Глава 12. Отщепенец

Проблемы начались очень скоро. Дело в том, что издательство написало к книжке предисловие, поставив в нем автора повести в один ряд с Аксеновым, Гладилиным, Евтушенко и Вознесенским. А меня черт дернул послать экземпляр книжки с автографом самому Никите Хрущеву – «Прометею наших дней», как там было написано. Он же, как тогда говорилось, тоже начинал трудовой путь на шахте. Кстати, шахта его находилась где-то поблизости от Мартышкиной балки, неизвестно только где. Рассчитывал, что Никита Сергеевич как-то откликнется на подарок, об этом напишут газеты, и начнется моя всесоюзная слава! Рассказал приятелю, как ловко я придумал. Он посмотрел на меня долгим взглядом и процитировал Пушкина:
      - Эх, не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!
Генсек откликнулся. Правда, не лично. Вскоре в недосягаемой и обожаемой мной «Литературной газете» появилась рецензия – огромная и камня на камне не оставляющая от повести. Критик возмущался, что в бригаде рабочих верховодит какой-то студент. А где же руководящая роль пролетариата? И вообще, автор повести не знает жизни рабочей молодежи страны. Вот так!
      У меня к тому времени еще не сошли с ладоней мозоли проходчика, натертые «прогрессивкой» - лопатой с совком сорок на сорок сантиметров. Но кому их покажешь? Было обидно до слез. Писал, как думал, горел над рукописью, не замечая времени, и по субботам не смыкая глаз до самого утра. Видать, и впрямь чего-то я не понимаю в этой жизни, хотя на радио считаюсь лучшим корреспондентом.
Рецензия в «Литературке» была лишь началом разгрома. «Дорогой Никита Сергеевич» в это время посетил художественную выставку в Манеже, возмутился там «мазней» и повел наступление против всяческих «измов» в искусстве. По стране покатились собрания творческих союзов, партийных и комсомольских пленумов. В Ярославле главным «мальчиком для битья» стал автор повести «Впереди – огонь». «К счастью, в наших творческих организациях работают здоровые силы, верно понимающие политику партии в области литературы и искусства, но есть один отщепенец, поддавшийся тлетворному влиянию чуждого нам формализма в искусстве», говорилось на собраниях. Книжку стали называть «Сзади – дым», а меня начали вызывать на каждое собрание, и везде говорилось одно и тоже. Хорошо еще, что до всего этого шума мне удалось поступить на заочное отделение философского факультета МГУ. Чуть позже в бюро ЦК по РСФСР состоялось заседание идеологической комиссии, где в докладе то ли Леонида, то ли Алексея (точно не помню) Халдеева мое имя склонялось среди двух очень известных тогда писателей, и в Москве висел немой вопрос: «А кто этот третий?» Мне рассказал об этом Михаил Синельников, зав отделом критики «Литературной России». Он исследовал последствия «верховного наезда» для провинциальных писателей, и я был для него одним из примеров. И в один из моих приездов в Москву он водил меня по коридорам обеих «Литературок»: «Ребята, «третьего» веду!» Дойди тогда моя фамилия до парткома университета, не видать бы мне философского факультета. А так я уже с удовольствием читал «рекомендованную литературу». С этого и начались мои особые взаимоотношения с обкомом партии. Познав из «исторического материализма», что бытие определяет сознание, я решил написать товарищу Халдееву, каково же есть мое бытие. Помню, были там такие строчки: «Вот читаю сейчас учебник по марксистско-ленинской теории познания, а в комнате, где на душу приходится пять метров, плачет годовалый сын, смотрят телевизор жена и теща, за тоненькой перегородкой орет на кого-то пьяный сосед. Мудреная наука не лезет в голову. И какое уж тут сознание при таком-то бытии!»
      Через пару недель - звонок из обкома партии: «Зайдите к товарищу Дробышеву». В бытность разделения партии на промышленную и сельскохозяйственную, этот маленький холеный человечек был секретарем по пропаганде промышленного обкома. Захожу в кабинет. Чуть возвышаясь над столом и крутя в пальцах дорогой футляр для очков, Дробышев смерил меня каким-то очень казенным взглядом и монотонно произнес:
- Мне поручено сообщить вам, что Центральный Комитет партии не занимается распределением жилья в Ярославле. Это вам ответ на письмо к товарищу Халдееву.
- Но, во-первых, я и не просил у товарища Халдеева жилье, а во-вторых, такой-то ответ товарищ Халдеев мог мне одним пальцем на машинке отстукать,- непочтительно заметил я.
- Центральный Комитет партии не отвечает на личные письма. Для этого есть областной комитет,- так же монотонно возразил Дробышев.
- Значит, если я напишу товарищу Халдееву «спасибо за разъяснение», ответное «пожалуйста» он тоже передаст через вас?
Дробышев не счел нужным что-то ответить, а я по-мальчишески завелся. Едва вернувшись на работу, настрочил в ЦК еще одно письмо: «Уважаемый товарищ Халдеев, только что секретарь Ярославского промышленного обкома КПСС А.Д. Дробышев сообщил мне от вашего имении, что «ЦК КПСС не занимается распределением жилья в Ярославле». Для меня это ново. Большое спасибо за разъяснение. Ваше «пожалуйста» можете передать через товарища Дробышева А.Д.»
Прошло дня три, как я отправил это письмо. Звонок. Поднимаю трубку: «Ионов», и слышу в ней отборный мат в исполнении Дробышева. Кричу: «Александр Дмитриевич, подождите минутку, я отключу магнитофон, а то он вас записывает!» Трубка на том конце провода брошена, и через пару минут мимо нашей комнаты, на ходу показывая мне кулак, пробегает Евгений Лобачев, председатель Комитета по телевидению и радиовещанию. Теперь его вызвали в обком. Что там ему сказали, не знаю, потому что, вернувшись, он только горько покачал мне головой и покрутил пальцем у виска.
Еще одна стычка с обкомом партии была связана с шуткой Броньки Табачникова, ныне профессора одного из Воронежских ВУЗов. Он дежурил по редакции известий, когда туда позвонил кто-то из инструкторов обкома:
- Ионова!
- А его нет.
- Куда он пропал?
- Лошадь пошел кормить.
- Какую еще лошадь?
- Серую, в «яблоках».
- Откуда она у него?
- Купил. У него же книжка вышла, на машину гонорара не хватило, вот он и купил лошадь по колхозам ездить.
Слух про «лошадь Ионова» быстро разлетелся по городу, и в один из приходов в столовую обкома, Сергей Овчинников, зав отделом пропаганды остановил меня сердитым вопросом:
- Это еще что за вызов!?
- Вы про что?
- Про лошадь! Зачем покупал?
- А что, нельзя?- сдерживая смех, спросил я.
- Господи, когда кончатся твои выходки? Будь ты членом партии, схлопотал бы уже не один выговор с занесением.
- А я потому и не член.
- Ох, смотри!- Была это угроза или предупреждение, я так и не понял тогда.
Да, я не был членом партии, но работал на идею лучше любого пропагандиста. В моих радиокомпозициях звучали вдохновляющие музыка и стихи, я моментально и убедительно откликался на очередное «историческое» решение и только мне поручались самые ответственные интервью. Например, с маршалом Василевским, Президентом Академии наук СССР Келдышем, руководителем группы космонавтов, генералом Каманиным. Но Полушкинская шпана, видать, все еще сидела во мне и никому не давала покоя. Особенно бывшим коллегам по «Северному рабочему». Как-то прочитал в стихотворном сборнике Александра Иванова, тогдашнего редактора «Северного рабочего» посвящение его жене, где были такие строчки: «Спасибо ленинцу Хрущеву, тебе и партии родной!» Не поленился, сбегал в редакцию, записал это стихотворение в исполнении автора на магнитофон, а потом мы с Володькой Лебедевым смонтировали шуточное интервью, где на любой наш вопрос о личной жизни поэта, Иванов с пафосом произносил: «Спасибо ленинцу Хрущеву, тебе и партии родной!» Интервью мы озвучили на каком-то сборище журналистов. Ох, и смеху там было! А Иванов оказался мужиком без чувства юмора и только скрипел зубами от злости. Кроме того, он был еще злопамятным и завистливым. Радио в Ярославле пользовалось куда большим авторитетом, чем его газета, и он задался целью сменить председателя комитета по телевидению и радиовещанию на своего человека, который бы навел у нас «порядок». С этой целью в редакции газеты ввели обязательное прослушивание всех наших передач, и одна за другой начали появляться зубодробительные реплики. И первым «под раздачу» попал, естественно, я.
      На радио так сложилось, что писать очерки о героях труда поручалось мне, хотя официально я занимался литературно-музыкальным вещанием. Собирая материал о председателе колхоза, награжденном орденом Ленина за сверхплановую сдачу зерна государству, я изучил годовые отчеты хозяйства за несколько лет и понял: чем больше зерна сдает колхоз, тем хуже становятся все другие его отрасли и уровень жизни колхозников. Выходило, что наш орденоносец работал только на себя, о чем я и сделал передачу. «Северный рабочий» тут же дал реплику: «В то время, когда Пленум Центрального Комитета партии призвал тружеников села всемерно наращивать производство и продажу зерна государству, областное радио в лице своего одиозного автора говорит, что это приводит к разорению хозяйства».
      Потом меня угораздило сказать в эфире то, чего не было в тексте, заверенном Обллитом. А это, по тем временам, уже явная крамола. И нашего доброго, всепонимающего и отважного председателя Комитета Евгения Лобачева сняли с работы, заменив его Германом Бауновым из «Северного рабочего». С ним у меня были до того натянутые отношения, что я готов был сразу же уволиться. Остановил тот же Лобачев: «Работай, как работал. Баунову в обкоме приказали не трогать тебя».
В первый же день появления в радиодоме Баунов вызвал меня в кабинет.
- Ну, голубец, как мы с тобой будем жить дальше?- спросил с явной издевкой в голосе.
- Я очень люблю свое дело и радиодом, где знаю все до последнего винтика, потому что провел на его строительстве не один выходной день. Поэтому на людях вы будете для меня Германом Васильевичем.. А один на один – ты как был для меня говнюком, так говнюком и останешься,- ответил я, твердо помня слова Лобачева.
- Иди работай, идеологический путаник!- У Баунова это было коронное определение для меня. – Вот тебе первое задание: сделаешь композицию на субботу.- И протянул знакомый сборник стихов Иванова.
Ладно. Отобрал десяток стихов, соответствующее музыкальное сопровождение, попросил актеров при чтении дать в голосе побольше слезы. Ни слова не вставил в передачу от себя, использовав только то, что было в предисловии к сборнику. А там – такая малина! – читать тошно.
- Ионов, ты с ума сошел?- кричали мне из студии актеры в перерывах записи.- Кому нужны эти сопли?!
- Ребята, «по Сеньке и шапка, по едрёне матери и колпак», как говорит в таких случаях мой отец,- успокоил я исполнителей.
Послушав перед эфиром то, что  у меня получилось, Иванов горячо пожал руку прослезившемуся Баунову, а мне сказал:
- Ну вот, видишь, люди плачут от моих стихов, а ты нос воротил.
- Это он от недоразумения, - пояснил Баунов. – Но дело свое знает.
- «Спасибо ленинцу Хрущеву»!- хохотнул я.  (Продолжение следует).