Проклятие шамана

           Рассказ.  
   Отдыхавший после ночной вахты Петро проснулся от рокота заходящего на посадку вертолёта. Потянулся к наручным часам, висевшим на гвоздике у изголовья. Было без четверти двенадцать. До обеда можно бы поспать, но, видно, не получится. Петра сразу одолевали мысли о предстоящих делах. Продлить сон для него мучение. Глядя на ребят, спавших на соседних нарах, он завидовал их приспособленности спать в любой обстановке. И даже сейчас, когда винтокрылая машина с оглушающим грохотом пролетала над вагончиками, сотрясая стены, помощник бурильщика Володька крепко спал, почмокивая во сне губами. "Втянулся бродяга, ко всему привык", – подумал Петро и решительно откинул одеяло.
 
   Включив электрочайник, зевая, подошел к окну. Вертолет "МИ-6", зависнув над полигоном, цеплял на внешнюю подвеску трактор без гусянок. От вращающихся лопастей поднималось коричневое облако торфяной пыли. "Тяжелый чертяка, вот бы на металлолом сдать", – усмехнулся Петро и переключил мысли на дело, которое планировал выполнить после обеда...
 
   Петро был родом из Полтавской области, из того известного Гоголевского Миргорода. Фамилия Петра – Хватайло – соответствовала его натуре. На буровой не было другого человека, как Петро. Жил он в вечных заботах: то рыбачит сетёшкой на протоке, то отыщет озерцо в тундре, где карась дуриком идёт на удочку. Зимой  ставит петли на зайцев, песцов, куропаток, одержимый какой-то ненасытной страстью к заготовительству. В своём балке  встраивал под нарами вместительный рундук. В нем, в ящиках или тазах, всегда солилась рыба, квасились шкурки, которые он сам и выделывал.

   Жить с ним вместе никто из вахты не хотел. Весь вагончик пропитывался неприятными запахами. И чаще он поселялся один, если позволяло наличие свободных мест. Буровики из его бригады часто подтрунивали над ним: Ты, Хваталыч, дохватаешься. Весь Север обобрал, ханыга. Сколько живности загубил, смотри, как бы поплатиться не пришлось". Особого дружеского расположения ни к кому в бригаде Петро не питал. Работал ни шатко, ни валко, разграничивая обязанности дизелиста на свои и чужие. И со стороны бригады к нему было соответствующее отношение...

   Пока Петро умывался, вскипел чайник. Обжигаясь, наскоряк, попил чаю, – задуманное дело торопило. Так же торопливо надел он болотные сапоги и вышел из балка. Ярко светило солнце, и легкие перистые облака едва двигались по небосводу. На буровой шёл подъём бурового инструмента. Натужно ревели дизеля, когда лебёдка поднимала из скважины очередную свечу труб. Шипел сжатый воздух, клацали тормозные клинья на роторном столе. Вертолёт уже улетел, но ещё долго был виден маленькой точкой над далёким горизонтом.     
   Петро направлялся к озерку, что соединялось протокой, почти ручейком, с довольно большой речкой. Буровая бригада на эту точку переехала недавно. На новом месте, в свободное время, он всегда знакомился с окрестностями. В одну из таких прогулок вдоль озера, Петро видел плывущую к берегу ондатру, но спугнул её, и та повернула обратно. Сейчас ему хотелось последить за зверьками и найти вероятные выходы их на берег. А если обнаружатся под берегом норы, то можно ловить их сетью. Рыбу, шкурки песцов и зайцев, всё, что добывал, отправлял посылками на Большую Землю. Практичная маманя находила сбыт и применение всему этому. 

   Вот и протока. Он шёл вдоль берега, пружинисто утопая ногами в коврах зелёных мхов, оленьего ягеля и белёсых лишайников. В кустах ерника  шустро убегали на своих коротких лапках полярные куропатки, уже полинявшие, поменявшие свою белоснежность на коричневый цвет, цвет летней тундры. И уже далеко, будто испугавшись чего-то, взлетали с хлопаньем крыл. Сделав полукруг, снова пропадали в ернике, но уже позади идущего человека. Целый оркестр птичьих голосов окружал его. С кряканьем низко проносились потревоженные утки. В протоку ныряли гагары и, блеснув на лету пойманной рыбкой в длинном шиловидном клюве, скрывались в зарослях куги и осоки. Вели перекличку надоедливые канюки, а какая-то птичка звонкоголосо и дразняще кричала без передышки – елдыри, елдыри, елдыри. Сколько их слетается в этот северный край, от малой пичужки до журавлей.

   Коротко северное лето, плавно и незаметно переходщее из бурной, стремительной весны в тихую увядающую осень. Но птицы успевают за эти три месяца обзавестись потомством, обучить его лётному мастерству и набраться сил для долгого обратного пути. 
   Со стороны озера доносился лай собак. "Далеко ушли, – подумал Петро – интересно, на кого они лают?" Он ускорил шаг. Комариный звон обступил со всех сторон. Они нещадно жалили незащищенные лицо и руки. И даже сквозь плотную ткань энцефалитки спине доставалось от их длинных хоботков. "Чёрт возьми, забыл мазь взять, заедят гады! – подумал он и давил, кровеня руки, ненавистных тварей. – Хорошо, что ещё не появился гнус". 

   Собачий заливистый лай всё ближе. Обогнув поворот протоки, и продравшись сквозь колючие заросли дикого шиповника, увидел на береговой круче собак с его буровой, а метрах в семи от берега тонущего в болоте оленя. Это был хор – молодой красавец, бык. Петро поднял корягу и замахнулся на собак. Отбежав на безопасное расстояние, они наблюдали издали, повизгивая от обиды.


   Он осмотрелся. Видимо здесь когда-то была старица, или небольшое озерцо, которых на Севере тысячи. В весенний разлив, реки, озёра, протоки соединяются в одну водную систему, среди которой островками – возвышенности, щетина деревьев по берегам, холмы, под толщей которых линзы тысячелетнего льда. Пролетая над тундрой на самолёте или вертолёте, вам кажется это с большой высоты огромным разбитым зеркалом. Это озерцо столетиями получало водную подпитку. Оно зарастало болотной ряской. Продукты гниения, выпадая в осадок, копились на дне. Болото стало ловушкой для животного. Возможно, это был дикий олень, а может отбившийся от совхозного стада. Иногда причиной этому тундровые волки. Сейчас, убегая от собак, он и прыгнул в это болото. Обманул его зелёный ковёр болотной ряски. 

   Хор выбивался из сил. Не чувствуя под собой твёрдой опоры, он барахтался в вязкой тине, доходившей ему до груди. Он шумно дышал, всхрапывал, водил лопатками и тянул шею. На минуту замирал и заметнее погружался в трясину. Не зная чем помочь оленю, Петро подскочил к самому болоту. Оказаться на месте оленя ему не хотелось. Рассказывали старожилы Севера, что в таких гнилых болотах, не замерзающих даже зимой, тонули тракторы. На противоположной стороне росла берёза, примерно десяти метров высотой или чуть выше. Путаясь в высокой жёсткой траве и кочкарнике,Петро обежал болото.

   Берёза, пожалуй, достала бы до оленя, но разве такую свалишь без топора. И нагнуть её не удастся, поскольку ствол толстоват у основания. Он попробовал покачать дерево, но оно стояло крепко. В поймах рек, на берегах озёр и проток свой микроклимат. Вечная мерзлота залегает значительно ниже. Корни деревьев здесь уходят глубоко, завоёвывая жизненное пространство. Что бы придумать? – лихорадочно размышлял Петро.

   Сломал от корня сухую ольховую палку, не толстую, но надёжную. Подойдя к болоту напротив оленя, где берег пониже, ткнул ею в зелёную, зыбкую, натянутую как сеть обманчивую поверхность. По берегам было видно, как натягивается этот зелёный бархат, сотканный временем из миллионных переплетений трав и водорослей. Нажав посильнее, Петро чуть не опрокинулся – палка, наконец, прорвала эту обманку и из рваной дыры растекалась грязно-коричневая хлябь густая, как дёготь. Укрепившись на берегу ногами, он попробовал палкой прощупать дно. Она бесконечно погружалась в вязкий податливый ил. Нет, не хотелось ему испытывать судьбу, тем более, что здесь он один. 

   Олень весь трепетал. В его глазах виделся страх и обречённость. Он хрипло дышал, громко хоркал, широко раздувая мокрые ноздри. "Ну, що мэни з тобою робыты, я ж тэбэ нэ вытягну", – сокрушался раздосадованный Петро. Ему было жаль тонущее животное, но в этой ситуации он был бессилен. Отбросив бесполезную палку, ещё раз прикинул высоту берёзы, расстояние до оленя и решил сбегать на буровую за топором. А может, кого-то из ребят привести. Подвернутые раструбы болотников мешали бежать. Остановился, развернул их и бросился нагонять потерянное время. От трудного бега он весь взмок, и комары ещё агрессивнее набросились на него. Запах человеческого пота  сильнее привлекает их.

   Вот и буровая. Запыхавшись, влетел в свой балок. Кроме спавшего Володьки никого не было.– Володя, там, в болоте олень тонет, пойдём, вытащим, – потормошил Петро помбура. Тот разлепил глаза и сонно выдавил:– Да пошел ты... – и повернулся на другой бок. Он обежал балки, столовую, но кроме мастера, говорившего по рации, никого в посёлке не встретил. "Куда они все делись, на реке что ли?" Заскочил в сарай, где держали всякие запасы для буровой. Хотел взять верёвку, что используют на лёгость, но кроме толстого пенькового каната ничего не подвернулось.

   Из столовой вышла румяная повариха, и Петро бросился к ней. – Надя, дай топор на полчасика, – выпалил он, шаря глазами по деревянному настилу возле поварского балка.– Возьми. А что случилось? Наконец Петро увидел то, что было нужно.– Потом, – отмахнулся он и, выдернув из пня топор, провёл ногтем, пробуя остроту недавно отточенного лезвия. В ту же минуту рванулся к болоту. 

   Хор осел ещё глубже. Петро заторопился. Половчее обхватив топорище обеими руками, врубился в податливое, брызжущее соком тело берёзы. Топор был хорош. Через минуту, упершись ногами в песчаник, свалил дерево вершиной прямо на оленя. Испуганный, он захоркал, забарахтался среди веток. Петро обрубил нижние мешающие ветви, и, оседлав ствол берёзы, опираясь руками, начал подбираться к животному. Чем ближе он был к оленю, тем больше вершина дерева погружалась под его тяжестью. Болотники, почти до края раструбов находились в ржавой вязкой жиже. Он подвинулся ещё на метр и оказался рядом с оленем. В то же время почувствовал, как сквозь плотную ткань энцефалитных штанов влага подступает к телу. 

   Рога у хора были красивые, симметричные. Часто зимой, после забойки, ненцы привозят рога в посёлок, на буровые. Продают или меняют на водку. Но такие рога не часты. Местные умельцы делают из них красивые сувениры, украшающие интерьеры своих квартир. Кто-то с риском, без документов, ухитряется провезти такой сувенир на Большую Землю.  По заметной потёртости на шее, он понял, что олень ездовой, отбившийся от совхозного стада. Петро ухватился за рога и начал тянуть животное. Это было не просто. Напуганный олень мотал головой и хрипел, разбрызгивая с морды слизь и слюну. Боязнь человека повергала его в шок.  
 
   Петру не хватало силы тянуть животное из трясины. Его зыбкое сидячее, вернее висячее, положение не приносило желаемого результата. Упереться было не во что, и когда он напрягал мышцы рук, пытаясь тащить оленя, вершина дерева погружалась под ним. Пользуясь его беззащитностью, комары облепили лицо и руки, нещадно жаля. Казалось, что животное помалу выбирается, но стоило Петру отпустить рога, чтобы передвинуться назад, было видно, что олень осел глубже. Вот уже только голова над поверхностью. Топкое болото не отпускало беднягу.

   Мокрый до пояса и злой, Петро ругал оленя и себя: – "Ну й що я пишов сюды, –утопывся, дак утопывся!"  Он уже изнемогал от бессилья. Держа животину за рога, только оттягивал время её гибели. "Если бы была верёвка, может, и спас бы я тебя?" – глядя в налитые кровью, обезумевшие глаза животного, думал Петро. Наконец он сдался, скрепя сердце оставил оленя и задом начал подвигаться к берегу. Уже стоя на берегу, отвернулся, не хотел видеть печальный конец этой трагической истории.   Вдруг его будто что-то толкнуло: "Ёлки-палки, такие рога пропадают..."

   Заправив топор под брючный ремень, он повторил свой путь к обречённому оленю. Его сердце колотилось в груди готовое выскочить. Страх перед замысленным леденил кожу на голове, казалось, даже волосы зашевелились, а липкий пот на спине будто сводил лопатки. Скольких песцов, зайцев, ещё живых и верещавших, он лишал жизни, и это не очень трогало его душу. "Но ведь оленеводы, на забойке, их губят сотнями, - пытался оправдать себя Петро, - это же сколько грехов на их совести?" 
 
   Морда оленя, заляпанная грязно-коричневой жижей, с зелёной плёнкой болотной ряски, шевелилась среди ветвей. Эта жижа заливалась в уши, он ежеминутно прядал ими, охваченный страхом."Просты мэни, боже!" - выдохнул Петро и, подтянув голову животного к тонкому стволу берёзы, рубанул справа под основание рогов. Дикий ужас и боль застыли в глазах оленя. Он захоркал, задёргался в конвульсиях. Из ноздрей и ощерившейся пасти потекла кровь. В последний раз бедняга всхрапнул и обмяк. Неподвижный остекленевший зрачок, будто укоряюще глядел на Петра.  
 
   Рубить было неудобно. Вершина дерева пружинисто раскачивалась под ударами. Петро левша, и одинаково мог рубить с правой и левой руки. В красном тумане выкраивал он череп. И вот освобождённое тело оленя кануло в грязное месиво болота. Не помня себя, выбрался на берег. Бросив трофей, ещё паривший, со сгустками крови, на мох, сам упал рядом и долго лежал, глядя в небо. Медленно приходил в себя, осмысливая произошедшее. Ему было тошно. Осадок горечи поселился в душе.   Но дело было сделано. Отлежавшись, прошел к протоке. Короткой палочкой выскреб остатки мозга из черепа, смыл кровь. Тщательно обмыл свою одежду.

   Немного успокоенный, вернулся на буровую. Посторонние запахи взволновали собак. Они обступили Петра, громко лая. Может, ругали, по – своему, за отнятую у них добычу? А может их лай, там, на озере, был криком о помощи?   Решил убрать рога повыше. Забросив их на крышу балка, сам взобрался по двери. Устроив рога открытой черепной коробкой к солнцу, спрыгнул.  
 
   Обед он, конечно, пропустил. Поел с хлебом солёной рыбы, пил холодный коричневый чай, рассеянно листая старый, замызганный журнал "Огонёк". Изредка наблюдал, как под столом, буро-красноватый лемминг, лакомился крошками сухого печенья. Зверёк, чуть больше мыши, с коротким хвостиком, не вызывал такого отвращения, как мышь.   Вошел буровой мастер:– Петро, это ты на балок рога положил? – спросил он сурово.– Да, - ответил Петро недоумевая.– Где взял?– В болоте олень тонул, я подумал, все равно пропадает, вот и вырубил.– Ты что, охренел? Убери с глаз долой, ненцы узнают – житья не дадут.– Понял, Михалыч, – Петро поспешно вскочил и стал обуваться. Мастер направился к выходу, и уже раскрыв дверь, сказал:– Ну, ты зверь! – и, хлопнув дверью, вышел из балка.
  
   Сейчас Петро вспомнил, что дня три назад, видел в бинокль, как километрах в десяти паслось оленье стадо, большое, голов тысячи на три, четыре. Петро слышал от ненцев, что стада бывают и до семи тысяч. Видимо в этот раз стадо перемещалось к новому пастбищу. 
Вечером, перед последней ночной вахтой, Петро отправился проверить сеть на протоке. С пригорка увидел, как чайки, по – местному халеи, расправлялись с его уловом. Распластав по воде крылья, они лапками перебирали ячейки, поднимая сеть из воды, пока на поверхность не появлялась рыбина. Он заспешил к берегу, свистом и криками отпугивая птиц.

   Незаходящее солнце золотило багрянцем неподвижную гладь воды. Пролетела стайка уток и скрылась за поворотом протоки. На самодельном дощанике он подплыл к сети. Так и есть, половина улова была испорчена. Матерно ругаясь, Петро бросил в лодку пяток нетронутых рыбин. На следующий день ожидалась смена вахт. Постельное бельё, одежду, приготовленные для стирки,сложил в рюкзак. В отдельную сумку уложил солёную рыбу, ещё мокрую, в  рассоле. 
 
   Ночная вахта прошла нормально. Обычный рабочий цикл. Следить за температурой и уровнем масла. Где-то подтянуть, подкрутить болты и гайки. Дизеля работали ровно. Особой нагрузки не было, поскольку буровой инструмент находился на забое, и шло бурение. Щедро светило полярное солнце, радуя пернатых обитателей заполярной тундры. Всё было бы хорошо, если бы не эти зловредные комары. Они находили людей везде. У пульта бурильщика, в насосной, в грохочущей, пропахшей соляром дизельной. И даже под пологом, над кроватями отдыхающей вахты.
  
    Вертолёт прилетел первым рейсом, без задержки, чему Петро обрадовался – будет время еще до обеда сходить в бухгалтерию.   Пока такелажники выгружали заказы, прилетевшая и улетающая вахты встретились на сухом пятачке тундры, обменялись новостями и замечаниями по работе. Затем, одни потянулись к балкам, прыгая с доски на доску, проложенным через тундровую хлябь, другие к нетерпеливому вертолёту.    По пути следования на базу ещё две посадки. Буровики, монтажники, связисты, знакомые и незнакомые, входили и выходили из вертолёта. Петро дремал, вернее, делал вид, что спит крепко. Ему ни с кем не хотелось общаться, а память, будто нарочно, подсовывала ему пред глаза, в кровавых разводах укоряющий зрачок оленя. 
 
    В базовом посёлке малолюдно, это заметил Петро, пробираясь через непролазную грязь к своей общаге. "Наверное, добрая половина населения  в отпуске?" У крыльца общежития отмыл в тазике заляпанные грязью сапоги – уж такой здесь, на Севере, порядок заведён. У вахтёрши взял ключ от комнаты, справился о письмах, работает ли баня.    Комната встретила его устоявшимся запахом табачного дыма. До его возвращения здесь жили ребята из других вахт. Сам Петро никогда не курил. Поворчав на куряков, он переоделся и отправился в контору экспедиции. 

   Бывая на базе, Петро часто наведывался в экспедиционную бухгалтерию и доводил женщин своей дотошностью, подозрительностью до белого каления. Ему казалось, что его обжуливают в зарплате. Требовал документы, положения о спецодежде, кому, что выдается и на какой срок. Завидя Петра через окно, они внутренне напрягались: "Ну, держитесь, девки, опять идёт наш сутяга".   С зарплатой, кажется, всё было нормально.

   Возвращаясь в общагу, Петро встретил группу знакомых вышкомонтажников. Поздоровавшись, спросил, что за странная процессия у них? Кто-то из ребят кивнул головой назад: – "А вот, новичка ведём, знакомиться по общежитиям, ручонки у него оказались шаловливые". Петро только теперь обратил внимание на парня среди вышкарей. Он был бледен и хотел скрыть своё волнение, на его груди висела фанерная табличка и на ней крупными буквами надпись: "Я вор".    До самого общежития Петро думал о том, что монтажники жестоко обошлись с ним. Теперь ему здесь не жить. Уж лучше бы побили. Мало ли что руководило им. А деньги в общежитиях всегда на виду. – Соблазн велик.

   В общаге Петро собрал бельё для бани, на ходу ополовинил банку тушёнки и запил соком "Греко".   В бане ждать очереди не пришлось. Посетителей было не густо. Он с удовольствием отхлестал себя в парилке выпрошенным у кого-то веником. Старательно растирал тело мочалкой, по – сибирски, вехоткой, будто хотел избавиться от вечных запахов солярки, прокуренных балков и сырой рыбы. Через пару часов вернулся в общежитие отмытый и будто помолодевший. Стоя перед зеркалом, улыбнулся сам себе: "Теперь можно к вдовушке сходить". На базе была у него женщина. Её муж утонул на рыбалке при неизвестных обстоятельствах. Север вообще зона повышенной опасности. Заиленное тело несчастного рыбака нашли случайно на песчаной отмели почти через два года после гибели...

   В целлофановый пакет Петро положил солёной и вяленой рыбы. По пути зашёл в продуктовый магазин. Купил бутылку водки, сухого вина и пару лимонов. Немного подумав, взял пару длиннющих огурцов, дорогих и увесистых, привезённых издалека. Навигация в разгаре. Пришла уже "пьяная баржа" со спиртным и продуктами. Иртышское речное пароходство работало на Север.   Проходя мимо клуба, взглянул на киноафишу. Крупно бросилось в глаза название – "Зита и Гита" "Опять это индийское мыло", – недовольно пробурчал Петро. Шагая по скрипучему деревянному тротуару, про себя отметил, что комаров в посёлке значительно меньше.  
 
   В сумрачном коридоре первого этажа он нащупал кнопку звонка. Через минуту на пороге появилась она.– Ой, хто до нас прыйшов? Здоров, –  всплеснула руками женщина.– Добрый дэнь, Оксаночко, я тоби рыбкы прывиз, ось визьмы, тут усе, – Петро протянул хозяйке сумку с провизией.– Спасыби, ты почекай, а я билызну розвишу.    С тазом белья она вышла на улицу. Он прошёл в одну из комнат и включил телевизор. После недели ночных вахт, после парной баньки, да на мягком диване, его сморило. Сопротивляться было бесполезно. Под говорильню цветного ящика он отдался во власть сна. 
 
   Спал Петро недолго, всего минут сорок. Проснулся в холодном поту. Ему приснился страшный сон: будто оленье стадо мчалось на него. Он убегал и не мог оторваться. Ноги сделались ватными. Страшная лавина приближалась. Она могла вдавить, втоптать человека в тундровый мох. Он был беззащитен.    Тысячи белых и черных рогов закрывали горизонт. Хоркали, шумно дышали передние быки, высоко выбрасывая ноги, с широкими клешневидными копытами. Оглядываясь, он упал и закрыл голову руками. Ужас охватил его. Сотни оленей проскакали над ним, чиркая копытами по рукам и голове. А потом в шуме и топоте мчавшейся лавины появились звуки шаманского бубна.    Петро увидел шамана, страшного и чёрного. Жуткая маска, вместо лица, наводила ужас. Горящие глаза, гортанный голос с непонятными словами будто пронизывали мозг, леденили душу. Он скакал перед ним, кружился волчком, сжимая левой рукой бубен – высушенный мочевой пузырь крупного хора... 
 
    Петро однажды видел шаманское камлание . Это было на празднике оленеводов, в районном центре. Зрелище состоялось на заснеженной реке, возле аэропорта.   На это торжество он попал случайно, ожидая рейс самолёта на Тюмень. Из ближних и дальних стойбищ съезжались аргиши  с оленеводами на тазовский лёд у посёлка. Участников и зрителей было много. После короткой официальной части начались состязания пастухов. А ненецкие женщины угощали зрителей горячей, варёной олениной.  
 
   В программе праздника было и камлание. Пожилой шаман, одетый в короткую, потёртую ягушку, увешанную медными бубенчиками, короткими красными ленточками и волчьими зубами. А на шнурке спускался с его шеи большой, будто прокуренный, медвежий клык. Шаман прыгал, метался вокруг костра, делал резкие движения телом, и пламя в костре то вспыхивало, то угасало. Рокотал бубен, слышалось невнятное бормотание, выкрики шамана, но это было не страшно.   Теперь, после жуткого сновидения, нехорошее чувство осталось в душе Петра. Он от кого-то слышал или где-то читал, что люди со слабой волей, легко поддающиеся шаманской магии, могут получить тяжёлое, психическое расстройство... 
 
   Придя в себя, Петро понял, что Оксана за ним поухаживала: под головой подушка, окна зашторены, ранее работавший телевизор выключен, а из кухни слышна приглушенная музыка. Выйдя на кухню, он спросил:– Оксаночко, а дэ твои диты?– Видправыла з зэмлякамы до мамы з батьком в Запорижжя, –ответила Оксана, расставляя рюмки и бокалы среди множества закусок. Она уже переоделась в светленькое платье без рукавов, с голубыми и красными цветочками. При этом её природная смуглость была ещё заметнее. Кареглазая, чернобровая, с тугой косой, которую укладывала на голове, она многим бросалась в глаза. 
  
   Петро сблизился с ней года полтора назад, в новогодний праздник у кого-то в гостях. За шумным столом вёл себя скромно. В разговорах чаще был слушателем. Кроме того, он не был гадким утёнком и видно тронул душу вдовы, которая жила одна с двумя детьми более трёх лет. "Ну, й що, сидай", – скомандовала хозяйка. Петро разлил водку по рюмкам, бокалы наполнил апельсиновым соком. Они чокнулись за встречу, и пир начался. Он соскучился по домашним обедам, по её украинскому борщу, который Оксана готовила отменно. После четвёртой рюмки Петро запел: "Ты прызнайся мэни, дэ ты гроши сховала?"... Это было сигналом о пределе его возможностей. Потом на диване они целовались, распаляя желания друг другу. И когда уже было невмоготу, она увела его в приготовленную постель...

   Оксана была и красивой, и чувственной. У Петра были женщины и раньше, но особой страсти к женскому полу не испытывал. В свои тридцать шесть ещё не женился. Оксана моложе его на три года. Это она разбудила в нём что-то такое, о чем он не подозревал в себе ранее. Их свидания стали частой потребностью друг в друге. Разговора о замужестве она не заводила, а его такое положение устраивало...    Наигравшись, насытившись любовью, они уснули. Петро, легко и сразу, будто провалился в омут.

   Но, сон был недолог. Кошмары преследовали его: будто на буровую, на двух оленьих упряжках, приехали пастухи и увидели сохнущие рога на крыше вагончика, хотя Петро их спрятал в сарай, под горячую рубероидную крышу. Ненцы явно искали Петра, громко разговаривали, размахивали ружьём и хватались за ножи, висевшие на поясах. Петро прятался от них под мостками, в насосной. Забрался на кранблок буровой вышки, но и там его настигали преследователи в черных малицах. Матерно ругаясь, он перелез через ограждение и с криком "а-а-а" прыгнул с пятидесятиметровой высоты... Он дёрнулся на постели и проснулся, а сердце ещё кричало и стучало часто-часто. Рядом Оксана успокаивающе гладила его голову, грудь:    "Що з тобою зробылось, мабудь дурный сон прыснывся?" Успокоившись, Петро, будто выдавливая из себя, рассказал ей о том, как он загубил живого оленя, хотя и обреченного, и как теперь снятся ему кошмарные сны.– Тю, дурный, нэ бэри в голову. Знайшов про що горюваты, а будэш думаты, соби зробыш гирше. Постарайся всэ швыдшэ забуты... 
  
   Пять выходных дней пролетели незаметно. Петро сделал все свои намеченные дела. Обменял библиотечные книги. Отослал посылки. Купил кое-что из белья. По просьбе Оксаны провел розетку для бра у кровати. После разговора с Оксаной облегчение все равно не приходило. Он находился в подавленном состоянии. Прилетев на буровую, уже не имел желания заниматься с рогами. Но время шло, жаркое лето подсушило злополучный трофей Петра.  Однажды, за какой-то надобностью в сарай заскочил знакомый каротажник, где в это время находился и Петро.– Красивые рога! Чьи это? – спросил он с горящим взором.– Мои, – рассеянно ответил Петро. – Слушай, Петька, задари их мне. Я скоро в отпуск поеду, обещал другу такие привезти, в подарок...– Бери, – спокойно ответил он и облегченно вздохнул. Каротажник, обрадовавшись, развязал проволоку, на которой висели рога, и уже у выхода осчастливленный крикнул:– Петро, бутылёк за мной! 

  Легко расставшись с добычей, Петро будто снял тяжесть с души.   Быстро пролетело короткое северное лето. В начале сентября задождило, а вскоре пришли морозцы. Салом по реке плыла шуга. Лёд прирастал от берегов к середине. К концу месяца наступила настоящая зима, с крепкими морозами и метелями. Об убиенном им олене Петро вспоминал всё реже. Своего увлечения не бросал. Так же ловил рыбу, промышлял зайцев и куропаток. Нередко в петлях и капканах оказывались песцы. В этом он тоже поднаторел. Рядом с орудиями лова закапывал в снег, специально подпорченную рыбу. Глупые песцы далеко чувствовали этот запах и, преодолев большие расстояния, безошибочно находили её. Раскапывая в снегу искусно замаскированную приманку, они неминуемо попадали в приготовленную для них ловушку. 
 
   Надумалось Петру справить себе хорошую собачью шапку. И уже для этой цели отращивал кобелька. Взял он его красивым щенком, с рыжевато-коричневой шерстью. Выкармливал, не пускал ночевать в тёплый балок. Ребята говорили, что на морозе, на снегу, у собак лучше становится мех, стойкий к выпадению ворс. Поскольку Петро уже открыл зимнюю охоту на песцов и зайцев, перепадало собачке и мяса и рыбы. Так и росла она на хороших харчах, на вольных ветрах, на белом пушистом снегу. Только в очень сильный мороз разрешал хозяин ей погреться в балке.   Наверное, в такие дни она была по-своему, по-собачьи, счастлива и не подозревала, какую участь этот добрый хозяин уготовил ей... 

   Шапка вышла прекрасная. Много труда и прилежания вложил в неё Петро. А она была уже не первой. Здесь, на Севере, научился он тачать меховые носки, безрукавки, а то и меховые штаны из старых списанных шапок, которые выпрашивал на вещевом складе экспедиции. Мех на шапке был отличным. Отливал золотистым блеском по рыжим подпалинам. Сработал он её на буровой и завтра первый раз хотел надеть, вылетая на базу. Наверное, удивится Оксана этому произведению искусства. Музейным экспонатом красовалась шапка на отдельной маленькой полке в буровицком балке. 

   Ночную вахту Петро отработал без происшествий. Утром, сдавая смену напарнику из другой вахты, попросил его проверять сети, и чтобы рыбу он оставлял всю себе. В столовой во время завтрака всех рассмешил заезжий тракторист-чеченец, с ближайшей буровой, по прозвищу Лёда:– У вас вароние яйца есть? – спросил он с акцентом у поварихи.– У нас только куриные, – быстро нашлась повариха. Буровики разразились долгим громким хохотом, сотрясая стены столовой.

   После завтрака Петро зашёл на рацию. Буровой мастер как раз говорил с базой. Из разговора было понятно, что с главным геологом. Потом мастера переключили на вертодром, где у диспетчера он выяснил предстоящие рейсы авиации. Закончив связь и отложив наушники в сторону, он обернулся и спросил:–  Ты летишь? Петро ответно кивнул.– К нам "МИ-8" вторым рейсом, а первым борт пойдет к испытателям, на Заполярную площадь, так что не торопись. Выходя из мастерского балка, Петро заметил, что начинается метель и забеспокоился. Аэропортовская метеослужба может запретить вылеты вертолётов по погодным условиям в этот квадрат. Странно, небо свежо голубело над головой, а по земле уже неслась, завихряясь, снежная завеса. 

   После пятнадцати дней на буровой, после пяти ночных вахт, во всем теле чувствовался какой-то дискомфорт, легкий озноб. В дизельной много грохота, но нет тепла. Сейчас, до прилета "МИ-8", можно расслабиться. Он вошел в свой балок и приятное тепло приняло его в свои объятья. Защемило душу, нестерпимо захотелось окунуться в семейный, домашний уют, где тебя помнят, ждут и любят. Хорхоряшки, с чем лететь на базу, он приготовил с вечера. Переодевшись, лёг на кровать поверх покрывала. Смотрел перед собой, на свою новую шапку, и мысленно возвращался к тем дням, когда взял с базы щенка. Потом мысли пошли дальше, назад до того давнего летнего дня и того злополучного оленя.

   Под мерный гул дизелей, свист газовой турбины, урчание тракторов, которые не глушат всю зиму, он уснул. Как и в первые дни, после случая с оленем, ему приснился тот же шаман. Он был страшен своим обличьем, каким-то корявым, будто раскрашенным лицом. Его рот с гнилыми зубами был искажен гримасой наводящей страх.  Шаман прыгал чёртом вокруг костра, вспыхивающего то красным, то синим пламенем в чёрной ночи. В его смуглых, голых до локтей руках гудел, призывно рокотал медный бубен. Бубен метался вверх, вниз, в стороны, и отражались в нём, то ли пламя костра, то ли заходящее кроваво-красное солнце. Шаман пел какие-то заклинания, то монотонные, то ритмичные и быстрые, вознося руки и безумный взор свой к небу. Этот танец шамана и бубна обволакивал сознание Петра, призывал, уводил куда-то. Казалось, что шаман входит в него, растворяется в его теле. И чувствуется тошнотворный запах жёваного табака.

   Петра охватывает ужас. Голову, череп стискивает незнакомой болью. Петро в страхе резко отталкивает шамана и, просыпается. Липкий пот выступил по всему телу. Нестерпимо болит голова. Он встал с кровати и выключил "козла", его раскалённые спирали, наверное, выжгли весь кислород в жилой половине балка. Подойдя к двери, он пинком распахнул её настежь. Вовсю бесновалась пурга, свистела в проводах, завывала на все голоса. Петро, прислонившись к дверному косяку, ловил лицом, ртом, снежные струи, падающие завихряясь с крыши. Дышал на полные легкие, будто в последний раз. А в мозгу ещё жила как музыка, призывная зовущая ритмика бубна. И на эту канву ложился посвист метели, урчание недалёкого трактора, работающего на малых оборотах. Вплетался едва различимый комариный звон идущего на посадку вертолёта, в хаосе бесноватой пурги. 

   Завороженный этой магической музыкой Петро не сразу пришёл в себя. Расслабленно подумал, даже удивился; иногда авиаторы перестраховываются, в  лучшую погоду не летают... Очнувшись от забытья, влетел в свою половину балка и стал спешно одеваться. Всё валилось из рук. А сердце стучало, торопило, и будто внутренний голос негромко призывно шептал, - скорей, скорей. И вертолёт, уже совершивший посадку, приглушённо свистел где-то за балками. Петро подскочил к полке и надел свою новую шапку. Мимоходом заглянул в осколок зеркала на стене. Надо бы по такой погоде отвернуть уши у шапки, но времени нет: "Ладно, добегу так"... Сорвав с гвоздя рюкзак и сумку, висевшие на улице, повыше от собак, скатился по ступенькам лестницы вниз.

   Тут и там в снежной круговерти бежали к вертолёту люди, улетающие на базу. МИ-8 сел не на площадку, а на грунт, место сильно заснеженное. Видимо, экипаж боялся при плохой видимости подлетать близко к посёлку, чтобы не врезаться в высокие объекты; буровую вышку, трубу котельной и антенную мачту радиостанции. На верхней обшивке продольной хвостовой балки еле проглядывался красный проблесковый маячок. Петро бежал к вертолёту, легко перепрыгивая, разрывая сугробы, будто кто-то невидимый помогал ему. А в голове настойчиво напоминала о себе ритмическая музыка бубна, то тихая, то громкая мажорная. И Петро ловил себя на мысли, что он подчиняется ей, что свои шаги он соизмеряет с ритмом шаманского бубна. 

   У вертолёта суетился народ. Шла выгрузка через переднюю дверцу и задние створки фюзеляжа. Улетающие, улучив момент, занимали места в салоне, чтобы не стоять под метелью. Петро вспомнил, что сегодня на скважине каротаж. Значит, это каротажники выгружают свою аппаратуру. Можно не торопиться. А в спину упирал, подгоняя, упругий ветер. Снег, завихряясь, облепливал лицо, нависал на ресницах. Подходя к стремянке, Петро неловко покачнулся, и его новая шапка слетела с головы. Подгоняемая метелью и вихрем от вращающихся лопастей  она покатилась вдоль фюзеляжа. 

   Борттехник, укрываясь от метели, держал левую створку фюзеляжа. Здесь выгружала на снег ящики, барабаны с кабелем и прочие принадлежности каротажная братия. В этой снежной круговерти, капюшоны энцефалитных курток, поверх шапок, застёгнутые "молнией" до самого носа, делали их неуклюжими и лишали обзора. Наблюдавший за выгрузкой борттехник, тоже с накинутым на голову капюшоном, отороченным мехом, забыл о бдительности. Хвостовая часть вертолёта – зона повышенной опасности. Стабилизирующий винт вращался, угрожающе низко над землёй. При вращении винт не виден и о нем часто забывают пассажиры.
 
   В погоне за шапкой забыл об этом и Петро. Кружила, слепила метель, а в ушах гудел, рокотал шаманский бубен. Быстрый, торжествующий ритм, будто отвлекал сознание Петра, призывал следовать за музыкой. "Ну, блин, привязался", – расслабленно подумал он. На мгновение увидел перед глазами образ камлающего шамана, страшного своей злорадной гримасой на смуглом старческом лице. Шаман колотил короткой загнутой деревяшкой в звенящую медь бубна. А за ним кустики ерника, торчащие из-под снега, предстали оленьими рогами.

   Они шевелились, барахтались как в тот день, ставшим несчастьем для Петра. Кровью налитый зрачок смотрел, не мигая, в упор. Будто озноб пробежал по всему телу. Чувство раскаяния и необратимости произошедшего пронзило его сознание. В красном тумане Петро наклонился за шапкой. Порыв ветра погнал её дальше. На полусогнутых ногах он сделал еще два-три  шага. Это были его последние шаги на земле. 
 "Ё-ё мое!" – с ужасом вскрикнул оглянувшийся борттехник, увидев под винтом распластанное тело с обезображенной головой. Снежная метель лизала алые пятна крови. Невдалеке, зацепившись за брошенный ржавый трос, лежала, покачиваясь от ветра, красивая, рыжая собачья шапка.