Флобер. Глава 41

                Глава XLI 



                1863, 1864, 1865, 1866



     Дорогой господин Тургенев! Только что прочёл две Ваших книги и не могу не выразить Вам своего восхищения . От ваших произведений веет чарующей грустью, у них нежный аромат, проникающий до глубины души. Видишь и предаёшься мечтам. «Сцены из русской жизни» заставили меня желать трястись в телеге среди заснеженных равнин, под вой волков, подобно тому как при чтении «Дон Кихота» хочется ехать на белой лошади по пыльной дороге, а затем в тени какой-нибудь скалы подкрепляться оливками и сырым луком. 
   Все старые романтики – а я из их числа – должны быть признательны Вам за «Первую любовь», этот маленький рассказ, так много говорящий им об их юности. Одно из Ваших качеств – это умение создавать женщин. Они у Вас всегда наделены притягательной силой и окружены сиянием. Какая зажигательная девушка эта Зиночка!
   С нетерпением жду от Вас перевод «Отцов и детей».

                ***

     Моя карфагеняночка прокладывает себе путь в мире: мой издатель выпускает её в пятницу вторым тиражом. Я писал книгу для ограниченного круга читателей, а оказалось, что на неё клюнула публика. Обо мне пишут большие и малые газеты. Одни поносят меня, другие превозносят. Обо мне говорится множество глупостей. Меня называют «пьяным илотом», говорят, что я распространяю заразу, обвиняют в том, что я мечу в академики, сравнивают с Шатобрианом и Мармонтелем. А одна дама, прочтя книгу, поинтересовалась у моего приятеля, уж не Дьявол ли богиня Танит. Вот так!

                ***

       Дорогая госпожа Жорж Санд! Только что получил от Вас письмо, которое дополняет Вашу статью и даже превосходит её. Не знаю, что Вам сказать, разве только: я всей душой Вас люблю.

                ***
       Мой великий Тургенев! Мой дорогой собрат!
       Будьте готовы в следующую пятницу отужинать у одной  моей знакомой, прелестной дамы, где вы встретитесь с людьми, которые вами восхищаются: с Теофилем Готье, Гонкурами, Ренаном и т.д.
       Рассчитываю также на то, что завтра, часа в четыре, вы ненадолго зайдёте и ко мне.

                ***

     Я снова скучаю, или, вернее, одуреваю. План нового парижского романа никак не хочет продвигаться. Сюжет меня не захватывает, ни одна важная сцена не получается. Другой мой замысел – «История двух мокриц» - привлекает меня несравненно больше. Тут я уверен в себе, и план уже основательно разработан. Но если книга мне удастся, меня или побьют камнями, или выгонят из Франции и из Европы.
     Снова взялся за английский и греческий. Прочёл два тома Тургенева, кое-что из Диккенса, проглотил две книги Гёте, которых раньше не читал, несколько романов Бальзака, записки Герцена о России, «Мадлон» молодчаги Абу, «Капитана Фракасса» Готье, два последних романа господина Фейдо и так далее. Мишле только что прислал мне «Регентство», очередной том его «Истории Франции». Сразу проглотил всю книгу, залпом. Первое впечатление – ошеломление и восторг! Книга написана с присущими автору изяществом и мощью.
      
                ***

     Неистовое стремление делать выводы – одна из самых печальных и самых бесплодных маний, свойственных человечеству. Каждая религия и каждая философия полагает и настаивает, что бог принадлежит имено ей, что только она одна измерила бесконечность и нашла рецепт счастья. Какая заносчивость и какое ничтожество! Величайшие гении никогда не торопились с выводами. Гомер, Шекспир, Гёте, все эти «старшие сыны божии» в лучших своих творениях только изображали, остерегаясь делать что-то ещё. Мы теперь хотим взобраться на небо, ну что ж! Только сперва давайте обогатим свой ум и своё сердце!  Все мы с нашими «устремлениями в небеса» по уши погрязли в земной грязи. Средневековое варварство по-прежнему держит нас в своих тисках сотнями предрассудков и обычаев.
    Я не верю в то, что широкие массы способны поумнеть так скоро. Вот почему я не хочу увидеть XX век. Иное дело век XXX.

                ***

    Мне кажется, я существовал всегда! Некоторые мои воспоминания восходят ко временам фараонов. Я отчётливо вижу себя в разные исторические эпохи занимающимся разными ремёслами и попадающим в различные обстоятельства. Я был лодочником на Ниле, в Риме в дни Пунических войн я был сводником, потом я был греческим ритором в Субуре, где меня пожирали клопы. Я умер во время крестового похода, объевшись винограда на берегу моря в Сирии. Я был пиратом и был монахом, был кучером, а однажды был императором Востока. Моё теперешнее «я» - итог всех этих прежних индивидуальностей.

                ***

   Создаваемый образ для меня столь же достоверен, как и объективная реальность. Многие подробности я не записываю. Так, например, я видел на лице г-на Омэ редкие оспины. Когда я писал об отравлении Бовари, у меня во рту был такой явственный вкус мышьяка, что случилось расстройство желудка. В сцене, которую я сейчас описываю, я вижу все детали обстановки, вплоть до пятен на мебели. В книге об этом не будет сказано ни слова. 

                ***

    Моя знаменитая приятельница, г-жа Жорж Санд, уехала от меня в субботу вечером. Я не знаю женщины более милой, более добродушной, которая была бы менее синим чулком. Очень сдержанная, когда речь заходит о ней самой, она охотно рассказывала мне о людях 1848 года и столь же охотно отмечала в них скорее добые намерения и добрую волю, нежели ум.

                ***

    Позавчера вечером обедал с Тургеневым. У него такая чудесная способность рисовать картины, даже в разговоре! Он изобразил мне Жорж Санд, облокотившуюся на балкон замка госпожи Виардо в Розе. Башенка с балконом была надо рвом, во рву была лодка, в ней сидел Тургенев, он глядел на вас снизу вверх,  и заходящее солнце играло в ваших чёрных волосах…