Глава 22. Дорога к Байкалу

Поездом Москва - Улан-Батор до столицы Монголии ехать пять дней и ночей. Сосед по двухместному купе пожилой прапорщик. Он или что-то ест, или дремлет. Предложил « по соточке за кампанию», я отказался. Прапор больше не приставал, продолжая жевать или сопеть. Я быстро привык к этим звукам и молча смотрел на проплывающую мимо страну, напоминавшую своим многообразным однообразием мою суматошную жизнь.
Мне уже минуло пятьдесят. Иные дольше не живут, а меня все еще несет куда-то в неосознанную даль. Исполнятся ли там желания? И какие они? Интересно ощутить себя в качестве журналиста-международника, потому что просто как журналист я уже себе поднадоел и перед работой на Московском Всемирном фестивале молодежи и студентов меня снова потянуло к писательству, к возможности выстраивать слова в особый ряд, когда речь журчит, как ручей. В журналистике, тем более информационной, для этого мало места. Да и случай интересный подвернулся. Известный в городе человек влюбился в молодую женщину, ради нее бросил завидную работу, оставил жену и троих взрослых сыновей, уехал в дальний район, в деревню и там погиб: утонул, провалившись под лед на машине. Молодая супруга осталась одна в непривычной для себя глуши и начинает поиски выхода из положения. Она удивительно хороша собой и это осложняет ее жизнь, потому что нет недостатка в желающих помочь, но все, прежде всего, хотят ее тела. Роман о трудной жизни красивой женщины стал складываться помимо воли. Мне интересно стало описать состояние героини в день похорон, когда прямо на поминках она почувствовала вожделение к себе и шофера погибшего мужа, и его старшего сына, и его заместителя по работе, который уже воображает себя хозяином положения. Написаны первые главы романа. А что будет дальше – не знаю, потому что скорый поезд Москва – Улан-Батор тащит меня между закопченных снегов в незнакомую даль.
Вжимаюсь лопатками в угол купе, закрываю глаза. Господи, какими неимоверными скачками летит время! Давно ли было голодное, шалое детство, а вот уже и пятьдесят, уже зрелый мужчина с солидным дипломом философа, с крепким профессиональным багажом пишущего человека, член союзов журналистов и писателей, заслуженный работник культуры РСФСР, а все еще мчусь куда-то. Что это – любопытство, интерес к непознанному или все тоже тщеславие, желание показать свое превосходство на новом месте? Наверное, и оно тоже. Только главное все-таки - стремление познать мир и свои возможности в нем. Врожденное любопытство, толкающее от одного увлечения к другому. Что делать? Метущийся овен, ищущий границы познания. Я хочу знать, как устроен мир. И понимаю, что это непостижимо. Философский факультет открыл для меня теорию эволюции, окунул в Библию. Но и то, и другое наивно – достаточно пристально посмотреть на окружающую жизнь, на строение, на цвет, на структуру населяющих ее существ и предметов, на их взаимосвязи. Не может из пыли «большого взрыва» возникнуть гармония жизни, равно как за семь дней творения нельзя создать неисчислимое многообразие мира. Вспоминаю разговор в таком же купе ночного поезда с академиком Гапоновым-Греховым. «Наука бессильна доказать отсутствие Бога, равно как и его присутствие»,- утверждал академик. А вот отец Павел, прототип героя моей повести «Успение иеромонаха» разрешил эту проблему проще. Когда в бане академгородка в Борке у него вышел спор с академиком Семеновым о сотворении мира, ученый муж после парной потащил отца Павла в одну из лабораторий института к электронному микроскопу и долго объяснял строение живой клетки, ее молекул и атомов. Павел, пахнущий березовым веником, только добродушно спрашивал: «А дальше чего?» И когда академик, наконец, сказал: «Это начало всего, хотя, к сожалению, показать пока нельзя», Павел торжественно объявил: «А вот это Господь и есть!»
И в самом деле, видим ли мы То, что управляет нами, что делает добрыми или злыми, скупыми или щедрыми, ищущими или равнодушными? Как ни жмурь глаза, не увидишь Это даже в воображении. Но деяния ощутить дано. Я знаю это точно. Потому что в детстве, в юности и будучи уже сознающим себя человеком мог погибнуть с десяток раз, а вот еду. Я знаю, что Он наградил меня даром воображения, умением складывать слова, отличать хорошее от плохого и наказывает какой-либо потерей, если не хочу отличать. Я знаю, что есть граница между добром и злом, которую нельзя переступать, а всякий намеренно шагнувший в сторону зла, будет наказан утратой жизни. Не сам я выстроил этот ряд, приятель еще ярославских времен однажды сказал: «А ты знаешь, все твои недоброжелатели – Герман Баунов, Олег Коротаев, Александр Иванов, Леха Горохов, Ким Майоров – все, кто гробил тебя в Ярославле – почему-то не дожили до пятидесяти лет». Что это – наказание за неправедный суд? «Как хотите вы, чтобы к вам относились люди, так и вы относись к ним… Не судите, да не судимы будете. Ибо, каким судом судите, таким и судимы будете». Как жаль, что в пору писательской юности я еще не знал этого предупреждения евангелиста Матфея. Может быть, удалось бы убедить кого-то из недоброжелателей не лить столько зла или не потворствовать злу.
      Не знал. Хотя именно в эти годы неустанно занимался богоискательством – знакомился со священниками, допытывался, насколько истинна их вера. И приходил к выводу, что служение Богу для многих из них всего лишь работа, способ кормить семью. «Мы оба кормимся вокруг человека. Только ты зовешь его в коммунизм, а я в рай. И оба врем, потому что не знаем: есть ли рай на небе и будет ли коммунизм на земле»,- сказал мне однажды молодой, франтоватый поп. И только иеромонах Павел был тверд в убеждении, что Господь лежит в основе всего. А уж крестить себе лоб или нет – это зависит от человека. Позже я сдавал несколько спецкурсов по Библии, много читал Священное писание и видел, что Создатель наделен там всеми человеческими слабостями, что лишний раз убеждало меня не только в рукотворности Книги, но и в правоте отца Павла: в основе всего - Господь, которого я понимаю как Создателя. Значит, я тоже верующий человек. Но не воцерквленный, потому что не понимаю, почему служители церкви открыто торгуют Божьей благодатью, устанавливая прейскурант на каждое свое действие от Его имени, почему высшие иерархи церкви ходят в камнях и золоте, тогда как Иисус Христос, которому они служат, жизнь провел в рубище. Я знаю, что церковь дала сюжеты мировым творениям. Но не священники водили рукой мастеров. Их вдохновляла Вера.
- Станция Слюдянка. Кому выходить? Кому на Байкал смотреть? - топает по коридору вагона наш проводник.
Смотрю в серо-синюю мглу за окном. А где же славное море, священный Байкал?
- А вон берег, сразу за путями, - тычет пальцем в окно прапорщик.
- Вижу только закопченный снег.
- А трубу видишь? Она как раз на берегу. Снега за ней – это и есть Байкал. Зима же, чего ты хочешь?
Закопченный снег мне уже надоел. Откидываюсь в свой угол, хочу задремать.
- Не спи. Скоро граница. Будешь доплачивать за багаж. Потом таможня начнет трясти. Сперва наша, потом ихняя. Только держись!- предупреждает прапорщик.
- Да я, вроде, все заплатил при посадке.
- А это не важно. Иначе паспорт не отдадут или высадят на полустанке. А там и заплатишь, и следующего поезда подождешь.
Опять втыкаюсь в окно. Поезд входит в коридор, отороченный поясом колючей проволоки. Граница. Метрах в десяти друг от друга два человека в тулупах с карабинами на плече. По вагону топает проводник. Открывает купе:
- Доплата за багаж по девяносто рублей. Касса по ходу поезда в бревенчатом бараке. Приготовьте деньги без сдачи.
Прямо перед выходом из вагона какие-то бревенчатые строения. Народ из задних вагонов уже бежит вперед. Поддаюсь общему настроению и тоже бегу к крайнему бараку, хотя не понимаю зачем. В тесном, грязном плохо освещенном квадрате помещения клубится народ. Пробиваюсь к маленькому окошку кассы, протягиваю туда свою сотню. Оттуда в ту же руку суют бумажку. На ней, кроме треугольного синего штампа нет ничего. Возвращаюсь в вагон, спрашиваю проводника:
      - Это чего и зачем?
      - Вам-то с синим паспортом можно было не платить.
      - Но вы же говорили…
      - Это я для соседа по купе говорил. А чек мне оставьте, я на обратном пути им верну.
      - А почему с каждого по девяносто и не дают сдачи?
      - Так у нас заведено. Стоим мало, некогда всем до копейки отсчитывать.
      Дверь купе резко открылась. Вошли двое – мужчина и женщина в шинелях: пограничник и таможенница. Поздоровались с прапорщиком. У меня попросили паспорт.
      - Кем и куда едем?- спросила женщина, глянув на мой синий служебный паспорт.
      - Назначен корреспондентом ТАСС в Монголии.
      - Счастливого пути! – сверив фотографию с оригиналом, - протянул мне паспорт пограничник.
      - Надо же, никакого досмотра,- удивился я, вспомнив более строгие порядки на границе с Болгарией, куда ездил дважды - в командировку и на отдых.
      - Подожди, что будет через десять минут!- вздохнул прапорщик.
      Поезд тронулся, минул коридор колючей проволоки и снова встал. Опять распахнулась дверь купе, вошли двое монголов в полушубках с мятыми погонами на плечах.
      - Паспорт кажем, что везем говорим,- произнес один из них почти без акцента. Увидев мой паспорт, спросил:- Куда и кем едем?
      - Еду работать корреспондентом ТАСС.
      - Хорошо. Которые вещи ваши?
      Показал им на дорожную сумку, чемодан и две коробки, перевязанные черным шнуром.
      - Надолго в Монголию?
      - На три года.
      - И так мало везете? Хорошо. Вы свободны. Выйдите, пожалуйста, в коридор,- попросил говорящий по-русски монгол, второй только широко улыбался.
      Поезд уже тронулся, когда из купе вышли и побежали к выходу оба монгола с какой-то сумкой в руках.
      - Ну, что я говорил?- встретил меня вопросом прапорщик, красный, как рак.- Опять хотели ссадить здесь, а мне еще ехать до Халхин-гола. Пришлось пару яловых сапог отдать. Каждый раз по паре берут, поди, взвод целый у них обул. И бутылку только одну оставили. Давай по соточке с расстройства, а то еще ночь пилить до Улан-Батора.
      - Спасибо, я не пью.
      - Трудно будет в Монголии непьющему.
      - Я хотел поднять тост за Байкал. А мы его и не увидели.
      - Из поезда его плохо видно. На Байкал надо ехать специально. У нас часть стояла недалеко.… Вот где стихия-то! Жалко, рыбки так и не удалось поглушить – запрещали настрого. Веришь, за пять лет омуля так и не попробовал. В Монголии рыба дуром идет – они ее не едят. А за омулем на Хубсугул надо ехать. Это далеко от нас. Озеро чуть поменьше Байкала и, говорят, такое же светлое, всю рыбу видать и дно до камешка.
      Улан-Батор. Невысокое серое здание вокзала. А дальше куда? Зав отделением знает только день моего приезда и, может быть, номер вагона. Но лично мы не знакомы. Ждать кого-то у выхода из вагона? Может, он видел мою фотографию на Доске почета ТАСС?
      - Где едет корреспондент ТАСС?- спрашивает проводника широколицый, узкоглазый мужчина.
      - Девятое купе,- отвечает проводник.- Их там двое. Твой – который помоложе.
      - С приездом!- улыбается мне узкоглазый, – Ким Болдохонов. Остальные на перроне.- Ким берет мою дорожную сумку. Я тащусь за ним с чемоданом. Прапорщик волочет по полу две мои коробки. На перроне у вагона вещи подхватывают пятеро разновозрастных мужчин: встречает весь советский корреспондентский корпус в Монголии.  (Продолжение следует).