Грааль

Грааль, в западноевропейских средневековых легендах таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения к его благому действию рыцари совершали свои подвиги.


В стародавние времена величайший из земных королей Артур собрал своих доблестных рыцарей за Круглым Столом и повелел им отправиться на поиски Грааля, священной чаши, дабы нашли они Грааль к славе Камелота и Круглого Стола.
Чашу ту мог увидеть лишь достойнейший из рыцарей, чья совесть была чиста, сердце благородно, а душа возвышенна. Многие рыцари отправились в тот поход, так как немало тогда было славных и достойных воинов.
Мерлин, великий чародей и советник короля Артура, повелел послать с ними также и наследника короля, принца Мордреда. Удивились тому рыцари, ибо не отличался злокозненный принц ни добродетелями, ни кротостью.
Но спорить с Мерлином не стали, зная мудрость его и крутой нрав.
А лучшим из рыцарей, отправившихся за Граалем, был Ланцелот Озерный.
 
* * *
Если бы осенний ливень, начавшийся с неделю назад еще в августе, а закончиться (судя по упорству) собирающийся не раньше ноября, не разогнал бы все живое на сотни миль вокруг, превратив окрестности в непролазные болота, тропинки – в ручьи, а дорогу - в жидкое месиво, то вполне возможно, что кто-нибудь и увидел бы ИХ.
Трудно вообразить, чей каприз мог создать подобную пару, какой поворот судьбы сплел их пути в один. Но факт оставался фактом – они ехали в одну сторону, и когда конь одного спотыкался или оскальзывался в грязи, второй всадник терпеливо поджидал его.
Они не были разными, точнее не просто разными – эка невидаль, не похожие путники, все люди друг на друга не похожи, даже близнецы, гораздо реже встречаешь похожих, чем…Вернее будет сказать - сходство заканчивалось на том, что оба были людьми. Дальше начинались различия.
Нет, дело не разном цвете одежд. Не в росте – один высок и строен, другой мал и сутул. Не в красоте, хотя Господень ангел и тролль – довольно странная пара. Не во взгляде – кроткое терпение, чистый свет небес, и зарницы над охваченным пожаром лесом. Было что-то еще, более важное.
По тысяче неуловимых штрихов угадывалась их взаимная неприязнь. Им нелегко давалось подобное вынужденное соседство, и если они ехали вместе, то лишь по воле могущественного приказа, ослушаться которого один не смог, другой не захотел.
- Всю мою жизнь, сколько я себя помню, - хриплым простуженным голосом сказал собирательный образ людских недостатков, - меня все время пытались утопить. Правда, я всегда всплывал. К чему это, сэр рыцарь?
Сэр рыцарь терпеливо дождался, пока его попутчик очередной раз вскарабкается на измученную лошадь из обширной лужи, в которую он предварительно свалился.
- В это время года подобная погода не редкость в здешних местах.
- Как мило! Вы, как всегда, наблюдательны. Будто я без вас не знаю, что в нашей с***й Британии осенью лучше носа на улицу не совать. И перестаньте выражаться первыми строфами из ненаписанных поэм. Ненавижу стихи! Хуже дождя. Что, в округе найдется хоть одна г***я хибара, куда бы мы могли забиться до утра? На замок со своей удачливостью я уже не рассчитываю. Келья, из которой можно во славу Божью выпереть на улицу отшельника, пещера чернокнижника с жарким очагом?
Рыцарь перекрестился и полез за картой. Темноволосый пока тщетно пытался закутаться в плащ. Мокрые полы хлопали по ветру, точно паруса, норовя зацепиться за сбрую или доспехи. Наконец он злобно ругнулся и оставил тщетные попытки.
- Принц, на наше счастье совсем неподалеку расположен постоялый двор, – голубые глаза рыцаря смотрели так же кротко, - и нынешнюю ночь мы проведем, имея над головой надежную кровлю, вне досягаемости коварных стихий.
- Кровлю, говоришь? Посмотрим. Небось, сборище вшей и клопов, одуревших от голода, да с десяток облезлых свиномордарей-поселян. Знаю я эти постоялые дворы. Хотя…В случае чего, его всегда можно будет поджечь и хотя бы погреться у огня. Поехали, цвет рыцарства, а то я околел от холода.
Подгоняемые ветром, они двинулись дальше. Безрадостный пейзаж, способный повергнуть в уныние даже задорного оптимиста, изрядно сбрызнутый бесконечным дождем, окружал путников, и как-то не верилось, что какое-нибудь жилье могло бы быть поблизости. Только разверзшиеся хляби, только холмы с чахлыми рощицами, только дорога.
Но вот, за очередным поворотом мелькнула темная крыша, подсвеченные окошки, выкрашенная красно-коричневой краской дверь – постоялый двор с дымящейся трубой, распахнутыми воротами, с вывеской и конюшней. Все как полагается.
Вид этот был так заманчиво уютен, так пасторально неправдоподобен на фоне всеобщего потопа и неустроенности, что скорее походил на иллюзию.
*  *  *
- Фантазии больного ума. Старческий маразм, если хочешь. Сумеречное состояние души. Выпадение мозгов.
- Принц! – голос рыцаря дрожал от возмущения.
Он даже перестал расстегивать ремешки легкого походного снаряжения, и оно, сверкающее и перекособоченное, повисло на одном плечо.
- Два года как принц.
Черноволосый сидел с ногами на постели, закутавшись в грубый плед с головой, напоминая небольшую, продрогшую ворону, взъерошившую перья.
- Хоть тресни, не пойму, чего ради я должен верить человеку, запутавшемуся в своих пророчествах, словно вошь в бороде. У него концы с концами не сходятся. Я, говорит, предвижу скорую смерть от рук своей ученицы. Ладно, ясное дело – держись от бабья подальше, благо, что возраст позволяет. Так нет же, старый пень выбирает себе девчонку посмазливей, из тех, которые и без всякого колдовства даже молодого заездят, и начинает ее учить разным хитростям, как бы поскорей да половчей загнать старого пня прямиком в преисподнюю. Если такой поступок называется мудрым, я счастлив, что глуп.
- Милорд, увольте меня от обсуждения поступков великого Мерлина, - молодой рыцарь с шумом уронил-таки кожано-металлический скарб на пол, - ибо я не сведущ в делах мудрецов, и не могу объяснить его поступки с высоты своего обычного разумения.
Милорд открыл было рот, но тут же закрыл. Нос его сморщился, и он оглушительно чихнул, да так, что плед съехал с его плеч. Юноша был горбат, одно плечо поднималось выше другого.
- Да, я и забыл. Не судите, да не судимы будете, – в его тоне звучал непередаваемый сарказм, свойственный старым девам и кошкам, - что же, в этом что-то есть.
Голубоглазый облегченно вздохнул. Уголки его рта мгновенно тронула благожелательная улыбка. По ней чувствовалось – он был готов любить весь мир, не помнить обиды, делиться плащом с убогими и прощать врагов. Он аккуратно сложил свое бело-серебряное «оперение» и сел поближе к небольшой жаровне, возле которой уже дымился черный покров принца. В неверном свете рдеющих углей совершенная красота рыцаря выглядела сверхъестественной – мраморная белизна кожи и золото волос. Из мрака комнаты на него поблескивали красными углями полные ненависти глаза.
- Ты не будешь любезен припомнить мне три условия, при которых будет найден ваш треклятый Грааль? – неожиданно мягким, почти детским голоском осведомился странный принц, заново натягивая на себя плед.
- О, конечно! Грааль дано найти только благородному человеку, чье сердце не знает корысти, а совесть чиста.
- Очень хорошо, память мне еще не отказывает, не то что другие органы. Значит, увидеть Грааль может только породистый жеребец, не одержимый честолюбием и не запятнавший свой холеный мех всяческими подлостями, низостями и гадостями, короче – истинный цвет рыцарства, вроде тебя. Поправь меня, если я не прав.
Белокурый подумал, затем утвердительно кивнул, с некоторой опаской.
- Не знаю, достоин ли я...
- Достоин, достоин. Второго такого олуха еще поискать. Но вот скажи, есть хоть капля смысла в моем участии в ваших идиотских играх? Чего ради было посылать меня? Я-то к вашим трудоемким забавам, какое имею отношение? Ну, посмотри на меня!
Он встал на кровати в полный рост. Плед, распахнутый наподобие занавеса или задника сцены, подчеркнул карикатурную нелепость худощавой фигуры – тщедушное тельце подростка с впалой грудью и изломанной линией плеч, сочленение длинных ног, искривленных самым смехотворным образом, втянутый до позвоночника живот.
- Что, хорош? – плед снова сомкнулся. Принц прищурился на остолбеневшего от подобной демонстрации юношу, – и при том наделен всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. Что до моих грехов, то даже в твоей напыщенной голове романтических бредней меньше, чем на моей совести черных дел.
Рыцарь наконец смог перевести дыхание и обрел дар речи.
- Никто из нас не может знать, - все тем же приподнятым голосом ответствовал он, - кому Господь в неизречимой милости своей явит свое расположение – праведнику или раскаявшемуся грешнику.
- Раскаявшемуся? Черта с два! Я подлец, но не дурак. По-вашему, если человека хилого и склонного к насморкам заставить колтыхаться в ледяной грязи, человека, любящего уют, загнать в кошмарный сон о странствиях по диким местам, он тогда раскается? Ни за что! А вдобавок ко всему вышесказанному, мне – существу с тонким юмором, железной логикой и философским складом ума в спутники навязывают самого романтичного, самого поэтичного, одним словом, самого тяжелого в общении человека – Ланцелота Озерного. Вот что учудил ваш разлюбезный Мерлин, вот почему я оцениваю его мудрость соответственно.
Ланцелот удрученно развел руками.
- Возможно, он посчитал, что каждому из нас нужно как-то измениться под действием друг друга. Обрести новые качества.
- Какие? Радикулит и разлитие желчи?
- Нет, терпимость и милосердие.
- Вот-вот. И то и другое тебе очень пригодится, чтобы не придушить меня сегодня же ночью.
Ветер за окном душераздирающе мяукнул. Пламя в жаровне качнулось, темные тени угрожающе зашевелились, сгущаясь над пятачком света. Принц снова чихнул.
- Милорд, набросьте на себя и мой плед, - кротко попросил Ланцелот, - вы простужены.
- Отвали. Не тычь мне в лицо своим великодушием. Я неблагодарный зритель, аплодисментов ты от меня не получишь.
- Я и не хотел.
- Знаю. Это-то меня и бесит.
- Но плед…
- Плед давай. Видишь ли, мои жизненные принципы не позволяют мне принимать помощь. А пледы позволяют. Особенно при таких сквозняках.
Ланцелот протянул свой плед. На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Шум разгулявшейся непогоды стал отчетливей, как и шум веселой попойки в общей зале, за стеной,. Тренькала глиняная посуда, гремели табуреты и деревянные башмаки поселян. Принц зашевелился в своей норе.
- Значит, ты считаешь, что меня с тобой послали в воспитательных целях, да?
- Мне трудно судить о намерениях Мерлина, - рыцарь устало отбросил золотое руно волос от слегка тронутого загаром мужественного лица, - но это было бы разумно.
- Ого, даже так! Ты заговорил о разуме? Отлично, не будем огорчать старенького слабоумненького мага, тем более что мне в голову пришла потрясающая мысль. В Грааль я не верю. Нечего сверкать на меня своими сверкалками, не верю и все тут. Сказка для детей грудного возраста. Даже если он и есть, то для меня, все равно что нету, раз увидеть его я не могу. А вот воспитание - дело совсем другое, вполне конкретное. Раз уж мы едем вместе, почему бы мне не заняться твоим воспитанием?
- Вам?! – суеверный ужас звучал в голосе юного рыцаря. – Но я думал…
- Ты, глупышка, вообразил, будто это ты сможешь научить меня чему-то, чего я не знаю? Вот они, праведники, на словах - смирение и кротость, а в душе одна гордыня.
- Нет, просто я…
- Считаешь зазорным учиться у такого задрипущего принца?
- Нет!
- Тогда в чем дело? Если ты и впрямь такой чистый, грязь к тебе не прилипнет, зерно же истины можно отыскать где угодно, даже в навозе.
Особого желания рыцарь не выказал. Он мучительно соображал, как бы ему поделикатней отклонить честь подобного ученичества, когда принц сказал небрежно:
- Заодно, может, и я чего у тебя перехвачу. Дурное дело нехитрое.
Ореол мученичества вспыхнул над белокурой головой. Он вскинулся, точно боевой конь на зов труб.
- Хорошо, я согласен.

*  *  *
Постепенно тепло заполнило комнату. На единственной, зато огромной кровати по-прежнему восседал принц. Правда, теперь на нем была черная бархатная рубаха и вязаные штаны, плотно облегающие ноги. На шее его поблескивала золотая цепь с королевским гербом. Просохшие волосы слегка распушились, точнее, разлохматились, и черными патлами падали на бледное лицо. В руках он держал круглую лепешку, от которой время от времени откусывал.
- Что касается рыцарства, - упоенно проповедовал он подобно тем ораторам древности, которые могли поизносить речи и с набитым камешками ртом, - то я против вас ничего не имею. Легче управлять дрессированным стадом, повинующимся строгим законам. Еще легче, когда все стадо убеждено в правильности законов и не бекает против их выполнения. И совсем просто, если они боготворят свое ярмо, не мыслят своего существования вне стада. При условии, что пастух сам не баран. Вот тут-то и загвоздка. Артур не имел права называть себя королем-рыцарем, раз уж он вообще стал королем.
Ланцелот сумрачно созерцал силуэт дракона на нагрудной пластине доспехов. Если он и хотел что-то возразить, то, видимо, оставил свое хотение при себе.
- Но если разобрать подноготную вашего рыцарства по косточкам, - новая порция лепешки, - то глупость все это, да еще и вредная глупость.
- Почему?
- Как бы тебе сказать…Сам-то ты веришь во все законы вашего братства?
- Да!
- Веришь, чего это я…Ты же протянул мне руку тогда, на ристалище, когда мы с братьями…ну, словом, когда я еще не был наследным принцем, а был обычным бастардом прекрасной ведьмы Моргаузы и ее великоблагородного единоутробного братца Артура. Ты бы даже Везелвулу протянул руку, после того, как Создатель надавал ему по шапке, если бы у поверженного был не слишком цветущий вид.
Принц смахнул с рубашки крошки и лениво потянулся, наслаждаясь обволакивающим теплом комнаты. Он походил на темного зверька, из тех, которых оригинальничающие дамы носили в плетеных клеточках, изредка выпуская на плечо, бравируя своим мужеством. Когда он улыбался, его белые мелкие зубки хищно поблескивали, словно он собирался пустить их в дело.
- Итак, ты веруешь (относительно тебя лучше употребить именно это слово) в правильность рыцарского кодекса и не усомнился в нем даже когда тот, на кого излилось твое великодушие, ударил тебя кинжалом в бок? Кстати, сильно задел?
Ланцелот невольно бросил взгляд на левый бок.
- Нет, пустяки.
- Другого ответа я от тебя не ждал. Итак, ты не усомнился в правильности своего великодушного поступка? Так и должен был поступить любой достойный рыцарь на твоем месте?
- Да.
- Чудесно! – принц скрутился в комок, по-кошачьи скользнув щекой по пледу. – Заметь, с точки зрения рыцаря ты прав. Ты прав, не убив существо, безусловно, бесполезное, даже вредное, впоследствии несущее целую кучу неприятностей всем твоим друзьям и тебе лично. Ты прав, оставляя жизнь подлецу, который никогда не оценит твоего великодушия, напротив, затаит в душе ненависть, которая рано или поздно настигнет тебя коварством или предательством, потому что ни у кого нет такой памяти, как у оскорбленного труса. Ты прав, давая ему понять – его поступок может остаться безнаказанным, если он имеет дело с человеком благородным. Урок наглядный и очень заманчивый, надеюсь, ты не думаешь, будто я им не воспользовался? Ты прав, воцаряя в душе, и без того изгаженной всеми страстями, еще одну, зато размерами своими превосходящую все предыдущие, этакого всепожирающего дракона – зависть. Так ты прав?
Юный рыцарь медленно поднялся. Отблески пламени одели его в пурпур императорской тоги.
- Законы добра едины для всех! Человек рано или поздно поймет их правильность, так же, как и, человек сидящий у костра, рано или поздно понимает преимущество тепла над холодом. Сперва огонь пугает, но затем…
- Да фигушки! Большинство людей прекрасно обходятся без огня, тьфу ты, без добра, не испытывая в нем никакой нужды.
- Но рыцарей с каждым днем становится все больше и больше!
- Их тащит на свет, как пустоголовых жуков. Доспехи, турниры, бабы, пиры. Самым продвинутым светит власть, титулы, деньги, земли, почет. Нет?
- Нет!
- Это ты сгоряча сказал. По себе судишь?
- А ваши братья?
- Они-то…кто как. Кто ради идеи, кто по глупости. Один, вон, вроде тебя. Знаешь, как удобно?
Принц сел по-турецки, скрестив ноги.
- Я, допустим, довел какого-нибудь медноголового до белого каления (дело нехитрое, с моим-то языком), он, пылая праведным гневом, вызывает меня на поединок. Ясное дело, если мы встретимся на ристалище, от меня и мокрого места не останется (дело ясное, с моим-то здоровьем). Вот я и апеллирую к рыцарской чести. Болен я, говорю, хворенький совсем, не удержу копья в руке. Но так как целиком признаю ваши претензии на право свернуть шею одному из членов нашей фамилии - вот вам один из моих оглашенных братцев, молотитесь с ними до полного удовлетворения. Здорово?
Белокурый отвернулся, чтобы скрыть гримасу отвращения. Крепкие руки его невольно сжались. Принц удовлетворенно хихикнул.
- Все по чести, по закону, разве нет? За грехи брата убогого и сирого, бьются крепкие и сильные братья его, ибо драться готовы с утра до ночи, по поводу и без, а до убеждений их дела нет никому. А еще говорят – грехи отцов падут на голову их детей. Или это не у рыцарей? А, да, перепутал, у христиан. Но вы же христианин, Ланц, верно?
- У вас есть что-нибудь святое, Мордред? – в голубых глазах застыл суровый упрек.
- Святое? Не припомню. Ах да, вот, символ власти, - принц позвонил цепочкой, - сам Епископ надевал, даже прослезился от умиления. Хорошая штуковина, только тяжелая больно. Шею натирает. Ее, верно, ковали под более рослого наследника, вроде вас, не думали, что у Артура будет такой мелкий сынишка. Подойдет как святыня?
- Я говорю не о вещах, и вы прекрасно это поняли.
Мордред широко раскрыл глаза, изображая изумление, но посередине гримасы передумал, и снова занялся своей лепешкой.
- Вы, Ланцелот, дурак. Разве о таких вещах спрашивают в лоб? Мочишься ли ты в постель? Какие чувства ты испытываешь при виде обнаженной бабенки? Есть ли у тебя что-либо святое? Не скажу! Даже под пытками. Такой уж я загадочный.
Снаружи раздался грозный рев, прямо в стену со звоном полетела то ли кружка, то ли миска, и веселое ржание поселян загремело раскатами вешнего грома.
Ланцелот с побелевшими губами, вытянувшимися в одну линию, отошел в темный угол комнаты и уселся там на грубо сколоченный табурет. Он старался подавить гнев, вызванный болтовней принца, и постепенно ему это удалось.
- Вам лучше лечь пораньше, милорд, – обратился он почти приветливо к увлеченно жующему принцу, – вы сильно устали в дороге и можете простудиться.
- Могу. Только спать я не буду. Не хочу. Не надейся. – в темноте полыхнула мелкозубчатая улыбка. – Мы только начали подбираться к откровениям…
Рыцарь решительно встал.
- Тогда, с позволения вашего высочества, я хотел бы немного отдохнуть. Я устроюсь вот здесь, у стены. Мне хватит и плаща, он уже высох. Мой плед оставьте себе.
И он принялся устраиваться на ночлег. Мордред даже жевать перестал, с любопытством глядя за его действиями.
- А почему ты решил спать на полу? – поинтересовался он – Из скромности или боишься заразиться?
- Нет, просто вам так будет удобней.
- Вздор. Ты не оруженосец, не слуга, а главное, сейчас холодно.
- Я хорошо переношу холод.
- При чем здесь ты? Я о себе говорю. Вдвоем мне будет теплее. И не так страшно. Я ведь пуглив, как юная серна.
Тихий стон отчаяния сорвался с губ Ланцелота. Он нехотя встал и сел на край постели. Стряхнул крошки и вытянулся на самом краю, натянув на себя плащ.
Принц продолжал созерцать его с напряженным любопытством. Черные глаза с непроницаемо-черными зрачками отражали всполохи жаровни. Странный это был взгляд. Ланцелот, словно ощутив его, пошевелился, глубже закапываясь в плащ.
- Сэр рыцарь! – слабый и дрожащий голосок, который мог принадлежать разве что молоденькой девице, заставил «спящего» вздрогнуть. – Сэр рыцарь, не дайте мне умереть! Окажите любезность, сэр рыцарь!
Ланцелот сел на постели, изумленно глядя на Мордреда, который, нагло ухмыляясь, сказал уже своим обычным голосом:
- Принеси мне водички, а? Пить охота.
*  *  *
Четверть часа в единственной приличной комнате на постоялом дворе царила напряженная тишина. Оба постояльца лежали на огромной постели, закрыв глаза, старательно имитируя сон с разной степенью достоверности. Белокурый ангел скорбно вздыхал и ворочался, комкая плащ, принц лежал, сложив руки на груди, прямой, точно вампир в гробу за полчаса до захода солнца. Он-то не выдержал первым.
- Слушай, Ланц, я давно хотел у тебя спросить…Это между нами, конечно. И ты можешь не отвечать.
Белокурый напряженно замер, прикидывая, не безопасней ли ему разразиться руладой храпа в ответ, однако счел это не слишком правдоподобным – по тону Мордреда он понял, тот знает, что рыцарь не спит.
- Да?
- Откуда тебя притащила Вивианна?
Ланцелот озадаченно привстал, облокотившись на подушку.
- То есть как - откуда?
- Очень просто. Она у нас числится феей озера по официальной версии. С ее слов вы с ней росли в одной луже, за что тебя прозвали Озерным. Мол, твои родители отдали тебя на воспитание, дабы уберечь тебя от смерти, а сами погибли, и придет день, когда их имена будут объявлены всем. А на самом деле?
- Да, так примерно все и было, – он уселся поудобнее, и, натянув плащ до подбородка, улыбнулся своим воспоминаниям, – Озера – так назывался замок родителей Вив. Он стоял на острове посреди лесного озера. Там так красиво и тихо, что даже память о тех днях заставляет мое сердце дрожать от восторга. В солнечные дни листва лип и тополей казалась изумрудно-синей, а вода – серебристо-голубой, под дождем же все окрашивалось в сиренево-серый, но, поверь мне, не меркло и не теряло живой прелести. Мох на берегу походил на шубу исполинского медведя – густой, мягкий, теплый. Песок согревался от солнца так быстро, что уже в мае можно было купаться. Целыми днями мы плавали, точно рыбы, и не боялись ни омутов, ни родников. Какая там была вода!
- Наверно, не такая мокрая, как здесь?
Но Ланцелот не обратил внимания на сарказм принца, он полностью был захвачен своими воспоминаниями.
- У северного берега озера ближе к июлю появлялись кувшинки, похожие на проросшие из толщи воды упавшие звезды или стаи белых птиц. Утки вили свои гнезда в камышах…Замок был небольшой – летом в него можно было добраться только на лодке. Утки плавали следом и выпрашивали лакомства, не страшась людей. Зимой озеро замерзало. Вокруг островка поблескивал хрупкий зеркальный лед. Ходить по нему нельзя, слишком тонок. Поэтому спускался небольшой паром – он проламывал лед.
- Ты был там счастлив?
- Да, очень! Детство - вообще счастливая пора, а мое походило на дивный сон. Те люди, которые окружали меня, отличались спокойным нравом, добрыми сердцами и удивительной мягкостью. Это был рай на земле.
- Что ж, твои родители очень предусмотрительные люди, раз отдали тебя в такое теплое местечко. – с кислой улыбкой сказал Мордред.
- А они не отдавали.
- Что?
- Меня нашли в корзине, которую кто-то поставил в лодку, привязанную у пристани.
- А герб на пеленках? Золотой перстень с монограммой? Убитые слуги, оруженосцы?
- Ничего не было. Дорогое полотно покрывала да коралловая погремушка…Никто и никогда не интересовался моей судьбой, ни в замке, ни в деревне. Отец Вивианны сам пытался что-либо разузнать, но безуспешно. Я не знаю, кто мои родители, и не имею надежды узнать об их судьбе. Вивианна придумала красивую сказку – она всегда была фантазерка и мечтательница – сказка пришлась ко двору. Я ношу герб моих приемных родителей, так они захотели, я ведь вырос в их семье, точно сын.
- Так ты скорей всего тоже бастард, как и я!?
- Ваше высочество законный наследник короля Артура, а не… - возмущенно вскинулся белокурый, не в силах выговорить оскорбительного прозвища.
- Лучше я сам скажу, чем кто-то другой обо мне. Законный наследник я всего лишь год и восемь месяцев, а бастард - целых двадцать пять лет.
- Ваши родители дали вам жизнь, разве этого мало? Нужно быть благодарным за такой щедрый дар. Да, я не знаю, кто мои родители. Думаю, они были вынуждены так поступить не от хорошей жизни. Скорей всего, им угрожала смертельная опасность или, может, они были бедны, нуждались, не знаю. Но ведь потом им пришлось пережить такое…Отдать собственное дитя, не иметь возможности видеть его…Это страшно.
Явное сомнение отразилось на лице Мордреда.
- Это страшно! – убежденно повторил Ланцелот. – Они, должно быть, очень страдали…Если я мысленно обращался к ним, то только желая им благополучия и душевного спокойствия
- Ну, это ты хватил.
- Я не перестаю надеяться, что рано или поздно мы встретимся. Я думаю, я смог бы их узнать среди всех. Сердце бы мне подсказало. Или внутренний голос.
- А что сказал твой внутренний голос, когда ты увидел нашего всемилостейшего короля Артура?
Принц чуть подался вперед, словно желая различить в неверном свете мельчайшие тени чувств на лице рыцаря. Тот смешался. Ресницы его несколько раз хлопнули, щеки залил румянец. Он отвернулся, кутаясь в свой плащ, словно от сквозняка.
- Я был поражен его величием и простотой.
Взрыв восторга подбросил тщедушного принца, точно пружина.
- А ты не такой простак, мой драгоценный Ланц, вовсе не такой простодушный херувим, каким тебя представляют окружающие. Гляди, не видать тебе Грааля, если ты на пути к нему осквернишь уста свои ложью.
- Я не лгу!
- Ты не говоришь правды. Может, это еще страшнее, чем спасительная ложь. Надо же, а я-то думал…
Светлые волосы плеснули белыми крыльями по плечам  вставшего рыцаря. Они светились, вбирая в себя свет огня, или роняли свое собственное сияние - неизвестно, но Мордреду показалось, что в комнате стало светлей.
- Я не лгу, во всяком случае, я стараюсь этого не делать. Мне очень понравился Артур. Я сразу поверил в него и в его дело. И… я подумал, что… что будь у меня такой отец, я бы любил его еще сильнее. Я подумал, может он и вправду… мой отец. Но только на мгновение!
- Ну да, на мгновение. А что наша жизнь, как не краткое мгновение между рождением и смертью? Я только не понимаю, чего ты ежишься, словно тебя жрут блохи? Подумаешь, мальчик-сиротка помечтал немножко при виде сахарной фигурки на троне. Что такого? Ты же не о венце принца мечтал, не о власти, нет? Так в чем же дело?
- Ни в чем.
- Конечно, ни в чем. Мой милый Ланцелот, гроза лжи, оплот трона, хочешь, я вопреки всем своим принципам ляпну счас здесь правду-как-она-есть, во всем ее неприглядном виде, выложу, так сказать, истину без прикрас. Хочешь? Не хочешь…То-то. Все мы любим не правду, а ее отражение в кривом зеркале наших желаний, и не дай Бог встретиться глазами с Истиной – это уж последнее дело даже для первого рыцаря королевства. Чего же от меня требовать, если даже ты робеешь.
- Потому что вы скажете не истину, а ваши домыслы!
- Если так, то чего тебе бояться? Подумаешь, совру. Когда я не врал? Одной лжой больше, одной меньше…Так мне говорить?
- Не нужно. – Ланцелот отошел от кровати к окну.
Мордред перекатился по постели поближе к нему.
- А правда заключается в том, что ты вовсе не на миг вообразил себя сыном Артура. За один миг не научишься говорить как он, думать как он, чувствовать как он. Ты копируешь его во всем – в мелочах и по-крупному. Ты стараешься стать таким, как он – наш драгоценный Артур, благородный Артур. Находка Грааля для тебя была бы шикарным призом, ведь это значило, что ты достиг желаемого, стал его копией, ведь он – само совершенство.
- Да, он совершенство. – твердо прозвучало из темноты.
- Черта с два! – принц сел на постели, подавшись вперед. Глаза его возбужденно горели, а брови сомкнулись в единую линию. – Твое хваленое совершенство шестнадцати лет отроду переспало со своей родной сестрой, а когда родился ребенок, велело его утопить, и не его вина, что это не удалось. Не рассказывай мне про его достоинства, я их испытал на себе.
- Но он же признал вас и сделал своим наследником!
Ланцелот в возбуждении метнулся к принцу. Тот лениво бухнулся на подушки, изображая восторженное изумление.
- Ах, верно, я и забыл. Я же теперь наследный принц, какое счастье! Верх желаний – золотая цепочка на пузе и герб на щите, который из-за искалеченной ноги и горба за мной носят оруженосцы. Чего еще желать? Власть, богатство, положение…Вы правы, мой друг, я просто неблагодарная свинья, если я не ценю всего этого.
- Артур сам страдал из-за своего поступка!
- Он-то? Разве что последние 3-4 года, когда узнал, что я жив. А я мучился с самого рождения. И если он страдает за трусость и малодушие, то я…Грехи отцов свалятся на головы их детей. Как это по-христиански!
Ланцелот растерянно огляделся. Ему очень хотелось возразить, однако он хотел, чтобы его возражение было убедительным. Кроме своей любви к Артуру, никакие доводы не шли ему на ум. Наконец он сказал:
- Вы же его единственный сын!
Мордред хитро хихикнул из недр черных прядей, как из зарослей осоки.
- Вот уж не уверен. Если был один бастард, почему бы не быть еще двум-трем где-нибудь на стороне? Ой, нет! – он в преувеличенном ужасе натянул на себя одеяло. – Не бейте меня, я почти голый, а у вас руки, как кувалды, вы переломаете мне все хрупкие косточки, а к утру издохнете от раскаяния. Конечно, я один, единственный и неповторимый, других сыновей у Артура нет. Боже, храни Англию от королевских детей!
Ланцелот шумно вздохнул, переведя дыхание.
- Ваше счастье, что вы не совсем здоровы, - с ледяным презрением сказал он, - иначе я бы заставил вас ответить за ваши слова.
- Да будет тебе. Если бы я был здоров, я бы их не говорил. – С неожиданным миролюбием в голосе отозвался Мордред, вылезая с другой стороны из-под одеяла, Ланцелот даже вздрогнул от неожиданности, – Моя язвительность - результат разлития желчи и скверного пищеварения. Ну, не сердись на меня, красавчик. Ты прав, а я кругом неправ. Что поделаешь…Истина отвернула от меня свой лик, и я вижу лишь изнанку вещей. К тому же у меня было тяжелое детство, плохое воспитание и скверное влияние среды. Ты пожалеть меня должен. Как христианин.
Глумливая рожа с плутовскими глазами жалости не вызывала. Симпатии тоже. Золотоволосый лег на свой край кровати и отвернулся к окну. Ему хотелось только одного – чтобы тот, за его спиной, уснул и не открывал больше рта, хотя бы до утра. Но его чаяниям сбыться не суждено. Помимо насморка, радикулита и разлития желчи принц страдал еще и от бессонницы – сейчас как раз был такой случай.

*  *  *
Рыцарь уже начал засыпать, когда что-то пронзительно холодное коснулось его плеча. Еще не осознав, где он, но почувствовав угрозу в неживом холоде, он хватанул темноту и подмял ее под себя. Раздался жалобный писк, и нечто неожиданно сильно рванулось в сторону, больно лягнув Ланца в ногу. Тут уж боевой дух воина взыграл не на шутку. Однако смотать и обездвижить невидимого противника было нелегко: судя по всему, он обладал верткими щупальцами, снабженными на концах щипцами и клешнями.
В пылу возни до рыцаря, наконец, дошло, что его недруг не кто иной, как наследник престола, но он не смог отказать себе в удовольствии еще несколько раз тряхнуть его, прежде чем окончательно «проснуться».
- Что случилось? – выпуская полупридушенного Мордреда из своих объятий, спросил Ланцелот, – Вам опять захотелось водички?
- Да нет… ты меня едва не угробил! Ты всегда так бросаешься на тех, кто тебя будит? Везет же твоим оруженосцам! Их сразу же можно канонизировать, минуя посвящение в рыцари.
Принц с видимым усилием отполз в сторону. Несмотря на удрученный и помятый вид, глаза его сияли от удовольствия. Черные пряди волос, всклокоченные, точно шкура диковинного зверя, уронили несколько блескучих искр с сухим треском.
- Так что же вам угодно? – от светской любезности рыцаря осталась только ледяная вежливость, и ее запасы вряд ли были безграничны.
- Мне приснился страшный сон. Кошмар. Я хотел спросить, ты случайно не знаешь, к чему сниться ощипанный петух верхом на кошке?
Пределы отпущенного на долю белокурого терпения стремительно сокращались.
- Мне казалось, вы не склонны к суевериям, принц.
- Это днем, при свете. Ночью – совсем другое дело. Ночью я теряю всю свою смелость, робею, вздрагиваю от таинственных шорохов и игры теней. Пугаюсь даже свиста в собственном носу.
- Чем же я могу помочь вам, милорд? Я не священник, и не могу облегчить вашу совесть. Я не маг, и не могу наколдовать вам непробудный сон. Я даже не лекарь.
- Но ты хороший друг, ты не бросишь своего принца в лапах ночных наваждений.
- Я не вижу, чем бы я мог помочь вам.
- Ланц, мне так стыдно, что я помешал тебе спать. - неожиданно спокойно и без обычных гримас прозвучало из темноты. Рыцарь насторожился. Чего-чего, а обычных человеческих чувств от своего спутника он не ждал уже давно.
- Чего же вы хотите?
- Поболтай со мной!
- Вряд ли от наших разговоров вы сможете заснуть.
- Почему, же…Расскажи мне какую-нибудь добродетельную сказку, и я сразу же усну, точно агнчик.
- В вас столько яда…Вы когда-нибудь бываете до конца искренни? Мгновение назад мне показалось…
- Да?
- Мне послышалось, вам действительно нужна была помощь.
- Так чему же ты веришь больше – моей обычной ядовитости или мгновенному проблеску?
Юноша устало махнул рукой.
- У любого другого я бы поверил в то единственное мгновение. Когда же дело касается вас…
Темнота зашелестела шелком плаща.
- Вот как? Так, наверно, проще, да?
- Так, наверно, правильней. Вы настолько любите играть с людьми, точно с куклами, водить их за ниточки, что готовы даже сами включиться в игру, лишь бы половчее накинуть петельку, да заставить марионетку выкинуть новое коленце.
- Неужели я такое чудовище, Ланц?
- Вы не чудовище. Вы просто лишены сердца и сострадания. А так как пустого места в душе быть не может, в вашей поселились бескрайний эгоизм и ненависть. Я ничего не напутал? Ваши слова, принц. Вы сами сказали, что наделены всеми страстями от гнева до зависти.
- А как же быть со словами «не суди»?
- Я не сужу. Будь моя воля – я бы близко к вам не подошел, держался бы подальше. Возможно, Артур лучше знал, что делает, признавая вас законным наследником. Должно быть, Мерлин что-то имел в виду, посылая вас за Граалем. Я же простой смертный, и скажу честно – и то и другое кажется мне совершенно безнадежным. В вас же нет ни капли милосердия! Вы предъявили миру свой счет и со злорадством наблюдаете, как он не оправдывается. Вы ничего не желаете отдавать, но ждете от других душевной щедрости…Нет, я вас не осуждаю, я просто не могу понять, как вы сами еще не отравились собственной желчью.
- Ах, вот как заговорил наш праведник! – тихая злость плеснула, точно выпад змеиной головки. Значит, ты сомневаешься в мудрости Артура и предвидении Мерлина?
- Я не сомневаюсь. Я понять не могу.
Ланцелот набросил плащ на плечи. Сна как не бывало. Он чувствовал тот яростный задор, который делал его неуязвимым в самых смертельных битвах. Ему даже почудилась знакомая тяжесть копья в руке.
- Как он мог слепо довериться существу, которое так же далеко от идей Великого Круглого Стола, как рыба от полета? Человеку с ожесточенным сердцем, самовлюбленному, жестокому и глубоко непорядочному? Вы, Мордред, настолько завистливы, что даже не желаете иметь то, чему завидуете, вас утешает только полное разрушение святынь. Господи, ну почему он! Кажется, пади твой выбор на любого другого, пусть несовершенного, пусть слабого, но он был бы лучше.
Мордред сидел неподвижно. Казалось, он внимательно слушает гневную речь рыцаря спокойно улыбаясь. Если бы было чуточку светлее, Ланц содрогнулся бы от подобной улыбки.
- Мне тяжело с тобою спорить – ты слово в слово повторяешь мои речи. Я именно такой.
- И гордишься этим! Ты носишься со своими увечьями – моральными и физическими – точно прокаженный с бубенчиком, и все живое в страхе разбегается.
- Руки помой.
- Что?
- Руки после меня помой, не дай Бог, конечно, но всякое бывает.
- После вас неплохо было бы не только руки, но и душу почистить.
Нежный, почти девичий смех рассыпался хрустальными бусинами.
- Я и не думал, что мне удалось так глубоко войти в тебя, Ланцелот Озерный. Даже в душу. Ты мне льстишь.
- От тебя несет, как из раскрытой могилы!
- Конечно, от благоухающего ложа королевы Джен пахнет приятней, да?
Ланцелот замер. Чудовищный смысл обвинения хлестнул его пощечиной, и он не сразу осознал, что именно имел в виду его безмятежно хихикающий спутник.
- Так это ты…
- Нет. Это ты. Я женщин на дух не переношу.
- Ты пустил сплетню про меня и про королеву! Конечно ты! Кто может еще дойти до подобной низости? Ну и мразь же ты!
- Рад, что не разочаровал. А ты разве раньше не знал? Вот чудак! Кто кроме меня может быть настолько осведомлен обо всех перемещениях во дворце, чтобы с уверенностью сказать, кто из чьей спальни выходит по утру, когда Артур уезжает отстаивать идеи Великого Круглого Стола.
- Ложь!
- Если бы! Сегодня я вынужден говорить одну лишь правду, хотя она мне порядком поднадоела. Можно подумать, я пытаюсь отработать свою часть Грааля. Тебе он, кстати, не светит. Ты выходил из спальни нашей добродетельной королевы. Рано-рано утром, когда еще не рассвело причем столь экзотическим способом, что, если у меня и были какие-нибудь иллюзии, они тот час же передохли бы, точно крысы от отравы! И скажи, глядя мне в глаза, что это был не ты, а твой брат-близнец, с которым вы были разлучены все эти годы. Или, может быть, демон, принявший твое обличье?
- Ты подглядывал?
- Да! Я всегда подглядываю, когда не удается подслушать. Мне было интересно, насколько далеко простирается долина твоего благочестия, и как ты выпутаешься из очередной бабской юбки, особенно если юбка на сей раз королевская. Ты влип, красавчик, и она тоже, и чем скорей вы это поймете, тем лучше для вас.
- Ты угрожаешь?
- Да кто я такой, угрожать тебе, цвет рыцарства? Ты же сметешь меня с дороги одним взмахом своего меча…Кто я такой…Разве что принц и наследник того, кому вы так энергично наставляете рога…Хорошенькое у меня будет наследство.
Больше он ничего сказать не успел. Рыцарь бросился на него в яростном прыжке, и оба покатились с кровати на пол. На этот раз возня была недолгой. Раздался тихий стон, и Ланц отпрянул от поверженного противника. Из приоткрытого в страдальческой гримасе рта принца Мордреда, медленно ползла темная струйка крови.
*  *  *

Капли холодной воды поблескивали на запрокинутом лице юноши. Белизна его кожи соперничала с белизной лунного луча, примостившегося на свернутом в валик плаще, подложенном ему под голову. Длинные ресницы мирно лежали на щеках, слипшиеся от слез и похожие на острые иглы темной ели. Окруженный облаком своих волос, накрытый по самый подбородок теплым пологом, отделенный им от своего уродливого тела, он походил сейчас на тех христианских мучеников, чья чистота и недоступность стоила им жизни, и чьи губы и мертвые продолжали терзать сердца языческих дев. Ланцелот вспомнил лицо прекрасной колдуньи, матери принца – от Артура в нем не было ничего.
Мордред тяжело сглотнул. Дыхание его стало неровным. Рыцарь потянулся к плавающей в тазу тряпке, когда тихий шелестящий шепот заставил его замереть.
- Ты снова совершил ошибку, ту же ошибку. Ты оставил мне жизнь. Почему ты не убил меня?
- Тише, принц, тебе нельзя говорить. Кровотечение может возобновиться. Дать воды?
Острые ресницы дрогнули. В лунном свете пронзительным холодом блеснули две слезы, медленно сползающие по вискам на плащ, из уголков закрытых глаз. Одна скользила быстрее и уже запуталась в волосах, другая медлила, не решаясь кинуться вниз, когда ее подтолкнула вторая капля, и они, прочертив влажную дорожку, канули во тьму.
Ланцелот беспомощно оглянулся, ища, чем бы вытереть слезы и, не найдя, машинально сделал то, что сделал бы, увидев плачущего ребенка – склонился к запрокинутому лицу и губами осушил два глубоких озерца, уже начавших наливаться новой порцией слез. В то же мгновение, Мордред, жалобно всхлипнув, уткнулся в его плечо. Рыдания просто душили его. Иногда это был звериный стон, иногда захлебывающийся плач с шумным шмыганьем и сопением. Так как рубашки на белокуром не было, его плечо мгновенно стало мокрым, как и верхняя часть полога и волосы самого принца.
Ланцелот онемел. Ему никогда не доводилось видеть плачущего мужчину, пусть даже молодого, а женских слез он безумно боялся. Утешительные слова на ум не шли – что можно сказать в подобной ситуации подобному человеку, чтобы не довести его до обычного взрыва ярости? Единственное, что пришло в голову ошарашенному юноше – это тихо перебирать волосы рыдающего принца и поглаживать его по сутулой худой спине. Как ни странно, помогло. Водопад иссяк, а через некоторое время Мордред смог, наконец, отлепиться от промокшего Ланцелота и уткнулся лицом в плащ.
Рыцарь лежал, не смея шевельнуться. Только глаза его растерянно хлопали, да и то бесшумно. Он боялся нарушить острую тишину, нависшую над их комнатой – она могла рухнуть тысячами осколков. Однако молчание стало невыносимо.
- Дай мне мою рубашку. – глухим голосом воззвал принц из-под одеяла.
- Она мокрая. Я постирал ее, она была в крови…
- Тогда дай плащ. Я должен высморкаться. Не то я задохнусь.
Ланц извлек шелковый платок, по размерам не уступающий маленькому знамени. Мордред отвернулся к стене и шумно высморкался.
- Я думал, я сдохну. - честно признался он.
Рыцарь нахмурился.
- Не так уж и сильно я тебе вмазал. За твой поганый язык следовало и посильней.
- Да я не про то. Вмазал и вмазал, что в первый раз, что ли? Хотя непонятно за что. Ладно-ладно, - он примирительно поднял узкую ладонь, - мне не стоило демонстрировать свою осведомленность.
- Какую осведомленность! Ты же ничего не понял!
Злобные искры полыхнули из-под влажных ресниц.
- Где уж мне понять! Я же вчера на свет родился. Отношения между мужчиной и женщиной для меня покрыты мраком. Вот я и ломаю голову, что это они там делают вместе, да еще и по ночам? Не иначе стихи слагают. Ищут рифму к слову «костер».
- Остер. - машинально откликнулся Ланц, и тут же сердито хлопнул кулаком по ложу. - Только тебе в голову могла придти такая мерзость!
- Почему же только мне? Любому. Тут, знаешь, ничего другого на ум не идет. Что еще я должен был вообразить? Сеансы черной магии? Друидические бдения? Совместные молитвы?
Принц возбужденно сел на кровати не обращая внимания на свой не совсем одетый вид.
- Ты, какое право ты имел так поступить? Кто угодно, но ты…
- А что со мной такого? Я разве не человек?
- Нет! Ты лучший из людей! Ты не можешь позволить себе быть таким же, как все. Не имеешь такого права!
Он даже ткнул белокурого кулаком в плечо, отчего тот едва не упал с постели.
- Ты воплощение всех надежд и мечтаний, РЫЦАРЬ БЕЗ СТРАХА И УПРЕКА. Каждый твой поступок – пример для подражания, каждый твой подвиг – золотая страница в книге судеб. Ты светлый ангел, исключение из всех правил. У тебя не может быть слабостей, а если они есть, то должны быть чудесными и чистыми. Без тебя все это, - он обвел темноту комнаты широким жестом, - будет лишено смысла. Зачем тогда Круглый Стол, рыцарство, Камелот, если нет Ланцелота Озерного? Какого черта тогда турниры, подвиги, Грааль, в конце концов? А ты…Ты связался с женой короля!
- Да нет же!
- Да! Я сам видел! Лучше бы я ослеп. Я готов был поверить, во что угодно – в колдовство, в наваждение, в свое безумие, но на следующий день все повторилось. О, я очень недоверчив, я не поверил и в третий раз. Только на пятый…
- Мордред…Какой же ты… - Ланцелот взял его за плечи и слегка встряхнул, заставляя поднять голову. – Раз ты все равно подсматривал, почему не досмотрел до конца? Дверь для такого опытного пролазы не помеха, было еще и окно. Почему ты не заглянул в комнату?
Казалось, вся кровь, что была в тщедушном теле принца, бросилась ему в лицо. Он беспомощно попытался вывернуться из крепких рук.
- Не мог и все тут. Больно надо. Чего я там не видел?
- Например, чем может заниматься королева и ее преданный рыцарь в спальне ночью. Не ломал бы себе голову так долго.
Рыцарь разжал руки и встал со строгим видом. Только в голубых глазах прыгали озорные чертики.
- Следовало, конечно, вызвать тебя на поединок за клевету и оскорбление величества, ну да ведь ты драться не станешь, а с твоими братьями мы друзья. Эх, Мордред, Мордред, тебе следовало быть до конца последовательным в своем любопытстве.
- Иди к черту.
- Не ругайся. Неужели тебе, такому любопытному, неинтересно узнать, что происходило тогда, между мужчиной и женщиной?
- Умираю от любопытства. Отвали.
- Как хочешь.
Ланцелот спокойно принялся развешивать отстиранную рубашку принца для просушки. Двигался он неторопливо, тщательно разглаживая мокрую ткань. Покончив с рубашкой, принялся наводить порядок в своих перевернутых вещах. Мордред в бешенстве рванул плащ у него из рук.
- Говори же! Нельзя так издеваться над человеком. У меня после сегодняшней ночи седые волосы появятся.
Безумная надежда звенела в его охрипшем от волнения голосе. Ланц сел рядом с ним.
- Мы играли в шахматы.
- Что?
- Ничего. Мы играли в шахматы. Еще давно, когда Джен не была королевой, Вив - ученицей мага, а я - первым рыцарем королевства, мы начали нашу битву за право называться мастером игры. С той поры мы выросли, но не утратили ни боевого задора, ни страсти к изощренным битвам и долгим поединкам. Так как Епископ не одобряет эту игру, называя ее языческой и угодной дьяволу, то мы вынуждены встречаться за шахматной доской тайно. С разрешения Артура, разумеется. Вот и все.
Вряд ли кто-либо из знавших принца Мордреда мог допустить, что на его вечно кислом и язвительном лице может сиять такая идиотски счастливая улыбка. Она прямо-таки освещала комнату.
- Я и не знал, что так много значу для тебя. – задумчиво сказал Ланцелот. – Ты же мне просто гимн пропел…
- Гимн…Пожалуй, что и гимн. – черноволосый зябко обхватил локти руками. – Я всегда мечтал быть таким, как ты - красивым, чистым, желанным. Что бы все с первого взгляда влюблялись в меня, дружили, на худой конец, завидовали и боялись. Я так хотел стать тобой, что, наконец, стал твоей противоположностью. Я не был нужен Артуру. Нет, не перебивай! – его рука мягко коснулась губ рыцаря. – Я ему не был нужен. Ему хотелось успокоить свою совесть и назначить наследника. Если для первого убогий отрок еще подходил, то для второго…Я старался его полюбить. Не смог. Ты стал его копией – я же лишь научился его передразнивать. Если я люблю Артура, то только за то, что он создал тебя. Ты его лучшее творение, лучше Камелота, лучше Круглого Стола. Если Грааль сыщется – он твой.
- Нет.
- Да! Не спорь со мной. Два года я смотрел на тебя. Мне хотелось, чтобы ты заметил меня. И в то же время я понимал, не дай Бог ты меня заметишь. Уж что-что, а цену себе я знаю. Я все время был рядом, тенью за твоим плечем. Все думали – я тебя ненавижу, и Артур, и братья, все. Мне так было легче. Не надо ничего объяснять. В наше время ненависть не нуждается в мотивации. А как бы я объяснил любовь?
- Мордред…
- Я ведь не верил до конца в то, что ты и Джен…Будто между вами…
- И все-таки слух пустил.
- Конечно! Пока это говорю я – никто в это не поверит. Я же лжец! Вот если скажут другие…После меня сплетни повторяют, но верить им боятся, дабы не прослыть клеветниками и думающими так же, как бессовестный негодяй, принц Мордред.
- Ты не лжец и не негодяй.
- Лжец. И еще какой! Просто сегодня со мной что-то случилось. Солнечный удар. Нет, водяной. Ах да, это же ты меня по голове стукнул…
- Мне очень жаль.
- Мне тоже. Я не собирался исповедаться, особенно перед тобой.
- Раз уж так вышло… - Ланцелот сложил руки на коленях, сжав их в плотный замок. – Постараюсь не остаться в долгу. Хочешь мою исповедь?
- Нет! Да! Хочу!
- Слушай.
*   *   *

Ты сказал, что хотел быть таким же, как и я. Это понятно. Если бы ты только знал, сколько раз мне доводилось слышать такие слова, иногда от людей ненавидящих меня, иногда от тех, кто исповедовал противоположные рыцарству идеалы. Но вот скажи мне, Мордред, что такое по-твоему, Рыцарь Без Страха И Упрека?
Молчишь?.. Я не стану говорить о страшной ответственности, о долге, о мучительных размышлениях, имею ли я право, о сомнениях, прав ли я, об отказе от многих приятных и безобидных, в сущности, вещей. Я скажу о трех самых главных своих бедах, об обратной стороне сверкающих лат, именуемых Совершенством.
Начнем с того, что у меня нет ни одного друга. Настоящего, которому я смог бы рассказать все, пожаловаться на усталость, на обиду, поделиться сомнениями, выслушать дельный совет. Нет и никогда не будет.
Все те люди, которые меня окружают, вознесли меня на такой роскошный пьедестал, что теперь просто допустить не могут наличие у их кумира хоть какого-то изъяна. Поэтому, в ответ на просьбу о помощи я слышал всегда либо недоверчивый смех (ну и шутник же наш Ланцелот, так мы и поверили, будто он и впрямь не знает, как быть), либо фанатичный рев (вперед, ты справишься, мы в тебя верим!). И я оставался один.
Знаешь, каково быть окруженным сотнями прекрасно к тебе относящихся людей, из которых нет ни одного, который готов перешагнуть границу сияния твоего нимба?
Но к одиночеству я постепенно привык. Теперь вторая моя беда. Ты правильно угадал, с того дня, как я впервые увидел Артура, в моей душе родилось непреодолимое желание стать его достойным. Возможно, из-за того, что я всегда чувствовал себя ненужным ребенком, ребенком, которого бросили и ни разу не поинтересовались его судьбой. Это несмотря на любовь моих опекунов, их мне упрекнуть не в чем. У тебя была мать. Пусть слишком юная и не слишком заботливая, но все равно, мать – дерзкая волшебница с громким именем, одна из первых красавиц страны. Мои же родители оставались безликими тенями – любой из рыцарей, баронов, их оруженосцев, слуг, мог быть моим отцом. И тогда я решил – раз уж я все равно не знаю, кто он, почему бы мне ни выбрать его самому? Он никогда не узнает о моем выборе, для него я буду чужим, а для себя я смогу придумать сказку подобную той, что придумала Вивианна. Ты прав, я не мечтал о троне, о власти, даже положении – только о любви, той, в которой даже зверям не отказано – родительской любви. Но своим выбором я загнал себя в такую западню! Если бы я только знал тогда!
Сперва все было легко. Я быстро понял, что хочет увидеть Артур и принялся за ваяние. Я безжалостно отсекал лишние куски и создавал шедевр, достойный портала церкви или тронной залы. Я не пожалел позолоты, и постепенно статуя Безупречного Рыцаря заблистала на много миль вокруг. Мой король был горд – его дело получило достойного продолжателя, его идеи – подтверждение, а его планы – опору. Он не жалел лестных слов и наград, потому что видел во мне воплощение своей мечты. Любил ли он меня? Да, как любят породистого жеребца, как любят обученного сокола или собаку: ими гордятся, о них заботятся, и все же…Меня, меня настоящего Артур даже не знал, и уж тем более я его не интересовал. Его волновала лишь та сверкающая громада, которую я возвел. Смешно! Оставаясь безвестным рыцарем, одним из многих, я имел столько же его подлинного внимания, сколько получил, став Оплотом Трона. Я не нашел отца, любящего своего сына таким, каков он есть, несмотря на слабости. Не нашел и учителя, снисходительного к своему ученику. Тебя же он принял со всеми недостатками, ужасным характером, несовершенной внешностью и змеиным жалом вместо языка. Ты не веришь в его идеалы – он терпит. Ты смеешься над делом его жизни – он извиняюще улыбается. Ты его сын, а я – золоченая шахматная фигурка в его партии. Это моя вторая беда.
Что касается третьей…Есть такая поговорка, ты ее наверняка знаешь. Нет темнее места, чем под светильником. Так вот. Я не буду тебе рассказывать, сколько грязи сносят к ступеням алтаря. Не буду говорить о зависти, сплетнях, интригах – ты знаешь сам. О соблазне, который я представляю для дам определенного сорта, об искушениях и предательстве, которое я тотчас же должен простить, я же ангел. Мордред, я не ангел! Я обычный человек из плоти, мне двадцать пять лет, как и тебе. Я влюбляюсь, разочаровываюсь, мучаюсь сомнениями, злюсь, испытываю тоску, неприязнь, иногда отчаяние. Но ты можешь не скрывать свои чувства, за редким исключением, я же не могу даже выругаться, когда защемляю палец застежкой доспехов. Я на виду, прямо птица, подвешенная в клетке посреди зала – попробуй почистить перья, и все стыдливо отводят глаза. Знаешь, как я устал от такой жизни? Мне ничего не прощают, ни одного недостатка. Я и есть на людях толком не могу, каждый кусок провожается пристальными взглядами.
Я всегда кому-то нужен. Меня всегда куда-то тащат, зовут, посылают – при этом никому в голову не приходит спросить, а какие планы у тебя были на этот вечер? Словно я с утра вскакиваю и начинаю искать приключений на свою голову.
Если ты считаешь подобную жизнь заманчивой, я охотно поменяюсь с тобой на пару недель. Знаешь, сколько у меня накопилось всего, чего бы я хотел высказать нашим ребятам? Ты бы походил в ореоле всеобщей любви, а я…Я бы тоже не скучал. Жаль, что это одни лишь мечты.
Теперь ты знаешь, Мордред, каково сидеть внутри идола. И поверь, я не менее завидую тебе, чем ты мне. Так что, какая бывает зависть, я знаю не хуже тебя.
*   *   *

Они сидели, прислонившись спина к спине и молчали. Мордред машинально грыз ноготь, Ланц разглаживал складки на пледе.
- Ну и ночка… - принц шмыгнул носом. – А дождь вроде перестал.
- Да, действительно, звезды. Кажется, южный ветер.
- То-то у меня весь вечер затылок ныл. К перемене погоды. К утру еще и колено прихватит. Тьфу ты, чертовщина какая-то. У меня такое чувство, что…
Ланцелот быстро обернулся.
- И у меня! Словно завтра праздник, да? Тревожно и радостно, и немножко грустно.
- Праздник? Пожалуй, что и праздник. Слушай, давай выпьем, а? Тут еще осталось немного вина. Давай отметим наступающий день. Ты часто радуешься приходу нового дня? Я – в первый раз. Я и праздникам не очень-то радуюсь, чего в них хорошего? А тут такой вот поворот судьбы…Можно сказать, в первый раз излил душу, не побоялся вывернуться наизнанку, да еще узнал много нового о внутреннем мире идеального героя. Давай выпьем за наше сходство!
Мордред зубами свинтил пробку с кожаной фляги. Ее содержимое призывно булькнуло от резкого рывка. Здесь же на столе стояла небольшая медная чаша, видимо пережившая множество шумных пирушек: ее края покрывали вмятины, а бока – зазубрины. Густое и душистое вино лениво лизнуло медь, закружился маленький водоворот и в комнате запахло лесными ягодами.
- Мы оба одиночки, которые стараются казаться не тем, чем являются на самом деле, и мы изрядно в том преуспели. Незаконные сыновья, мы вряд ли когда-нибудь почувствуем себя желанными детьми. Мы шаблоны, не принадлежащие самим себе. На нас показывают пальцами, нами пугают детей, на нашем примере воспитывают подростков. Польза несомненная, радость небольшая, удовольствие сомнительное. Сами виноваты, нечего было высовываться.
- Но ничего изменить мы уже не можем. – печально вздохнул Ланцелот.
- Чего? Почему не можем? – черные глаза полыхнули пламенем грядущих пожаров.
- Потому что утром ты снова станешь прежним Мордредом, который скорее оттолкнет протянутую руку или прокусит ее, чем пожмет.
- Разумеется. Но это же не главное. Потирая прокушенную руку, ты будешь теперь знать, что в душе я мысленно пожимаю ее. А я буду чувствовать, что я не один.
- Ты прав.
Ланцелот решительно поднял щербатый бокал.
- Я пью за наше сходство, за родство наших душ, и за то, что я больше не одинок. Как бы не повернулась судьба в грядущем, я всегда буду держать в памяти сегодняшний день.
- Ночь. – поправил принц. – Здорово сказал. Дай я тоже.
Он отпил вина и поднял чашу.
- Я пью за подарки судьбы. Мне так не перло все последние годы. Как и в предыдущие. Я озлился, стал похож на драного кота, из тех, что орут под окнами дворцовой кухни. Но вот стоило тучам разойтись, чьей-то руке лечь на загривок и вот я уже урчу во всю мощь, и кажется, нахожу жизнь вполне сносной. Да здравствует надежда!
Они прикончили душистое вино принца и умиротворенно глянули друг на друга.
- Как ты думаешь, - неуверенно поинтересовался Ланц, - Мерлин не мог предвидеть…Он не мог предположить подобного поворота событий, когда посылал нас вместе?
- Да где ему! Хотя…Может, и знал. У него разве что поймешь? Он же незаконнорожденный, как и мы с тобой.
- Мне кажется, Мордред, он и насчет Грааля все знал. Не может быть, чтобы истина была дана только тем, кто в ней не нуждается.
- Как так?
- Зачем совершенство тому, кто сам совершенен? Ты подумай – ни разу не солгавшему, ничего не желавшему, спокойному, мирному, святому…Да ему и так все уже дано! Он уже все имеет. Нет, Грааль должен явиться тому, кто страдал, мучался, был несправедливо обижен, изверился, может, даже потерял надежду. Не награда – помощь, свет в пути, бальзам на раны.
- Забавный раскладец. Что-то в нем есть. Хотя Епископ тебя бы не поддержал.
- Епископ, епископ…Старый перечник!
Мордред восторженно подскочил.
- Ай да Ланц! Ты даешь!
Белокурый смущенно порозовел.
- Сорвалось. Твое влияние! А если честно, я думаю, Грааль скорее найдешь ты.
Мордред сочувственно потрогал лоб рыцаря.
- Вино отличное. Но с тебя уже хватит.
- Правда, принц! Я не пьян. Ты столько выстрадал, тебе пришлось столько пережить – ты обязательно увидишь Грааль, Мордред. Расскажешь мне, какой он?
- Сам увидишь. Мы с тобой так хороши, что нам Граали десятками видеться начнут. Один другого лучше.
- Ты мне не веришь?
- Верю! Конечно, верю. И уважаю. Как рыцаря и как человека.
- Грубиян ты!
Рыцарь тяжело вздохнул. Затем устроился поудобней на подушке.
- Все праведники в молодости грешили. - убежденно сказал он.
- Значит, у меня еще есть шанс. – улыбнулся принц, укрывая его пледом. – А с теми, кто в молодости вел праведный образ жизни, потом что происходило?
Но рыцарь не ответил. Он уже спал. Мордред допил последний глоток и поставил чашу на стол. Лицо его чудесным образом преобразилось, словно озаренное мягким сиянием, исходящим от золотых кудрей Ланцелота.
- Все понятно, они спиваются. – тихо сказал он – Неисправимый мечтатель. Добром он не кончит. Его распнут. Чем же мне помочь ему? Ладно, там посмотрим. Теперь спать.
Свет заходящей луны задумчиво освещал двух спящих скитальцев, счастливо улыбающихся, точно дети, таких непохожих, таких одинаковых. Яркие блики изменили и медную чашу на столе, и она мерцала загадочно и таинственно, пока дневной свет не спугнул наваждения.

*   *   *

Два всадника не спеша отъехали от постоялого двора. Утро, неожиданно светлое и ясное, смущенно гляделось в лужи и улыбалось из их глубины солнечными зайчиками. Ветерок взбивал белые перья редких облаков, а синева неба обещала несколько теплых дней.
Черный и белый всадники ехали рядом. Судя по всему, их связывала нить оживленной беседы. Черный всадник бурно жестикулировал, белый заливисто хохотал, откидываясь в седле. Иногда они оказывались так близко, что ветер скручивал их плащи в черно-белый стяг. Постепенно, они уезжали все дальше и дальше – две фигуры на бескрайнем поле, и ни один из них не обернулся на оставленный позади постоялый двор. Ветер, расшалившись, точно котенок, налетел на вывеску и несколько раз сильно качнул ее, отчего стершаяся позолота тускло блеснула. Это была старинная вывеска, когда-то роскошная, теперь солидная и немного потрепанная. На ней было написано название постоялого двора, на котором провели ночь принц Мордред и сер Ланцелот Озерный, так и не узнавшие его. Одно единственное слово: «ГРААЛЬ».