Надгробье

Очерк о жизни современного села
- 1-
Все лето минувшего года созванивались мы с родственниками, что живут в большом селе на границах с Башкирией, обещали, что вот-де, закончим дела и нагрянем к ним в гости: отдохнуть от городской суеты, «поохотиться» за грибами, да полюбоваться на природу – места там дивно красивые. С двух сторон огибают село речушки, неглубокие, но веселые и говорливые, потому как истоки их прячутся в горах, что теснят крайние избы с севера и с востока, а на равнине всюду разбросаны рощицы, где печалятся березки и где в благодатный год премножество грибов – и груздей, и опят, и сыроежек.
Летом или золотой осенью туда бы и ехать, да все недосуг было, не получалось и вырваться удалось только в середине ноября, когда время для рыбалки и сбора грибов было безнадежно упущено, но и вовсе не приехать было неловко.
Часа полтора добирались мы до райцентра, а потом столько же до села, хотя путь раз в пять короче: на развилках раскисших дорог ожидали припоздавших на минутку-другую из-за непогоды жителей окрестных селений, а последние несколько сот метров, как только свернули с грейдера, видавший виды ПАЗик, обиженно урча и покачиваясь на ухабах, тащился не быстрее степенно идущего пешехода.
Алексей и Лена (так зовут наших родственников) встретили нас на остановке, после объятий и рукопожатий, подхватив сумки, повели нас кружной, дальней дорогой – в городской обуви нам было не пройти; сетовали, что приехали мы в ненастную пору, когда жизнь на селе течет дремотно и скучно.
По случаю нашего приезда истопили баньку, только что вновь обустроенную, где было очень жарко и вкусно пахло деревом, потом выпили мы по паре рюмок душистой, напоенной ароматом трав самодельной настойки и потек разговор: вначале с «пятого на десятое», а потом все больше о делах и о жизни на селе.
-2-
Лена и Алексей кормятся со своего подворья, да случайными заработками – «шабашками», как всегда их называли на Руси. Подворье у них одно из лучших, о чем свидетельствуют грамоты, красующиеся на стене маленькой кухни.
Дворик у них действительно ухоженный и уютный: дорожки выложены бетонными плитами, вдоль аккуратного, по нитке установленного забора – яблоньки, кусты крыжовника, смородины; соток пять под зелень, лук; картошку, как и большинство, сажают на отшибе. По правую руку от дома, в глубине двора – сараи, где держат поросят, корову, домашнюю птицу.
Хозяйство требует постоянного ухода и о том, чтобы вырваться хотя бы на пару дней в Оренбург, наши родственники и мечтать-то перестали. Труд их – сизифов: сегодня управился с огородом, задал скотинке корма, напоил, убрал – завтра начинай все сызнова. И так десятилетиями, из года в год, изо дня в день – без отпусков и выходных.
Еще в конце минувшего века, как отправили колхозы и совхозы на вольные хлеба, а землю поделили на паи, стали бывшие колхозники, без всякого на то их спроса и согласия именоваться звучно и горделиво – фермеры. Стало быть, частники. А коли частники, то сами за себя и в ответе. Что вырастил – все твое. Что продал – на то и живи. Только загоняют новоиспеченных «фермеров» в нищету перекупщики, поставки забугорной сельхозпродукции, по бросовым ценам (только что ж осталось от мяса, если оно лежало в холодильнике с прошлого века; что ж это за яблоки, на которые и муха никогда не сядет – опасно для её мушиной жизни?) гнут в три погибели цены на инвентарь, топливо, корма: вырастить бычка или поросенка – хлопотно, а прибыток чуть больше, чем от продажи курицы.
На обломках разваленного колхоза создали сельскохозяйственный производственный кооператив (СПК), но работы там мало. Съежились посевы, поубавилось живности, большая часть техники изношена так, что в пору отправить ее всю, скопом, на металлолом.
И поправить дела, несмотря на старания сельчан, посильную помощь со стороны областного руководства, не удается.
Но еще и молодежь помнит, как по полям, урча, бегали десятки тракторов, плыли степные корабли-комбайны, а на току до темна грузили хлебом машины и с ленинградскими и московскими номерами – самим было не управиться. Сеяли и гречиху, и подсолнечник, овощи, лук, который на «ура» брали в областном центре; к величайшей радости ребятни выращивали и арбузы. Были и поливные земли, для чего проложили арыки  из бетонных плит, они-то и сгодились для дорожек на подворьях – большего простым крестьянам во время всеобщей и полной «прихватизации» не досталось.
Помимо другой скотинки, держали овец и из шерсти долгими зимними вечерами вязали женщины ажурные платки, палантины, теплые, как печка, носки и варежки. Много было птицы – колхозной и личной. Важные и заносчивые гуси, степенно переходя дорогу, надолго перекрывали движение, весной из-за их неумолчного гомона в школе нельзя было открыть окна.
Все это – в прошлом, а сейчас работы  в бывшем колхозе, а ныне кооперативе, сильно поубавилось. В селе – свыше пятисот дворов, более полутора тысяч жителей, в СПК же трудится человек 70-100, иногда и чуть более, в зависимости от сезона.
Среднемесячный заработок у тружеников полей и ферм ничтожно мал – полторы две тысячи, и когда в селе открыли хозяйственный магазин, то желающих работать в нем, при окладе в три тысячи рублей, оказалось больше, чем абитуриентов в самом престижном университете области.
И закон о минимальной зарплате тому не помеха: оформят на полставки, на сдельную или временную работу. И попробуй скажи слово поперек. Это в городе можно хлопнуть дверью, поменять работу и начальство. У сельчан же выбора нет, и куда не кинь - везде клин, т.е. тяжелая, без выходных и проходных – работа и…. безденежье.
Такая вот в целом складывалась картина из нашего долгого разговора, разбавленного шутками, воспоминаниями, спорами, но в целом – невеселого.
Когда же разошлись спать, подивился я тишине, окутавшей село, такой в городе никогда не бывает. На минуту выплыл из-за тучек месяц, окрасил подворье неживым золотистым цветом, а мне вспомнилось есенинское:
Такие печальные вести
Возница мне пел весь путь
Я в радовские предместья
Ехал тогда отдохнуть.
-3-
Утром следующего дня, едва лишь посветлело неулыбчивое серое небо, а земля еще находилась в плену у сковавшего ее морозца, пошли мы на кладбище – поклониться праху родных, которые трудились на этой земле сызмальства и до последних дней. Женщины приотстали, а мы  с Алексеем шли впереди, перебрасывались редкими, короткими фразами, вроде бы и ни о чем конкретном, только получилось продолжение вчерашнего разговора. До позапрошлого года Алексей работал преподавателем по труду в школе-интернате, да ее расформировали и когда мы проходили мимо опустевших, еще добротных зданий, в которых она распологалась, глазницы окон смотрели на нас печально и отрешенно, как неизлечимо больной человек в последние часы жизни
Ребятишки плакали, когда покидали обжитые, ставшие родными места, а несколько человек, в том числе и Алексей, остались без работы. А руки-то у него золотые.
Умеет он делать любую крестьянскую работу, на «ты» с техникой, и еще и в прошлые наши приезды восторгались мы фигурками вырезанных из дерева зверушек, сделанной им мебелью. Стулья, пуфики, журнальный столик с шахматной доской, сделаны столь искусно, с такой душой, что бестолку искать подобное и в салонах по продаже европейской мебели. Только такое мастерство в селе, в глубинке не особо в цене. Бывают, конечно, заказы, но не часто и что попроще: на что ее покупать мебель, да и нужна ли такая здесь – новая и изысканная, как сейчас говорят, эксклюзивная? В селе и одежда-то нарядная, праздничная придется не ко двору: не идти же в магазин по пыльным улицам, надев костюм и галстук? Да и сами праздники, когда на душе спокойно и весело, когда комбайнер или скотник чувствовал себя человеком с большой буквы, давно уж канули в небытие. От мала до велика в селе понимают, что в город им не вырваться: вымети из кошельков всех фермеров и тех кто трудится в кооперативе все деньги подчистую, как зерно из амбаров во времена продразверстки – на однокомнатную квартиру не наскребешь, а значит, придется жить здесь, до скончания века горбатиться на подворье. Кто помоложе и побойчее едут на заработки в Оренбург, в Башкирию и даже в Самару. Живут там в бараках, в вагончиках, а в селе бывают наездами. Только век их короток – после сорока и не суйся никуда – не возьмут.
Какие уж тут праздники? Потому в селе пьют и по будням. Вопреки расхожему мнению, может и не больше, чем в городе, но как-то горько, зло, безрассудно. А «молодняк», по словам Алексея, совсем от рук отбился, звереет.
Под такие вот его реплики и добрались до кладбища. Покоится на нем и отец моей жены Павел Дмитриевич, который внешностью, походкой и речью был разительно похож на Панкрата Назарова из фильма «Вечный зов». Могилка ухожена, только надгробье местами проржавело насквозь и выглядело убого, а изготовить новое не удается: нет подходящего металла, электродов, да и денег на то у наших фермеров нет.
-4-
А вечером собрались у Лены и Алексея и остальные родственники – близкие и дальние и после «ахов» и «охов», вразнобой заданных вопросов и обычной суеты при встрече родных людей, когда уж все угомонились и насиделись за столом, завел я разговор о национальных проектах, в первую очередь о возрождении села. И погасли улыбки, вытянулись лица, на какое-то время воцарилось неловкое молчание и только спустя несколько минут вздохнула Люба, самая молодая и веселая из нас:
- Может где-то в показушных деревнях эти проекты и будут реализованы, дядь Сереж, а вот нам за газ и воду сейчас такие счета выставляют, что некоторые их и оплатить не могут. Слава богу, мы печку оставили и дров заготовили еще на три года хватит. Так что нам теперь завидуют. С такой заботой мы скоро и от света откажемся, при лучине будем сидеть – и засмеялась.
После ее слов загомонили все разом. Оказалось, что едва лишь заговорили с высоких трибун о продовольственной безопасности страны и о возрождении села, словно в насмешку, подняли цены на газ, а потом неведомо кто скупил всю систему водоснабжения и стали крестьяне получать счет за воду досель неведомые – по 1000 рублей и более, в зависимости от количества живых душ и площади подворья. С тех пор и гуляют по селу серой стаей пугающие слухи. Говорят, что через годик взвинтят цены вдвое и многие стали отказываться от центрального водоснабжения, вновь установили во дворах колонки, а кто побогаче (в селе это пенсионеры, да как водится, начальство) поставили счетчики. Прошла молва (позже она подтвердилась), что некая женщина, которая без стука входит  в любой чиновничий кабинет, скупила все земли в соседней умирающей  деревеньки и намерена там открыть зимнюю базу отдыха с канатной дорогой, чтобы городские нувориши и их детки могли всласть кататься на лыжах и санках. А из деревеньки той всех выселят, выгонят, разве что оставят молодых девчонок в качестве обслуги.
- Вот у них и будет перспектива – иронизировал Саша – здоровенный мужик в возрасте под пятьдесят, тот, что не стал ломать печку и заготовил дрова на три года вперед. За столом он все норовил спрятать руки – сплошь в старых ранах и ссадинах, потому, что слыл лучшим мастером строить дома, бани и сараюшки. Да ведь никакие национальные проекты не помогут, сегодня живы, а завтра, как Бог даст, - заключил он.
Простужено гудел Олег, приехавший сюда в самом начале 90-х годов минувшего века из маленького города в Свердловской области.
-Я когда вернулся из Афгана, работы совсем не оказалось, вот чтобы прокормиться и родителей не тяготить и подался в родные места, а встретили они меня хуже злой мачехи.
Видно было, что Олег болен: лицо землистого цвета и выглядел он измученным, словно какой-нибудь зек на лесоповале. Что греха таить, пил он яростно, как, наверное, когда-то дрался с моджахедами, в компании таких же неприкаянных бедолаг, но жил отдельно, в домике, за бесценок купленном и от помощи отказывался.
А разговор продолжался, и много еще приводилось фактов из сегодняшней, такой неустроенной и нелегкой крестьянской жизни, и накопившиеся обиды на перекупщиков, на начальство и постоянные обманы холодным сквозняком пронизывали каждое слово.
Тщетно пытался я доказать, что и речи не может быть о захвате земель или о повышении налогов, что государство станет теперь оказывать земледельцам всемерную помощь и поддержку. Вот минует кризис, а тогда уж…
Как в бездонном колодце тонули мои слова и если иногда и соглашались, то видимо, чтобы не обижать гостя, да прекратить терзающий души разговор.
Сошлись на том, что можно поднять сельское хозяйство да улучшить крестьянскую жизнь, если вновь создать коллективные хозяйства и возродить кооперацию; если сельхозтехника, корма и удобрения будут по доступным ценам; если крестьянам станет государство доплачивать за каждый центнер выращенной продукции, будь то свинина или свекла, если… И таких «если» набралось еще с десяток.
А кредиты, на которые так уповает правительство, под силу брать далеко не всем: больших семей и в сельской местности не осталось, а если на подворье два работника, то кто ж рискнет залазить в долги?
В конце встречи самый старший из нас, Михаил, более полвека отработавший здесь трактористом, сказал словно невпопад:
- После войны, помню едут бабы с полей и поют. Далеко-далеко было слыхать. Впроголодь жили, но вера была у людей, надежда на лучшее. Вот и пели. Сейчас уже не поют.
Поднялся, опустивши голову, и сразу резко очертились морщины на его лице – глубокие, словно трещины на земле в засушливый год.
Разошлись далеко за полночь, крепко недовольные друг-другом. Попрощавшись, задержался я на крыльце, жадно вдыхал морозный и горьковатый от сигареты воздух, слушал как похрустывает под ногами уходящих тончайший, только что народившийся ледок, мучительно думал: отчего у сельчан такой пессимизм, такое неверие в лучшее?
Прервав мои мысли, вышел Алексей, деланно зевнул:
- Спать надо ложиться. Завтра вставать ни свет, ни зоря, корову доить.
Через минуту добавил чужим, глухим голосом:
- Намотаемся за день, а вечером что делать? Включим «ящик» и будем смотреть, как изгаляются на сценах и в ночных клубах обалдевшие от наркотиков и денег телезвезды, стилисты, топ-модели и клоуны всех мастей. А мы, - по колено в навозе.
Кивнув в сторону калитки, попросил: - ты не обижайся на них.
-5-
Потом не раз еще мысленно возвращался я к тому разговору, пытался представить себя нынешним крестьянином, у которого кроме подворья – никаких источников дохода. И становилось грустно.
Каково им, «фермерам» читать в газетах, что 33-летний владелец банка потратил на свою свадьбу 350 тысяч долларов, то есть поболе 10 миллионов рублей? Каково им слушать по телевизору откровения какой-нибудь «светской львицы», которая тратит по 50 тысяч рублей в месяц на содержание любимой собачки? Поверят-ли они власти, если жена вице-премьера И. Шувалова за год «заработала», заполучила 365 миллионов рублей?* Аккурат по миллиону в день, даже если она в то время нежилась на берегу моря?
Да все село, от мала до велика, не разгибаясь на подворьях, задыхаясь в свинарниках за год миллион не заработает.
С каким сердцем, с какими чувствами они идут потом полоть картошку и убирать за скотиной?
Мы построили общество поразительной социальной несправедливости. Кто-то, затмевая расточительностью восточных шейхов, изумляя распущенностью благопристойную Европу, по нескольку раз в год веселится в приглянувшихся куршавелях, а миллионы фермеров трудятся за гроши, не успевая вытирать пот с лица. Многие, не выдержав тягот, спиваются. От «безнадеги». Может в городе иная картина? Да сотни тысяч женщин в моногородах, в многодетных семьях, озабочены, чем бы сдобрить макароны на завтрак. Но подоходный налог в нашей стране тринадцать процентов, независимо от того, сколько кому дали, или кто, сколько хапнул – тысячу или миллион. Давно бы пора ввести налог и на предметы роскоши: приобрел яхту, очередной дворец, будь добр, уплати в казну приличные деньги. Ан нет, нельзя огорчать ошалевший от безумного богатства российский бомонд.
Беда еще усугубляется и тем, что вся финансовая «элита», начиная от районных богатеев и бывших «братков» до чиновничьей знати и олигархов, вся эта жирующая, жрущая и ржущая публика глубоко презирает нас с вами, почитая за быдло, которое можно и должно грабить, бесконечно обманывать, выгонять из домов, как в «Речнике», давить на улицах внедорожниками (такие случаи – не единичны!)
В 1945 году, в поверженной, в руинах лежавшей Германии был выдвинут лозунг: «Каждому немцу – по сосиске и кружке пива». Смешной лозунг, но заметьте – каждому. И Германия быстро восстановила былую мощь. За счет единства власти, народа и целей, которых у нас нет и в помине. Потому и не может у нас быть выработана объединяющая национальная идея, о необходимости которой вещали государственные мужья еще в середине девяностых годов минувшего столетия.
И пока колоссальное неравенство – норма жизни, думается, что и коэффициент полезного действия от всех национальных проектов будет невысок. О каких технологических и экономических подъемах и прорывах можно вести речь?
По большому счету: ну могли бы мы победить в Великой Отечественной войне, если бы солдат не поднимали, а гнали бы в атаку разжиревшие и глубоко презирающие их офицеры?
-6-
По возвращению в Оренбург, не стал я откладывать дело в долгий ящик, попросил изготовить надгробье своего товарища, работающего на маленьком заводе. Сделали добротно и быстро, для удобства перевозки – разборным.
Определили мы его в сарай, порешив, что летом поедем в село и установим надгробье на последнем пристанище Павла Дмитриевича. Но в конце января умер Олег. Подвернулась оказией машина, и, загрузив надгробье, поехали мы в село, благо, что снегопады в этот год не обрушились на нашу область и дорога была сносная. Памятуя, что Олег был участником войны в Афганистане, большую помощь в организации похорон оказал райвоенкомат, и все мы успели сделать: и с Олегом проститься и установить надгробье Павлу Дмитриевичу.
После недолгих речей ахнул в пустое, гулкое небо трехкратный залп, и потянулись все к автобусу. Вслед нам с фотографии на деревянном кресте смотрел Олег – молодой, улыбчивый, в форме десантника, с множеством знаков отличия. Сразу по возвращению на Родину фотографию и сделали, другой не нашлось.
После поминок, опять настойчиво приглашали нас приехать в гости и непременно летом. Тогда уж рыбалка и ушица у костра на вечерней зорьке будут обеспечены.
Даст Бог, приедем. Только уж спорить с сельчанами, убеждать их в чем-то я не стану. Ни к чему. Жизнь нас рассудит.
*Это по данным за 2008 год. В 2009 году 641 миллион рублей.
Сергей Миронов
460014, г. Оренбург, ул. Советская, д. 14, кВ. 19.
Тел.: 8(3532) 77-64-90