Камень

«Но помни: если дракон Емынеж успеет
вспахать все поле, то навсегда лишатся
нарты своих благодатных семян.
Чтобы не исполнилось это черное дело,
не давай Емынежу пахать, не давай сеять,
пока я не узнаю, где находится его душа».

«Как Сосруко вернул Стране Нартов семена проса», Нартский эпос.


КАМЕНЬ

Я шла утром по земле, на которой пели птицы, стояли засеянными поля и луга, стоял огороженным лес, в котором ходили непуганые звери, по земле, где каждый дом утопал в цветах и зелени, а кругом были сады сады и виноградники и думала: моя земля должна была быть такой же. Любимой, как невеста своими женихами. Оберегаемой, как дитя.

Сосруко, рожденный из камня.

Однажды, когда мне было 16 лет, мне приснился сон: огромный крест до неба во дворе художественного училища, где я училась. Но потом случилась любовь, после смерть, потом кто-то меня отправил в университет. К концу первого курса меня исключили. Но приехала мама, и мне дали шанс сдать экстерном экзамены. А потом, через несколько лет, совершенно случайно встретила женщину, которая была сестрой одного знакомого и деканом факультета искусствоведения в Петербурге. Я не сомневалась, я даже не поняла толком, что это за факультет. Я сделала все, чтобы уехать.

Я шла к себе через все попытки жизни повернуть меня вспять, но это было так долго. И вот я у точки, где нет другого выбора. Я совершенно одна. Даже священники сомневаются в Боге. Это как канатоходец над пропастью. Я не дизайнер, не искусствовед, не маркетолог, не переводчик, не редактор, не бизнесмен, не директор журнала, не все остальное, кем и чем я была До. Я – художник.  Это как признать свое сумасшествие. И только улыбающиеся глаза Босха на мониторе говорят, что я, может быть, права.

Мы забываем, а вместе с забытьем мы заставляем себя ненавидеть. Так как забвение, настоящее забвение, дает только ненависть.

Своему ребенку я бы хотела рассказывать сказки об огнеподобном коне Бзоу и племени Аирг, жившем на неприступной вершине Кавказа во дворце из птичьих костей. И если бы он меня спросил: «Мама, кем были наши предки?», я бы ответила: «Мы из детей, воспитанных и выращенных Советским Союзом, самой страшной и самой прекрасной страной, существовавшей всего 70 лет. В этой стране все были братьями - белорусы, украинцы, узбеки, армяне. Во мне перемешано минимум пять национальностей и я нисколько от этого не страдаю: я пела украинские песни, ела белорусские драники и читала персидскую поэзию. Я родилась на Кавказе, где Россия, еще до того, как стать Советским Союзом, пролила море крови. Никакие уговоры и санкции не могли помочь остаткам народов, населявших Кавказ со времен, как эти горы стали горами, и которых лишили родины, многие из которых навсегда исчезли, простить русских за то, что те сделали. И только покаяние одних и приятие других могло выровнять все более увеличивающуюся черную воронку над моей землей, землей, где я родилась…» 

Я видела, как ласточки купаются в земле. Они совсем другие, маленькие, с синей спиной и белым животом, и называются певуче – рондине. Я видела, как черный мерло с оранжевым клювом нес по веткам черешни червяка. Я видела, как другой мерло заливался песней на соседней крыше, и когда заметил, что я его слушаю и снимаю на камеру, стал петь ее изощренней.  Я видела, как мышка грызет камыш и бегает по нему вниз и вверх. Как по вертикальной стенке ходит на своих липучках ящерица Жако. Я видела как приходит гроза, и, не успев пролиться, исчезает за горами. Как растут мята, розмарин и лаванда.

Я не видела этого с тех пор, как была ребенком.

Я жила так, словно Бог мне вдруг подарил мир. Это ощущение приходило постепенно, но оно было как первые зеленые ростки на выжженной земле.

Я пыталась затоптать прошлое, я его цементировала, запрещала, убивала. Я, как и Россия, пыталась все выжечь, а потом начать сначала. В этом я была традиционалистской. Но чем больше я жгла, тем отчетливее передо мной вырастал призрак Бабули, человека, в чьей памяти были не сказки, не эпос, не сказания, не Библия или Коран, а вырезки из газет с фотографией моего папы и разными историями «невероятно, но факт». Она их пересказывала снова и снова: о медведе, надевшем на нос банку сгущенки, о мальчике, выращенном волками. Где-то на севере, в Белоруссии, у мамы была большая семья, много сестер и братьев. Мамина мама любила петь, сажать, лечить людей. Но я ее почти не знала.

Я жила сражаясь с прошлым, а его нужно было принять и поблагодарить. Оно, мое прошлое, привело в эту страну, где у меня есть свои мертвые, только этруски. Они меня знали, потому что мы были одной крови. Прошлое заставило писать, рисовать, оно отправило искать что-то сначала на север, потом на восток. Я нашла много глаз, много сердец, но главное, с каждым путешествием, я откалывала от своей души очередной кусок камня, под которым билось живое тело.

Однажды мы сели и поехали в Абхазию. Из всего адыго-абхазского ареала это были единственные счастливые люди, оставшиеся жить на своей земле. Апсны, страна души, лежала в руинах, но это был лишь на время замолчавший рай. Мы были там один день, общались с местными жителями, монахами, подвозили старую абхазку, не говорящую по-русски и поделившуюся с нами бубликом, даже познакомились с гаишниками. Мы ели в придорожном кафе, над огнем в центре висел котел, где варилась мамалыга, по стенам - сушеный красный перец. Нам дали  кукурузную кашу с твердо-соленым адыгейским сыром, соленья, мед. Словно ходить по небесам. Высоко, высоко. Брошенные дома, эвкалипты, снежные вершины гор. Лазурное море. Она как свеча, эта земля, которую лишили современного мира и магазинов, но оставили душу и тело.

Когда-то абхазы и адыги решили, что они разные народы, и тогда старейшины велели обеим сторонам привести двести женщин с младенцами. И эти женщины протянули младенцев друг другу и поменялись детьми. Так братство навсегда было скреплено кровным родством.

Как когда-то абхазы и адыги поменялись детьми, так должны были сделать Россия и Кавказ, пока не стало слишком поздно.

Мои горы, мои реки, мои родники и источники с водой, мои дубы говорят на их языке, где все главные слова начинались с буквы А.

Амца-огонь. Амза-луна. Акуа-дождь. Абзы – вода.

Абра – огромный камень, которым испытывали нартских богатырей.

«Не давай Емынежу пахать, не давай сеять, пока я не узнаю, где находится его душа».

Я должна, наконец, проснуться.