Глава 28. Невыученный урок
Когда во время последнего отпуска я заходил в редакцию соцстран, мне говорили, что после Улан-Батора меня готовы видеть в Белграде или Праге. Теперь же главный редактор редакции иностранной информации с порога объявил:
- Мы с вами славно поработали. Жаль, что вы решили вернуться в союзную информацию.
- Это еще можно обсуждать,- сказал я.- Зависит от того, что мне будет предложено…
- Вам будет предложено вернуться в союзную информацию. Чтобы успокоить «шкуру», о которой вы так беспокоились на последнем совещании.
Помнят. Ну, ладно. Это даже к лучшему. Поднимаюсь на родной когда-то этаж. Захожу в кабинет главного, улыбаюсь.
- Вы кто?- поднимает голову от стола Владимир Янченков.
- Дед Пехто! Привет, Володя! Не узнал что ли?
- Привет. По какому вопросу?
- Да вот, вернулся. Хочу, как договаривались, снова в Горький.
- В Горький зачем? – не подавая руки, спрашивает Янченков.
- Не за машиной же! Хочу работать собкором. Забыл, откуда меня провожал?
- В Горьком у нас есть собкор, отлично работает.
Так. Начинаю понимать, что к чему. Видимо Эвальд показал ему мое письмо, где я сказал,
что никогда бы не стал подводить мужиков в обкоме и на ГАЗе, чтобы выслужиться перед Янченковым, по пьяни разбившем служебную «Волгу». Тогда требовался кузов 31-й «Волги», достать который без наряда было почти немыслимо. Эвальд уломал Ходырева и Видяева пойти на безнарядный отпуск кузова, чем крепко подставил их, случись хорошая проверка.
- Ну, и что ты мне предлагаешь?- спрашиваю с вызовом.
- У нас Сыктывкар может скоро освободиться,- отвечает Янченков подчеркнуто спокойно.
- Вот Эвальда туда и пошли, чтобы унты тебе на продажу присылал,- бросаю ему и круто
разворачиваюсь из кабинета.
В коридоре прислоняюсь лбом к стенке. Что-то тяжело стало дышать. «Пьянь собачья, что он себе думает!? Я же – Ионов. Лучше меня в ТАСС не было собкора».
Быстро иду в старый корпус ТАСС к Таланову. Кричу ему с порога:
- Вадим, ты представляешь: Янченков предлагает мне Сыктывкар!
- Сядь, чего кричишь? Сыктывкар – столица Коми. Не хуже Улан-Батора. Климат даже мягче.
Тоже, смотрю, не обрадовался мне.
- Но мы же договаривались и с тобой, и с Германом. Да и с Кессарийским тоже, что я возвращаюсь в Горький!
- Ну, вот и возвращайся. Тебе сейчас положен отпуск. Отдохни. Успокойся. Путевка куда-нибудь нужна? Встретишь там Кессарийского, напомни ему о договоренности. В обкоме поговори, пусть чего-нибудь ему предложат, если не согласится переезжать.
- Да, ребята. Слово у вас – воробей: прочирикали - и улетело…
- А тебе бы поскромнее не мешало быть. Ты ведь не один у нас… - Таланов снял трубку телефона: - Сейчас Ионов к вам зайдет. Оформите ему отпуск и все, что положено. Он сегодня уезжает в Горький.- И мне:- Отдохни и успокойся. А вернешься, что-нибудь придумаем, свет на Горьком не сошелся.
И этому я надоел. Господи, как же начальники не любят забот!
Эвальд встретил на вокзале на новенькой «Волге». Захлебываясь от гордости, рассказал, что мою «Ниву» он поменял у конторы на разбитую «Волгу», а ту сдал на автозавод якобы на капитальный ремонт и получил вот эту красавицу.
- Ну, тебе не привыкать работать с ГАЗом.
- Да уж! Машин и кузовов я там подастовал для конторы. Кому только ни делал! – Эвальд ерзал на сидении: ему явно не хватало что-то подложить под себя, чтобы лучше видеть дорогу.
- А что, ГАЗ теперь такой щедрый?
- Ну, у меня же Ходырев – приятель. Чуть что, я ему звоню, а он – Видяеву, и все в норме.
- Молодец. То-то я смотрю, Янченков за тебя горой: «Эвальд у нас отлично работает в Горьком».
- Да, его кузов мне достался… Хорошо тогда все совпало: я - новый собкор, Ходырев - новый первый в обкоме, Видяев – новый генеральный на ГАЗе. Говорю, давайте поможем друг другу.
- Переквалифицировался в снабженцы?
- Почти.
- Ничего, скоро вернешься в журналистику. Помнишь нашу договоренность: я возвращаюсь после командировки в Горький, а ты к этому времени подбираешь себе новое место.
- Не помню такого разговора.- Эвальд даже непроизвольно тормознул машину.
- У Борисовой был разговор в обкоме и у Германа в ТАСС.
- Ни того, ни другого больше нет ни в обкоме, ни в ТАСС. А я никакой расписки тебе не давал. И разговора никакого не было! Я что, для тебя эту машину делал?- сорвался на крик Эвальд.
- Зря ты ее делал. Ты же в ней как карлик. Впрочем, все по жизни.
Действительно, в обкоме уже не было ни Борисовой, ни Жмачинского, которые знали мои условия назначения Кессарийского. Ходырев принял без проволочек, но отфутболил к Карпочеву, работавшему теперь вторым секретарем, Корпочев сказал, что все должна решать моя контора. Круг замкнулся.
Кончился отпуск. Еду в ТАСС. Таланов рассказывает, что звонил Кессарийскому: тот впал в истерику, кричал, что тронется с места только через суд.
- А потом его поддерживает первый секретарь обкома, они там вроде корешат,- задумчиво произнес Таланов. – И чего ты уцепился за Горький? Может в «Эхо планеты» пойдешь. Там очень хорошо к тебе относятся.
- Спасибо. Я в Москву никогда не стремился и сейчас не хочу здесь жить. Да и негде. Пойду к Генеральному, скажу, что обо всем этом думаю.
- А что Генеральный тебе скажет? Отправит ко мне, я - к Янченкову, тот – в кадры…
- Я вам мячик что ли? – сорвался я.
Новый Генеральный директор ТАСС Леонид Кравченко принял меня через день и был в курсе моих проблем. Толя Порошин, бессменный помощник всех генеральных, написал ему подробную записку.
- Ну, и что вы уперлись в ваш Горький?- начал Генеральный, провожая меня к столу.- Город, конечно, хороший, но не последний же на карте. Я слышал, вам предлагали работу и в центральном аппарате Агентства. А в Горьком, кстати, обком на стороне вашего преемника, и мы не хотели бы портить отношения с Ходыревым. А что вы бы мне предложили? Готов помочь, если это в моих возможностях.
- В Горьком скоро уходит на пенсию собкор «Советской культуры». Могли бы вы порекомендовать меня на его место?
- Значит, все-таки Горький?
- Я привык держать свое слово, - сказал я жестко и встал, готовый к выходу.
Кравченко качнул ладонью: «сиди» и снял трубку телефона. Порошин тут же подсказал какой-то четырехзначный номер.
- Привет Альберт, это Кравченко. У меня к тебе печальная просьба. Нет, в семье все нормально. Передо мной сидит один из лучших наших журналистов. Именно журналистов, а не корреспондентов. Он только что вернулся из заграничной командировки и ничего другого не хочет, кроме работы в Горьком. А у нас там сидит корреспондент и тоже никуда его не сдвинешь. У тебя, говорят, собкор там уходит на пенсию. Если никого еще не приглядел, рекомендую своего, очень стоящий кадр.
Не слышно, что отвечал «Альберт», но положив трубку, Кравченко встал из-за стола, пожал мне руку:
- Ну, вот… Что мог… Беляев тебя ждет.
Альберт Андреевич Беляев, последний главный редактор «Советской культуры» времен ее принадлежности к ЦК КПСС, принял без особого любопытства, тут же вызвал кадровика и распорядился оформить меня на работу пока по договору, но удостоверение собственного корреспондента выписать без всяких оговорок.
А по договору, это значит без зарплаты: как потопаешь, так и полопаешь. «Топать» я был готов. Чувствовал в себе силы, да и была жажда доказать «конторе» и обкому какой кадр они потеряли. Впрочем, в обкоме решили, что не потеряли, а приобрели: еще один собственный корреспондент газеты ЦК будет пропагандировать успехи области в сфере культуры. Поэтому Ходырев принял в первый же день, велел заведующему финхозотдела закрепить за мной машину и выдать пропуск в «кормушку», как мы называли закрытую часть буфета, где снабжались продуктами партийные начальники. А я тут же выдал Ходыреву тему для интервью с ним: партийный работник это интеллигент или как? Договорились, что он подумает пару дней, а я пока осмотрюсь в области, благо здесь было много нового. Всплыли на поверхность новые люди. Появились кумиры публики вроде молодого научного сотрудника Института радиофизики Бориса Немцова, выступившего против строительства в Горьком атомной станции теплоснабжения. Старые знакомые стали вести себя как-то иначе – раскованнее, прямее. Всеволод Сергеевич Троицкий – радиофизик, членкор Академии наук, когда-то чуждый политике, умом и сердцем принадлежащий поискам внеземных цивилизаций и альтернативных видов энергии, вдруг открыто поддержал Бориса Немцова в его публичной борьбе. Изменились и коллеги. Эвальд успокоился, опять стал навязываться в друзья, льстить по всякому поводу. Зато старик Борохов из «Совкультуры» насторожился. На предложение поработать вместе ответил ехидным отказом: «Где уж нам уж!» Согласился только поделить зону обслуживания – ему оставить Горький и область, а я могу ездить в Иваново, Кострому и Ярославль. Да, собственно, Борохов за все годы, что я знал его, никуда дальше Балахны и не двигался. И тема у него практически одна – как Балахнинский целлюлозно-бумажный комбинат справляется с поставками газетной бумаги для типографий Москвы. Не захотел даже вместе брать интервью у Ходырева. Он всецело был занят урегулированием отношений с молодой супругой: она требовала прописать ее в его четырехкомнатной квартире, усыновить ее долговязое чадо, а он боялся, что вдвоем они что-нибудь сделают с ним, захватят его квартиру, и всячески уходил от проблемы прописки. Дама закатывала ему скандалы с рукоприкладством, Борохов тяжело страдал от них, срывал задания редакции и устраивал скандалы мне, если я уезжал куда-нибудь на выделенной нам машине. «Наглость Ионова, захватившего мою машину» стала для него оправданием плохой работы на газету. А в редакции его неожиданно для меня понял и поддержал заведующий корреспондентской сетью Иванов. Он получал мои материалы и, не глядя, списывал их в архив. Значит Борохов сидел на зарплате и ничего не делал, а я вкалывал по полной программе и сидел без копейки гонорара. Это было тяжело и незаслуженно, и я подрастерялся, не зная, что делать дальше. И трудно сказать, чем бы это кончилось, если бы Иванова не уволили из редакции, а на его место не поставили Ирину Перфильеву.
Получив очередной мой материал, она достала из архива старые статьи и заметки, и я стал печататься едва ли ни в каждом номере. Кроме Перфильевой, меня поддержала Нателла Лордкипанидзе, известный театральный критик. Она попросила написать рецензию на цикл телевизионных передач «Провинциальная Америка». Сделал. Материал тут же опубликовали, и на меня, как бывало в ТАСС, посыпались заказы из редакции. Быстро нашли и вакантную должность, и я зажил нормальной творческой жизнью, более интересной и менее напряженной, чем в ТАСС, и стал в какой-то мере благодарен Кесарийскому за то, что «он не пустил меня в «контору». Хотя при встречах мне как-то трудно было подавать ему руку – не люблю людей, не умеющих держать слово. Зла на него не держал и уж тем более не хотел, чтобы он повторил судьбу моих ярославских недоброжелателей. Но случилось то, что случилось – он едва успел отметить свое шестидесятилетие….(Продолжение следует).
Свидетельство о публикации №211052100423