Ч. 2. Гл 3. Дыхание бездны

Давно это было. После не очень удачной защиты диплома, вызванной совершенно несвоевременными (как землетрясение) неурядицами личного характера, Алексей удивил членов комиссии по распределению, попросившись на вычислительный центр «недавно запущенного в эксплуатацию, флагмана отечественной химической промышленности». Не то что бы он патологически страдал «комсомольским патриотизмом», а по принципу – чем хуже, тем лучше, на тот момент абсолютно точно отражавшему его «мировоззренческие устои».
Жизнь небольшого городка, словно ракушка к днищу океанского лайнера, прилепившегося к гигантскому химкомбинату протекала нарочито тихо и спокойно. «Ракушка» была значительно старше своего «носителя» и имела свои традиции, среди которых, помимо тишины и спокойствия, было мирное сосуществование православного храма и синагоги по обе стороны доходного дома, после исторической победы трудового народа в борьбе за свое освобождение, приспособленного под тюрьму. Городок некогда принадлежал черте оседлости и даже погромы начала ХХ века прошли в нем традиционно тихо и спокойно: так, морду кому-то набили, да и то сказать – до первой крови, так оно и без погромов случалось. Наверное, поэтому евреи еще и сейчас составляли заметную часть населения города, так спасительно-мудро чтившего свои традиции. Последнее, правда, и от города, и от комбината требовало немалых усилий: основной контингент работавших на комбинате составляли условно-досрочно освобожденные зеки, переведенные до окончания срока на вредное химическое производство – «химики». Не совсем безнадежной эту задачу, задачу сохранения тишины и спокойствия, делала общность цели – выжить: среди «химиков» преобладали в основном «бытовики» и «растратчики» (о чем неустанно заботилось руководство комбината), т.е. люди, в большинстве своем связанные с внешним миром семьями и «человеческими» представлениями о нормальной жизни, к которой они стремились всеми фибрами своих лагерных чемоданов; для города же комбинат был «кормильцем».
Это было время, когда на просторах еще не бывшего СССР внедрялись первые БАЗЫ ДАННЫХ. Появлялись и исчезали какие-то киевские и уральские «самопалы». Благоговейным шепотом сообщали о неких «закрытых» ВЦ, где инсталлировали невероятно «умный» ADABAS (по звукописи ассоциировавшийся с «адидасом», таким же загадочным и недосягаемым – вот бы посмеялись их южно-африканские коллеги).  Вычислительному центру комбината повезло меньше – к ним «привезли» DBASE. «Экономика должна быть экономной» - сказал Лично-Леонид-Ильич-Брежнев, а потому считанные единицы документации оказались монополизированы «системщиками» и добраться к ним не было никакой возможности. «Когда нет нигде, ищут везде» - вспомнил Алексей старую бабушкину поговорку и отправился в библиотеку. Много позже он не раз задумывался о том, какой причудливо-изощренной бывает логика СУДЬБЫ: нелепая абракадабра, произнесенная державным зомби, стала для него воистину судьбоносной.
- DBASE III + . Пятый стеллаж, третья полка сверху.
Голос, нарочито лишенный каких-либо эмоций, заставил присмотреться к его источнику. «Красивая девушка» - подумал про себя Алексей и тут же понял, что сказал глупость (хотя и не вслух): в ее лице была некая неправильность, каким-то странным образом делающая ее красивой – густые, черные волосы, стянутые на затылке в узел, от чего лоб казался непропорционально большим и никак не гармонировал с чуть припухлым, почти кокетливым очертанием губ, маленький подбородок и огромные, в пол-лица, глаза, придававшие ему какую-то почти пугающую глубину.
- Ого «дибэйс три» да еще и «плюс» и такие точные координаты!
- У меня хорошая память. В том числе и на лица. Вы у нас впервые, так что заполните формуляр.
- А когда я заполню формуляр, можно будет вас проводить?
- Куда?
- Ну не знаю. Домой, наверное. К вам домой ... В смысле до дома – Алексей смутился окончательно.
- М-да. Казанова отдыхает – сказала она скорее себе, чем ему, но посмотрев в его глаза с какой-то доброй смешинкой, вдруг добавила – давайте попробуем.
Они шли по довольно оживленной улице. Наступал вечер одного из первых в году по-настоящему теплых весенних дней и люди словно спешили впитать в себя эту энергию тепла и цветения, а может просто погреться после февральской слякоти и мартовского пронизывающего ветра. Говорили ни о чем – о весне, о работе. Она много спрашивала. Алексей уловил нарочитость этой «любознательности», очевидно скрывавшей нежелание говорить о себе, но не стал этому противиться, а словно подыгрывая ей говорил многословно, или как сказала бы мама, словоохотливо.
- Ты хорошо говоришь.
- А ты умело спрашиваешь – не удержался Алексей.
Рита внимательно посмотрела на него.
- Этому можно научиться.
- Научишь? Хотя нет, не надо. Согласись, в таком варианте мы достаточно удачно дополняем друг друга.
- Соглашусь. Тем более, что мы пришли.
- Если ты пригласишь меня на чашку кофе, я тоже не отвечу тебе отказом.
- Ты нахал.
- Этому можно научиться.
Рита снова, на этот раз с удивлением и любопытством, посмотрела на Алексея.
- Ну что с тобой делать? Идем, Казанова. Уж больно ты интересный собеседник.
Они сидели на крохотной кухне Ритыной однокомнатной квартиры. Пили кофе, курили.
- Рита – это от Маргариты? Можно звать тебя Марго?
- Не пошли. Рита – это от Рут. Свиток Рут – одна из книг Ветхого Завета. Она была батрачкой. Но вопреки классовой теории, полюбила свою хозяйку. Да так, что прошла гиюр, вышла замуж за ее сына и стала прабабкой царя Давида.
- Головокружительная карьера. А что такое «гиюр»?
- Это обряд, а точнее – образовательная система, которая позволяет гою стать евреем.
- Ты еврейка?
- Тебе это мешает?
- Судя по агрессии в твоем тоне, это мешает тебе.
- Казанова – психоаналитик. Но на этот раз ты ошибся. Если бы это была моя заслуга, я сказала бы, что горжусь этим.
- Слушай! В тебе масса совершенно потрясающих достоинств: ты еврейка, ты гордишься только собственными заслугами, а еще – ты потрясающе красивая женщина. Или это я уже говорил?
- Еще нет. И знаешь, мне приятно слышать это именно от тебя. И даже то, как ты произносишь слово «еврейка». Это было довольно рискованно с твоей стороны – я уже собиралась тебя выгнать.
- Спасибо, что не выгнала.
Сначала встретились их руки (он ощутил биение тонкой полоски небольшого шрама на ее запястье, щемящее, по-детски трогательное) и уже потом – глаза. Алексей испытал какое-то странное чувство. Радости? Счастья? Во всяком случае, это было нечто большее, чем просто ожидание удовольствия и от этого на душе становилось еще радостней, еще счастливей. Чувство возвращалось снова и снова и сжимая ее неожиданно крупные бедра, он как завороженный не мог отвести глаз от бисеринок пота над верхней, чуть припухлой губой...
Она вытянулась, положив голову на его грудь и было приятно ощущать ее наготу и ее усталость...
- «Маленький город смотрелся в большие глаза красивой женщины, словно торопясь на свидание с ночью...». Красиво, правда? Как начало женского романа.
- Ты читаешь женские романы?
- Нет.
- Мужская логика...
На пасху собралась вся семья: старший, Давид с женой и двумя сыновьями, затем Яков, затем были дочери – Мирьям, Эстер и Рут, «младшенькая». Давид или по-семейному Додик, работал директором городского «дома бытового обслуживания», Яков – хирургом в городской больнице, Мирьям и Эстер были замужем и уже успели порадовать деда первыми внуками. Дед Илья смотрел на все это многолюдье с нескрываемым удовольствием и очевидным чувством выполненного долга. Стол накрыли во дворе старого, но еще довольно крепкого «частного» дома. Первый пасхальный седер! С чтением Агады. С шумными поисками афикомана... Алексей был единственным сыном давно разведенных родителей и такое понимание семьи было для него новым и волнующе радостным.
Проходя мимо кухни, он услышал странный, заставивший его остановиться, разговор. Собеседникам, Илье и его жене Саре, он был не виден.
- Зачем она привела этого гоя?
- Оставь. Он хороший парень.
- Он гой. Мало хороших еврейских ребят вокруг?
- Посмотри, как светится ее лицо. Им хорошо вместе.
- А что, если бы это был еврей, так им было бы плохо? Или настала бы ночь на свете?
Алексей не сразу понял, что речь идет о нем. Понимание захлестнуло его чувством обиды, до слез в глазах, до жаркого прилива крови к щекам, шее, вдруг ставшим потными, ладоням. Обиды тем более сильной, что он уже инстинктивно потянулся к этим людям, их спокойному и уверенному ощущению общности, СЕМЬИ.
Рут догнала его уже на улице.
- Что случилось?
- Спроси своего папу.
- Я спрашиваю тебя.
- А я думаю, что тебе будет лучше с «хорошим еврейским парнем». Ну за что мне такое наказание?!  Второй раз – это уже судьба. Что вы за люди такие?!!! ХХ-й век на дворе!!!
- Мы – люди. И я очень тебя прошу, никогда больше не говори этих слов. А еще я тебя прошу, не бросай меня. Второй раз это уже не судьба. Это – горе и я его больше не выдержу...

Мимо городка проходил прямой поезд на Ленинград. Поэтому молодежь, желающая иной, если не более счастливой, то уж во всяком случае, более яркой жизни, оказывалась именно там, «в городе на Неве». Некоторые возвращались. Как Давид и Яков. Неожиданно для всех, Рита поступила в ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики) – «кузницу кадров советской оборонной промышленности». Женщина?! Да еще и еврейка?!!
- Видимо, два этих обстоятельства взаимно исключали друг друга. С одной стороны – не фашисты: вот еврейку приняли. А с другой стороны – баба, все равно долго не выдержит.
Уже на третьем курсе познакомилась с Володей. Он был мягок, интеллигентен. Интересно и хорошо говорил.
- Наверное это меня всегда привлекало в мужчинах.
Владимир был «коренной» ленинградец, вследствие чего его отношение к Рите было несколько покровительственным, как к провинциалке. В чем-то это соответствовало истине, а в чем-то просто льстило его самолюбию.
- Как? И этого ты не читала? Пора заняться твоим образованием.
И занялся. Книги, которые он ей давал, были откровенным сам- а иногда и «там»-издатом: Лидия Корнеевна Чуковская, Померанц, Лев Гумилев, Бродский. Володя был общительным человеком. Часто любил повторять, что «кроме удовольствия прочесть хорошую книгу, есть не меньшее удовольствие дать ее почитать еще кому-нибудь». Такой образ жизни в нашем «милом отечестве» обреченно наказуем: кто-то донес. Его вызвали в КГБ. А потом было общее собрание факультета, на котором он «перед лицом своих товарищей, чистосердечно» рассказал о том, как еврейка, Рита Колманович, «пользуясь естественным влиянием женщины на мужчину» (кто-то из зала крикнул: «...отсюда поподробней, пожалуйста»), опутала его, «простого советского парня, липкой паутиной сионистской пропаганды».

- Я понимаю, что его заставили, но он говорил так хорошо, интересно, искренне. Так не заставишь... И почему «сионистской»? Померанц и Бродский, конечно, евреи, но Гумилева-то в «сионизме» никак не упрекнешь. Скорее наоборот. Я иногда думаю, что советские стукачи в своем количестве и качестве – явление уникальное. Своего рода «ноу-хау». В конкуренции с любой подслушивающей аппаратурой они дадут сто очков фору: аппаратура фиксирует то, что есть – а кого это интересует? Стукач говорит то, что надо и гораздо дешевле в эксплуатации. Мне тогда так тошно стало. И там жить, и домой возвращаться... Легла я в ванну, вены порезала, а сама думаю: «придут чужие люди, а я тут голая». Встала, перевязала руку, собрала чемодан и домой.
- Слушай, а как можно пройти гиюр? ...
Естественным завершением длительной (несколько месяцев) и не простой процедуры гиюра, для мужчины, является брит, обрезание, каковое и выполнил Яков, проведя его по больничным документам, как аппендицит. Только почему-то без анастезиолога.
- А когда наркоз будет? – Спросил Алексей уже лежа на операционном столе, скорее для того, чтобы скрыть нервозность и «поддержать беседу».
- С наркозом ЭТО не действительно.
- Ты что? Охренел?!!
- Лежи, гой! Лишнего не отрежу: «Экономика должна быть экономной».
- Ну вы жиды! ...
Хорошо хоть потом в отдельную палату поместил, ссылаясь на «специфичность отверстия между червеобразным отростком и слепой кишкой у данного больного и возможные (тьфу-тьфу-тьфу) осложнения».
Рита сидела возле кровати, тщетно пытаясь стереть с лица «улыбку Монны Лизы» - ехидную и загадочную.
- Я вижу, это доставляет тебе удовольствие. – В голосе Алексея сквозило капризное раздражение ребенка, которому больно, а его не жалеют.
- Пока нет, но надеюсь – доставит.
- Ну что, жидовская морда, допрыгался?!! – Заревел с порога «дед» Илья, направляясь к освобожденному Ритой креслу и уже спокойно продолжил – ты совершил ПОСТУПОК. Глупый, сумашедший, но – ПОСТУПОК. И он достоин награды. Рут будет хорошей женой. Когда под хупу пойдете?
- Когда смогу исполнять свой супружеский долг, – огрызнулся Алексей – если не ошибаюсь, это непременное условие ктубы (еврейский брачный контракт) . «Ибо не похоти ради...»
- «... но детей разведения для» - закончили хором Рут и подоспевший в палату Яков...
Свадьба была шумная, пестрая и радостная. А потом наступили будни. Шумные, пестрые и радостные: большая семья – большие хлопоты. Давид был «цеховик». Под вывеской «дома быта» скрывался настоящий цех (подпольный или полуподпольный). Шили обувь.
- Не Армани, конечно, но и не «скороход» все-таки, а главное – не дороже ни того ни другого. Слушай, а на чем ты приварок имеешь? – Спросил он как-то Алексея.
- В смысле?
- Ну программист – это что? Что ты домой приносишь?
- Зарплату.
- Ой бедолага – посочувствовал Давид совершенно искренне – придется помогать, жаль сестренку.
Однажды, на каком-то семейном застолье, он пожаловался, что «хоронить» отходы стало опасно и хлопотно: «Они мне скоро золотыми станут». Алексей тут же, вручную, скорее для себя нежели для Давида, чтобы доказать, что не забыл еще институтские лекции по симплекс-методу, «расписал» оптимальный раскрой сырьевой платы.
- Вы посмотрите на этого гера! Аидише-коп (еврейская голова – идиш)!
Производство стало практически безотходным, а Давид стал каждый месяц передавать сверток, содержащий от двух до трех Алексеевых зарплат. Алексей пытался возмущенно отказываться.
- Заработал. Проехали. – Отмахнулся Давид тоном, не терпящим возражений, каким, собственно и разговаривал на работе.
Течение быта, постепенно обретало очертания оптимистично-безликой формулы – «жизнь налаживается», а огромные, в пол-лица, глаза Рут наполняли ее покоем и радостью.
- Нас приглашают на свадьбу. Знакомая из комбинатского ДК. Знакомство «шапошное». И идти не хочется и не пойти неловко...
- Возьми в конверт стольник, посиди часок и сможешь вернуться. Уверяю тебя, все останутся довольны.
- А ты?
- Я не смогу. Мы проект сдаем. Заработок не основной, но работа основная – приходится считаться.
Алексей вернулся под утро. Дома никого не было. «Что-то рановато она сегодня на работу пошла» - подумал он и несмотря на усталость, решил зайти в библиотеку. Там Риты тоже не было, а на выходе его нашел Яков.
- Держись, Леша. Горе у нас...

Зал «столовки», арендованной по случаю торжества, был украшен надувными шариками и самодельными плакатами на сером оберточном ватмане, довольно двусмысленного содержания. Невеста была возбужденно-радостной и демонстративно-счастливой. Видимо от этой обязательности демонстрации счастья вела себя несколько неадекватно: то неестественно-громко смеялась, то почти шепотом, как некую тайну, рассказывала о трудностях предсвадебной суматохи. Жених, «химик», принимал поздравления без особого энтузиазма, а его друзья держались особняком, до начала «банкета» разогревая себя халявной водкой и нарочито-наглым разглядыванием подружек невесты. Наконец прозвучал туш и «дорогие гости» были приглашены к столу. Ритин сосед, явно из «жениховской» половины, напористо уговаривал Риту выпить с ним «на-брудершафт беленькой», но не добившись успеха, сказал с укоризной
- Ну хоть сока за молодых, а то уж как-то совсем не по-христиански получается. ГОРЬКО!!!
Рита сделала несколько глотков дешевого красного вина.
- Скажите, а кто вы по-нации будете? – Снова обратился к ней все тот же «христианин».
- Еврейка.
- Еврейка так еврейка – у каждого свои закидоны. Я спрашиваю – кто вы по-нации будете?
Голова с каждой минутой наливалась свинцовой тяжестью, так, что удерживать ее вертикально становилось все труднее. «Что-то я сегодня слишком быстро...» - успела подумать она и попытавшись отодвинуть бокал, опрокинула его содержимое себе на платье.
- О-о-о какие мы неловкие – голос напористого «химика» раздавался откуда-то издалека, сквозь глухие ритмичные удары какого-то шума, как бы жившего в ней самой – ну давайте я вам помогу. Девушке плохо. На воздух надо.
Зловонный рот впился в ее губы – что они делают – чьи-то липкие руки срывали с нее белье, одновременно вдавливая ее в какую-то жуткую вязкую трясину, где не было даже воздуха, чтобы кричать и только один предсмертный ужас... Голова безжизненно моталась из стороны в сторону.
- Эй! Да она вроде того ... откувыркалась.
- Ё!!! Так что ж, мы ее мертвую ебли?!!!
- Не того бздишь! Что делать будем?
- Я ей говорю: «Кто вы по-нации будете?». А она мне: «Еврейка...»
- Ну и ладненько. Авось пронесет. Вон стройка рядом – потащили.

Во время похорон северо-западный ветер принес ядовитую взвесь испарений комбината. Алексея замутило. Его отвели в сторону. Рвало долго, до желчи, до кислых сопливых рыданий.
А потом была повестка в милицию. Молодой следователь, явно приезжий, демонстрируя свою загруженность, закрыл при нем одну папку и открыл другую.
- У вашей жены были суицидоно... Ну в общем, склонности к самоубийству.
- О чем вы? Ее жестоко, до смерти насиловали!
- Я понимаю Ваше состояние, но этого в деле нет. Экспертиза вовремя сделана не была. Местные сыщики, к сожалению, не «пинкертоны». Но тут написано, что она однажды уже пыталась покончить собой. Так что, оснований предполагать что-либо другое у нас нет. Распишитесь. Там, внизу.
- Я не буду нигде расписываться – ни внизу, ни вверху!
- Как хотите...
По дороге из милиции Алексей зашел к Давиду.
- Помоги мне их найти. Ты можешь. Ты с ними связан. Я знаю.
- Возвращайся ты, Леша, домой. И себя погубишь и нас. Не твоя это война. Сами разберемся.
Выйдя на улицу, Алексей почувствовал, как на город снова опускается коллоидная взвесь яда. Вонь от комбината становилась невыносимой и другого выхода у него похоже не было...
На вокзале его провожали Давид и Яков. Чуть в стороне, опершись на поручни своих тележек, трепались два носильщика.
- Слыхал? Четыре «химика» в бега подались. Найти не могут.
- Ну народ! До свободы с гулькин чирик, а они в бега...
Алексей посмотрел на Давида.
- Пора, Леша, пора.
Два раза в год он приезжал на ее могилу. Боль утихала. Семья росла. Уже потом, в Израиле, он их снова нашел. Они поселились как обычно, все вместе, в Беер-Шеве. Давид, собрав оставшиеся от переезда деньги, попытался открыть «пирожковую», но расчет на ностальгические вкусовые пристрастия бывших соотечественников сильно подвел. Израильский «fast food», фалафель и шварма (мана-ба-лаффа-хумус-чипс-салат-типа-хариф) оказался вкуснее. Взяв в банке ссуду под свою достаточно солидную по израильским (и не только) меркам зарплату, Алексей покрыл его долги своими.
- Я верну – набычился Додик. Было забавно видеть на лице этого, в общем уже не молодого мужика, детское выражение малолетнего хулигана.
- Заработал. Проехали. – Отмахнулся Алексей.
К этому времени старший сын Давида уже стал страховым агентом, достаточно преуспевающим, чтобы открыть собственное агентство, а потому сумел уговорить отца заняться чем-нибудь мирным.
- Ну хоть внуков воспитывай.
Яков долго не мог подтвердить диплом. Маялся охранником, помогал Додику в «пирожковой», но сдав наконец экзамен, быстро стал одним из ведущих хирургов большого южного госпиталя (больницы в Израиле называют на военный лад – госпиталями). А потом Алексей пригласил их на свадьбу с Лерой.
- А она хоть еврейка? – Спросил неугомонный старик.
- Еврейка, Эли, еврейка.
- Странное имя для еврейки – Лера. Ну да в добрый час, шейгиц.
А вскоре после этого его не стало. Так что развод уже прошел без его ворчливого участия.
Его похоронили в Иерусалиме. С высокого склона открывается вид на иерусалимские новостройки, золотистым кружевом покрывающие библейские холмы. Да будет ему пухом земля его Родины.