Тело на дороге. Ольхонские зарисовки

Мать умерла до нелепости неожиданно. Не лежала, не болела и вдруг умерла 3 сентября 1998 года.  Даже месяца не прошло после дня её рождения.

Я работал инкассатором и днём имел технический перерыв несколько часов, а вечером работал до одиннадцати ночи. Приехал домой, пообедал, лёг, поспал, а позже выходя из подъезда к поджидающей машине, увидел в почтовом ящике письмо. Открыл ящик, взглянул – письмо от матери и положил его обратно, а с улицы крикнул жене, чтобы вынули почту.

Отработав маршрут, подъезжаем к предприятию, осталось только пересчитать деньги и домой. Вышедший из КПП охранник крикнул:
-Сергей! Позвони своей сестре, у вас что-то случилось.
Что  могло случиться, пока был на маршруте? Забираю инкассаторские сумки и иду в комнату для пересчёта денег, там уже второй экипаж вовсю шелестит хрустящими купюрами.
Сажусь за телефон, набираю номер и слышу рыдающий голос сестры:
- Мама умерла!
-Как умерла? Я днём получил от неё письмо, а оно шло всего сутки.
- Я договорилась на работе с машиной, утром прилетают братья.
Обговорив все необходимые вопросы, попрощались. Звоню напарнику Антону Бумажкину и договариваюсь о подмене и, пересчитав деньги, еду домой.
Дома уже получили телеграмму и все в шоке. Читаю письмо матери, в котором нет и намёка на болезнь, а сетует на дочь, мою сестру, что та требует от неё доли в наследстве от родительского дома и всё. Мать хотела, чтобы дом достался младшему сыну Виталию. Вы, старшие уже обжились, а ему ещё строить своё счастье. Я не возражал, пусть мать делает, как хочет, хотя дом она  получала, ещё живя с моим отцом. Но сестра терпеливо гребла всё к себе, чем досаждала матери.

Потом уже выяснилось, что накануне она бегала по острову и искала годовалого бычка, который уже несколько дней не приходил домой. Сильно и не переживала, куда он с острова Ольхон денется. Правда было когда-то, что одного нашего телёнка задрали волки на полевом стане и я, ещё школьник, нашёл  там от него голову и часть обглоданных костей, остальное унесли орлы обитающие там. Но волков давно уже никто не видел  на Ольхоне и там во множестве расплодились одичавшие кони, которые иногда, как собаки гонялись за мотоциклистами.
Матери пробежать двадцать километров, это только размяться. Маленькая, худая она закусит папиросу зубами и, дымя ею, стремглав летит, как крейсер «Очаков» уходящий от погони Черноморской эскадры. Я при росте 1.83 не мог за ней угнаться.

Мать телёнка не нашла и вернулась домой. Утром говорит отчиму:
- Пойду, схожу в больницу смерить давление. Собралась и ушла, а через полчаса прибежали односельчане и сказали, что она умерла. Пришла в больницу, пока врач был занят, зашла в палату потрепаться с бабами, присела на пустую кровать, повалилась на бок и умерла. Это раньше при советской власти там была большая больница, врачи, хирурги, а сейчас просто забегаловка. После того, как больница сгорела, её не стали восстанавливать, а превратили в неё бывшую поликлинику.

Когда мы приехали через сутки, мать уже прибранная лежала в гробу, спасибо за бескорыстную помощь соседям и односельчанам, а на лице её застыла улыбка, вот, мол, я вас всех собрала вместе. Потом улыбка исчезла, и лицо приняло строгое, холодное выражение. Света в посёлке уже несколько лет не было, каждый выкручивался, как мог. При Союзе свет круглосуточно давали рыбзаводские дизеля, а потом все стали считать денежки и завод не смог за свои средства покупать и доставлять на остров соляру за 400 километров. Поселковая мэрия, та всегда была без средств и прав. Электролинии, проходящие по острову и посёлку, сняли и никто не знал, куда они подевались. Спасибо соседям Володе и Ирине Черных, те протянули для нас временную линию от своей электростанции. Валера Зурмаев нашёл листовое железо и сварил временный памятник, а дядя Юра Византийский дал задание своим рабочим в лесотарном цехе изготовить гроб для матери. Сейчас нет ни лесотарного – сгорел, ни дяди Юры – умер и похоронен рядом со своей женой, а рядом и моя мать. Будут ли когда-нибудь потом такие, человеческие отношения, навряд ли – деньги любят счёт.

Прошло двадцать дней после похорон и вот мы опять едем на Ольхон почти четыреста километров, стучим зубами от тряски  - строится и асфальтируется дорога. Перед Косой Степью асфальт закончился, и едем по щебню, который отсыпает и грейдерует «Агродорспецстрой». Под ногами в салоне надгробный памятник и бетонный цветочник на могилу матери, которые на неровностях дороги подпрыгивают, того и гляди, что ноги отрубят. Уазик-санитарка с предприятия сестры и водитель, Григорий, тот же, ведём бесконечные разговоры.

Григорий родился и вырос в большой татарской деревне под Иркутском и рассказывает немало смешных и курьёзных случаев из детства. Его бабушка-татарка была под два метра ростом с крутыми плечами и широкой спиной, и в молодости разгружала на станции вагоны, так что не всякий мужик мог с ней потягаться. Могла спокойно нести по большому мешку  с мукой или сахаром на каждом плече. Мужики её побаивались, если она кулак приложит, то фотографию испортит надолго. Мужа выбрала себе сама самого незавидного, плюгавенького. Подошла и сказала ему:
-Возьми меня замуж.
Мужичонка, как глянул на неё, так и обмер:
-Так я, это, с тобой же не справлюсь, тебе какого же жеребца надоть! Ты чо девка сдурела?
- Ничего, справишься, значит договорились!

Видимо справлялся, дом завели, детей нарожали, и он жил с ней, как за каменной стеной. Так всегда бывает – глаза боятся, да руки делают. Она всё делала сама: работала и по дому успевала, да ещё огород никому не доверяла. Бывало, муж с мужиками загуляет, бабушка не бежит сразу, как узнает. Даст мужу покуражиться  с мужиками, изрядно захмелеть, потом пойдёт, сгребёт пьяного мужа под мышку и несёт его никакого домой. Не била, упаси Господи, моралей не читала, он и сам, зная свою вину, долго потом бабочкой порхал, испытывая неловкость  перед женой. Войну пережили, как и все в стране. Дети были крупные, под стать матери, да и внуков Бог здоровьем не обидел, если судить по Григорию.

Он, смеясь, рассказывал, как его в детстве с братом, пацаны постарше подставили.
Летом в татарских дворах, в уборных ставили кувшины с водой для личной гигиены после туалета. Вот мальчишки и научили малышей насыпать в кувшин красного перца, что они и сделали. Играют на улице в городки и слышат с огорода рёв раненого быка:
-Вай, вай, вай, шайтан и очередь слов на татарском. Это бабушка после туалета подмылась. Что там, говорит, было, трудно представить, но бабушке видимо туго пришлось и холодная, из колодца, вода не помогала. Гордые старшие пацаны, поймали и привели шкодливых братьев на расправу. От матери они успели получить хворостиной по задницам, но бабушка пожалела их и у матери отобрала.

Вот так за разговорами и коротали тягостный путь домой. За Петрово дорога стала глаже, лежал ещё старый, местами выбитый асфальт, проскочили Еланцы, Тажеранскую степь и вот спускаемся в МРС к парому. На переправу очередь, но на большой паром «Дорожник» войдут все, вот только дождаться его нужно, он на острове и ходит по расписанию. Толи дело было раньше, когда было два маленьких парома, ходили днём и ночью. Приехал, и если тебе нужно срочно, попросил работавших на них Володю Власова или Юру Голикова, жившего в МРС они всегда безотказно перевезут, в ущерб своему отдыху или приёму пищи.
Стали в очередь, знакомых лиц не видно. Старых всех в лицо знаешь, а младших нет. Вот стоит корейский грузовичок накрытый тентом, в кабине три хачика, разговаривают на азербайджанском. Мужики и женщины стоят возле своих машин и смотрят направо, где в гору карабкаются два джипа. Угол подъёма уже предельный и для них, они так и не смогли подняться на вершину по - прямой. Сначала один, за ним и другой медленно разворачиваются и катятся вниз, к паромной переправе. Подъехали  тойота «Ландкрузер» и  ниссан «Падфиндер» из которых вышли шесть мордоворотов в камуфляже с надписями «Омон» и огромными тесаками, висящими на поясах, другого оружия не было видно. Пьяные в хлам они ни на кого не обращали внимания, о чём – то громко спорили, потом затеяли между собой борьбу и метание ножей в стену деревянной, разрушенной автобусной остановки.

Омоновцы немало покуролесили на Ольхоне  и на дороге МРС-Еланцы. Когда стал трещать по швам Советский Союз, то всплыла и пена оргпреступности на берегах Байкала. В своё время начальник РОВД Ольхонского района подполковник Валера Севрюк навёл там порядок, пересадив склонных к криминалу. Пришедший с должности начальника уголовного розыска Усолья Сибирского он свою работу знал и любил, но завистники и карьеристы свели с ним счёты во время андроповской чистки. Я несколько раз встречался с ним, он с семьёй был частым гостем моей матери и произвёл на меня хорошее впечатление. Как член бюро райкома партии предлагал перейти к ним в район секретарём райкома комсомола, там освобождалось место.

После ухода Севрюка криминал махрово расцвёл. В МРС и Черноруде организовали группы и в летнюю путину стали грабить рыбаков Мало-Морского рыбзавода. Подскочат на лодках вовремя выбора невода или сетей с надетыми на лица масками и обрезами в руках, заставят перегружать в свои лодки пойманных сигов и крупных омулей. Сопротивляться? Так себе дороже, закон моря. С любого мыса, с любой скалы можно срезать на повал любого человека из тозовки, бесшумно и убойная сила до полутора километров. Да идя на грабёж можно застрелить и на месте. А ведь все друг друга знали с детства, но кооперативное движение и развал Советского Союза с мораторием на смертную казнь породили беспредел.

Директор Мало-Морского рыбзавода Володя Венцак договорившись в городе, нанял охрану промыслов личным составом иркутского ОМОНа, но это мало что изменило. Даже невооружённым глазом видно, куда какая лодка или катер направляется. Зато омоновцы стали беспредельничать на единственной дороге в Еланцы, останавливать машины и учинять досмотр, выгребая у частников купленную рыбу. Сам был свидетелем, когда ехал на машине из Хужира. Только съехали с парома, как омоновцы остановили вереницу машин и стали проверять багажники и салоны. К машине, в которой я ехал с двоюродным братом Виктором Березовским, подходит здоровый бугай в чёрном берете с эмблемой, в тельняшке, семейных трусах, на бёдра свисает надетый офицерский ремень с кобурой. Так, наверное, ходили матросы анархисты в дни великой смуты. Нагибается к открытому окну машины, по роже видно, что с глубокого перепоя, видит меня в военной форме, а брата в ментовской и уже не так уверенно:
-А вы, что сидите?
-А ордер на обыск у тебя есть, не выдерживаю я?
Омоновец дёрнулся, но при дневном свете и таком скоплении народа ерепениться не стал, а сквозь зубы процедил:
-Езжайте!

Вот и сейчас глядя на кураж ОМОНа я вспомнил тот давний случай. Из стоящей впереди чёрной «Волги» вышел мужик и огляделся по сторонам. Ба! Знакомое лицо -  Володя Гуралёв. Он младше меня, но чем старше мы становимся, тем разница в возрасте сглаживается. Подхожу к нему:
-Здорово, Володя, узнаешь?
- Привет Сергей, конечно узнал.
В детстве жили в одном бараке, а потом в соседних домах. Последний раз виделись в начале восьмидесятых, вместе летели с Байкала в одном самолёте. Я тогда недавно перевёлся из Хабаровска в Иркутск и был в Хужире в гостях, а он с женой Надей, в девичестве Школиной, и сыном ехали работать на север Иркутской области в посёлок геологической парии Ербогачён. Тогда произошёл комичный случай. В аэропорту мы взяли одно такси - им в Солнечный к родне, а мне домой в Юбилейный. Как обычно хитрый таксист везёт не сразу через плотину, а вокруг по 1- ой Советской.

 Гуралёвский малыш, терпеливо перенёсший болтанку на Ан-2 в воздухе, в такси вдруг закапризничал, и родители не могли его никак успокоить. Тут и я решил вмешаться, как ни как опыт есть – две дочери, как раз подъезжаем к пересечению улиц 1-ой Советской и Депутатской:
- А ну-ка посмотри в окно, вон танк стоит!
Малыш замолчал и стал глядеть в окно, но что это? Танк Т-34 « Иркутский комсомолец», которые в войну выпускал Иркутский завод тяжёлого машиностроения имени Куйбышева  и, стоявший здесь уже не один десяток лет, исчез с постамента.
Ребёнок поворачивается ко мне, и требовательно смотри, мол, где же обещанный танк.
- Я, смутившись, сказал первое, что пришло в голову:
- Хулиганы, наверное, взяли покататься.
Не знаю, понял ли ребёнок моё объяснение, но до самого Солнечного молчал, уткнувшись, матери в плечо.
Позже я узнал, что Евгений Евтушенко снимал в городе Зима фильм-воспоминание о своём детстве, проведённом там, в войну, в эвакуации. И танк использовался в эпизодах фильма.

Вспомнили сейчас, тот курьёз и посмеялись вместе с Надей, сидящей в машине. Сын этот  уже вырос и уехал на год для учёбы в Америку, по обмену студентами, и они за него переживали, как он там. Ещё работая в службе безопасности «Агродорспецстроя» я слышал от своего охранника, приехавшего в Иркутск из Ербогачёна, что Гуралёвы вернулись в родные пенаты, ведь дома и стены помогают.

За разговором не заметили, как подошёл паром и замер, опустив аппарель и в мегафон стали подавать команды кому, куда заезжать. В открытое окно рубки выглянул старшина милиции  в сером бушлате, дежурный на пароме из Ольхонского райотдела.
Батюшки! И этот пьяный в хлам, но что-то мычит и машет руками, будто его сзади дёргают за ниточки. Все засуетились и разошлись по машинам, вскоре палуба парома заполнилась и последними, на неё, влетели омоновцы, лихо затормозив перед багажниками впереди стоящих машин.

Паром поднял аппарель и отошёл от пирса.
Едва вышли в открытый пролив, стоять на палубе с наветренной стороны стало не возможно, осенний ветер пронизывал насквозь, пришлось перейти на другую сторону и спрятаться за надстройки.

В Ташкае паром подошёл другой стороной к причалу и те, кто заехал первыми, выехали с него тоже первыми. Приехавшие, на остров впервые, стояли у машин, обсуждая дальнейший маршрут, омоновцы пошли в дом, где жил экипаж парома, остальные рванули в Хужир, только шуба заворачивалась, да пыль столбом следом. До Хужира сорок пять километров и люди спешили до сумерек туда добраться.
На уазике сильно не разгонишься, это не «Волга», да и на дороге, похожей на стиральную доску, можно запросто покинуть этот свет.

Проехали километров пятнадцать – восемнадцать и в долине переходящей в Ходайскую гору увидели чёрную «Волгу» стоящую посреди дороги, а рядом с поднятой рукой Володя Гуралёв. Водитель Григорий остановил машину,  и мы пошли к Гуралёву. Вижу, перед носом его машины, поперёк дороги лежит мужик.
- Ты что ли его сбил?
- Да нет, когда я подъехал, он уже лежал, впереди прошло несколько машин, и никто не остановился, вот сволочи!
- Так чего ты встал перед самым телом, сдай назад, а то подъедут сейчас омоновцы и разбираться не будут.
Володя сел в машину, сдал назад и выйдя из машины затоптал следы.
Подхожу  к телу, мужик лет сорока, в чистой, приличной одежде, из-под руки торчит целофановый цветной пакет. Следов на нём никаких нет, не видно дышит или нет. Наклонился, взял кисть руки, она холодная, пульс не прощупывается, на солнечной артерии тоже. Лежит, наверное, давно покрываясь пылью от проходящих машин.
Вот дела, да где же это видано, чтобы человек лежал, и никому не было никакого дела.
Да у нас любой бурят не проезжал мимо идущего путника. Едет на гружёных санях или телеге и всегда посадит человека, пусть медленно, но доедут. Проехало много машин, как на паром, так и в Хужир и никто не остановился, не посмотрел, что с ним. Перестроились!
Останавливаем машину, идущую на паром, записываем её номер и просим водителя сказать о происшествии дежурному старшине на пароме. Водитель косится на тело, лежащее на дороге и быстро уезжает.

Стоим на обочине дороги, темнеет - осенью сумерки наступают быстро, да и ветер с Байкала не даёт покоя. Наконец видим по дороге от Ташкая летят два джипа, только пыль столбом тянется за ними. Проскочив вперёд, мимо нас они остановились и из машин вывалились  пьяные омоновцы, с момента куража на пирсе МРС они стали ещё пьянее, с ними Еланчинский старшина милиции, еле стоящий на ногах и прячущий своё лицо в воротник серого бушлата.
- Чо, кого? Кто его замочил?
- Кто его знает, следов на нём нет, лежит, видимо, давно, тело холодное.
 Менты столпились у лежащего на дороге тела и следы, если они бы и были, то конечно затоптали.
- Кто ещё видел тело?
-Да  все  проехавшие на паром и с парома, и назвали, в том числе грузовичок гружёный водкой азербайджанцев. Омоновцы сразу оживились, повеселели и в обрывках их него
разговора слышно, что они хотят догнать азеров. Видимо они ещё на пароме стали их доить, разведя на перевозимую водку, потому и ужрались халявной водкой.
- Ладно, старшина ты давай оставайся у тела и дожидайся опергруппу из Еланцов, а мы в Хужир к участковому Урбазаеву.
Сели в джипы и укатили, пошли к своим машинам и мы, итак изрядно задержались, а бедный старшина в состоянии приближённом к лежащему телу на дороге и сам готов был упасть рядом. Уже стемнело и отъезжая, мы видели, как ветер трепал одежду на старшине, смотрящем уехавшим в след, долго придётся ему ждать у остывшего тела.

На следующий день в Хужире мы несколько раз видели в разных местах белый грузовичок азеров и два джипа рядом. Сколько омоновцы высосали с них, одному Богу известно и им, но думаю, что не мало. У кого власть – тот и прав.

Не знали и мы, стоя тогда возле распростёртого на дороге тела, что через двадцать дней, как раз на сорок дней моей матери, постигнет и Володю Гуралёва горе. Его мать Тамару Селютину рядом со своим домом собьёт машина и она погибнет. Отец погиб ещё раньше. У каждого своя судьба и от неё не уйдёшь.

Приехав, ещё раз через месяц узнали, что человек, лежащий на дороге, был из Еланцов, шёл на паром и умер от сердечного приступа. Проезжающие мимо равнодушно смотрели в окна своих машин, и никто не подумал остановиться, может нужна была помощь человеку, объехали, как падаль и дальше по своим делам. Человек человеку – волк!


Эпилог

Телёнок, которого искала мать так и сгинул. Совхоз сдавал свой скот на мясокомбинат и собрал его в загон в Маломорце. Попавшие чужие коровы и телята были отделены и об этом написали объявления и расклеили по всему Хужиру. Но мой отчим Анатолий Александрович никогда этим не занимался и особенно не искал, поэтому бычок ушёл на мясо вместе с совхозным стадом. Когда  отчим узнал, то было поздно, он не смог дать ни описание бычка, ни примерный его вес и его претензии отвергли, не заплатив ему.
Четыре коровы тоже сгинули, ушли вслед за матерью. Когда её хоронили, то коровы утром ушедшие в поле вернулись и стояли на улице среди людей вовремя выноса гроба и по их мордам текли обильные слёзы, падая на землю в пыль.

Позже после похорон, отчим с горя или как загулял, и три дня скотину с улицы в ограду не запускал. Они ушли в поле и не вернулись. Тогда многие хужирские потеряли свой скот. Было даже громкое уголовное дело. В одной из исправительно- трудовых колоний под Иркутском её начальник, якобы решил проблему кормления своих заключённых, отправив машины и вооружённых стрелков на добычу мяса. Вот они и резвились в Ольхонском районе, убивая скот и забирая с собой. Наша страна с забытым прошлым, неизвестным настоящим  и не предсказуемым будущим. Что там говорить о начальнике колонии, когда губернаторы гибнут на незаконном отстреле дикого зверя.

Оставалась у старого ещё телочка. Кормов, заготовленных матерью, хватало и она счастливо пережила год, кормясь во дворе. А на следующий год, по весне, отчим выпустил её в поле с тем же печальным результатом. Вот так устроена вся наша жизнь.
Сергей Кретов
Баден-Баден, 22 мая 2011 года.