НА ТОМ КРАЮ НЕБА Сон. Или нет?

    На этом поле Она была совсем одна, это она поняла сразу. И еще ей  почему-то подумалось, что совсем недавно здесь была великая битва, земля была истерзана ранами.  Вокруг нее зияли рваные воронки, раздробленные камни валялись в слоистой грязи, и запах земли напоминал смрад разложения.
   Она медленно подняла глаза к небу и тут же, испугавшись, отвела взгляд. Небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, без малейшего проблеска света.  На горизонте небо сливалось с землей и напомнило ей ловушку, подпертую гигантским  шестом. Стоит только обернуться и она увидит этот шест и,  может быть того, кто все это устроил ей непонятно за что.
   Она медленно повернулась и увидела только край поля, окаймленный короткой дорогой. Начиналась извилистая дорога от странного дома – кирпичного параллепипеда с глухими стенами. Она поняла, что это строение ассоциируется у нее с детским кубиком какого-то малыша-исполина, если тому, конечно, захотелось бы заниматься игрушкой из осыпающегося заплесневого кирпича.  На другом конце дороги возвышался храм.
    Это чуть позже она догадалась, почему ее внимание сконцентрировалось сначала на странном доме, а не храме. Храм бы настолько большим, что почти весь прятался за нависшими тучами, являя ее взору лишь свое крыльцо в три ступени и двери. Причем ступени крыльца были высотой почти в ее рост.  Все это почему-то не испугало ее и она, оступаясь и падая, заспешила по полю, на ходу размазывая слезы по грязным щекам.
    В ней росло Одиночество.  Страшным зубастым зверем оно свирепо грызло ее изнутри.  От этой боли ей хотелось кричать, но ее тонкая белая шея была словно передавлена невидимым крепким шнуром,  безвыходность отчаянного вопля металась в ее голове. Ей казалось, что сейчас что-то лопнет в ее затылке,   и лишь одна мысль-осознание бешено металась в ее мозгу. Непостижимое в своей глобальности одиночество  каким-то образом вползло и поселилось в ней. Не то одиночество, что чувствует человек, брошенный, преданный кем-то, а ощущение себя на безжизненной холодной планете, где нет ни одной души.   И ее мысль кричала  об этом, срываясь на вой.
     Сбивая пальцы в кровь, она карабкалась по отвесной стене и, теряя силы, тяжело рухнула на последнюю, третью, ступеньку крыльца. Ей казалось, что она сто лет подряд забиралась сюда.  Впереди была еще более трудная работа – открыть  тяжелые двери храма.
    Как она преодолела эту преграду, для нее самой осталось загадкой.  Но то, что она увидела, едва  шагнула за порог храма, стоило того, чтобы еще раз добраться сюда через все препятствия. Первое, что поразило ее, это было небо,  без единого облачка, какой-то первозданной синевы и неизмеримой высоты, пронизанное щедрыми солнечными лучами. Оно  дарило себя сквозь шпалеру вьющихся роз, во влажной и сочной зелени которой изливали свой аромат крупные алые бутоны. Живая завеса простиралась по правой стороне огромной белокаменной террасы, с торца которой она попала после своей титанической борьбы с дверью храма.
   Еще не успев окончательно прийти в себя, Она внезапно почувствовала, как боль начинает утихать в ее измученном теле.  Она ощущала, как медленно, но мощно, ею начинает овладевать  тепло, словно июльская морская волна, оно ползло от пальцев ее грязных босых ног до самой макушки головы, вымывая из нее последний холод Одиночества.  Где находился источник этой согревающей энергии, она поняла, едва посмотрела вглубь террасы.  На противоположной стороне от нее за большим столом,  с разложенными  книгами в темных переплетах, сидел молодой  мужчина в каком-то странном  одеянии.  Белоснежная хламида подчеркивала красоту его длинных каштановых волос и больших синих глаз.  Именно от его фигуры и исходило сияние.
   Странно, но и это не удивило ее.  Более того, ей хотелось подойти к этому человеку поближе, коснуться его плеча. И она двинулась к нему, влекомая этим чувством.  Приблизившись к столу, она смогла разглядеть тонкие черты его лица, нежные щеки, точеный нос и неяркие, но четко очерченные губы. Находясь рядом с ним, она почувствовала, как вся ее сущность наполняется чем-то невыразимо светлым, нежным и добрым.  Она была готова взлететь в  чудесное небо за гирляндами роз, но вдруг он поднял на нее глаза, взглянул в ее лицо, и Она почувствовала, как теплые лучи просветили ее насквозь. Ей ничего не нужно было объяснять ему, он все знал про нее.  И вдруг она увидела, как синеву его глаз затягивает чернота, и угадала, что это оно, ее Одиночество, каким-то образом оказалось внутри этого человека.  Оно пыталось поселиться в нем.
    Внезапно Она поняла, догадалась прежде незнакомым ей чувством, что вот сейчас ей, и только ей, нужно освободить  эти глаза от холодной черноты. Смахнув набежавшие слезы, она осторожно коснулась края его одежды. Решение уйти отсюда, дабы унести зло, которое вместе с ней пришло  сюда, в этот необыкновенно прекрасный мир,  и которое,  едва  поселится здесь, все сделает таким же, как за дверью храма, созрело в ней моментально.  Но, прежде чем уйти, она должна была задать незнакомцу какой-то вопрос. Ответ на него был чрезвычайно важен для всей ее дальнейшей судьбы, но вот вспомнить вопрос у нее почему-то никак не получалось.  Не отрывая взгляда от его лица,  она мучительно подбирала слова и, понимая, что он ждет ее вопроса, смогла выдавить из себя лишь одну фразу: «Вы – святой?».
     Нет, нет, нет! Это были не те слова, которых он ждал,  Она  сразу поняла свою ошибку.  Потому что непроглядная чернота в его глазах стала еще гуще.  Господи, что же она наделала! Последнее, что Она видела, был взмах его руки.  Ей показалось, что он прощался с ней навсегда.
     В то же мгновение она почувствовала, как ноги ее заскользили по густой грязи пологого склона рытвины ненавистного ей поля. По ее щекам непроизвольно покатились ручейки слез, горло снова сжала невидимая бечева,  дыхание ее стало хриплым и прерывистым.  Дорога по-змеиному вилась   рядом, храм возвышался за спиной.  А кирпичная коробка дома была напротив.  Она поняла, что выбор ее невелик, но отчего-то ей не хотелось двигаться в том направление, хотя именно туда ее и волок кто-то невидимый за тонкий шнур, затянутый на ее горле.
   Внезапно она увидела нестройную колонну людей, уныло бредущих к дому с другой стороны поля.  Сердце ее вздрогнуло от радости, она здесь не одна! Однако ужас вновь обуял ее, едва она разглядела выражение лиц этих людей. Тупое безразличие в тусклых глазах, обмякшие черты, опущенные плечи, руки, бессильно болтающиеся вдоль тел, все это испугало ее так, что она, схватившись руками за голову, бросилась бежать назад к храму.   
    Преодолевать ступени было труднее, чем в первый раз.  Но Она снова смогла сделать это, содрав  в кровь  оба колена. Дверь раскрылась перед ней удивительно легко, но вот на террасе она не увидела того, к кому спешила. А небо и розы были спрятаны за разноцветными стеклышками мозаичного окна,   отчего здесь было уже не так радостно как прежде.
    Она медленно скользнула по внешнему краю террасы, дошла до стола.  Книги все так же лежали там,  и неясно откуда проникший ветерок листал их старые хрупкие страницы.    Она присела на широкую скамью у стола и робко коснулась ближайшей книги. Может быть, именно в ней есть ответ на тот вопрос, который она забыла? Но буквы на пожелтевшей бумаге упрямо не хотели складываться в слова, казалось, что они живые и понимают, что сейчас их касается пальцем чужая рука, рука не того, кто некоторое время назад смотрел на них своими лучистыми глазами….
   Она снова словно увидела легкий взмах его руки.  Он прощался с ней или он благословлял ее на возвращение в тот, страшный мир? Или он указывал вот на эту дверь, ведущую в храм? Последняя мысль всплыла откуда-то и показалась ей самой верной догадкой. Встав со скамьи, она подошла к  двери, завешанной  расшитыми золотыми нитями портьеры,  робко отодвинула край тяжелой ткани. Перед ней открылась небольшая комната, стены которой были увешаны иконами. Она не знала имен святых, изображенных на этих старинных досках безо всяких окладов, но глаза всех их, без исключения, почему-то показались ей смутно знакомыми.  Точнее, даже не сами глаза, а их выражение, они смотрели на нее с добротой и затаенной печалью.  И еще ей показалось, что они все знают про нее, даже то, чего она не знала сама.
   Внезапно под высокими сводами комнаты  послышался  детский смех. Он прозвенел как звонкий колокольчик,  и ей показалось, что лики святых дрогнули в мимолетных улыбках. Это было так неожиданно, что Она вздрогнула. Ребенок? Здесь? Повернув голову на звук, она сделала несколько шагов влево.  То, что увидела, еще сильнее поразило ее. Прямо из стены выступала большая прозрачная чаша, наполненная кристально чистой водой. А в центре этой чаши сидел малыш и, заливаясь хохотом, бил по воде ладошкой, рассыпая искрящиеся брызги. Она замерла от охватившего ее чувства. Сердце ее изнемогало от любви и желания взять этого малыша на руки, прижать его к груди и уже не выпускать  ни на минуту.  Впервые в жизни Она испытала щемящую тревогу,  тревогу за этого маленького мальчика, беспечно играющего на такой высоте.  Не в силах совладать с ней, Она протянула руки, шагнула вперед и….
     Ее ладони уперлись в стену.  Не веря самой себе, Она щекой прижалась к щеке  малыша и почувствовала прохладу и запах старого дерева. Отпрянув назад, она снова увидела мальчика, он, искусно выписанной уверенной кистью иконописца, смотрел на нее тем же взглядом, что и святые на стене рядом. Вот только глаза его, синие, как то высокое небо над террасой, увитой розами, смотрели на нее, словно ждали, когда же она задаст тот, самый важный, вопрос…


                ============\\==============


    
    - Надо же, такая молоденькая и все девять месяцев проносила свое дитя, и вот, мертвого родила. Беда-то какая, господи! А мужу ее сообщили? Он там, в приемном, измаялся весь, сердешный. Ой, сорок лет в роддоме работаю, а вот к такому привыкнуть не могу никак! За что ж ей такое, а? Ведь девочка совсем и абортов не делала, Бога не прогневила ничем!
   - Тетя Маша, брось причитать, и без тебя на душе муторно! Давай помогай ее на каталку перетащить и вези  в палату. Пусть девочка поспит подольше, я ведь, считай, ее с того света вернул! Как вот только сообщить ей, что мамой она теперь станет не скоро, не знаю….
     Она слушала голоса над своей головой и не понимала, о чем они говорят. Перед ней сияли синие глаза малыша, и она теперь знала, о чем она хотела спросить его, беспомощно-маленького и совсем взрослого красивого и мудрого мужчину, в которого он превратится совсем скоро. Превратится для того, чтобы спасать других. И, как бы ни болело сейчас ее сердце, она понимала, что должно быть так и не иначе.
    Уже уплывая в тяжелое глухое, без сновидений, небытие,  Она снова и снова спрашивала кого-то пересохшими губами: «Ты мой сын? Ты  мой сын?»…