Белое платье

Я просто сказал однажды –
Услышать она сумела -
мне нравится, чтоб весною
любовь одевалась белым.
Глаза голубые вскинув,
взглянула с надеждой зыбкой,
и только детские губы
светились грустной улыбкой.
С тех пор, когда через площадь,
я шел на майском закате,
она у дверей стояла,
серьезная, в белом платье.

Хуан Рамон Хименес


Мне действительно белые платья на девушках нравятся. Независимо от времени года. И шубки белые тоже. Такие они в них… светлые, что ли. Легкие. Независимо от комплекции…
Она сама ко мне подошла на корпоративе. Шеф расщедрился, прямо бал натуральный закатил – оркестр вальсы играет, мазурки всякие, официанты бегают с подносами. Как в лучших домах просто. Правда, народ кто в чем – дамочки, конечно, в пух и прах – ну куда кроме новогодней вечеринки в вечернем платье податься? Или в коктейльном, не разбираюсь я в них. А мужики, конечно, сильно не выпендривались, в лучшем случае – костюмы, я так и вовсе в джинсах пришел – а что делать, у меня рабочий день кончился – без пяти вечеринка, некогда мне было перышки чистить. Да и смысла не вижу, если честно.
Контора у нас большая, филиалов по стране только пять, и, конечно, не все друг друга знают. Вот и я ее не знал, она то ли из Омска, то ли из Томска, не разберешь... Странная такая. Ничего особенного вроде, ну, обыкновенная совсем, мышка серенькая, глазищи только синие, а лицо белое-белое. Подошла и стоит, на меня смотрит, улыбается застенчиво так и молчит. И мне ей вроде тоже сказать нечего. Но сделать вид, что не заметил, не могу, воспитание не позволяет. Пришлось с подноса шампанского ухватить и ей в руку бокал сунуть. Так она его чуть не уронила  - еле поймал. Так и познакомились. Она представилась церемонно: «Александра» - и глаза опустила.  Чокнулись, выпили за знакомство. Потом, правда, легче пошло. Личико у нее порозовело, глаза заблестели, стоим, разговариваем. Ну, то есть, я разговариваю, а она «да-нет» и краснеет-бледнеет поминутно. Я уж, признаться, задумался, куда слинять, потому что понятия не имел, что дальше делать, но тут опять вальс заиграли, и народ, уже изрядно на грудь принявший, ломанулся его танцевать. И тут она на меня так посмотрела, что я понял: отступать некуда. Судорожно вспомнил, как его танцуют, вальс этот – учили же перед выпускным, правда, годков уже прошло, но все-таки  – и пригласил ее. Она аж засветилась вся.
Пару секунд мы потоптались, прилаживаясь друг к другу, а дальше… дальше как будто на небесах волшебную кнопку нажали –  я понятия не имел, что умею так танцевать.  Музыка заиграла быстрее, и надо было двигаться в такт, и она вдруг доверчиво ко мне прижалась, и стала такая податливая и одновременно натянутая как струна. Нас кружило, и вокруг все неслось, в этом мелькании только одно было неподвижно – ее сияющий взор, устремленный на меня. Вот не люблю я этих красот, но по-другому не скажешь, правда. И было тепло от того, что она рядом. А потом музыка кончилась, и мы сбежали. Гуляли по улицам, держась за руки, спустились в метро – там пусто уже было, полночь и почти новый год. Мы ехали в пустом вагоне, и я читал ей Хименеса. Стихи-то я не запоминаю совсем, а это как-то… запало. Откуда, главное, убей не помню. А других стихов наизусть я не знаю, только Маяковского про паспорт, но не станешь же девушке в метро в новогоднюю полночь читать Маяковского, тем более про паспорт. Она слушала, тихо так. Она вообще тихая была. И смеялась тихо, и говорила еле слышно.
А потом метро закрылось. И стало непонятно, что дальше делать. Вроде, к себе ее звать я не собирался. Но и расставаться как-то… сил не было, что ли. Тогда я просто взял ее за руку, и мы пошли. И она даже не спросила, куда мы идем. И ладошка ее так уютно в руке лежала. Теплая.
А утром я проснулся один. Никаких признаков присутствия женщины в моей берлоге не обнаружил. И подумал, что если это был сон, то сон очень хороший, качественный. А если не сон, то и вовсе отлично, потому как никаких последствий, похоже, не намечается, и, стало быть, менять ничего не нужно. Вот и хорошо. Вот и ладушки.
Я забыл про нее. Начисто забыл. Только однажды звонил в филиал, и голос на том конце провода почему-то знакомым показался. Но вопрос срочный был, не до голоса было.
А по весне как-то муторно на душе стало. С Танькой рассорился. Мы с ней встречались уже года три – ну, в кафешку, в киношку, потом ко мне, все рядком да ладком. А тут чего-то… шумная она какая-то, ржет все время по поводу и без повода. Раздражать стала. Чего поругались – я уже и не помню. Но помню, что, когда расстались, легче мне стало намного. С чего бы? Вроде и груз невелик был…
И вообще как-то не до женщин стало. Работы навалилось – мама не горюй. Только к июню опомнился. Вечером в пятницу. В девять глаза от монитора оторвал – и понял – устал, как собака. И еще чувствую – чего-то не хватает. Пусто как-то. Таньке позвонил, думал встречу назначить. Она обрадовалась вроде, а я как голос ее услышал – понял, не будет никакой встречи. Незачем.
Пошел домой пешком. По улицам тополиный пух летит, сумерки. Тепло. Только вот пустота не отпускает. Уже к дому подходил - где-то музыка заиграла. Знакомое что-то. Вальс. Чистый звук, негромкий. И вдруг слышу – кто-то меня позвал. А на улице – ни души. И так мне чего-то домой не хочется! Зашел в кофейню свою любимую. Взял американо, сижу, меню изучаю. Потом смотрю в окно – и застываю. Потому что за окном стоит девушка. В белом платье. С томиком Хименеса. Лицо белое-белое, белее платья. И смотрит на меня серьезно так синими-синими глазами. Даже в сумерках видно, какие они синие, эти глазища. А вокруг нее пух тополиный вьется. И тут я понимаю, что нет во мне пустоты, и не будет уже никогда, только надо вот сейчас выйти и взять в руку ее теплую ладошку.

PS. Вопль чайника: Граждане дорогие, кто в курсе, как тут курсив можно включить?