всем. Кое в чем я остаюсь по-прежнему дурой. Я уже начинаю замечать свои основные проколы, но упорно встаю на те же грабли. И злюсь, когда получаю по лбу. Но быстро отхожу.
Вот, к примеру. Есть у меня одно свойство. Все, чего я очень захочу, сбывается. Каждый раз, когда это происходит, я начинаю хвататься за голову, пытаюсь убежать, зарываю голову в песок и вообще выражаю свою радость весьма сомнительно. Могла бы уж желать поосторожней.
Так и сейчас. Сидя в комнате с зеркальной стеной, я просто подыхала от страха, что вот он войдет и …. И что? Скажет мне что-нибудь. Пусть уж лучше скажет. Потому, что если он ничего не скажет, говорить придется мне, а что я скажу? «Господин Кармин, простите мое свинство, я очень раскаиваюсь и счастлива, что вы согласились…» Бред! Я бы за такое убила. Или: «Надеюсь, наше сотрудничество будет благотворным, и впоследствии вы будете гордиться своей ученицей». У меня такое чувство, что мой мыслительный аппарат раскис и годится теперь разве что для сочинения текстов для телереклам. А главное – сама виновата.
От страха мысли мои бродят пугаными овцами. Например, почему бы мне не убраться здесь? Хотя не так уж и грязно, если не включать все лампы, даже не заметно. Немного пыли на зеркалах и подоконниках, а с пола грязь уже давно намоталась на мой костюм, и он стал чистым (я имею в виду пол). А зеркала я никогда не мыла, и, может, это для них лучше.
Во всех других комнатах такая вылизанность! Сразу чувствуется, что Кармин здесь не бывает. Он больше не танцует. Вернее, не танцевал. Но теперь… Раз уж он сделал для меня исключение, придется и мне как-то расшибиться. Сегодня же помою все окна и зеркала, чего бы это мне не стоило. Хоть раз в жизни от меня будет какая-то польза.
Я думаю о том, где взять тряпку для мытья стекол и прикидываю, можно ли для этого пожертвовать моей водолазкой. Не слишком ли она грязная, и не нужно ли ее предварительно постирать. Я думаю обо всем на свете, кроме одного. Да, именно об этом лучше вообще не думать.
Видимо, я так увлечена своими попытками думать не думая, что совершенно ничего не замечаю вокруг. Пока какое-то яркое пятно не начинает раздражать мое зрение. Кармин! Он уже здесь. Вот это да! Я едва успеваю подхватить нижнюю челюсть, готовую от удивления хлопнуть о грудь. На нем темно-фиолетовое нечто (понятия не имею как это называется: халат, платье, плащ, накидка), в котором бы я не постеснялась прийти на прием к президенту (если бы он захотел со мной встретиться), волосы его (разумеется, Кармин, не президента), распущены и сколоты в хвост, такой пушистый, что словно и не хвост, а просто распущенные волосы, но в лицо не лезут, не знаю, как так можно, с моими патлами подобный номер никогда не проходил. Губы подведены темной помадой, но все равно здорово! Длинные стрелы густо накрашенных ресниц опущены. Они чуть-чуть не касаются щек, ровно настолько, чтобы глаза казались не закрытыми, а скорбными и отрешенными. Иногда они подрагивают, как будто потревоженные дыханием. Ангел печали и грусти с кладбищенского надгробия.
Это первый случай, когда он так вырядился, не считая, кончено, первой встречи, но тогда он не был предупрежден. Мне страшно своего ничтожества, так он великолепен. А я… я просто скомканная бумажка от дешевой жвачки, вот что я такое.
- Если ты сейчас не занята, мы могли бы позаниматься- говорит он, не поднимаю глаз.
Забавно. А мы-то для чего здесь собрались? Я угукаю в ответ, точно лесной филин. Хотя тут же жалею об этом. Как я буду заниматься, если меня ноги не держат?
Тем временем Кармин легко сбрасывает фиолетовое оперение. Под ним черное трико. Я невольно принимаюсь его разглядывать. Интересно же! И знаете что, он очень ничего. Не Шварцнеггер, конечно. Худой и длинный, как долговязый подросток, но такие красивые ноги! И плечи совсем не узкие. Светлые волосы, черный эластик с металлическим отливом, как нарисованный герой мультяшки.
Конечно, невежливо так пялиться на не совсем одетого человека. Он немедленно дает мне это почувствовать.
- Покажи, что ты хотела сделать.
Он садиться на пол, собираясь созерцать мое соло. Все. Вот к этому я точно не готова. Одно дело скакать в полном одиночестве, воображая себя Айседорой Дункан, и совсем другое… Потом, откуда мне знать, что я хочу сделать? Запереться в туалете часа на два. Но Кармин смотрит на меня без тени сострадания, даже наверняка со злорадством. Ну конечно! Теперь-то он отомщен. Я представляю, как мне было бы приятно, если бы моего врага так размазало. Он мне все припомнит: и грязное белье в ванной, и лифчики, развешанные на балконе, и мою самонадеянность… Так вот мне и надо.
- Может, сначала вы… - хрипло бурчу я, надеясь на чудо.
Я такая жалкая, маленькая, едва дохожу до стремени вашего скакуна, не добивайте меня.
- Мне бы хотелось посмотреть, на что ты способна. – безжалостно отрубает он. На войне как на войне.
Кассеты так и скачут у меня из рук. Я буквально не вижу, что на них написано. В довершении всего мне удается прищемить палец крышкой магнитофона. От злости и обиды я едва не реву. То есть не реву, а таращу глаза изо всех сил, чтобы удержать слезы. Того и гляди прорвет. Меня так и подмывает прямо на четвереньках вылететь из комнаты и, спрятавшись в ванной, пожалеть себя и свою загубленную танцевальную карьеру. Потому что я никогда не решусь танцевать перед Ним.
Кармин встает. О нет! Не уходи! Я буду танцевать, даже если потом умру со стыда, не уходи, я просто очень трушу, но это пройдет. Я ведь многому научилась, и даже Мик не выходит сразу из зала, когда я репетирую. Я просто слишком взволнована, но вот сейчас соберусь, я смогу…
Он даже не замечает моего отчаянного рывка, просто садится на корточки у магнитофона и начинает перебирать кассеты.
- А, вот она. Попробуем.
Он ставит одну из них. Я смотрю на него снизу вверх сквозь сантиметровую призму слез.
Я знаю эту музыку. Она с пластинки, которая была засунута среди старых книг. Я под нее уже танцевала. А он видел. Он подглядывал тогда, за дверью, теперь-то я это знаю.
Он идет через зал к своему отражению, невозможно гибкий, невозможно гордый. Это так просто, как вздохнуть, как улыбнуться – он просто идет, а я понимаю, что он уже танцует. Вот он вскинул руку, слегка прогнувшись, точно испанский танцовщик, а потом…
Потом я сидела, смаргивая слезы на пол (я всегда плачу, как клоун в цирке, на полметра вперед), но уже от восхищения, а он рассказывал о печальном одиночестве, о несбывшейся мечте, и я смотрела на этот рассказ, потому что, конечно, ни слова он не говорил, а просто танцевал, даже не танцевал… Не знаю, как сказать. Я тогда ничего объяснить не могла, это уже потом, много позже я поняла, что это было танго, ну еще что-то, но все равно ничего не объясняет, потому что нельзя описать великую картину, сказав, что на нее ушло два метра холста, ведро краски и сколько-то там грунта.
Когда Кармин замер – замерло все. Даже мое сердце. Целую минуту мы смотрели друг на друга. Я понимала, что после того, что я видела, мне останется только встать, почтительно раскланяться и, извинившись, выйти из этого дома. Навсегда!
Никогда я не буду так танцевать. Для этого нужно родиться таким. С телом, послушным, как мечта, с фантазией сумасшедшего. Техничней мне, возможно, и удалось бы стать, положив на это остаток жизни. Но так жить этим – нет. Это уже мистика.
Кармин роется в фиолетовом халате и достает оттуда носовой платок. Еще не хватало, чтобы меня высмаркивали, как маленькую. Я протестующе фырчу, но платок беру.
- Теперь попробуй ты. – Кармин устало облокачивается на поручень.
- Я буду ЭТО танцевать?
- Ты же хотела, чтобы я помог тебе поставить танец.
- Я так не смогу.
- Почему?
Что я могу ответить? Не дано? Очень убедительное объяснение. Сначала перепортить человеку всю кровь, а потом смиренно признаться в своей слабости.
- Давай попробуем. Вставай.
Я покорно встаю. Снова звучит музыка. Я стараюсь не реветь. И вдруг… Его руки касаются моих. Сквозь меня проходит молния. Внутри все обожжено, слезы высыхают в одно мгновение. От его прохладный пальцев струится жидкий огонь и я забываю обо всем. Никогда со мной ничего подобного не происходило. Даже когда я целовалась с Михелем в машине его старшего брата. Кармин ведет меня в танце почти не касаясь, как будто бы я была из фарфора и могла треснуть от любого неловкого движения, и при этом я чувствовала его волю гораздо сильнее, чем если бы он сжимал меня крепче крепкого.
В зеркалах отражается нечто совершенно невероятное, то во, что я бы ни за что не поверила. Какая пара! Какое фантастическое танго! Дух захватывает. Какие слаженные движения. Сразу видно, что это профи, настоящие асы! Я едва не забываю, кто они. Неужели я ревела четверть часа назад? Не было такого, и быть не могло. Видел бы меня сейчас Мик! Он бы выставил Айлин с треском. Ай да мы!
Музыка окончилась. Я останавливаюсь, удерживаемая властным касанием холодных пальцев. Огонь, струящийся сквозь меня, угасает. Но уверенность в себе остается. И еще одно. Теперь я знаю, что такое Кармин. Я это знаю. Он – король. Безо всяких там. Мне теперь осталось понять, что же такое я, и почему оказалась рядом с ним.
Глава 8
Иногда мне кажется, что если кто-то проявит некоторую настойчивость, меня несложно будет убедить в чем угодно. Покончить жизнь самоубийством, оставить завещание в пользу общества любителей рептилий или даже принять ислам. Пока факты не опровергают этой печальной истины. Если до сего дня ничего подобного не произошло, то это не моя вина. Просто моя персона никого до этого всерьез не интересовала.
Но все в нашем мире когда-нибудь бывает в первый раз, а четко срабатывает только одни закон – «бутерброда», именно в связи с ним то, что начинаешь хорошо – должно закончиться как-нибудь неожиданно.
С утра в доме было невероятно тихо. Кет ушла репетировать с отбитым или взятым на прокат у Айлин кавалером свой вечерний триумфальный выход. Мик не выдержал ее натиска и дал добро, я его понимаю, странно, что он продержался месяц. Так что ничего не падало, не журчало, не переезжало с места на место и не садилось на шпагат. Я выпил чашечку кофе, которое мне строго-настрого запретили пить еще года два назад, и расслабился в кресле. Должно быть, я задремал, так как не услышал стука парадной двери. Как не услышал и обычного лавинообразного шума, который сопровождает Кет, куда бы она ни шла.
Когда я открыл глаза, она уже входила в комнату. Тут нужно заметить, что для описания ее появления следовало использовать только заглавные буквы, причем печатать их по возможности жирно и витиевато. Если до этого шла проза, то теперь начался Высокий Гекзаметр.
Итак, она вошла. Мысленно за ней, по замыслу автора, влачилось метров десять черного бархата, как подбитое крыло падшего ангела, а мерные шаги должны были оставлять на паркете пурпурные раны роз. Опущенная голова, придавленная тяжестью тернового венка, слегка повернута от зрителей, дабы скрыть слезы, висящие бриллиантовыми подвесками на ресницах. Рука, придерживающая концы бархатного плаща, дрожит. За спиной ее – зарево разоренного Илиона, впереди – мгла разверстой могилы.
Прошествовав сквозь холл, она на мгновение замерла у камина, живописно прогнувшись, закрыв лицо руками, и в порыве отчаяния рухнула на шкуры, разметав волосы по меху. И это все – у моих ног. Я лишился дара речи.
Несколько минут мне понадобилось, чтобы стряхнуть с себя столбняк и уразуметь, что если первый порыв скорби скосил ее именно здесь, значит, на то были веские причины и мое присутствие - вовсе не последний фактор.
Я робко дотронулся до ее плеча, стараясь не оскорбить глубины столь безутешного горя.
- Что случилось?
Вопрос праздный, почти неуместный, к тому же не возвышенный. Ну что на такой вопрос может ответить Федра? Электра? С таким вопросом можно обратиться к героине мелодрамы, но не высокой трагедии… Нет! Поэтому Кет продолжает рыдать молча, но всем существом.
Осознав свою ошибку, я решил подобраться с другой стороны.
- Иногда то, что нам кажется невосполнимым и важным, спустя некоторое время утрачивает свой смысл.
Нет, тоже не то. И тут меня осеняет. Ну, конечно!
- Может быть, ты мне расскажешь, что случилось?
Это точный расчет. Отказаться от возможности рассказать что-либо она явно не в состоянии. Проще уж не дышать. Некоторое время Кет еще плачет, но это уже не плач – вызов, это плач – призыв, это скорее плач – размышление. Наконец, приподняв лицо, залитое слезами, над шкурами, она урчит.
- Алекс сломал ногу.
Где-то я это имя уже слышал. Ах да, это тот самый молодой человек, которого она увела у Айлин. Я смотрю на Кет новыми глазами. Никогда бы ни подумал, что ей не чужды сострадание и отзывчивость. Мне-то она казалась скорее черствой и эгоистичной, но способность сопереживать так бурно поднимает ее на недосягаемую высоту нравственного совершенства.
- Это печально. Наверное, на несколько месяцев ему придется отказаться от танцев. Но сейчас врачи творят настоящие чудеса. Вполне возможно, что они полностью восстановят подвижность его ноги, и он не будет даже хромать.
- Да путь хромает хоть на обе! – яростно шипит эта христианская страдалица. – Пусть ему их обе ампутируют по самую жопу! Мог бы себе еще и шею свернуть. Скотина!
Я, наверное, очень выразительно недоумеваю, потому что она глянув на мое лицо, неожиданно фыркает.
- Да, мне его нисколько не жалко. Такой кретин! Ну что бы ему навернуться завтра, или хоть сегодня после выступления. Падай сколько влезет. Я бы ему еще и сама помогла. А теперь… ну как я буду танцевать одна?
И она снова валится на шкуры. Я облегченно вздыхаю. Все ясно. Миру пока еще ничего не угрожает, его законы незыблемы. Это Кет. Это я понимаю. Никакой мистики. И все же…
Я так же начинаю понимать и другое. А именно: какой выход найдет моя драгоценная ученица из создавшейся безвыходной ситуации. Он напрашивается сам собой, а раз это пришло в голову мне, то она уже думала об этом раз сто и все просчитала. Но я не могу. Это просто безумие - даже предположить.
И тут мы встречаемся глазами. Она смотрит сквозь распущенные дебри волос, сквозь иглы волчьего меха, и в глазах ее – мой смертный приговор.
- Я не могу…
- Ты можешь!
- Это просто безумие! Я не танцевал десять лет.
- Ты танцевал вчера и прекрасно.
- Но этого никто не видел.
- Теперь увидят. Ты боишься?
- Да.
- Трус. Ты просто ничтожество. Да к тому же еще и предатель. Ты готов предать ученика. Иуда и тот лучше.
Может она думает не так, совсем не так, не в тех выражениях, но смысл сводиться к тому. Мы молчим. Первым не выдерживаю я.
- В конце концов это не последний твой вечер.
- Он должен был стать первым.
- Но я же не могу заменить твоего партнера.
- Я разве что-нибудь говорю?
- Нет. Ты смотришь.
- И кошка может смотреть на короля, – она садится на шкурах. – Ты прав, глупо так переживать из-за всякой фигни. Ты действительно не можешь заменить Алекса. Тот мужчина, а ты…
Светлые волосы больно хлестнули меня, словно пощечина. Кет встает, утирая слезы ладонью – как не плакала. Ярость ее такова, что, войди она сейчас на пороховой склад, детонатора не понадобится.
- Я очень благодарна за то, что ты помог мне простроить номер. Он и в самом деле получился шикарным. Я всем буду рассказывать, как танцевала с Кармин в его доме, под его музыку…
- Кет..
- Да, и это после того, как он бросил танцевать. Дал себе слово. О, значит, для меня было сделано исключение? Как мило!
- Кетти.
- И еще… Я все-таки буду танцевать вам всем назло. Если во всем вашем занюханном городе не сыщется ни одного партнера – плевать, я станцую и одна. Никто мне не нужен. Никто!
- Кетрин Море! Я уже в третий раз взываю к тебе из бездны. Во сколько твой выход?
- В восемь – она мгновенно настораживает ушки. – А что?
- А то, что мне нужно еще переодеться и привести себя в божеский вид, что и тебе не мешало бы. Сморкаться лучше в платок. Даю тебе четверть часа, после чего ванна потребуется мне.
- О!
Она, ни говоря ни слова, срывается в ванну. Она добилась своего. Закон бутерброда исправно сработал, спокойное утро кончилось бог знает чем.
Дальше уже идет не гекзаметр, а сплошной водевиль. Я почти не помню ни того, как собрался в такой рекордно короткий срок, ни того, как мы добрались до «Марселины». Я осознал себя лишь в ту минуту, когда крепкая рука Мика сжала мое плечо и его колючая щека царапнулась о мою.
- Кармин, детка! Ни на йоту не изменился. Ты что, спишь в барокамере? А, впрочем, чего еще от тебя ждать? Чертовски рад тебя видеть.
- Ох, Мик… ты тоже не изменился.
- Знаю. Некогда. Мечусь как ошпаренный. Нет и минуты на отдых. Ладно, иди, переодевайся. Вечером поболтаем. Не рассчитывай улизнуть. Я тебя просто так не отпущу. К стати, за тобой твоя гримерка.
- О, Мик!
- Когда Кет сказала, что ты придешь, я распорядился.
- Спасибо!
Я поворачиваюсь, чтобы идти к себе, когда вдруг до меня доходит смысл сказанного.
- Мик, а когда она тебе сказала, что я буду с ней танцевать?
- Около месяца назад.
С того дня, как мы начали репетировать.
- А скажи, что с Алексом?
- С Алексом? Что с ним будет? Проспится и придет. Но пусть не думает что я долго буду терпеть его выкрутасы. Хотел бы я знать, где этот парень взял деньги на выпивку? Уже дней пять он сидел на мели, я даже не беспокоился. Но беда не большая, Айлин одна отработает с кардебалетом, ей не впервой. Ладно, извини, я пойду. Увидимся позже.
В сущности я даже не удивился. Я даже не удивился, насколько я не удивился. Словно где-то в глубине души я знал, что никакой сломанной ноги, никакого одолженного партнера нет, что все продумано и предрешено с первого дня, и что бы я ни сделал, это было бы равносильно попытке грести против Ниагарского водопада. И, наверное, это было даже правильно. Раз я понял – значит стремился к подобному повороту, просто не имел сил самостоятельно принять решение. Она помогла мне. Разве когда мы репетировали, я мысленно не видел себя на сцене «Марселины»? Все: музыка, движения – все было рассчитано на меня и Кет. Никто другой и не смог бы станцевать наш танец. Просто Кет поняла все раньше меня.
Она стояла на пороге гримерки уже в алом платье, но пока еще без грима. Ее светлые волосы, слегка подкрученные и уложенные в прическу, казались совсем белыми. Она никогда не красилась. Она была природной блондинкой, как и я. Такой же лживой и беззащитной. В ее прозрачных глазах стыл вопрос.
Я сказал:
- Все в порядке. Мы будем танцевать.
Глава 9
Когда я была совсем маленькая, я обожала ездить на автобусах. На больших автобусах с окнами почти до пола. Мне было все равно куда ехать, лишь бы струилась под колеса бесконечная лента дороги, а мимо проносились деревья, дома, вывески и даже памятники. Да, так я и думала – весь мир пришел в движение и летит мне навстречу, а наш автобус стоит на месте. Представляете? Целый город со всеми своими строениями, людьми и машинами – все к моим услугам, готово по первому желанию сорваться с места и помчаться черт знает куда. Таким образом я становилась как бы центром вселенной. Подобная мысль не казалась мне неприятной.
Довольно долго я пребывала в блаженном неведении, пока жизнь не разрушила воздушный замок грубо и бесчувственно, как всегда.
Помню, я ехала на огромном голубом автобусе, блестящем, точно исполинская шоколадная обертка. Все было как обычно, меня распирало от предвкушения «неподвижного» путешествия, дома послушно тронулись с места и я уже готова была откинуться на спинку кресла, но тут…
Белая открытая машина легко нагнала нас и поехала рядом. За рулем сидела женщина, а на заднем сиденье развалилась девчонка моих лет.
Нет, и раньше нас обгоняли машины, я видела это сто раз, но тогда они проносились мимо и были абстрактными мутантами, не нарушающими общей картины. А здесь… я видела лицо этой девочки, она сидела, откинув голову, и ветер трепал ее длинные волосы. Она, конечно же, думала, что это для нее весь мир несется под колеса ее роскошной машины, я знала точно, именно так она и думала, потому что у меня самой раньше было такое лицо.
Больше мне уже не казалось, что я центр вселенной, и автобусы перестали привлекать своей «неподвижностью», теперь они ездили, как обычные машины.
Это было очень болезненное крушение, и все самое плохое, что происходило со мной, всегда мне напоминало тот голубой автобус с огромными окнами. Наверно, из-за того, что он оказался ненадежной крепостью, а я всю жизнь ищу пуленепробиваемый аквариум, способный защитить меня он внешнего мира.
В сущности, «Марселина» со своими витражами и зеркалами с исполинскими дверьми очень походит на аквариум. Надежный. Крепкий. И я охотно забыла, что стекло – хрупкая вещь, хотя и твердая.
…Вот уже едва ли не месяц мы работаем в паре. Разумеется, Кармин ничего не стоило завоевать свой трон обратно. Да и кто бы мог на него претендовать? Смешно и вообразить. Обычный король, решивший покинуть свой дворец без прикрытия, мантии, короны и прочих прибамбасов рискует затеряться в толпе – он станет обычным человеком. Кармин же – о, нет! Он выделяется среди прочих, как породистый пес в стае дворняг. У меня просто дух захватывало, когда я видела, как он смеется, курит, пьет шампанское, смотрит на Мика. Что он красив, я знала и раньше, но как он красив, я поняла только здесь. А ведь было с чем сравнить. В «Марселине» чего только не вертелось. Но Король выходил на сцену - все становилось на свои места. В том числе и я.
Мое место было в эпицентре. Чуть слева и чуть ниже сантиметров на двадцать пять – тридцать. Я танцевала с Кармин. Что я чувствовала? Да примерно то же, что на переднем сидении автобуса лет восемь назад. Только раз в пять сильнее. Я пока еще не имела тесной связи с мужчиной, но если верить книгам и фильмам – это круто, так вот, я уверена, что никакой самый офигительный мужик не сумеет так завести и удовлетворить свою подружку, как это делал Кармин со мной на глазах у трех десятков тащившихся зрителей на протяжение трех с половиной минут нашего номера. Это факт.
Когда мы возвращались домой (а так как была весна и все цвело, мы всегда возвращались пешком), я почти ничего не замечала вокруг, просто висела у Кармина на руке и танцевала про себя. Мы не говорили, но я могла узнать, о чем он думает, и мне казалось, он знает мои мысли. Хотя этого, конечно, быть не могло, да и слава богу, не хотела бы я, чтобы кто-либо тогда прочитал бред, копошившейся у меня в голове. Но если я хотела мороженого, он сразу покупал мне его, или если я хотела сесть на скамейку, мы одновременно на нее плюхались.
А потом… Когда мы сидели в сквере с мороженым, я внезапно почувствовала неприятный холодок. Не от мороженого, от страха. Я вообще не хуже сейсмометра указываю, когда пора брать руки в ноги и сматывать. Ну, может, и ошибаюсь, но, по-моему, лучше лишний раз смотаться, чем получить по шее.
На этот раз я почему-то не прислушалась к внутреннему голосу. Уж слишком хорошо было сидеть на скамье, вытянув ноги, и, ощущая рядом Кармин, дышать цветущими липами.
…Они ввалились в сквер большой ватагой. Человек десять. Крепко навеселе. Я их не знала, кроме… Алекса. Он шел последним и, судя по тому, как он шел, деньги у него были на исходе. Я давно его не видела, но мне-то до него что? Айлин тянула соло с кардебалетом, на паре танцевали мы с Кармин. Видимо, Мику нас хватало.
Они бы прошли мимо, но Алекс запнулся, стал смотреть на меня и, к несчастью, узнал.
- Это же Кет из «Марселины»! – выдохнул он вместе со струей драконьего пламени. – Привет!
Я постаралась улыбнуться попрохладней, но, видимо, его разбило пообщаться, и он присел на корточки прямо напротив нас. Выглядел он не очень. Пьяный редко смотрится красавчиком, а Алекс, видимо, уже где-то падал или с кем-то дрался, одна щека у него отекла, и над глазом темнела ссадина, а воняло от него так, что я порадовалась, что ветер не в нашу сторону.
- А это кто с тобой? – он прищурился, затем выкатил глаза, изображая изумление. – О, да это твой педик…прогуливаешь его, да?
Я почувствовала, как волна тошноты подкатила к горлу. Алекс был пьян и зол, ему хотелось затеять свару. Может быть, он винил нас в своих неудачах, кто знает. Может быть, он даже был прав. Но я понимала: он сам отсюда не уйдет, а его приятели, с интересом глядевшие в нашу сторону, не дадут уйти нам.
Если бы я была одна! Черта с два они меня догнали бы! Плевать, как это выглядит со стороны. Когда имеешь дело со зверьем, не думаешь о достоинстве, думаешь о своей шкуре. Но я не одна.
- Тебя ждут, - Кармин говорит очень спокойно, хотя вряд ли он так спокоен, - и мы незнакомы.
- Познакомимся. Я тоже вкалывал у Мика. Пока не пришел ты. Теперь я нигде не работаю.
- Сочувствую.
- Насрать мне на твое сочувствие. Ты, дерьмо собачье, крепко влип. Тебе не следовало снова всплывать. Такие, как ты, должны знать свое место.
Он слегка привстал и попытался ухватиться за мой шарф, но Кармин неуловимым движением отвел его пятерню, и Алекс рухнул, потеряв равновесие.
Это было сигналом для остальных. Двое наиболее ретивых кинулись к скамье, остальные окружили нас кольцом. Конечно же, в районе квартала не было никого, кто бы мог прийти на помощь или хоть позвать легавых.
- Отделайте этого *** - проревел Алекс, но они и без его команды знали, что делать.
Меня пытался схватить здоровый бугай, но он не учел, что невысокий рост может в некоторых случаях быть и несомненным достоинством. Я так звезданула его головой по яйцам, что до конца раунда он потерял интерес ко всему и ушел куда-то в кусты. Но кто-то умудрился перехватить меня за руки со спины и мне не оставалось ничего делать, как молотить изо всех сил ногами и яростно шипеть.
Кармин держался неплохо. Но он был один, а на него наседали трое. И они уже ничего не соображали.
В руках одного из них блестел ремень из шипованных металлических пластин. Я видела, как таким перешибали дерево едва ли не в руку толщиной. Вырываясь, я ощущала спиной за поясом моего противника какой-то твердый предмет, не то нож, не то заточку. Эти ребята не просто шли отдохнуть после тяжелого дня. Это были твари другой породы. Они просто зверели от вина, от сопротивления, они могли убить, да они этого и хотели!
И вот тут я перестала трепыхаться. Просто спокойно замерла и тихо сказала:
- Ты мне руки сломаешь.
От неожиданности он ослабил хватку.
Я никогда никого не била. Я никогда не с кем не дралась. Я даже в детстве избегала малейшего конфликта, которой мог закончиться потасовкой. Но я видела, как узкая блестящая полоса обвилась вокруг руки Кармин и мне показалось, что весь мир обрушился со звоном разбитого стекла.
Тот, кто стоял за моей спиной, ничего не успел сделать. Он вообще ничего не успел. Это было слишком быстро. Я выдернула у него из-за пояса широкий нож и одним прыжком оказалась подле Алекса, который, хрипло бормоча ругательства, все еще пытался встать.
- Эй, послушайте! – голос словно бы и не мой, столько в нем ярости и рыка, - Если вы сейчас же не уберетесь, я отрежу этому козлу голову.
Алекс растеряно обернулся и тут же заорал, кажется, я слишком надавила на нож.
Они смотрели на меня. Все. Прикидывали. Я тоже смотрела на них. Если бы я могла… Я бы хотела держать в руках не нож, а огнемет. И, честное слово, плохие сны мне бы потом не снились. Сколько ненависти бушевало у меня внутри! Я, не задумываясь, полоснула бы того мерзавца, если хоть один из этих ублюдков сделал ко мне хоть шаг.
Но они поняли. Им хотелось убивать, но не чтобы их убивали. Наверное, они растерялись или даже испугались, что я спятила, и вот сейчас откромсаю башку Алексу и примусь за них. Так или иначе, они медленно стали отходить.
- Пусти, ты что, пусти. – тихо хрипел мгновенно протрезвевший Алекс, - все в порядке, пусть, все хорошо….
Кого он успокаивает? Похоже себя. Мне стало смешно.
- А теперь ты извинишься – приказала я, - и очень убедительно.
Кармин подошел к нам. Он почему-то не смотрел на меня.
- Ну!
- Делай, как она говорит.
Алекс что-то пробормотал, кажется, извинение.
- Теперь отпусти его.
Я с трудом разжала пальцы. Кармин поднял нож и помог подняться мне. Ух и жутко же он выглядел: ослепительный, накрашенный, с каплей крови в углу рта! Меня так поразил его вид, что я почему-то отшатнулась и только тут почувствовала, что не могу идти, ноги не слушаются, не то чтобы я их не чувствовала, нет, но даже стоять не могла. Кармин пришлось взять меня на руки, как маленькую.
Через его плечо я видела, как они смотрели нам вслед. Ни одни не отвернулся. А он нес меня так легко, словно я ничего не весила, и пояс не разорвал в кровь его руку, как в танце, слегка повернув голову, спокойно и бережно. До самого дома. А на крыльце мы, шокируя соседей, долго сидели обнявшись, и я ревела, уткнувшись в его испачканный плащ, промочив его на груди до нитки, проплакав даже подкладку. Он гладил меня по голове, но ничего сказать не мог, а потом я его успокаивала.
Только через полчаса мы все-таки вошли в дом и напились, да, представляете! Напились и начали смеяться, как сумасшедшие. Вспоминали подробности сражения, как Кармин съездил одному из них по уху, как я схватилась за нож… У меня скоро живот заболел, так мы смеялись.
Я внезапно почувствовала… тот аквариум, в котором я жила прежде – разбился. Я оказалась во внешнем мире. В том, который неподвижен и где нужно идти, чтобы куда-то попасть. Но мне совсем не было страшно. Ни капли.
Я попыталась рассказать про автобус и аквариум Кармин, однако из-за вина все напутала, рассмеялась и поцеловала его в щеку, но промазала.
Потом мы долго целовались прямо на шкурах, там же я уснула. Но и во сне я знала, что вокруг больше нет стекла. К этому нужно привыкнуть. Научиться жить в большом океане. Я чувствовала, что я смогу. Наверняка.
Глава 10
В последние дни я начинаю ощущать себя совершенно испорченным человеком. Начнем с того, что я каждое утро пью кофе. Макс поседел бы от ужаса, ведь по его словам от одном чашки меня должен сразить немедленный приступ. Но что бы с ним стало, если бы он увидел, как я напиваюсь по вечерам! О боже, что произошло с образцовым пациентом, так неукоснительно соблюдавшим все эпитимьи, налагаемые на него? Впрочем, обо всем этом Максу лучше не знать, да я и не слишком часто тревожу его последние три-четыре месяца, несмотря на кофе, алкоголь и трехчасовые репетиции. Я сплю как убитый, забывая принять снотворное, ем что попало, вот уже дней десять не могу вспомнить, где забыл баночку с лекарством: не то в гримерке, не то в зале. И при этом – бодр как никогда. Нет, правы были сторонники подвижного образа жизни, в движении заключена могучая сила!
Мне начали нравиться открытые окна и поднятые шторы. Меня перестали раздражать всякие мелочи, немытой посуды и пятен на обоях я уже вообще не замечаю, с бельем в ванной, правда, дело пока обстоит не очень. Но начало положено.
Кроме того, мы теперь начали выходить в город. Я решил заняться миссионерской деятельностью и просветить свою юную дикарку относительно достижений европейской культуры за последние восемьсот-девятьсот лет.
В музеях она просто цепенеет. Похоже, она никогда не видела живописи, кроме рекламы на футболках да настенной росписи на дискотеках.
Она впитывает все как губка. От ее вопросов голова идет кругом. Кто такой Олоферн? За что заперли Данаю? Блудный сын, он кто? Почему у Бокаччио все мальчики похожи на девочек, а девочки – уродки? Что конкретно спрашивал Сфинкс и кем приходится Хашепсут Тутанхамону? Интересно, что же они восемь лет делали в школе?
С головой у нее все в порядке, я бы даже сказал слишком. С такой чудовищной памятью ей можно работать в ЦРУ. Я отнюдь не уверен что сам бы смог разобраться за один вечер, кто кем кому приходится на Олимпе, а она начертила схему – и пожалуйста, не отопрешься, все родственные связи налицо.
При этом с каждым днем она все больше погружается в танец. Где бы не застала ее музыка, она начинает жить и дышать в ее темпе. Сроду не видел подобного. Мы можем идти по улице или сидеть дома, но стоит зазвучать джазу, року, классике, чему угодно, хоть тамтаму, Кет меняется даже внешне. Наверно, таких детей увел из Гаммельна шальной Крысолов.
Она изменяется на глазах: никакой дешевой косметики, никаких облезлых футболок. Кажется, общение с людьми определенного круга развило наконец-то ее вкус. Смею надеяться, что это и мое влияние тоже. Кет теперь постоянно обращается ко мне за помощью, подбирая макияж или покупая новую вещь. Забавно! Мне это доставляет не меньше удовольствия, чем ей. Забытые радости. Ах, как это было давно.
Может быть, я немного идеализирую ее. Возможно, я не беспристрастен.
Да нет, не может быть, я прекрасно вижу все ее недостатки. Кошачья бесцеремонность и непринужденность – все при ней. В главном она не меняется.
Например, если она купила роскошное белье, то показ состоится немедленно.
Если Кет приходит в восторг от чего-либо, а это случается довольно часто, она считает наилучшим проявлением благодарности стремительный прыжок с висом на шее, причем от размеров благодарности зависит время ее висения: чем больше – тем дольше. Если ей пришла в голову блестящая мысль, она кинется ее сообщить, даже если вы видите уже третий сон в своей постели, и при этом будет так счастлива, что сердиться на нее невозможно.
Но, в сущности, ей удается добиться того, что я перестал удивляться царящему вокруг меня хаосу и даже начал находить в нем приятное.
Когда в два часа ночи она уселась на мою кровать и шумно вздохнула, привлекая внимание, я только натянул одеяло до пояса и кротко осведомился, что ее беспокоит.
- Что ты чувствовал, когда в первый раз собирался на свидание? – возбужденно поинтересовалась она.
Если вы можете сразу же ответить, то либо ваше первое свидание было единственным, либо оно было вчера. Я честно пытался вспомнить. Посреди ночи подобный вопрос вряд ли может рассчитывать на точный ответ. В первый раз…А когда? И с кем? Вспомнить хотя бы это.
- Ты уже умел целоваться?
- Не помню. Ты собираешься на свидание?
- Ну…
Она неопределенно помотала головой и мечтательно развалилась, перечеркнув мою постель по диагонали. На ней была моя рубашка и один тапок. Почему один – секрет, но она вечно бродила по дому этакой Золушкой.
- А я не знаю, умею я целоваться или нет. Вот вроде бы иногда получается, а иногда…
Вид у нее презабавный. Сосредоточенный. Стараюсь не рассмеяться.
- Может быть дело не в тебе?
- Может. Вот с тобой у меня же все получалось. Могли бы и написать какое-нибудь руководство для начинающих.
- Или видеокассету с наглядным пособием.
- Нет, это не то. Когда смотришь, все совсем по-другому.
- А тебе так важно произвести впечатление искушенной дамы? Вдруг ему нравятся неопытные девушки?
Кет энергично мотает головой.
- Нет. Скорей уж женщина–тигр, женщина–лев.
Она пытается изобразить. Я вынужден почесать нос.
- Нечего ржать. Я к нему за советом, а он…
- Прости. Ты великолепна.
- Ни фига! Иначе бы ты не смеялся. О, ну пожалуйста, помоги мне.
- Как?
Кетти мгновенно переползает на подушку. Ее лохмушки щекочут мое плечо. Сама вкрадчивость и нежность. Если ее гладить сейчас, то только переключив утюг на режим «шелк».
- Ты так перевоплощаешься… как оборотень.
- Ты предлагаешь мне пойти вместо тебя?
- Нет. Просто покажи мне, а я повторю. У меня получится. Сам понимаешь, кроме как в кино я ничего подобного не видела, а там все не по правде.
Ей все же удается поставить меня в тупик. В более идиотском положении мудрено оказаться.
- Ты хоть понимаешь, что говоришь?
- Ну да! Изобрази мне львицу, понимаешь? Ты же, когда танцуешь, перевоплощаешься полностью. Такие движения, такая пластика…
- Но это на сцене под музыку. А здесь два часа ночи и постель.
- Не понимаю, чем постель хуже сцены, а музыку – сейчас!
Она вытаскивает из-под кровати магнитофон.
Самое разумное – запустить в нее подушкой и спокойно завалиться досыпать. В конце концов я не обязан… Чепуха какая-то… Но какова наглость! И музыку подобрала очень ничего. Из девчонки будет толк. Отличная музыка, что-то новенькое. Резковатая, но чувственная. Вот паршивка!
- Отвернись, я надену брюки.
Я зажигаю две свечи. Обожаю пламя свечей или камина. Более выигрышного освещения для близкого плана еще не изобрели, да и не изобретет. Львицу? Ладно, будет тебе львица.
Это оказывается несложно. Достаточно просто отпустить себя на свободу. Полностью. Снять все запреты – можно все. Редко, ах как редко, это бывает. Сотни условностей, комплексов, табу держат нас в клетке, и даже наедине с собой человек продолжает сжимать строгий ошейник разума. Поэтому-то многие уходят в белую долину опиума, в фантастический мир ЛДС, туда, где можно все. Все! Выпустить когти, замурлыкать выгнув спину, расслабиться до истомы, взвинтить себя до крика, без оглядки, не думая об ушах за стеной, частоколе взглядов, приличиях.
В каждом из нас живет множество животных – лис, змей, собак, гиен. Сотни из них никогда не увидят свободы, да это и к лучшему – зверя не так-то легко обуздать, если он подал голос. Но как приятно иногда, забыв про возраст, про время и место, развернуться стальной пружиной, ощутив сокрушительную мощь каждого своего движения, почувствовать кожей холод воздуха и зарычать во всю мощь легких, так, чтобы задрожало пламя свечей.
Кет, сжавшись в клубок, замерла на подушке. Ее огромные глазища вбирают в себя темноту – ни блика, ни ответа. Египетская статуэтка Баст. Непонятно даже, дышит ли она. Но сегодня ей не удастся обойдись ролью наблюдателя. Слишком опасную игру она затеяла, чтобы остаться в стороне. Да и музыка, ох какая музыка, настоящий жидкий огонь в хрустале артерий.
Это не танец. Нельзя назвать танцем движения дикого животного, как бы музыкальны они ни были. Танец - акт разума, воли. А это…Инстинкт, глубинный зов прошлого. Пантомима? Быть может. Так ли важно название? Скольжение в бездну не станет смертоносней, если придумать слово, его обозначающее, и не потеряет от этого своей притягательности.
Кет хотела узнать, что в моем понимании роковое влечение? Мне не дано рассказать об этом другим языком, я танцор до самого дна души. Мой язык понятен всякому, кто хоть раз ощущал свое единство с миром звуков. И хотя говорят, что лучше одни раз увидеть, чем сто раз услышать, я придерживаюсь мнения, что вернее один раз испытать.
Упрашивать Кет не приходится. Она мгновенно включается в игру. Кто знает, какое божество я выпустил на свободу? Какой силой наделено оно, если уже сейчас каждое ее движение – совершенно. Ни грани наигранности, ни детскости – меняющая форму, точно воск, тягучая, как аромат цветущих деревьев, чуткая, как поверхность воды. Она не просто повторяет за мной, она чувствует то же, что и я. Если в эту секунду один из нас получит смертельный удар – умрут двое. Таково поверье.
Месяц, светящий в окно, заливает светом комнату, трепещущее пламя свечей расцвечивает наши тела фантастическими бликами. Безумный запах жасмина смешивается с музыкой и нашим дыханием.
Порыв ветра и свечи гаснут. Мы проваливаемся в темноту. Тишина. Я без сил валюсь на покрывало. Все. Мир может рухнуть или расколоться на сотни кусков, но мне уже не встать. Да и есть ли я?
Наверно, все таки есть, раз ощущаю, как Кетти переползает через меня, чтобы устроиться поудобней на подушках, попутно укрывая меня пледом. Я невольно улыбаюсь в темноте. Божество! Сопит, как паровоз, и коленки треугольные, но я ей все же благодарен. Вряд ли когда-нибудь я решился бы на подобный эксперимент, учитывая предписания врача. И многочисленные комплексы. И преклонный возраст.
Все-таки молодец девчонка. Меня переполняет гордость, когда я вижу, как она меняется, становясь все более восхитительной. За сегодняшний номер она вполне могла потребовать голову пророка. И получить ее. Не знаю, кем надо быть, чтобы устоять против подобного.
- Ты спишь? – шепчет она, ткнувшись вечно-холодным носом мне в ухо.
- Нет. Но собираюсь.
- Могу я попросить еще кое о чем?
Как вам это нравится? Бедный царь Ирод!
Глава 11
А потом появился Кристиан. Вернее, сперва вести о нем. Мик поймал меня за край воротника (он всегда так делал, если хотел сообщить что-либо по секрету), и не глядя на меня сказал: «Предупреди Кармин. Крис вернулся».
Я было пошла дальше, когда вдруг до меня дошло. Я уставилась на Мика в совершеннейшем ступоре. Он раздраженно скривился.
- А что я могу? Я не высылал ему пригласительных билетов. Он не появлялся в «Марселине» уже лет десять. Если бы не появился еще столько же, я не почувствовал бы себя обездоленным. Ладно, иди. Пусть это по крайней мере не станет неожиданностью.
Ему то что! Это же не его папаша объявился. Что я чувствовала? Радости я не испытывала. Я не хотела, чтобы они встретились, Крис и Кармин. Я зверски этого не хотела. Почему бы ему не убраться? Все устроилось так хорошо… Может, сказать ему, чтобы он проваливал? Да, но я даже не знаю, как он выглядит. Тетка до последних дней оберегала меня от сведений о моем отце, чтобы не травмировать неокрепшую детскую психику. А потом, есть у меня подозрение, что тетка сама не знала, каков он из себя. Да и имя узнала случайно. Мать неохотно делилась с сестрой, особенно некоторыми вещами. Поэтому я отказалась от мысли отыскать Кристиана немедленно, тем более что Мик уже испарился, а никто из посетителей «Марселины» не показался мне подходящим для роли блудного родителя. Я отправилась к Кармин.
Он, как обычно, торчал у зеркала. При виде его улыбки можно сойти с ума от счастья, столько в ней всего. Но главное – он мне рад, он, который почти год смотрел на меня как на пустое место, если не хуже. И вот после такой улыбки мне придется рассказать ему о… Ну что за скотство!
- У меня через десять дней день рождения. – начинаю я издалека.
- Правда? Это намек на подарок?
- Нет. Это намек на то, что я стану совершеннолетней.
Кармин теребит прядь на виске. Надо будет скопировать, красиво.
- Совершеннолетней. Громко сказано. На что расчитываешь?
- На независимость.
Я непринужденно прогуливаюсь по комнате, стараясь выглядеть естественно. Роняю пепельницу, поднимаю ее, при этом роняю плеер. Укладывая его стол, стряхиваю щетку для волос. Сама естественность.
- Одним словом, я буду уже достаточно взрослая чтобы сесть в тюрьму, если ухлопаю кого-нибудь из дружков Айлин. Хотя, с другой стороны, распоряжаться собой – это класс! Что хочу, то и ворочу, верно?
Он выжидающе молчит. Тогда я роняю сумку, рассыпав ее содержимое. Начинаю собирать. Сажусь на пол и, конечно же, роняю стул.
- Так, хватит все крушить, - Кармин садиться рядом на пол и берет мои руки в свои, - что с тобой? Ты сама не своя.
Как мне плохо! Я охотно утыкаюсь в его плечо, позволяя себя утешать. Я несомненно нуждаюсь в утешении.
- Мик тебя расстроил?
Конечно он! Говорит, прошло десять лет. Мог бы не узнать, послать к черту, он отлично умеет посылать, наш Мик. Почему именно я должна предупреждать Кармин? Как я могу сказать! Кому угодно, но не ему! О чем угодно, но не о Кристиане.
- Что Алекс опять сломал ногу?
- Не смеши меня. Не видишь, я собираюсь с духом.
- Боже, это настолько страшно?
- Да, представь себе. То есть, я надеюсь, что нет. А там не знаю. Ну хорошо, хорошо, скажу. Мик просил тебе передать: вернулся Кристиан.
Кармин не шелохнулся. Ни тени удивления, никаких эмоций. Только руки, пальцы. Они мгновенно становятся ледяными.
- Вот как? Это из-за этого ты так расстроилась? Ах, да он же… Но десять дней – и ты полностью независима. Или здесь другое? Родственные узы, голос крови…
- Нет! Наплевать мне на голоса и узы. Я не хочу его видеть!
- Ты пришла сюда, чтобы его разыскать.
- Я была дурой. Видеть его не хочу.
- Успокойся, может и не увидишь.
- Черта с два. Если он приперся в «Марселину» раз, то, наверное, не уйдет так просто. Он захочет с тобой встретится.
- Возможно. Я могу не говорить ему о тебе.
- Ну уж нет. Ты же не стесняешься меня, верно?
Кармин кончиками пальцев приподнимает мой подбородок. Летний день переливается на его золотых волосах, точно корона. В мире нет существа красивей. От его прикосновения горячая волна приливает к сердцу до боли, до слез. Он видит меня насквозь, но, честное слово, мне впервые наплевать, пусть видит.
- Нет, Малыш, я тебя не стесняюсь. Ты – единственный мой ученик и мое оправданье перед всевышним. Мне следует вздымать тебя как стяг, гордиться тобой как высшим подвигом.
- Не издевайся.
- Я не издеваюсь. А если серьезно, то пусть все будет как будет. Не нужно торопить события. Может, все обойдется.
… Но, конечно же, избежать Кристиана Лорье нам не удается. Он подходит к нам вечером, когда мы пьем коктейль за счет заведения (причем мне всегда приносят молочный как дитю). Он ни капли не похож на себя, вернее, того Кристиана, которого я себе воображала. Он не моложав, как Мик и не выделяется из толпы, как Кармин, он не выглядит изможденным или потасканным жизнью. Темноволосый, худощавый. Он – никакой. В толпе на нем взгляд не остановится, даже не зацепится. Если бы я не увидела, как сжались пальцы Кармин, я бы вообще не поняла, кто это.
- О, кого я вижу! – с какой-то придурочной интонацией завопил Кристиан, - неужели это ты? Вот уж ни капли не изменился! Рад тебя видеть!
Кармин слегка приподнял одну бровь, изогнув ее неповторимым образом. По-моему, у любого нормального человека при таком взгляде начисто пропадет охота панибратствовать (если он не слепой).
- Здравствуй. Мик мне уже сказал о твоем… вторжении. Садись. Знакомься. Кет Море, моя партнерша.
- Да уж, видел. Будь я помоложе, я обязательно отбил бы вас у моего нерасторопного друга. Вы неподражаемы, мадмуазель. Чувствуется хорошая школа.
- Это наследственное.
Страх мгновенно улетучивается. Остается злость. Я вытягиваю ноги под столом и кладу руку на стол, точно шлагбаум. Я хочу разделить их стеной, пуленепробиваемым стеклом или сотнями километров. Кармин невольно улыбается уголком рта, острым как серп рожденного месяца.
- Проездом?
- Да. Масса дел. Времени катастрофически не хватает. Приходится пребывать в двух местах одновременно. Меня просто раздирают на части. Ты не представляешь, как насыщена моя жизнь. Сотни дел, десятки лиц. Ощущаю себя каким-то Фигаро. Не то что раньше. Помнишь?
- Помню. Тогда ты не мог толком справится и с одним делом.
- А ты, значит, решил вернуться в «Марселину» на стареньких?
- Теперь я делаю это больше для удовольствия.
- И как?
- Что как?
- Удовольствие.
- Спасибо, не жалуюсь.
Они смотрят друг другу в глаза. Ого! Ведь это поединок! Они же просто закованы в доспехи до самых бровей, и оба держат клинки наготове. Похоже, мои опасения о сентиментальной встрече старых друзей необоснованны. Что бы там ни было раньше, сейчас того и гляди грянет гром.
- Я то, честно говоря, не рассчитывал застать тебя здесь, - добродушно улыбается Кристиан, - думал, ты давно сошел со сцены, живешь где-нибудь на природе, вдали от суеты…
- Я тоже не рассчитывал увидеть тебя. Сейчас в мире такое делается, страшно телевизор включить. Спид, наркотики, мафия.
- Нет. Ну что ты! Я выбрал на редкость спокойную работу – дизайн парков. Цветы, деревья, фонтаны.
- Забавно, что может быть общего между Крис и газоном?
- А что может быть общего между Кармин и юной танцовщицей?
- Моя мама тоже выступала в «Марселине». – вмешиваюсь я ,– Она пела кантри.
- О, правда? Как ее звали? Это было давно?
- Инга Море. Очень.
Кристиан на мгновение задумывается. Потом смотрит на меня. На Кармин. Опять на меня. Я отвечаю ему самым кретинским взглядом из своего арсенала. Тогда он говорит:
- Что будет, если я порошу сеньориту на четверть часа погулять по скверу? За солидное вознаграждение, разумеется.
- Разоритесь.
Но Кармин ласково пихает меня под столом.
- Ладно, пятнадцать минут, не больше. И не вздумайте целоваться.
Я встаю и неспешно иду к выходу, собираю сопутствующие взгляды. Среди них лишь один согревает мое сердце. Однако, едва дверь «Марселины» захлопывается, я пулей лечу к черному ходу. Минута и я снова внутри, но уже с изнанки. Скинув туфли, пролетаю в боковой ход, туда, где лестница в наши гримерки, а если прямо, через леса, обтянутые черным шелком, то можно добраться до портьер почти у самой сцены. Именно туда я и направляюсь. Шум голосов, музыка – все слегка приглушено. Темень страшная, под ногами – провода. И вот, наконец, я нащупываю обратную сторону колонны. Небольшое усилие, и я оказываюсь в двух шагах от места моего изгнания. Конечно, часть разговора я все таки пропустила, с моим уходом он явно оживился.
- Ты не так понял, - это Кристиан, - я не это хотел сказать.
- Разве? По-моему, я никогда не отличался тупостью. А здесь и понимать нечего. Я знаю, чего ты хочешь, зачем ты вернулся, может быть, даже лучше, чем ты сам.
- Хоть бы и так. Что из того? Ты ведь всегда знал, что я вернусь. Ты знал, что я приползу к тебе, разбитый, зализывать раны, поэтому ты и отпустил меня тогда. Тебе было важно чувствовать себя необходимым, теперь тебе предоставляется широкое поле деятельности. Я устал. Я опустошен. Я пришел к тебе с поджатым хвостом. Я очень нуждаюсь в тебе.
Как я боюсь воцарившегося молчания! Скорей бы уж Кармин что-нибудь сказал!
- Ничего не выйдет. Я бы соврал, если бы сказал, что простил твое предательство. – голос Кармин спокоен. – Оно меня больше не касается, но я не простил и не смогу простить.
- Карми…
- Подожди. Я же выслушал тебя, дай и мне сказать. Прошло очень много времени. Мы изменились. Я ничего не знаю о тебе нынешнем, да это меня и не интересует, а того Кристи которого я любил, больше нет. Да и был ли он на самом деле? Я тоже изменился. К тому же я не один.
Злой смех. Какой противный смех у того, второго.
- Ты посвятил остаток дней своих воспитанию дочки Инги? Как трогательно. Я ведь забыл еще один твой конек – сентиментальность. Интересно, ты сам ее вскормил? Менял подгузники и все прочее. Где ее мамаша? Живет с вами?
- Она умерла.
- Тогда все ясно. Последняя воля умирающей! В твоем духе. У бедняжки, разумеется, никого нет, кроме тебя… Ты хоть понимаешь как ты смешон. Какой из тебя папаша? Она знает о твоем прошлом? О нас?
- Да.
- Ты ей, конечно же, исповедался. Отпущение грехов получил?
- Крис, ты пьян. Будет лучше, если один из нас уйдет.
- Нет, отчего же! Не уходи. Мы же друзья. Давно не виделись. Если не хочешь, я не буду говорить о твоей дочери.
- Она не моя дочь.
- Что?
- Кетти не моя дочь. Она приехала сюда почти год назад, когда у нее никого больше не осталось, чтобы разыскать тебя.
Послышался шум и звон сдвигаемой посуды. Видимо, Кристиан навалился на стол.
- Меня? Почему меня? Инга никогда со мной не путалась. Ей нравился ты. Она по тебе с ума сходила. Меня здорово развлекала ее настойчивость. Девчушка, видимо, в нее.
- Та блондинка с гитарой?..
- Ну да. С памятью у тебя… Ты что, за год не мог выяснить у малютки, кто ее мать? Подобная тактичность в твоем духе. Сколько ей лет?
- Пятнадцать. Через десять дней – шестнадцать.
- В отличие от некоторых у меня память отменная. Давай-ка посчитаем. Ага, значит, в феврале. За три месяца до моего отъезда… Что же это могло быть?… Вспомнил. Твой день рождения! Мы собирались тогда у Мика. Я был с Леоной. Бешеная девка. Интересно, что с ней теперь? Ну и нажрались же мы в тот раз! Точно, это было у Мика, там еще такие занавески из бус. А ты тогда с Ингой остался. Видишь, все сходится.
- Да. – голос Кармин до ужаса безжизнен. Кристиан внезапно перестает хихикать. Очень тихо он спрашивает.
- Карми, она ведь только твоя ученица, правда?
Меня охватывает ледяной озноб. Я пытаюсь пробраться назад, но налетаю на какую-то балку и больно стукаюсь о нее плечом. Еще два-три падения через кабель и аппаратуру, и я вываливаюсь в коридор прямо в объятия Мика. Он, видно, сильно не в духе, но, глянув на мое лицо, только молча пододвигает ко мне мои туфли. Я машинально влезаю в них.
- Мик, скажи мне пожалуйста, ты сразу понял…. Ну, что мы с Кармин… Что я его… Что он мой отец?
- Сразу. Почему, ты думаешь, я предложил тебе попробовать себя в танцах? А уж когда узнал, что ты дочь Инги… Она ведь не скрывала, что хочет заполучить Кармин. Только это было все равно что пожелать звезду. Я ее предупреждал, но она не слушала. Потом, наверно, поняла. Уехала вместе со своей кошмарной сестричкой - синим чулком. Больше я о ней не слышал. А потом появилась ты.
- Я думала… Тетка сказала, что… Глупо. Она просто не знала наверняка. Мать ей ничего не говорила. Я и не знала.
- Такое бывает. Как показывает практика – часто. Выпьешь?
- Нет, я пойду. Постою на улице.
Мик слегка встряхивает меня за плечи.
- Знаешь, детка, никто тебе не поможет. Есть вещи, которые приходится переживать в одиночку. Но если понадобится помощь, приходи.
Я выхожу из «Марселины». Мыслей в голове практически нет. В душе все чувства, какие бывают, перемешались в клубок, как иногда по радио: куча мелодий, голосов накладываются один на один, и невозможно даже разобрать что-то определенное.
Нет. Одна мысль все таки есть. Нелепая. Но четкая до жути. Мы никогда больше не сможем целоваться с Кармин. Никогда.
Глава 12
Она появилась под утро, когда уже всякая надежда оставила мое сердце. Мокрая от дождя. Со спиральками светлых прядей спадающих на глаза. Бледная, как туман, и пронзительно грациозная.
- Я ищу одного человека. Он жил здесь пятнадцать лет назад.
Боже. Ровно год. День в день. Слово в слово. Тот же туман, та же поза вызова и отчаяния. И тот же страх. Нет, в сто крат пронзительный. Вдруг она сейчас повернется и уйдет?
- Входи. Я ждал тебя всю ночь, целую вечность, а когда она кончилась, впал в отчаяние. Ты знаешь, отчаяние – самый тяжелый грех. Я теперь великий грешник.
- Ты? Ты – великомученик.
Она проскальзывает в дом, окутанная стылой мглой. Я иду следом.
Кет садится у камина. Она любит паузы и умеет наполнять их невыносимым напряжением. Но я рад даже этой муке. Она вернулась. Она сидит у огня. Пусть молча, пусть с тайным умыслом. Это неважно.
- Ты правда ждал меня всю ночь?
- Правда.
- Почему?
- Ну, как тебе сказать…
- Как-нибудь. Ты бы ждал меня, если бы я была просто Кет Море, заблудившаяся в тумане?
- Ждал бы.
- И тебе наплевать на то, что сказал «этот»? – свирепый кивок в сторону окна.
- Он уехал в тот же вечер.
- Да, уехал. Знаешь почему?
- Почему? – но ответ я уже угадал в ее глазах.
Неужели я считал ее глаза невыразительными? Мне просто недоставало смелости в них заглянуть. В них все отражается, точно в огромном зеркале Гезелла: вместо своего отражения ты видишь таинственные недра чужого мира.
- Я попросила его уехать. Я была очень убедительна. – Кет зло кривит губы. – Нет, нет, я вела себя корректно, я не позволила себе ни одного резкого слова. Сама вежливость. Ты бы мог гордиться мной. Но думаю, теперь он вряд ли захочет вернуться.
- Что ты ему наговорила?
Она смотрит в упор. Она хотела, чтобы я стал прозрачней хрусталя.
- Ты огорчен?
- Если я скажу «нет», ты не поверишь?
- Нет!
Она действительно не верит. Я же, к сожалению, не знаю, как мне убедить ее. Я внезапно понимаю, как я устал. Как я смертельно устал. Дом, комната становятся чужими, я не узнаю их. От стен тянет сыростью, неужели утренний туман просочился сквозь них. Мрачная темнота дубовых потолков давит немилосердно. Единственное светлое пятно – золотая головка миниатюрного ангела, но этот ангел исполнен гнева, он смотрит сквозь меня, и мне не дотянутся ни до его мягких рук, ни до его сверкающих волос, как если бы между нами была бездна.
- Ты и вправду не хочешь, чтобы он возвращался?
- О Господи, ну конечно.
- И ты ждал меня всю ночь?
- И буду ждать, пока хватит сил.
Знать бы, насколько их хватит…
- Я хотела умереть этой ночью.
- Нет.
- Правда. Не как в тот раз. Я не стала бы искать шумных улиц. Звонить по телефону. Звать прессу.
- Кет, не надо.
- Я же вернулась. Я подумала, я должна еще раз увидеть тебя.
Она встает с кресла. Холод окружает ее столь плотно, что повторяет даже контуры ее тела.
- Что со мной теперь будет?
- Ты переоденешься в сухое и теплое, выпьешь чашку горячего чая и ляжешь спать.
- Ты нарочно говоришь со мной так?
- Как?
- Как с идиоткой!
- Кет, поверь, это не самое ужасное в жизни.
- Что?
- Когда с тобой говорят как … с ребенком. Иногда этого здорово не хватает. Рано или поздно тебе начнет надоедать твоя вечная взрослость и разумность.
Я тоже встаю. Мы стоим лицом к лицу, и контур ее холода обтекает теперь и меня.
- Кармин, - она кладет мне руки на плечи, - я должна сказать тебе кое-что очень важное!
Какой пронзительный холод! Я пытаюсь отстраниться, но она легко удерживает меня одним невесомым касанием ладоней.
- Послушай меня. Я так часто и так много говорила тебе всякую чушь, и ты так терпеливо все сносил…Почему же теперь ты хочешь сбежать? – спросила Кет.
- Не нужно…
- Нужно! Быть может это единственное во всем мире, что стоит высказать.
- Но я знаю…
- И я тоже знаю. Только не говори, что это ничего не изменит или я закричу! Мне страшно. Я впервые понимаю, что есть свете что-то такое, чего мне не переделать, даже если я соберу все свои силы. А я очень сильная. И хитрая. Я могла бы солгать тебе…. Я солгала бы тебе, что Инга не моя мать, что я это все придумала, лишь бы избежать интерната, или что Кристиан признался мне в своем отцовстве, я бы сумела убедить тебя, я очень убедительна, когда вру. Никто бы не смог уличить меня во лжи. Ведь Кристиан не вернется никогда!
Она вся дрожит, и мне приходится прижать ее к себе, иначе она упадет.
- Зачем он только приехал! Я должна была догадаться раньше и просто убить его, чтобы он ничего не рассказал. Или увезти тебя из города куда-нибудь на море. Или в горы. На свете так много мест, куда можно уехать вдвоем. Ты бы ничего не узнал. Никогда.
Господи, у нее жар! Она наверняка простудилась. Бедная моя девочка. Я несу ее на диван. Мокрый свитер никак не стягивается. Еще бы, ведь она состоит из сотни острых углов. Наконец я высвободил ее и закутал в плед. Крохотное продрогшее существо с жутко прекрасным запрокинутым лицом. Главное – не смотреть в ее глаза. Ее взгляд – изумруд для василиска.
- Кармин, я люблю тебя!
- Я тоже люблю тебя, котенок.
- Нет! – плед плеснул мохнатыми крыльями бражника. – Нет, это не то же самое! Ты уже забыл… Ты за один вечер забыл, какими глазами смотрел на меня. Еще вчера, когда мы танцевали в «Марселине». Твое лицо было таким близким. Знаешь, чего я боюсь? Я боюсь твоего теперешнего голоса. Он такой…Нездешний. Ты уже все решил и поставил все точки над i, кажется, так это говорят? Но меня это не устраивает. Ты спросил меня, хочу ли я быть твоим оправданием перед всевышним? Хочу ли я быть твоей дочерью?!
Она не притворялась. Ее отчаяние была на самом деле так глубоко. Я мог бы попытаться обмануть самого себя, сказав, что чувства ребенка редко бывают подлинно трагическими, но это было бы ложью. А сегодня, по-видимому, нужно было как-то обойтись без лжи.
- Кет, я очень боялся за тебя. Когда я не нашел тебя в сквере, я сразу понял – ты все слышала. У меня оставалась одна надежда – может, ты пошла домой. Когда я открывал дверь, сердце мое билось в кончиках пальцев, державших ключи. Но дом был пуст, чудовищно пуст, как тогда, до твоего прихода. Мне оставалось только ждать. Конечно, более решительный человек предпринял бы какие-нибудь радикальные шаги, куда-то позвонил, попытался бы отыскать тебя… Но я не решительный человек, ты знаешь. Я просто сидел у камина и смотрел на дверь. Господи, я сроду не знал такой боли!
Кетти снова прижалась ко мне, сомкнув пушистые пледовые крылья за моей спиной. Мы спрятались в теплом коконе. Мы сбежали от туманного утра в крохотный мирок безопасности, ограниченный кольцом наших рук.
- Я очень люблю тебя, малышка. Ты взяла приступом мою крепость, и она пала. Я никудышный стратег, а твоя слава заставит померкнуть лавры Александра Великого.
- Того, кто узел разрубил, да?
- Да. Ты заставила меня понять красоту жизни, научила жить не только прошлым. Ты – маленькая фея с ужасным характером. Если бы ты не пришла, моя жизнь была бы напрасной. Но ты пришла. Я не жалею об этом.
Проклятая боль… Спина и левая рука мгновенно наливаются невыносимой пылающей тяжестью. Только бы удержать ее внутри себя, не дать ей вырваться наружу.
- Я не привык говорить о своих чувствах, я вообще в отличие от тебя не привык говорить, у меня это не слишком хорошо получается. Если я потеряю тебя, если ты уйдешь – я утрачу все, что имею. Весь мой мир воплотился в тебе, в твоих танцах, в твоей болтовне. Иногда мне кажется, что я давно уже существую лишь силой твоей фантазии. Ты придумала меня от одиночества, от неуверенности в себе или для забавы. В борьбе, я слышал, есть такое понятие – бой с тенью. Так вот, у тебя – танец с тенью.
Она прижимает лоб к моим губам, чтобы я замолчал. Еще несколько минут, и приступ пройдет. Еще хотя бы несколько минут. Ну, пожалуйста, девочка, теперь твоя очередь. Ты же всегда так любила говорить. Говори что-нибудь. Дай мне возможность справиться с болью…
- Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь! Это я - твоя выдумка. Я твое создание. Вся моя жизнь – танец с тобой. Куда бы я ни шла, что бы ни делала – это только прелюдия к нашему выходу. Помнишь, ты как-то сравнил танго со страстью, где между партнерами - стальная решетка? Моя любовь – это страсть через запрет. Наш танец – это любовь через тысячу нельзя. Я не могу потерять тебя. Прости мне мою слабость сегодняшней ночью. Я больше тебя никогда не оставлю. Даже если ты захочешь избавиться от меня, не надейся, у тебя нет такой силы прогнать меня. – Она торжествующе улыбается. - Если тебе приятней думать, что я твоя дочь, хорошо, я смирюсь с этим. Я буду мыть за собой посуду и выносить мусор. Что там еще делают благовоспитанные девочки? Я умею притворятся послушной и покладистой. Но не на сцене. Нет! Там все остается по-настоящему. И с этим придется уже смириться тебе. Как только зазвучит музыка, мы сможем стать сами собой, и плевать на весть мир, на все его идиотские правила.
Еще минуту. Еще одну минуту.
- Я в тебя влюбилась с первого твоего взгляда, с первого движения. Я так стремилась попасть в твой дом, в твой мир, в твое сердце! Теперь, когда мне это удалось - не надейся, что ты изгонишь меня оттуда. Ни один священник не возьмется провести подобный ритуал. Ты – мой!
Молодец, малышка. Я успеваю справиться с болью до того, как твои губы касаются моих. Звучит музыка. Наш танец продолжается, и я могу ответить на твой поцелуй.
Глава 13
Я научилась любить вослед. Это очень трудно. Гораздо трудней, чем любить кого-то, кто рядом. С этим и ребенок бы справился. Но я больше не ребенок.
Кто же я? Из зеркала на меня смотрит незнакомое лицо, слегка напоминающее то, которое зеркало привыкло отражать все эти годы. Не знаю, может, оно специально изменяет мои черты, стремясь вернуть утраченный облик. Может, проступает фамильное сходство, а может… Со временем, живя в его доме, одеваясь в его одежду, читая его книги, я наконец, смогу вернуть зеркалам то, что похитила у них – лицо Кармин.
Я кутаюсь в его халат. Он еще сохраняет запах его духов, теперь он станет моим запахом. Я уже умею ходить, как он, впрочем, это пришло само собой, так же как и манера отвечать по телефону протяжным полувопросительным «Алло»? Мик всегда запинается, когда звонит ко мне.
В доме идеальная чистота. Шкуры разложены волос к волосу. Пол отливает перламутром. Окна зашторены. Пронзительный дневной свет слишком отчетливо высвечивает пустоту комнат и мое одиночество.
Я не знаю, кто я. Да это теперь и не важно. Для меня. Для других я – Кетри Море, дочь Виктора Дени, умершего в ноябре прошлого года от сердечного приступа на сцене «Марселины». Для Мика – солистка его балета, которую он всеми силами старается удержать, оградить от дешевых и гибельных предложений шоумейкеров. Для Айлин – постоянная головная боль. Но это все вздор и мелочи. А то, что было важным для меня – уже не будет никогда.
Любить вослед… Занятие неблагодарное, тяжелое и опустошающее. Когда-нибудь оно приведет меня к закономерному концу – одиночеству. Но что я могу сделать, если все оставшиеся в мире мужчины кажутся мне лишь тенями, а тень того, кто ушел, и сейчас волнует до боли в сердце. Что я могу сделать, если прошлое взяло верх надо мной? Безумие? Но оно всегда было во мне. Судьба? Да. Она привела меня в этот дом и столкнула нас лицом к лицу.
Могло ли все пойти иначе? Нет. Никогда. С первого дня, с первой секунды все было обречено на подобный конец. Я должна была ворваться в жизнь Кармин, разрушить его мир, разрушить его жизнь и заняв его место, постепенно, из кусочков, из мельчайших обломков выстроить свой Дворец Грез – зеркальное отражение былого, разрушенного мной.
Даже если бы я знала о его болезни – ничего бы это не изменило. Ведь я не знала тогда, как это – терять. Просыпаться с улыбкой, обманутой сновидениями, и замирать, наткнувшись на беспощадную стену реальности, обжигаясь о каждую вещь, принадлежащую ему. Жить с мыслью о невозможности докричаться сквозь ледяной мрак небытия, шепнуть хоть пол словечка… Я не знала, как это – любить, отдавая себя и не требуя ничего взамен, болея его болью. Тогда я лишь умела брать.
И, наконец, я не знала, как это – сердечный приступ, когда стальной обруч опоясывает твою грудь, и ты стараешься не дышать, чтобы хоть как-то удержать ту ужасную боль, которая тебя сжигает.
Ничего-то я не знала. А значит, не могла быть милосерднее.
Виновата ли я в том, что случилось? Да. Как виноват нож в руке убийцы, как виновата пуля, пущенная снайпером. Но ни нож, ни пуля не испытывают угрызений совести, не любят и не видят снов.
Напрасно люди думают, что Бог карает их за прегрешения. Чепуха. Люди сами карают себя, да так успешно, что две трети ада вполне можно упразднить за ненадобностью, ад ждет нас здесь. Я в этом уверена.
Бесполезно плакать. Бесполезно жаловаться и молиться. Кому? Зачем? Что это изменит? Вернет его надежные руки, бывшие моими крыльями? Его молчание, исполненное большим смыслом, чем все разговоры мира? Его глаза, царственные и усталые, в которых я могла отражаться в полный рост и без прикрас?
Нет! Ничего не изменить, ничего не вернуть. Та же декорация, та же музыка, та же одежда. Тот же врач. Круг замкнут. Двери закрыты. Вокруг тишина.
Но знаете, что произойдет однажды? Тогда, когда одиночество окончательно сомкнется над моей головой, когда я смирюсь со своей болью и обрету безразличную величавость королевского страдания?
Тогда в один туманный и сырой день прозвучит звонок. Он ворвется в тишину замка Грез набатом, и я сразу узнаю его, чья бы рука ни касалась звонка. Это будет посланник судьбы, призванный сменить меня. Я отворю ему дверь. Я не испугаюсь.
И возможно, у него или у нее тоже будут пронзительные глаза кошки, которая смотрела на короля.
Кошка, которая смотрела на короля
© Copyright: Татьяна Валухина, 2011
Свидетельство о публикации №211051800982
Свидетельство о публикации №211051800982
Рецензии