Постпаранист импрессионизма

          Устремленных к тщательному планированию своего будущего успеха в жизни можно встретить во все времена. У них все подчинено главной цели. Такие не выйдут из дома, не продумав любой свой шаг и каждую деталь гардероба. Они всегда в курсе модных тенденций и всегда знают, где и что говорить, и кому стоит улыбнуться, а кому не следует. Если вы не влиятельный человек и никак не можете устроить их положение в обществе, вы вряд ли дождетесь от них комплимента, хотя бы и заслуживаете его по праву. Скажи вам несколько добрых слов, а у вас еще вдруг возьмут, да и вырастут крылья. А тень от них может заслонить. Скорее они обдадут вас холодом, тем большим, чем сильнее вы заслуживаете добрых слов. Все отмерено четко, как на весах. Сколько дежурных улыбок, столько заготовленных шуток, пара анекдотов в нужном месте, с угодливым хихиком. Нередко, внутренне, они исповедуют идею отложенного счастья. Сейчас я потерплю, - думают они, - а потом, когда все устроится, как запланировано, наверстаю с лихвой. Хотя в наше время обычно и банально следуют формуле «Бери от жизни все и сейчас». Такие тем чаще встречаются, чем ближе к площадям и администрациям.
          Но мне милей иные. Их не меньше, скорее даже больше, чем продуманных стратегов своей карьеры и судьбы, просто они не любят мозолить глаза, и до поры не приметны. Но сдается, что на них держится земля. Они счастливы сегодняшним днем, хотя часто прозревают на века.  Могут жить скромно, довольствуясь спартанскими условиями, и не тяготиться этим. Если же живут в достатке, то относятся к этому с юмором. Внутренне готовы в любой момент расстаться с роскошью, философски  констатируя – «Бог дал - Бог взял». Существование их в современном обществе назовем условно стилем «математика». Полностью погрузившись в мир цифр и формул, интегралов и степеней, не на день и не на месяц, они живут в этом мире всю жизнь, подобно ученым, известным еще из прошлых веков не только в математике, но и в других науках. И в культуре, и в других сферах человеческой деятельности, вы всегда отыщете личность, избежавшую отпечатка, накладываемого общественной моралью сытого серого благополучия. Глядя на них, порой кажется, что о жизни другой – светской - они и не подозревают. Увлеченные своей исследовательской страстью, творческими и научными идеями, забывают о текущей моде, жертвуют мимолетным стилем, не следят за последними веяниями и новинками. Не придавая значения своему костюму, не редко забывают причесаться и не боятся выглядеть чудаками. Они порой отвечают невпопад, искренне восхищаются и говорят комплименты там, где принято промолчать, и высказывают критику тем, кого принято хвалить. Эти чудаки живут и чувствуют сердцем, и не в силах усвоить принятые в обществе мораль и нюансы поведения.
           Юрий Кротов, по своей сути, скорее ближе к подобным чудакам…  Мы познакомились с ним в конце девяностых, на художественных выставках. Юрий Григорьевич был старше меня почти на двадцать лет, и вскоре вышел на пенсию. Всю жизнь он работал корреспондентом и литературным критиком. Он всегда бывал при галстуке, носил костюм и белую рубашку, как и многие из его поколения. Правда костюм был куплен в магазине, а не в ателье, и для придирчивого стилиста сидел не по фигуре, несколько мешковато. Казалось, что Юрий ничуть не тяготиться этой мелочью, и не придает ей ни малейшего значения, а весь погружен в созерцание картин, в беседы с художниками. Он выделялся из общего ряда каким-то неподдельным, почти детским восторгом перед изобразительным искусством и, особенно, перед французскими импрессионистами. Регулярно посещая выставки в Красноярске, всегда откликался на них, писал статьи и отзывы. Юрий говорил искренне, что чувствовал, восхищался удачной картиной и критиковал, не взирая на лица, слабые работы.
          Встречаясь постоянно на выставках, мы постепенно подружились, и он стал  заходить ко мне в мастерскую. Не помню, кто предложил написать его портрет, но Юрий с воодушевлением воспринял эту идею и просил написать его в стиле Сезанна. Я и сам люблю этого художника, и с удовольствием откликнулся на просьбу. Портрет дался легко. Практически за один сеанс поясной портрет с руками был готов. Только незначительные доводки потребовали еще пару сеансов. Без лишней деталировки, которая бы только повредила, получился обобщенный и цельный образ милого чудака, скрестившего лодочкой пальцы, в белой рубашке с галстуком в чуть коротковатом пиджаке, собравшемся складками на спине и плечах, смотрящего с добродушным сочувствием из картины на мир.
          Вскоре Юрий пригласил меня к себе в гости. Жил он на «Родине» в небольшой двухкомнатной квартире. Описать подробно обстановку, я уже не смогу. Помню, что в квартире было достаточно скромно. Еще помню пианино, ютящееся в тесноте между квартирной утварью и старым креслом. Но наибольшее впечатление произвели на меня рисунки Юрия. Я никак не ожидал этого увидеть, не знал, что он рисует, и был удивлен.
          Это были не совсем обычные рисунки, которые можно встретить у человека, томящегося изредка творческим зудом. Это были, нет, не копии, а скорее аранжировки с картин импрессионистов. Обыкновенные листы из школьного альбома по рисованию были заполнены мотивами из произведений Дега, Ренуара, Мане, Сислея, Писсаро и других. Я не знал, как к этому относиться.В них не просматривалось и намека на профессионализм. Напротив они были пронзительно наивны. Но в них звучала такая непосредственная и доверчивая искренность, словно подчерпнутая из самой потаённой сокровенности души. Души, изумившейся красоте окружающего мира и красоте художественного творчества, и не побоявшейся распахнуться с восторгом на этих беззащитных листочках, среди обыденных будней. Ряды этих листков тянулись от спинки дивана до самого потолка. В центре, ряда три-четыре были заполнены без промежутков, а боковые были пореже, но их было достаточно много. Может быть, картин шестьдесят или семьдесят были воспроизведены, полностью или фрагментарно в свободной творческой манере, выработанной Юрием. Он не стал их банально копировать, хотя все сюжеты и картины были легко узнаваемы, но каждую переосмыслил и переработал. Ни одна из них не была оформлена ни рамой, ни в паспарту.
          Тем удивительнее был рассказ о том, что картинами заинтересовались серьезные люди из Японии, и желают пригласить его с выставкой в страну Восходящего солнца. Как будто в Красноярске нет других художников, пишущих серьезные, большие картины, в дорогих, золоченых багетах. Будто не получают каждый год профессиональные дипломы выпускники художественного училища, института и Академии, заполняющие своими произведениями все галереи и залы. Видимо эти школьные листочки с наивными, будто детскими рисунками, произвели неизгладимое впечатление не только на меня. Ведь не одни японцы, но и сами французы проявили интерес к этому незапланированному «недоразумению», удивляясь тому, как в Сибири любят и знают импрессионистов.
          Вскоре Юрий пропал из поля зрения, и я думал, может, и вправду он уехал в Японию или во Францию, о которой мечтал. Мы не виделись с ним года три, и вдруг встретились в залах Академии художеств отделения Урал, Сибирь и Дальний Восток.
Мы оба обрадовались этой встрече. Перекинувшись несколькими фразами, договорились встретиться, и поговорить обстоятельно, и не спеша. Ведь на публике по душам не поговоришь.
                Оказывается, Юрий уже успел высказать критику Вице Президенту Академии по поводу открывшейся отчетной выставки. Три года он провел во Франции, и на свежий взгляд отчетная выставка показалась ему мертвой и статуарной.






          В назначенный день мы поджидали Юрия вдвоем с моим другом, естествоиспытателем, философом и поэтом Сашей Свитиным. Я рассказывал Саше всю эту историю. Вскоре раздался звонок домофона, и через некоторое время Юрий на лифте поднимался к нам на седьмой этаж. Войдя в мастерскую, Юрий сразу же нацелился на кресло, в котором только что сидел Саша. Мой друг тут же предложил его гостю. Расположившись в кресле, новый обитатель преобразил его до неузнаваемости. До сих пор, ничем не примечательное, банальное кресло, видавшее на своем веку не мало седоков, приобрело вдруг необыкновенное состояние. Хотя Юрий не производил с ним никаких манипуляций, а просто сел, расположившись в нем так, что практически в нем сумел утонуть, чего не удавалось иным взрослым и даже подросткам. Так что кресло из обычного, как бы символически, на время стало креслом-кроватью. Или, может быть, оно стало ковром-самолетом или космической капсулой. Оно еще принадлежало мастерской, и уже нет. Оно и присутствовало здесь с нами, и одновременно уносилось вслед за рассказчиком, сидящим в нем по-хозяйски основательно и уютно. Что-то неуловимо французское присутствовало в Юрии, и передалось креслу. За время пребывания во Франции он явно пропитался духом этой страны. Будто кусочек другого мира расположился прямо в моей мастерской. Хотя и одежда, и весь облик нашего гостя был таким же, как и три года назад. И может быть, только возраст сумел добавить несколько штрихов, заметных разве только пристальному взгляду. Что-то присутствовало в нем, что-то вызывало новые ощущения неведомых краев. Все было как всегда, но и кресло, и его обладатель, и пространство вокруг них все дышало воздухом иным.
          - Юрий, как давно мы не виделись? Наверное, года три.
          - Да, три года. Вот возьмите мои визитки.
           «Кротов Юрий Григорьевич. Художник – постпаранист импрессионизма, экспонент музея Орсе в Париже с 2007 года» - так было указано в визитках, которые вручил нам Юрий Кротов. На обратной стороне та же информация была напечатана на английском языке. Позже мы с Сашей пришли к выводу, что это необыкновенное и новое течение, видимо, стоит понимать как - последователь импрессионизма, идущий параллельно с ним. Но не в коем случае не как подражатель импрессионизма.
          - Значит, тогда все состоялось, и вас действительно пригласили во Францию. Как вам это удалось?
          - Я создал свое портфолио. Сам отснял на фотоаппарат свои картины, обработал их на компьютере. Эти снимки увидел влиятельный человек из городской администрации. Они произвели впечатление, и он пообещал протекцию. Я должен был сделать проект своей книги, самого высокого качества. Он сказал, что это будет подарочный вариант. Часть тиража отдадут мне, а большую часть администрация будет дарить гостям нашего города. Он же договаривался  о финансировании, и дал координаты банка. Я приехал в банк, там обсчитали весь проект, и стоимость его составила почти пятьсот тысяч. Такая большая сумма для меня. Но и тираж предполагался большой – тысяча экземпляров и на хорошей бумаге! Мой спонсор сказал, чтобы я не беспокоился. У них скоро выборы и моя книга будет хорошей рекламой. Засел я за компьютер, и не выходил из-за него пока  самостоятельно не сделал и титульный лист с портретом, и авантитул, и фронтиспис, и форзац. И даже суперобложку, и переплет, и спусковую полосу, и концовку, все как положено. Все мои картины вошли в книгу, ни одной не осталось не включенной. А их было сто семь репродукций. Я беспокоился, что книга получается слишком большая, но мой проект посмотрели и приняли, и ни одной картины не убрали! Сказали все к производству!
          К сожалению, тогда в банке сменилось руководство, вплоть до Москвы. Новые люди отнеслись прохладно к изданию книги, и все повисло в воздухе. Я понял, что надеяться на них мне больше не приходится.
 Денег на книгу дал мне брат. На эти деньги издал я три экземпляра. Одну книгу, в знак благодарности, подарил брату. Одну оставил себе. А третью, последнюю, отправил во Францию, в Орсе, в музей импрессионизма.
          Но вы знаете, они подарков не принимают. В Европе это не принято, да и вообще на Западе. Боятся, что вы взамен обязательно что-нибудь истребуете. Поэтому всегда очень вежливо вас поблагодарят и с улыбкой, но твердо все подношения отклоняются. Я это знал, поэтому не торопился. Взял в библиотеке Ивана Тургенева и стал изучать его переписку, и в его стиле писал свое письмо. Не один день, а долго, вдумчиво и не спеша, писал я свое письмо. И затем сопроводил свой альбом этим письмом, и отправил его в Орсе.
          Это письмо произвело на них впечатление. Они не отмахнулись от альбома, а передали его экспертам для изучения и вынесения профессиональной оценки. Спустя некоторое время была получена положительная экспертная оценка, которая гласила, что моя книга «В море французского импрессионизма и в волнах его окружения» представляет для них интерес. Затем эта книга была возвращена дирекции для принятия дальнейших действий.
          - И они пригласили вас в Париж?
          - Да, они предложили мне сделать выставку в Орсе, в музее импрессионизма.
          - Как же прошла ваша выставка, с успехом?
          - Моими картинами заинтересовалась известная мировая фирма. Головной офис ее находится в Лондоне. Они хотят купить всю коллекцию. Если только это произойдет, я смогу купить маленький домик под Парижем, уехать и жить там спокойно.
          - А как вы жили эти прошедшие три года? У вас что-нибудь покупали? Или вам достаточно было пенсии?
          - Конечно, и пенсия помогала, и картины иногда покупали. Там же, знаете, очень много людей, вышедших на пенсию, проходят обучение на трехмесячных курсах начальной художественной подготовки. Затем пишут картины сами. Картины наивные, непрофессиональные. Но они еще и выставки делают, и также продают. Публика может купить картину прямо с выставки. Кроме того, много работ без рам стоят стопками тут же у стен. Их может посмотреть любой и купить. Цены от пятисот евро до тысячи. Для меня это хорошее подспорье.
          - А где вы там жили?
          - Я снимал квартиру, сначала. А затем нашлись поклонники моего искусства. Одна графиня, богатая, которая была замужем за банкиром. Эта графиня обещала выхлопотать для меня помещение на три года с бесплатной арендой.
          - Говорят, французы очень скупы. Сотрудница нашего института гостила во Франции у своей подруги, и рассказывала такую историю. Будто, когда собираются они мыться, набирают воды в ванну, и затем первым моется хозяин квартиры. После него в этой же воде моется его жена, затем дети и только в последнюю очередь в этой же воде моются гости.
          - Что и говорить, французы скупы. Таких крайностей сейчас, конечно, нет, но за водой они следят зорко. Если вы чистите зубы, то кран должен быть закрыт, до тех пор, пока вы щеткой не начистите каждый зуб, и не захотите их прополоскать. Вот тогда извольте набрать воды, но не больше нужного количества, и перекройте ее опять. Чтобы вода лилась постоянно, пока вы моетесь, и к чему привыкли в Сибири, там не позволят.
          Слушая рассказ, я завариваю свежий чай. Юрий обращает на него внимание:
          - Это желтый чай?
          - Да, Этот чай мне презентовал один китаец. Все ходит ко мне в гости, картины смотрит. Тоже хочет купить. Только цены предлагает очень смешные.
          - Это дорогой чай, видно сразу. С седым налетом. А чай с седым налетом – это хороший чай. Сыпь, сыпь еще ложечку.
          Я досыпаю еще ароматной заварки и заливаю наполовину фарфоровый чайник, чтобы через пару минут его «подженить». Юрий продолжает свой рассказ.
          - Угощать вас там тоже никто сильно не будет. Разольют чай по маленьким чашкам, да и то чуть выше половины. И все. Ну, могут еще к чаю дать маленькую розеточку. Я розетку чаем запью, да и сижу, слушаю. А графиня выйдет и скажет – «Сегодня подавать не будем».
          - Удивительно, как русские относятся к французам, – включается в разговор молчавший доселе Саша. - Русские люди наделили их необыкновенным и незаслуженным  романтизмом. Несмотря на то, что Наполеон напал на Россию, сжег Москву, принес столько бедствий, в России зла не помнят. Все, что французское, дорого сердцу русскому, уж не первый век.
          Мы с удовольствием пьем свежезаваренный чай, вприкуску с печеньем из злаков и с французским крекером.
          - Сами французы удивляются этой любви и говорят, что мы присвоили им качества, которых и в помине нет у их нации. Ну и что же, графиня, Юрий Григорьевич, договорилась на счет помещения для вас?
          - Пока не удалось. У нее умер муж, банкир, и мое дело затянулось. Когда же я ей позвонил, она мне ответила: - Вы прямо из Сибири хотите управлять Францией. Погодите же. Я улажу свои дела, а затем встречусь с человеком по вашему вопросу. Он вам перезвонит.
          - А что, другие люди принимали в вас участие? Может русские иммигранты первой волны?
          - Нет, они сторонятся нынешних выходцев из России. Есть еще одна дама, которая мне помогала, гид русскоязычных групп. И еще Кристина Очинини, которая заведует выставками в Палаццо Питти. Вот она может устроить и твою выставку, Сережа, в Палаццо Питти. А вообще, я надеюсь, что мои картины купит известная фирма из Лондона, о которой я говорил. Тогда я куплю домик, и ты сможешь приезжать ко мне и жить. Может быть, я на пару месяцев уеду в Красноярск, а ты в это время будешь жить под Парижем, в моем маленьком домике.
          Я вспоминаю про портрет Юрия, написанный несколько лет назад, и поднимаюсь на балкон мастерской, чтобы найти его на стеллажах. Затем мы все вместе рассматриваем его. Он очень похож на оригинал, и Юрий почти не изменился за эти годы. Рассматривая портрет, Саша вдруг узнает нашего гостя.
          - Мы же были с вами знакомы, Юрий. Вы работали корреспондентом, и мы встречались с вами на различных мероприятиях, и в городской администрации и в крае. Я в то время работал в администрации. Вот только сейчас, глядя на портрет, я узнал вас и вспомнил отчетливо.
          - Было дело. А потом я все больше стал писать об искусстве. А позже и сам стал рисовать…
                Удивительно. Мне кажется, что Юрий такой же, как и раньше, но Саша узнал его лишь по портрету, а ведь до того и не подозревал, что они были знакомы.
          - Да, этот портрет очень удался, Сережа. Я его на различных выставках встречал. И в Интернет выйду, на него наткнусь, и не раз так было. Ты когда его первый раз выставил на краевой, мне сразу сказали, - «Как точно он тебя схватил, - самую суть». А я им говорю, - продолжает Юрий, - «Сережа  - лучший», а они скривятся, и лицо в сторону воротят. Немного помолчав, он продолжает: «Я сам рисую акварельными мелками. Сначала набрасываешь контуры, легонько-легонько, а потом очень осторожно набираешь полутона, моделируешь их, обогащаешь нюансами. А в конце – самое трудное. Нанесенные штрихи слегка смачиваешь и начинаешь мягкими касаниями растирать, чтобы полутона плавились, как у импрессионистов».
          - Это же у вас настоящая авторская техника. Импрессионисты не подозревали, что их будут так рисовать в Сибири.




          Мы пьем хороший китайский чай с печеньем, и беседуем не спеша, вспоминая прошлые годы, и обсуждая новости. Наша встреча течет мирно уж часа три. Мы с Сашей с интересом слушаем, а Юрий говорит:
          - Расскажу вам еще одну историю. Я ведь рисовал, рисовал, а потом так заскучал по музыке. Прямо вот чувствую, не могу больше жить без музыки, не хватает мне ее. И в один момент решился - научусь играть на пианино. А пианино-то у меня не было.
          - А вы раньше  играли на  инструменте?
          - Да нет же, ни на чем не играл. Но тут во мне такое сильное желание пробудилось, что я пошел в магазин и купил музыкальные диктанты для детей. Пятьсот упражнений для аккордовой - правой руки и триста - для левой, басовой. Затем сделал из картона клавиши. Бемольные, черные, чуть повыше. И стал я на этих клавишах разучивать упражнения из книги.
          - Как же вы их устроили, эти клавиши? Под ними что, пружины были?
          - Нет, не было никаких пружин. Просто клавиши из картона, для тренировки руки, чтобы изучать аккорды, ритмы – темпо, аллегро. Целый год я разучивал пьесы на своих картонных клавишах. Правда играть мог только одной рукой: левой или правой. И вот спустя год решил я сыграть двумя руками. И у меня ничего не получилось. Я слежу за правой рукой, а левая басовая отстает. И наоборот, слежу за левой, аккордовая выпадает. И так сильно я расстроился. Целый год тренировок и всё напрасно, все труды впустую. Погоревал я, погоревал, а потом решил: научусь играть двумя руками одновременно, чего бы мне это не стоило. Выучу хотя бы один маленький отрывок, а дальше видно будет. Три дня я упорно тренировал игру двумя руками, не отходя от картонных клавиш. И научился играть. Сначала один фрагмент небольшой, потом еще фрагмент и дело пошло, стал бегло играть.
          После этого решил я купить пианино. А жена говорит: «Куда мы его ставить будем? У нас места нет». А я говорю: «Не беда, я кровать выброшу, и на полу спать буду». В общем, выбросил кровать, купил пианино и стал спать на полу. Да пианино такое хорошее, старое с фортепианным звучанием! Я каждый вечер взял за правило играть. Это меня настраивает на хороший лад и душевное равновесие. Представте, теперь я свободно играю двадцать два русских романса. У графини хорошее пианино. Как французам это нравится, когда я сажусь вечерами за инструмент и начинаю играть. Вот только не знаю, что буду делать без него, когда куплю под Парижем домик. Не потащу же я из Красноярска пианино в Париж.
          - А вы купите синтезатор.
          - Что ты, что ты. Разве можно на нем играть? Это все искусственное, не натуральное. Разве можно живой инструмент пианино поменять на эту современную аппаратуру. Даже для здоровья это вредно. А у пианино такое хорошее звучание, природное. Разве можно путать настоящее с фальшивым?