Гл. 6. Странничек - 44

…А теперь подошло время попристальнее всмотреться нам в лицо и характер Егора Ивановича, и, быть может, чуть приоткрыть дверь в сокровенные уголки его души. Несмотря на нежную любовь и глубокую почтительность к нему Анны Николаевны и детей, Егор Иванович прожил жизнь так до конца не вовсе узнанным и понятым даже в своей родной семье человеком. Так  грустно и сочувственно говаривала моя бабушка и, полагаю, имела на то основания.

Егор Иванович никогда и никому не навязывал тот внутренний строй жизни, которым жил сам, никогда ни на кого не давил своим «я», не  р а с п р о с т р а н я л с я.  И я понимаю, почему: тут дело шло о самых глубоких и заветных струнах души -о вере. Здесь и крылся самый корень духовного несходства проживших свой век в мире, согласии и любви Анны и Егора, и впоследствии духовной разности детей и внуков.

Словно встретились две струи в едином потоке вод, но полностью не слились, как не слились и не смешались вполне с истоками и притоками и озерными покойными водами струи Волги, ход которых я однажды с волнением наблюдала, стоя на очень высоком обрыве у деревни Коковкино по-над озером Стерж, в которое как таран вливалась уже очень сильная струя молодой Волги – рыже-красная, железистая со своим собственным, выделяющим ее на спокойном озерном фоне не шуточным внутренним напором, устремленностью вперед непрерывно прикипающих, бурлящих каких-то внутренним напряжением волн.

Это было совсем недалеко от истока Волги, где с замиранием сердца, обронив в еле заметный прозрачный ключ не одну потрясенную сыновнюю слезу, можно было проследить это еще детское пока что начало зарождающейся силы - в мелком, прикровенно мерцающем перламутром осинничке и обилье изумрудных трав, среди которых, встав на колени, можно было, поклонившись долу, услышать в этом крохотном, но очень шибко бегущем ручейке-дитяте тона будущего подлинного голоса великой Волги. Пусть это был еще совсем приглушенный младенческий рык, но в нем, несомненно, уже звучал зачаток еще не распустившейся, не раскинувшейся на всю Русь могучей силы, присущей с первого мига рождения, с первой капли голосу Волги-реки.

Анна Николаевна верила Богу в детской простоте без рассуждений. Все истины веры жили в ней незыблемо, слово святой Церкви было для нее непререкаемым законом. И никогда и ни на минуту вера не была в ней колеблема. Как, где, от кого она переняла эту духовную крепость – загадка. Надо думать – это было у нее врожденное, принятое от многих поколений глубоко верующих предков золотое наследство, но, возможно, что и ей одной был вручен столь великий Божий дар.

Всю жизнь свою Анна Николаевна свято чтила память святого митрополита Московского Филиппа (Колычева), к которому очень близко восходила ее родословная по женской линии. По ее рассказам, родоначальник Стечкиных был потомком легендарного боярина Кучки, который владел землями у Москва-реки еще до основания самого города, и который по летописным свидетельствам крепко повздорил с Владимирским князем святым Андреем Боголюбским.

Внуком (или правнуком) этого самого Кучки был Андрей Стецка, женатый на боярышне Стрешневой (в это время Стрешневы значились думными дьяками, а возвысился род позднее, когда первой царицей новой династии Романовых – женой царя Михаила Феодоровича Романова стала Евдокия Стрешнева). За Андрея Стецку выдали или дочь или внучку полоцкого стольника Стрешнева. Имя первой Стецкиной – тогда так писалась и произносилась эта фамилия, до нас не дошло.

За их-то сына Петра и была отдана самим царем Иоанном IV Грозным племянница (или внучатая племянница) опального святителя Филиппа. Произошло это вскоре после почти полного уничтожения  рода старинных новгородских бояр Колычевых, которых за близость к князьям Владимиру и Андрею Старицким почти всех жестоко казнил царь.

Анна Николаевна чрезвычайно дорожила своей древней близостью родовому корню святителя Филиппа. Он был самый высоким семейным идеалом, почитание которого всегда жило в поколениях Стечкиных и Жуковских и, что удивительно, даже и в сердце скромнейшего Николая Егоровича, который начисто был лишен склонности к тщеславию и тем более к хвастовству. Но, тем не менее, он нередко рассказывал о своем святом предке самым близким своим соратникам и ученикам, делясь этим как чем-то дорогим, любимым, заветным, о чем хочется говорить с душевно близкими людьми. Этот факт свидетельствовал, в частности, один из самых близких Жуковскому учеников – В. П. Ветчинкин  (в своих воспоминаниях об учителе в редком ныне сборнике «Памяти профессора Николая Егоровича Жуковского». М. 1922 г.)

Анна Николаевна поминала и близких родных святителя Филиппа. Чтили и отца святителя - славного боярина Стефана Ивановича Колычева-старшего, и мать его – страннолюбную инокиню Варсонофию (в миру Варвара), родного дядю святителя - убиенного боярина Иоанна Иоанновича Умного-Колычева, племянника (по семейной версии – брата) Бориса, потомков Колычевых и, в частности, праведного Григория Семеновича Колычева, жившего и похороненного в селе Ворсине под Москвой.

Анна Николаевна любила рассказывать о семейных древностях своим юным внучкам. А те, в свою очередь, любя эти рассказы бабушки о старине, жили уже всецело в  с в о е м  времени. Все старинное как бы примерялось  на мерку их жизни, с т и л и з о в а л о с ь, претваряясь в повести и рассказы Веры Жуковской под старину (чем так увлекался Серебряный век), в историко-познавательные интересы Катеньки Микулиной-Домбровской. Для Веры, которая в семье считалась сугубо религиозной, тема родства была все же скорее подпиткой собственной «самости», а для Кати – скорее археологически любопытным, «занятным», как тогда выражались, артефактом. И то, и другое представляется мне  н а ч а л о м  о т ч у ж д е н и я  и от живой связи времен, и от душевно близкой цепи родства, и от глубинного соборного церковного чувства единства в духе и вере. И тем более – ни та, ни другая о тайнах наследственности вообще мало задумывались: скорее всего, потому, что их самопознание развивалось не вовнутрь, не вглубь, как бы должно было – в Боге,  а во вне – в сторону их внешнего самоопределения в реальном мире.

Сын Петра Стечкина, женатого на Колычевой, Порфирий был женат на дворянке Сверчковой, их сын Яков служил в стрельцах при Алексее Михайловиче, а сын последнего Николай служил в потешных войсках императора Петра I. Был послан на учение заграницу, а, вернувшись, женился на дворянке Анне Мосоловой, имел от нее трех сыновей, из которых остался в живых Андрей, сын которого – опять Порфирий, военный, много поспособствовал восхождению императрицы Екатерины II на трон, за что был щедро награжден, в том числе и имением Плутнево Тульской губернии и… мягким знаком, собственноручно императрицей вписанным в его фамилию: Стечькин, - начертала она в дарственной грамоте. И Стечкины так довольно долго писались, пока правила русской грамоты не взяли свое.

В Плутневе и родился Яков Порфирьевич Стечькин – прадед Николая Егоровича, у которого было трое детей – сын Николай (отец Анны), сын Иван, в молодости погибший от несчастного случая – шаля с друзьями, он вздумал стрелять по старинным портретам, одна пуля, выпущенная им в портрет кого-то из предков, натолкнулась на металлическую скобу в кладке стены, отрикошетила, и убила его наповал. Ему было лет 16 тогда. Эта картина хранилась в Орехове во времена моего детства на втором этаже, и бабушка рассказывала мне сию горькую историю. Я боялась одна заходить в ту пустынную комнату, у меня сжималось от ужаса сердце и я, маленькая, странным образом, думала о неутешном горе матери и всей семьи. Сердце мое помнит те чувства и по сей день…

Третьей была дочь Александра, которая, как мы много ранее уже рассказывали (в главе «Век Анны), была отдана замуж за самодура-помещика Лаговцына, того что хотел заставить попа крестить ягненка, а потом насильственно увезенная матерью Настасьей Григорьевной обратно в родительский дом. В первые годы своего замужества Анета переписывалась с тетушкой Александрой, видно, очень горемычной и Анетой любимой, поскольку письма те были очень нежными.

Кстати говоря, свидетельства и родословные документы часто спорят друг с другом, иногда встречаются и необъяснимые разночтения (даже в родословных таблицах, составленных разными потомками) и даже несомненные ошибки, которые я встречала в росписях дворян Тульской губернии. Но здесь я передаю все так, как мне передавала моя бабушка. А ей – сама Анна Николаевна. Было бы непростительной ошибкой пренебрегать семейными преданиями, - ведь не случайно такие замечательные русские ученые-историки, как генеалог Л.М.Савелов и С.Ф. Платонов приравнивали устные предания к историческим источникам. Нередко именно предания часто определяли духовно-нравственный вектор жизни многих поколений, - во всяком случае, тех членов рода, для коих эти предания были живыми и действенными идеалами, своеобразными внутренними цензорами поведения.

Именно в преданиях жило своеобразие родового лица, благодаря преданиям сохранялась внутренняя преемственность и единство рода. Безнравственно было бы предавать их забвению, поскольку на них зижделась и  р о д о в а я  ч е с т ь, действовавшая в сердцах потомков как неотменное жизненное обязательство перед памятью предков и укреплявшая страх эту память унизить и осквернить. Ну, а то, что родовыми святыми воспоминаниями многие злоупотребляли, начинали гордиться и приписывать  с е б е   с а м о м у  достоинства великих предков, так это давно в людях было обозначено простым и кратким словом –
г р е х.

Но вернемся к главе семьи Жуковских – к дорогому и немного таинственному Егору Ивановичу Жуковскому, у которого, как мы знаем,  были свои родовые старины, однако он по великой своей скромности как-то не вносил их в жизненное пространство своей семьи. У него на самом высоком и первом месте всегда стоял Господь Бог, потом долг перед Отечеством и семьей, а все остальное как-то меркло и уходило на дальний план воспоминаний. Помимо всего прочего тон в семье задавала Анна Николаевна, и он не мешал ей в этом: промеж супругов не было несогласий…

***
Егор Иванович ходил в мягких сафьяновых неслышных сапожках, носил накладочку на рано облысевшей голове, утверждая, что ему без нее холодно, никогда не ел мяса, но отнюдь не показывал того за столом, - для себя отдельного стола никогда не просил. Был трогательно добр и чувствителен к чужому горю. Никогда не отказывал никому в просьбах. Носил старомодные широкие галстухи, брился, оставляя широкие украинские  усы. Зимой носил обшитую барашковую венгерку и высокие сапоги. Любил выйти рано утром и по морозу обойти до рассвета все свое хозяйство. Никогда не курил, избегал спиртных напитков. Был всегда добродушен и приветлив, что, несомненно, унаследовал его любимый сын Николай.

Безмерно любил свою мудрую и твердую характером Ниночку (Анну Николаевну), которая всегда утешала его в минуты слабости и уныния, записывал за собой каждый день в тетрадочку свои оплошности и грехи, и вообще вел строжайший покаянный дневник, ни в чем не давая себе спуску.
Это был человек сокрушенного сердца, которое, как свидетельствует пятидесятый псалом царя Давида, «сердца сокрушенна и смиренна Бог не уничижит». Жизнь в семье Егора Ивановича протекала ровно и спокойно, чего нельзя сказать о его внутреннем душевном состоянии – он несомненно ощущал некое несоответствие и жизни окружающей, и своего собственного устроения Божиему христианскому идеалу, к которому стремился. И не случайно мы в этой главе вспоминали протяжные русские народные песни с их горьким сокрушенным духом – тот же самый дух жил и в сердце Егора Ивановича. И среди многих и многих был он таковой – один. Он жил среди своих любимых духовных книг – читал Библию: и на церковно-славянском, и на латыни, сравнивал с переводами на немецком и французском, углублялся ненасытно в святых отцов и в Слово Божие, которое питало его, насыщало, открываясь ему своими разными драгоценными гранями. Он переписывал и собирал молитвы из отеческих книг, иногда сочинял молитвы и сам. Всем сердцем стремился жить строго по Заповедям Господним и очень жестко и нелицеприятно судил себя самого за несоответствие.

Долго хранились в семье его записные книжки, где он тщательно отмечал все свои недолжные помыслы и поступки. Почти все записи начинались воплем отчаяния: «Господи, спаси ны – погибаем!»:

«16 ноября 1844 года. Блудные мысли; непризрение бедного; суета мирская помрачила возношение и память о Боге»
«27 ноября и 28 – уныние, осуждение, леность на угождение Господу; ни единого доброго дела. Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!».

Если это были записки, которые можно было бы назвать исповедальными – ибо несомненно все эти прегрешения он нес в церковь, к своему старцу на исповедь, то в других книгах он, разграфив их на каждый день месяца, а каждый день на две половины – в первом столбце перечислялись добродетели, а в графьях отмечались ежедневно крестами или нолями их выполнение.
Добродетели перечислялись следующие: «Терпи, сколько возможно молчи, воздержание, целомудрие, порядок, деятельность, незлобие, опрятность, спокойствие, смирение…». Почти все графы были заполнены нолями, и лишь очень изредка встречались кресты.

«Много и самых разнообразных благ испрашиваем мы у судьбы; истинно только одно – тихое, кроткое довольство души, которое приходит независимо от забот житейских, независимо от горя и радости. Это истинное благо», - записывал он свои заветные мысли. – Станем дорожить временем, потому что каждая его минута – труд, а в труде насущный хлеб».

И тут же среди этих записей и строгих духовных самооценках высказывает Егор Иванович свое трогательное отношение к любви:
«Летние цветы пышны и роскошны, но отчего всего милее маленькая медуника, которая первая выглядывает из оттаявшей земли? (первая любовь)».

У Егора Ивановича первой и последней любовью была его «медуника» - обожаемая жена, которой он всегда оставался верен, хотя Анна Николаевна в отличие от него, мистика в самом высоком и подлинном смысле слова, в твердыне своей непоколебимой веры всегда оставалась реалисткой. Эти два мира, - так говорила моя бабушка, - невозможно было примирить полностью. И потому Егор Иванович понемногу замыкался в себе, избегал высказывать свои убеждения даже в мелочах, и если что-то в семейном быту его огорчало, большей частью он просто молча уходил…

По словам бабушки, Егор Иванович обращался за духовным окормлением к одному из великих старцев Оптиной Пустыни, но, к великому моему сожалению, в семейном архиве не сохранилось сведений о том, к кому именно из старцев в Оптиной обращался Егор Иванович. Над своей научной биографией Н.Е. Жуковского бабушка Екатерина Александровна работала в конце 30-х гг. Понятно, что само то время не давало возможности углубляться в такие подробности; но надо признать и другое: интереса живого к таким деталям особо и не было. Духовные лица в семейной переписке упоминались лишь вскользь, настолько их присутствие в жизни воспринималось как нечто обыденное, привычное и уж никак не грозящее своим почти полным исчезновением…

Продолжение 9 главы «Страничек» следует…  http://www.proza.ru/2011/05/25/602

В качестве иллюстрации – изображение цветка Медуники – первого вестника весны ореховских лесов, милый образ  трогательной супружеской любви и верности, и чистой души героя нашего повествования.


Рецензии
Дорогая Екатерина!
Снова вернулась к Вашему полноводному и широкому, как сама Волга, повествованию. Как же хорошо и подробно Вы владеете всей Вашей родословной! И так образно и мудро умеете все это богатство преподнести читателю.

«Много и самых разнообразных благ испрашиваем мы у судьбы; истинно только одно – тихое, кроткое довольство души, которое приходит независимо от забот житейских, независимо от горя и радости. Это истинное благо», - записывал он свои заветные мысли. – Станем дорожить временем, потому что каждая его минута – труд, а в труде насущный хлеб».

ЭТА МЫСЛЬ ОЧЕНЬ ДОРОГОГО СТОИТ! И Я С УДОВОЛЬСТВИЕМ ЗАНЕСУ ЕЕ В СВОЙ ДНЕВНИК, ХОТЯ ДОБИТЬСЯ ЭТОГО БЛАГА ОХ КАК НЕЛЕГКО!

А тут я еще узнала, что У Вас сегодня ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Я Вас от души хочу поздравить, дорогая Катя, и пожелать Вам сил, желания и всяческой помощи продолжать творить в том же Духе...
Обнимаю Вас - Татьяна.

Татьяна Кузнецова 4   17.02.2013 23:25     Заявить о нарушении
Благодарю и ответно обнимаю Вас, дорогая Танечка. Как-то все все прознали! А я и рада!!!

Екатерина Домбровская   18.02.2013 01:02   Заявить о нарушении
На это произведение написано 8 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.