Ран. дневн. 27 О Тарковском

Ранние дневники 27 о поэте Тарковском

10 августа. Кто сказал: «Зло можно преодолеть неистовым желанием добра»?

Как сохранить жизнь? Я, подобно хищному зверю, набрасываюсь на людей мысленно,  рисую их, запоминаю черты лица, выражение, рисунок губ, взгляд. Как мало отрадного в человеческих глазах, как все они покрыты пеленой спячки, скуки,  суеты, неудовольствия.

Я спрашиваю: «Линн, ты видишь, как я изменилась?»  Она отвечает: Очень. Но я и такой тебя люблю».

Мой знакомый В. говорит мне: «Вы так привыкли к самостоятельности» (читай — к одиночеству).

Кто не хочет, чтобы его любили?

Я не поспеваю за жизнью. Мне мало 24-х часов.
 
Оксана Витте из Питера говорит: «Мы любим тех, кто не стоит на нашем пути.  Человек управляется вещами и идеями».

Не привязываться к вещам. А к людям? Откуда мои нереальности? Откуда моё: «Мне странно жить»?

Почему Креонт виновен, если он лишь игрушка богов?

Нужно тренировать мозг, заставлять его идти прямой дорогой, а не блуждать лабиринтами.

Неужели у Марины Цветаевой в стихах одно, а в жизни другое?

Мне страшно мешает робость в общении с людьми.

11 августа. У меня поэтическое настроение. Небо, деревья, трава, звёзды — всё было стихами, стоящими у горла.

Незнакомый мужчина заговорил со мной на улице, ему видите ли импонирует моя спортивная фигура. Я разговаривала с ним и слышала свой красивый низкий голос.  Как бы я говорила с тем, кто полюбил бы меня? Наверное, как всегда. Система обольщения подсознательно вступает в силу даже перед теми, кто мне чужд.

17 августа. Я в Михайловском, где Пушкин скакал на коне, бродил и писал свои бессмертные стихи. Невидимая жизнь земли. Невидимая жизнь души. Кто ждёт меня?

Снопы стоят, как бабы в сарафанах.
Четыре аиста проходят мимо леса.
С моим заплаканным лицом здоровается липа.
Деревья, пашни - одухотворяю.

Седые высокие ивы. Извилистые отражения в рябой от ветра воде. У заброшенного пруда и сломанного моста — белка с орешком в лапках. Животных суетливость не портит.

Люба П. представила меня поэту Михаилу Дудину. Он тряхнул волосами, склонился к моей руке. Лицо его в рябинках, соломеные волосы, голубые глаза.

Я видела Алексея Фёдоровича Теплова, он осадил моё кокетство, сказав, что мне более пристало быть монахиней. Так мне и надо.

22 августа. Днём небо прояснилось. Кругом распаханные поля разного цвета, а если оглянешься — они светятся. Михайловское очаровывает меня своей ясностью,  тихостью. В последние уходящие минуты оно начинает смыкать свои объятия вокруг меня. Неизбежный закон расставаний — оставляемое прекрасно и дорого, уходящее любимо.

Где отражён наш мир? Или он отражение иного бытия? Звёзды просто страшные. Вот-вот обрушатся на голову, раздавят и погребут. Зачем они? Зачем мы? Вечные вопросы. Во мне все дни тревога.

Вечером в Тригорском Пушкинские чтения. Директор Заповедника Семён Степанович Гейченко изумительно читает о Наталье Николаевне Пушкиной глубоким, живым,  горячим, выразительным голосом. Он будто сказку рассказывает, заговаривает.

Пришёл замечательный чтец Дмитрий Николаевич Журавлёв, прочитал 5 главу «Евгения Онегина». Манера чтения у него актёрская. Местами очень хорошо. Я ждала «Пророка». Когда он стал его читать —  мороз по коже пошёл. Он ещё прочёл Ахматову, Цветаеву и Блока. Под конец он разошёлся, голос окреп, зазвенел страстью.

Репортёр снимал сотрудников, сидящих подле стола, на котором стояло блюдо с яблоками. Журавлёв стоял рядом и радостно читал стихи. Он, как дитя, был весел, непосредственен, живо откликался на окружающих людей. Я была им почти очарована.

Все разбрелись, кто куда. Мы с Любой тихо стали спускаться с лестницы Тригорского. Я осветила фонариком дорогу Журавлёву и его спутницам. В ответ он тихо взял меня под руку и провёл так несколько мгновений. Возможно, он принял меня в темноте за кого-то из своего окружения. Возможно, он был любезен просто так, однако я была тронута ещё раз. Он сказал мне: «До свидания». Я поблагодарила его за прекрасное чтение.

29 августа. Питер. Белла пришла ко мне с художником Володей Поветкиным. Они с Беллой работали охранниками в каком-то учреждении. Володя — отрок с иконописным лицом, сдержанный до отрешённости,  у него прямой взгляд.  В нём спокойствие и холодноватость. Среди васильков во ржи, среди лесов и полей он был бы хорош.

Город Володя не любит. Смертельно любит музыку. Он носит серебряное кольцо с якорем. Манера говорить и интонации у него провинциальные. Голос слабый. На голове копна русых густых волос. Тонкая, хрупкая фигурка. Краснота и смуглота лица.

Я молилась во Владимирском соборе на службе погребения Божией Матери. Когда мимо меня проносили Плащанницу,  я ощутила благодать.

Гриша говорит: «Любовь — это форма насилия».

5 сентября. Москва. Наталья Львовна рассказывала мне о Журавлёве и Антоне Шварце. Журавлёв в жизни играет. Шварц помог Наталье Львовне в городе Калинине.

«Твои поклонники — люди второго сорта», - говорит мне Наталья Львовна. Я старалась убедить её, что так о людях говорить нельзя, что человека надо рассматривать в развитии, в его способности меняться. Всё судим...

Нужны друзья. Для совместного труда, для чтения и обсуждения книг, для того, чтобы вместе рисовать, наблюдать людей. В нас нет любви. Той, что смягчает сердце и прощает таких же, как я.

У английского художника Уистлера была двойная жизнь, он был человеком по существу и тем человеком, которым он хотел казаться. Когда он утомлялся от игры, он на какое-то время покидал общество. «Он так же тщательно и очаровательно жил, как и писал».

8 сентября. Ум, не мучь меня. Пусть весь мир будет умён, а я одна глупа — пусть.

Наташа К. интересна, у неё своё вИдение жизни, глубокий ум. Она постоянно нервна. У неё королевская осанка.

15 сентября. Слушали с Натальей Львовной квартеты Шостаковича. В них тёмная молитва нашего века.

Гуляли с папой под соснами и звёздами.

Я некрасива, стара и говорю, как ребёнок. Я люблю всех, кого я любила.

20 сентября. Страшная похабная вечерняя Москва с пьяницами во дворах, с запахом бензина и ладана у дома Тарковских. Немудрено бежать от жизни в религию, стихи и музыку. Жить и дышать нечем.

Благоговейно прижимаю к груди книгу Тынянова о Пушкине. Но как едко он разделал всю его семью. Пушкин сейчас для меня одна отрада. Ночью мне снился Лицей.

Почему во мне зло? Зачем появился дьявол? Я ненавижу его. Как он мог появиться из света?

Роскошные деревья в золоте тяжком.

29 сентября. Я побывала у Анюты Шервинской в гостях. Она мало общается с людьми. Всю жизнь она мечтала жить в деревне. Но она останется в городе, так как привыкла к разврату городской жизни, к Консерватории, к возможности в любой день увидеть любого из друзей. Об одной семейной паре она говорит: «Да, они живут хорошо, благополучно, но это скучно». В ней очень много от Сергея Васильевича Шервинского. У неё блеск очей. Строгий и значительный ум, скепсис, остроумие.

3 октября. Я у Тарковских, Арсений Александрович чистит картошку. Лохматый, жёлтый, домашний. Поцеловал мне руку при встрече. Он постарел. У Татьяны Алексеевны живые, огненные глаза. В старости она более интересна, чем в молодости, судя по фотографиям. Алёша выпил, был красив, вёл себя хорошо.  Плохо ему. Ни во что нет веры. Он умён и зряч.

Я рисовала Тарковского.