Запоздалая благодарность

               






                Запоздалая благодарность.

    Уходящая зима выдалась снежной, буранной. Серые тусклые дни менялись ветреными неделями, заполненными снежным сумраком.
В городе, весна уже расталкивала зиму робкими остриями слезящихся проталин на высоких, снежных брустверах дорог, звенящей капелью и шорохом снежных лавин с крыш. Утренний колкий морозец к обеду пропадал, давая место сырому, радостному ветру.
        Мой маленький двухместный аэроплан в ожидании полетов провел зиму в темном, засыпанном снегом почти до крыши, сарае. Еще осенью, мы с приятелем подготовили его к зиме, прикрутив к колесам широкие дюралевые лыжи. Но этой зимой полетать  так и не удалось.
        Но вот, свершилось! Ясным, морозным утром, сгорая от нетерпения, прицепив к легковушке двухколесную тележку с притороченным с ней самолетиком, мы помчались за город - в поля, подальше от любопытных людских глаз.
В поле – зима. Нетронутый теплом снег, по виду крепок и лишь наступив на него – по пояс проваливаешься в сухие, крупные, похожие на соль, кристаллы снега. Широкие, клепаные лыжи легко держат самолет на целине. Мотор уверенно зарокотал, подняв облако колючей, снежной пыли.
Я сказал приятелю:
         - Ну что,  Юра, я слетаю, осмотрюсь  кругом. Если что – по рации позову.
Тот согласно кивнул и  пошел греться в машину.
Полный газ, мотор взревел, и острый ветер впился иглами в неприкрытые шлемом и очками щеки. Машина резко и послушно пошла вверх.
Полет! Что может быть лучше, я не знаю. Каждый раз - ни с чем не сравнимое чувство охватывает меня. Невообразимая смесь детского восторга, радости и восхищения наполняет собой каждую клетку тела. Душа поет. Уходят, нет, уносятся куда-то вниз все беды, печали, огорчения. Всё оставшееся внизу, кажется пустяковым и мимолётным. Именно в такие моменты, ощущаешь себя совершенно счастливым.
А какая красота кругом! С земли этого не видно. Горизонт раздвигается, становится шире. Бесконечной кажется земля. Жиденькие,  чахлые рощицы превращаются в строгие, четкие линии.  До самого, необозримо далекого горизонта,  будто щедрой рукой доброго Бога, повсюду, рассыпаны сияющие бриллианты. Изящные изгибы замерзшей реки синими тенями и ослепительным блеском голубоватого льда - словно выписаны кистью Великого художника.
Ощущение полета и скорость – это дивный симбиоз – чувствуется только на малых высотах от 100 до 300 метров. Ниже - летать опасно - не остается времени для аварийной посадки. Если забраться выше –  появляется ощущение зависания на месте.
Яркое солнце, слепящий снег, долгожданный полет - буквально опьянили меня. Я купался в синеве бездонного, уже почти весеннего неба, наслаждался чудесными, захватывающими видами, забыв обо всем. Где-то далеко, едва видные, торчали трубы города. В другой стороне, по дымам, угадывалась незаметная в снегах, деревенька. Подо мной - ни следа, ни тропинки, ни дороги, лишь белое, огромное пространство под сияющим куполом неба.
Постепенно звук мотора изменился, упал на полтона ниже, захлебнулся раз, другой, неожиданно заскрежетал, казалось из последних сил, дряхлея с каждым оборотом винта. Я обернулся и увидел за собой черный, густой хвост дыма - как от сбитого «мессера» в  старой хронике воздушных боев. Из лопнувшего бензопровода топливо лилось на раскаленный цилиндр и бесцветно горело на встречном ветру, с резким, рвущимся звуком. Тут я почувствовал, как припекает спину сквозь толстую ватную куртку. Пламя с текущим топливом уже подбиралось ко мне, костром полыхая на бензобаке. Кругом - бескрайнее поле. Круто спикировав, я бухнул машину на засвистевший под лыжами наст и, не дожидаясь остановки, вывалился из кабины, ударившись плечом о лыжу, пробил наст и глубоко провалился в снег. Самолет, объятый пламенем, проскользил на лыжах еще метров двадцать и, не останавливаясь рванул, выбросив яркий, клубящийся  столб огня, увенчанный черным дымным султаном, разбрасывая крутящиеся в воздухе обломки далеко по сторонам.
     От неожиданности, от всего произошедшего, я лежал в снегу бог знает сколько, пока холод, проникающий откуда-то через спину, не заставил меня подняться. На месте взрыва была большая, закопченная, снежная яма. Крыло, разорванное и исковерканное, чадно догорало в стороне. От винта валялись лишь щепки, синея осколками краски.  Одна лыжа, изорванная и оплавленная, нелепым, уродливым кустом торчала из наста. Больше от самолета ничего не осталось. Я снял с себя куртку. На спине красовалась огромная, тлеющая дыра. Омерзительно, горелым бензином воняла, роняя искры, вата, которую я кое-как затер рассыпчатым снегом.
      Ошеломление  еще не прошло. Казалось, будто все это только привиделось в дурном сне, который вот-вот кончится. Взглянул на часы – летал всего-то с час, а горел и падал с минуту – не больше. Пот катил градом, руки тряслись, толи со страху, толи еще с чего. Небо  приблизилось, городские трубы исчезли где-то за горизонтом. От видимой сверху деревеньки, не было и следа. По карте увидел: до города около тридцати километров, а до ближайшей дороги – пятнадцать-двадцать. Делать нечего, надо выходить к жилью.
        Проверил свои припасы: воды нет, еды нет. Рация, закрепленная у приборной доски, улетела куда-то при взрыве. Искать её я даже не пытался. Спичек - тоже не было. Из одежды – лётный меховой шлемофон, ватные брюки с лямками, так называемые «ползунки», тонкие перчатки с крагами, да прогоревшая на спине куртка. Определившись по солнцу, я побрел на север, к дороге.
Снег, с твердой вверху  коркой, под ногой проваливался, превращаясь в сухие рассыпчатые кристаллы. Я оглянулся. К догоравшим обломкам самолета, от меня тянулась, загибаясь влево, кривая колея - как будто пьяный, косолапый медведь буровил дорогу от своей берлоги. Снег был глубокий, почти до пояса. Уже минут через десять, я совершенно взмок и выдохся. Из под шлема пот тек ручьями, заливая глаза. Куртка набирала вес с каждым шагом, шлепая по боку тяжелым карманом с пистолетом. «Ползунки», не приспособленные для пеших переходов, мешались, терли лямками плечи, постепенно намокая от снега и пота.  За час я прошел всего метров триста. Едва остановившись отдышаться – тотчас начинал замерзать. Часа через два дыхания уже не хватало, ноги, механически месившие снежную крупу, противно болели, невыносимо ломило спину. Ныло ушибленное плечо. Глаза резало и слепило снежным огнем. Приходилось щуриться. От этого, молоточными ударами в висках, еще сильнее разболелась голова.
Устав идти, я пробовал ползти, осторожно, боясь проткнуть нежную снежную корочку рукой или коленкой. Но снег крошился, проваливался. И, стоило провалиться руке или ноге, как все тело проседало в этот ненавистный рыхлый плен. Барахтаясь, вставал и шел дальше. Далеко, справа и слева, иногда виднелись верхушки лесополос, а на моем пути до самого горизонта была только бесконечная снежная пустыня. К полосе я не шел, стараясь быстрее выйти к дороге и боясь сбиться с пути.
     Солнце постепенно склонилось к западу, коснулось своим краешком близкого снежного горизонта. Длинные тени от неприметных днем бугорков, протянулись ко мне.  Я, конечно, знал, что снег жажду не утоляет, но жадно хватал его горстями. От этого, пить меньше не хотелось, и нестерпимо булькал талой водой желудок, требуя хоть какой-нибудь еды.  Пистолет с газовыми патронами в пищу не годен, а ничего другого с собой не было.
    Солнце зашло и неприметная днем луна из прозрачного бледного диска, стала наливаться густой желтизной, поднимаясь все выше и выше. Вскоре погасли последние отблески вечерней зари. Луна измельчав, стояла высоко за спиной, резко очертив и укоротив мою расхристанную тень. Иногда я оглядывался, стараясь по своему следу  держать хотя бы приблизительное направление. И протоптанная мной дорожка, изломанной кривой линией, тянулась куда-то далеко, за край земли. Мысли путались, сбивались в один отмеряющий шаги счетчик, постоянно сбивающийся почему-то на цифре «семнадцать».
Красива зимняя лунная ночь. Мороз. Резкие, словно вырезанные тени. Круглая желтоватая луна с грустным лицом в пупырышках кратеров, похожа на театральную декорацию, пришитую к черному бархату занавеса, густо усыпанному яркими блёстками звёзд. Переливается голубыми искрами снег в мертвом, безмолвном мире.
          Я тащился непонятно на каком дыхании и думал: «ну и наврал же Борис Полевой! У меня целы ноги, я хоть медленно, но иду. До города не так уж и далеко. Врагов – тоже не видно. Но ни сил, ни терпения уже нет! Давно хочется упасть и умереть, и приходится постоянно бороться с малодушными мыслями. Как же мог голодный человек,  ползти   четырнадцать суток, да еще и с раздавленными ногами?»  Я понимал, что  уже близок к обмороку от смертельной усталости и голода. И  если остановлюсь, присяду, засну – тут же замерзну.
      Луна  склонялась к горизонту, будто желая поскорее оставить меня в полной темноте.  В этом меркнувшем свете, я даже не услышал, а почувствовал далекий звук мотора, и краем глаза заметил отблеск далеких автомобильных фар. Свернув влево, к невидимой уже полоске леса, я побрел на этот мелькнувший свет, как на последнюю свою надежду. Часы от непрерывного купания в снегу запотели, и сколько времени я  шел, было неизвестно. Мучительно хотелось пить, есть, но больше всего хотелось спать - здесь и сейчас. Свернуться калачиком здесь же, в снегу и поспать хоть десять минут. Хотя бы минуту. Но стоило мне остановиться, как холод пробирался до потной спины через дыру в бушлате и толкал меня дальше и дальше.
Снег стал мельче, идти стало легче. И скоро я вышел на грейдер. Глухая зимняя ночь в степи. Вдалеке появилось мутное зарево над городом. По этому грейдеру, уже веселее, я топал довольно долго, постепенно приходя в себя и осмысливая произошедшее.
- Жив? – спрашивал я сам себя.
- Жив – отвечал  себе.
- Из снега выбрался?
- Выбрался.
- Теперь будешь жить?
- Теперь – должен!
Грейдер вывел меня на смутно видимую, но ощутимо расчищенную асфальтированную дорогу, по которой мы ехали утром. И по ней, насколько можно было бодро, я зашагал в сторону города. Постепенно небо впереди посветлело, заиграло нежными красками рассвета. Вскоре послышался звук мотора. Нагоняя меня, в город шел молоковоз. Я махнул. Шофер притормозил, удивленно выглядывая на меня через боковое стекло. Рукава бушлата заледенели, и я не смог поднять руку, чтобы открыть дверцу. Шофер нагнулся со своего места, толкнул привычно:
- Залазь. Откуда идешь, такой закопченный?
Я что-то прошептал невразумительное. Губы замерзли и не как не хотели шевелиться.
- Ну и видок у тебя, - сказал шофер, помогая мне залезть в кабину.
Зубы выбивали  дробь, меня всего трясло от холода и усталости. Едва разлепив замерзшие губы, я  спросил водителя:
-Далеко ли до города?
- Километров десять будет,- ответил шофер и добавил: «А ты откуда такой?»
Я только показал негнущимися пальцами в потолок.
       С проходной молзавода, я вызвал такси и уехал домой. Машина с прицепом стояла у подъезда, приятеля не было. Искать меня он и не думал.
Дома, чтобы расстегнуть заледеневшие пуговицы бушлата, мне пришлось срезать их ножом. Также, ножом, разрезал голяшки замерзших унтов и штанины ползунков. Холодная вода в кране показалась мне кипятком, а ожидание горячей ванны - бесконечностью.
Я взглянул на себя в зеркало. Закопченное, исцарапанное, обожженное морозом и снегом лицо. Негнущиеся, обмороженные пальцы на руках. Я промерз насмерть и был голоден, как никогда в жизни. Горбушка засохшего хлеба, показалась мне изысканным лакомством.  Опять вспомнил, читанную когда-то, в детстве «Повесть о настоящем человеке».
    До сих пор не понимаю, каким же мужеством должен обладать человек, чтобы раненым, две недели, зимой, ползти к своим, а потом без ног еще и летать.
 
     Низкий Вам поклон, Алексей Петрович Маресьев. Я на себе прочувствовал  только ничтожно - малую долю из того, что перенесли Вы и, может, чуть-чуть приблизился к пониманию того, как же тяжела звезда Героя Советского Союза.


               
                г. Барнаул 2010г.