Неся свой Крест

Неся свой Крест, не забывай любить.
Пусть даже, если ты один...
1
      Не было ни единого дня, ни часа, что бы он не думал о Солнце. Скорее даже не потому, что мысли о нем хоть как-то согревали его сердце, а, по той причине, что больше ни о чем другом он думать не мог. Бесконечные зимние дни, каждый из которых, казалось, состоял из множества  однообразных часов и минут, безвозвратно отупляли разум, периодически, позволяя метелям или морозам замораживать и воображение. Точно природа стремилась раздеть его догола и оставить всего без одежды, без слов, и без мыслей... Воображение, надо сказать, было единственным его средством к существованию. Именно в его маленькой голове зарождалось когда – то все то, что сейчас окружало его в его роскошном доме: начиная с самого обыкновенного чайника, заканчивая великолепными работами в стиле Art Informel, украшавшими большую часть дома. Как же не любил он эти безумные минуты января, когда даже пение птиц напоминало больше крик о помощи, чем истинно радостное пение! Нет, это была не та нелюбовь, которая, при малейшем порыве ветра, легко перерастает в беспредельную  ненависть. Чувство, тяготившее его, можно было бы назвать чем-то вроде «невозможности любить». Он сам так называл это состояние (состояние – скорее души, чем разума) и относился к этому более чем серьезно, вроде как к диагнозу, как к болезни, которой он, по собственному мнению, был неизлечимо болен...
     Все началось еще задолго до того, как он создал свою первую картину. Никакие беспокойства, волнения, страхи, даже не думали тогда омрачать его душу. Все, что волновало его на тот момент и все, о чем были тогда его мысли, это мечта стать хирургом. Непреклонная мечта помогать людям. Мечта – комета служить им! Этим грезил он днями и ночами. Но нельзя было назвать это грезами сентиментального юноши, не уверенного по-настоящему, ни  в силах своих, ни в желаниях. Это было его убеждение, его кредо. Это была его истина, с которой всем нужно было либо смириться, либо, в ином случае, быть готовыми к мощной психологической атаке со стороны юного идеалиста, что далеко не каждый мог вынести.
    Он получил классическое образование и имел глубокие познания в самых различных областях. От отца своего, он, к тому же, унаследовал такие замечательные качества, как выносливость, умение ясно мыслить и поразительную трудоспособность, чем, кстати сказать, мало, кто обладал из его приятелей. В довершение всего, у него была стальная воля матери и это, по его словам, был единственный действительно стоящий ее подарок за всю его жизнь. Он очень рано начал интересоваться теми вещами, которыми, как правило, интересуются люди гораздо старше. Экономика и торговля были чем – то вроде его хобби. Причем он строго разграничивал свою цель номер один и все остальное. Все остальное стояло лишь на втором месте и далее. И все, что только поселялось у него в голове, тотчас переходило либо на очередную страницу его ежедневника, либо на стены его великолепного дома. Все, что касалось его стремлений и его сокровенных мыслей, всегда шло под номером один. Благодаря этому, он в уже довольно молодом возрасте добился всего того, что было им задумано. Было бы логично сказать, что все было дано ему семьей, но он был твердо уверен в том, что пробрался сквозь самые страшные тернии к своим звездам сам. Он был уверен, что иначе не могло и быть... В его жизни не могло иначе и быть...
2
    ...Снег. Метель. Вьюга... Снег. Ледяным звоном звучали эти слова теперь в его ушах... Что могло быть страшнее этих слов? Он знал что. В миллионы раз ужаснее было воплощение этих ненавистных ему слов в реальность. В кричащую, замораживающую, иссиня – обледенелую  реальность. Ему было страшно даже просто наблюдать метель и снег из окна, закутавшись в шерстяное верблюжье одеяло. Ему было страшно и уныло даже в те минуты, когда он не смотрел в окно. Ему было страшно даже во сне.  Он знал, что сны иногда могут помочь человеку забыться, уйти от реальности. Он очень стремился к лету. Он жаждал Солнца. Хотя бы во сне. И каждый раз, ложась спать,  он надеялся, что сны унесут его в пышущие жаром города и убаюкают его в раскаленных до крайности песках и морях...  Увы! Увы, даже сны не давали ему желанного тепла и возможности отогреться в пусть даже не существующих горячих источниках...  Единственное, что ему снилось из ночи в ночь, это тот самый, обмораживающий сердце, вид из окна, который пугал его до отчаяния. Снилось ему, как высовывается он из распахнутого своего окна и  безумный ветер снегом обдает его лицо, шею, руки. Он пытается закрыть руками глаза, но метель будто сковывает все его тело, почти не оставляя возможности даже дышать. Он пытается кричать, но острый как иглы снег впивается в горло и не дает ему проронить ни звука. Тогда, обессиленный и почти  доведенный до безумия, он бросается прочь из окна прямо в объятия озверевшего снежного вихря, гремящего и оглушающего предсмертными гимнами... Он летит вниз. Стремительно, неистово. Летит в какую-то ледяную бездну. И чем дальше он летит, тем чернее становится все вокруг, тем ледянее становится эта бездна... И каждый раз, когда лед и тьма поглощают безвозвратно все живое и не живое, он просыпается... Просыпается с дрожащими руками и посиневшими губами. Встает. Идет к окну. Открывает его настежь и вдыхает глубоко студеный воздух. Ветер обдает его лицо, шею и руки острым снегом...  Ему становится холодно, но очень спокойно и он закрывает окно. Идет обратно к кровати, ложится под горячее одеяло с изображенными на нем африканскими мотивами, и засыпает вновь... И вновь не дает ему успокоения и безмятежности ни обжигающая кровать, ни согревающее до прилива крови,  одеяло, ибо каждую ночь, в след за одним сном тотчас снится ему второй, такой же холодный. Такой же безжалостный. Снится ему, как бродит он по заснеженному городу, весь одеревенелый от холода до кончиков пальцев, пробирается, задыхаясь и падая, сквозь нескончаемые горы снега и льда, в поисках чего – то. Он знает, что ему, во что бы то ни стало нужно это что-то найти. Он чувствует, что закоченел почти до смерти и дыхание изо рта, мелкими льдинками сыпется на снег, каждый раз как он горестно вздыхает от усталости и холода. Он опять пытается закричать, но, ни единый звук не исходит из него – чудовищная метель замораживает его голос – быть может, единственный его шанс к спасению. Он пытается найти дорогу или тропинку, или какой-нибудь  другой более или менее не заснеженный путь... Впрочем, пусть даже и заснеженный, но путь. Но все запорошено бескрайним, бесконечным снегом... Даже звезды не звенят в огромном январском небе. Все затянуто серо-черными полотнищами снежных туч. И лишь одна малюсенькая звезда проглядывает сквозь зловещую серость. Но и та похожа на какой - то невзрачный алмазик, единственным лучом своим колющий в самую душу... Он бредет без единой мысли в голове, (порой, ему даже кажется, что вместо головы несет он на себе гигантский снежный ком, заставляющий его ежеминутно падать под своей неизмеримой тяжестью) он бредет как может, не зная куда, и все, также, не зная где найти то, что так жаждет он найти... Но вот, сквозь непроглядную тьму и сквозь стеклянные синие могилы льда, видит он какой-то блеск. Видит, как блеск этот искрится на разные лады, и чем ближе подходит он к этому блеску, тем ярче и ослепительней светится он. Он почти бежит к этому блеску, расцарапывая себе руки и лицо в кровь острыми обломками обжигающе – холодного льда.
Он падает. Встает. Бежит и снова падает, оставляя ярко-красные пятна на темно-синем снегу. Бежит вновь, и блеск, манящий его, уже светится еще более призывно, еще более горячо и ярко. В конце концов, находит он то место, откуда доносится удивительный блеск. Что-то замуровано в огромной глыбе льда. Что-то маленькое, хрупкое, почти не заметное для глаза, но, сияющее во много раз ярче той единственной звезды на суровом небе... Ему кажется, что это кусочек золота, и он дыханием своим пытается хоть как-то растопить слой льда и добраться до, наконец найденного им, долгожданного чего-то... И каждый раз, как остается ему еще совсем немного до того, что бы достать желаемое, он просыпается. Просыпается с ледяными пальцами и бешено колотящимся сердцем. Вновь встает с раскаленной кровати и подходит к окну. Да. Он видит малюсенькую звезду на серо-черном небе. Он видит, что ни одной звезды на небе больше нет. Он силится понять, к чему снятся ему такие давящие на разум сны, когда сама реальность также жестока и также уныла. Он облокачивается на подоконник, прислоняется лбом к обледенелому стеклу и глубоко дышит, испуская горячее дыхание на прозрачно-синие стекла. Лед на них подтаивает и скоро, волосы его становятся мокрыми и прохладными. Он думает. Он, без движений и почти без дыхания, опустевшим взглядом смотрит куда-то в пустоту. Ему очень холодно, но он не пытается согреться, а лишь царапает на обледенелом окне какие-то крестики. И долго - долго он еще смотрит то на одинокую в небе звезду, то на непонятно зачем нарисованные им крестики. Затем, смотрит он, наконец, на часы, будто приходит в себя и ложится в знойную кровать с окаменелым лицом. Он засыпает тот час…
3
  …Ужасно неуютно было стоять в огромных, зимних сапогах и толстой, тяжеленной куртке в такую чудесную погоду. День светился и светился новыми красками! Славно сияла каждая капля на ветках деревьев! Ликовало и веселилось в этот день все живое! На чистом небе красовалось новорожденное Солнце и лучами своими гладило каждую тварь, каждую душу, каждое сердце.  Но, Христиан, все – таки, действительно чувствовал себя мерзко. Противнее всего было даже и не то, что все вокруг глазели на него с откровенным недоумением, а то, что  он едва держался на ногах и готов уже был вот-вот рухнуть в бело-коричневые лужи. И как это угораздило его позабыть все сменные вещи непонятно где? Да и будучи, к тому, же, еще и в незнакомом, новом для него месте… Ему и вправду хотелось порой куда-нибудь провалиться – хоть в те же лужи, лишь бы не быть замеченным и узнанным. Очень смущало его и то, что вся одежда на нем была несколько непотребна и отнюдь не празднична. Глядя на других, он уже начинал помышлять о том, чтобы незаметно удалится, боясь, как бы ни приняли его за бродягу за его неподобающий вид. Он и правда начал понемногу отдаляться от стоявших с ним рядом, слегка толкаясь локтями и сильно раздражаясь, что в свою очередь, явно отражалось на лице его. Выбравшись, в конце концов, из многочисленного собрания, он направился куда-то, не разбирая дороги. Он шел очень спешно, не поднимая головы. И вдруг он услышал непонятный какой-то звук – тонкий и высокий, очень похожий и на звон, и на голос одновременно. Он оглянулся назад, затем посмотрел вверх прямо на Солнце и тут же, резко опустил голову вниз, увидев, к собственному удивлению, у ног своих маленького мальчика. Всхлипывая и издавая протяжные звуки тоненьким и звонким голоском, мальчик отчаянно что-то  искал белыми ручонками в грязных, снежных лужах. Румяное личико у него было все измазано грязью, но он никак не хотел успокоиться, и продолжал искать что-то среди грязи. Христиан не понимал, что с таким рвением мог искать столь маленький ребенок. Да и на ребенка он не был похож, а, скорее на маленького ангела, которого кто-то, зачем-то замарал грязью. Не зная, что ему делать, Христиан продолжал в упор смотреть на мальчика, будто силясь что-то понять. И чем больше он смотрел, тем больше в его памяти пробуждалось нечто. Тем больше сжималось его сердце. Тем больше казалось ему, что мальчик этот ему совсем не чужой, а напротив... Так и не решив, что ему делать, Христиан становится на колени и начинает голыми руками искать среди бесконечного множества грязи и снега то, что так желал найти мальчик. Вместе они, становясь все мокрее и грязнее, ищут упорно и настойчиво. Мальчик уже не плачет и лицо его, принявшее теперь такой сосредоточенный вид, как будто бы слегка светится. И вот, доносятся до Христиана вновь какие-то звуки. И в этот раз он совсем уже не может понять звон это или голос. Он только слышит, как звуков становится больше и больше. Они наполняют весь воздух и все пространство вокруг. Они наполняют его сердце… Это и смех тысячи маленьких ангелов, и звон колоколов, как слышится Христиану, чья душа наполняется этими новыми звуками полнее и полнее… Он опять смотрит на мальчика и уже видит его, стоящим на ножках и держащим что-то в руках. Оно светится. Оно светится и сияет каким-то невиданным, новым светом. Глазам вдруг становится больно от этого яркого света и Христиан отворачивается. От этой боли, из глаз его начинают течь слезы и капают они на ручки мальчика. И вот тогда маленький ангел раскрывает ладошки и Христиан берет у него что-то золотое, что-то очень теплое… Подносит к глазам и, еле видя сквозь слезы, узнает рисунки на окне. Узнает Крестик. Слезы капают благодатным дождем на этот Крестик и на Того, Кто на Нем… Христиан сажает мальчика на правое плечо и идет обратно. Крепко сжимает в руке он то, что обрел. Он замечает всюду красный цвет и понимает, что пришло новое время. Время нести свой Крест. Время любить. Даже если совсем один… Нести свой Крест и Любить!..