Ненужные люди

     Весна свалилась на город неожиданно, ночью,  и сразу зазеленели парки, запахло сыростью и черемухой. В воздухе рассеялись опасные флюиды, вызывающие аллергию и бессонницу, будоражащие нервы, мысли, желания. Филатов прожил в этой пытке три дня, и понял, что должен немедленно сказать вслух то, что зрело полгода. Побрился второй раз, обрызгался туалетной водой и поехал в сквер.
Лиза ежедневно расслаблялась там банкой алкогольного коктейля, а то и бутылкой пива.
   Филатов часто наблюдал ее за этим занятием. Лиза приходила, укладывала на колени сумку, воровато оглядывалась и глотала из банки, при виде каждого прохожего пряча ее в сумочку. Она не знала, что  Филатов в это время возвращается с обеда, что он видит ее из окна своего автомобиля.
   Чтобы не напугать девушку до смерти, Филатов подождал, пока она расправится с банкой.
- Здравствуйте, Елизавета Павловна! - сказал он. Девушка вздрогнула и подняла взгляд от мобильника, на дисплее которого светился голубой значок Интернета. Глаза слишком ярко блестели. Еще бы, сегодня банка была не ноль-тридцать-три, а пол-литровая.
- Здравствуйте, Евгений Иванович!
- Можно с вами поговорить?
- О Насте?
- Нет. О вас. Я каждый день вижу вас здесь. Вы пьете эту химическую чертовщину из банок... Зачем вы гробите себя, Лиза?
   Девушка-учительница покраснела и побледнела. Смена цветов на ее лице произошла так быстро, что Филатов испугался. Тем более что бледность переходила в неестественно лиловое под глазами и вокруг рта.
- Все пьют химическую чертовщину. И едят химическую дрянь. Мы дышим химией, питаемся химией, и сами мы - химические мутанты, - сказала Лиза, не глядя на Филатова.
    Он поспешил взять ее за руку, о чем мечтал с того дня, когда впервые увидел Лизу на родительском собрании. Рука была сухая и холодная, ногти - остро заточенные.
- У вас неприятности, Елизавета Павловна?
- Не знаю, - девушка смотрела на фонтанчик, облепленный жирными голубями. - Наверное, нет, с общечеловеческой точки зрения. Просто Ахмедов опять сорвал мне урок и сказал при директоре школы, что я одеваюсь, как проститутка. Просто я разочаровалась в профессии, о которой мечтала с детства. Я думала, Евгений Иванович, что учить детей - это полет в облаках, а оказалось - это барахтанье в густой и вонючей грязи. Вот что написала ваша дочь Настя.
   Лиза вытащила из сумочки тетрадку и раскрыла ее перед Филатовым.
" Елизавета Павловна, я не хочу писать сочинение про женские образы в романах Достоевского. Для меня самый лутший образ это вы. Я люблю вас, Елизавета Павловна. Можете показать даже директору, мне уже все равно".
   Пока буквы и запятые плясали перед Филатовым издевательский танец, Лиза говорила, глядя в сиреневые кусты:
- Они не видят во мне душу, только тело. Красивое тело. Точно так же относился ко мне мой бывший парень. И мои родители. Они согласны кормить и одевать меня, ведь зарплата очень маленькая. Лишь бы я не устроилась в магазин продавщицей.
- Почему продавщицей? - спросил Филатов застывшим голосом. Он не мог прийти в себя и привести мысли в какой-никакой порядок.
- А никуда больше нельзя устроиться без стажа работы. Понимаете? Я никому не нужна в этой жизни. Только в роли куклы, которой украшают диван или шкаф.
   Филатов порвал пополам Настину тетрадку и швырнул мимо урны.
- Лиза, вы ошибаетесь. Вы нужны мне. Я люблю вас.
   Девушка вскочила, и Филатов подумал, как, действительно, мало похожа она на стандартно-типовую учительницу. Распущенные до талии волосы, мини-платье и короткий ярко-красный плащ.
- И вы? - задохнулась от гнева Лиза. - И вы туда же? У вас это что - фамильное?


   В подъезд не проникали весенние запахи. Здесь висели сигаретный дым и сырость. Трое дышали этой тяжелой смесью: Настя, бледная, с двумя рыжеватыми хвостиками, длинноногий парень в черном и бабочка, попавшая в старую паутину. Бабочка  громыхала крыльями высоко под потолком. Звук получался такой, будто стучали вилкой по жестянке.
- Пушистик - не стукачка, - повторила Настя. Закрыла глаза и потыкалась лбом в грязное окно.
- Не хочешь, не верь, - хмуро отозвался длинноногий. - Зага врать не будет. Он их видел - твоего отца и Пушистую. Они сидели в сквере, и Пушистая показывала ему какую-то тетрадку. Они вскочили, чего-то орали, потом Пушистая заревела, а твой батя поцеловал ей руку. И они сели в машину и уехали.
- Батя поцеловал руку Пушистой?
- Стопудово. Зага сказал, что...
- Пошел твой Зага... на весь алфавит. Он просто влюбился в Лизон и донимает ее, а вы все молчите, потому что все - его шестерки.
- Я не шестерю Заге, ты знаешь, - глядя под ноги, сказал длинноногий.
   Оба вздохнули. Потом Настя предложила:
- Давай выпустим эту бабочку, сил нет слушать, как она там колупается.
   Длинноногий нагнулся, Настя влезла ему на спину и ловко разорвала паутину. Освобожденная бабочка бросилась к свету, а освободители были изгнаны вошедшей в подъезд бабкой за то, что курили и хотели, наверное, изрисовать стенки всякой похабщиной.
 
    Все разошлись по классам, коридоры опустели. Школьный охранник, наконец, смог заварить себе кофе. Но в дверь позвонили. Недовольный охранник поглядел в окошечко. На крыльце задыхалась от быстрого бега молодая русичка. Охранник ее терпеть не мог - ходит в школу в юбке по самое некуда, и как такую допустили к подрастающему поколению! Он отпер, и в душе пожелал ей нарваться на завуча, которая тоже бесстыжую русичку не жаловала.
   Но весеннее небо по-другому развесило зодиак, и послало охраннику еще одну персону. На крыльце топтался высокий мужик, лицо знакомое, наверное, чей-то родитель.
- Вы к кому?
- К Елизавете Павловне Пушновой. Я отец Насти Филатовой из десятого "а".
  Охранник второй раз пожелал сто чертей под юбку Пушновой, а мужик побежал по лестнице на второй этаж. Через пять минут оттуда донеслись вопли, звуки ударов, мат, визг, многоногий топот.

- Можно Загира Ахмедова? - спросил Филатов, тихонько приоткрыв  дверь кабинета биологии.  В коридор вышел подросток с черными волосами, серыми глазами и красивым белым лицом.
- Вы ко мне? - удивленно спросил Ахмедов. Он говорил по-русски без малейшего акцента, надменно и слегка испуганно.
- К тебе. Ты в курсе, кто я?
- Папа Насти Филатовой, если я не путаю.
- Да, - сказал Филатов, и тотчас схватил подростка за плечо, - а еще я - бывший десантник и мастер спорта по самбо, и я уделаю тебя, сука, если ты еще раз посмеешь хамить Елизавете Павловне.
- Отпустите! - заорал Ахмедов. - Ваше какое дело, вы кто, министр образования, что ли?
  По соседству открылись двери пары кабинетов.
- Что вы делаете? Оставьте ребенка! - закричала биологичка.
- Я тебя урою, ты меня понял?
- Что вы мне сделаете, ну что? - дерзко спросил Ахмедов, и тотчас получил свирепый удар в челюсть.
- Я тебя руками раздавлю, мразь, как в Чечне таких давил, и мне ничего не будет за это,  я на учете у психиатра, ты понял, урод, ты понял, сука, ты понял...
  Со всех сторон выскочили дети и взрослые, мчалась завуч, биологичка истошно вопила с лестницы: "Охрана! Охрана!"
- Евгений Иваныч, оставьте его, - сухая холодная рука с острыми ногтями тронула Филатова, и он погас, оттолкнул Ахмедова и побежал вниз по лестнице.

   В кабинете не было свежего воздуха, хотя  полная дама-директор круглый год держала окна нараспашку - от гипертонии. Из школьного сада тянуло запахом горелого мусора. Лиза не смотрела ни в сад, ни на директрису. Она всеми силами сдерживала слезы, чтобы они не выкатились наружу, гордо ушли назад под веки.
- ... в общем, вы меня поняли, Елизавета Павловна. Все зависит от нашего с вами статуса, от наших с вами усилий. Надеюсь, Ахмедов не нажалуется отцу. Конечно, пусть родители сами разбираются между собой. Я бы не хотела портить отношения ни с тем, ни с другим. Ахмедов нам продукты в столовую поставляет, Филатов бесплатно ограду изготовил в своей мастерской...
   Лиза вышла из кабинета, а в голове все пухли и лопались противные фразы, как будто слепленные из болотной грязи: "... а если милиция... разбор отношений... честь и мораль...". В кабинете литературы было пусто. Лиза пошла было к шкафчику, где у нее хранилась, спрятанная в коробку с электронными учебниками, бутылочка коньяку.
- Елизавета Павловна, - раздался хриплый голосок сзади. Настя вылезла из-под задней парты и умоляюще смотрела на Лизу:
- Елизавета Павловна, не сердитесь на папу... он как лучше хотел.
- А я и не сержусь, - ответила Лиза.
Настя подошла к ней, вся дрожащая, встала за спиной.
- Елизавета Павловна, спасибо, что вы не рассказали  директору про мою дурацкую записку в тетрадке.
- Честь и мораль, - сказала Лиза, - у вас у всех тут нет ни чести, ни морали... скажи, тебе тоже не нравится, как я одеваюсь? Ты тоже думаешь, что человек должен одеваться не по своему желанию, а по статусу? И говорить по статусу? И думать по статусу?
  Настя испугалась Лизиных слов, Лизиных глаз - холодных и пылающих. И хотела просто успокоить учительницу, тронула ее за плечо. Лизе показалось, что на нее навалилась огромная липкая масса. Приторно-сладкая слизь облепила лицо, забила рот...
- Не смей до меня дотрагиваться! Боже, что за сумасшедший дом!

   Отца не было дома. В телевизоре копошились и врали ненастоящие люди. Наверху сосед яростно дрелил стену. Это звук в голове пьяной Насти превращался в слишком быстрый ритм барабанов неведомой рок-группы. Настя всегда предпочитала року черный рэп, поэтому обмотала уши синим клетчатым платком. Этим платком мама завязывала Насте горло во время детских ангин. Девушка приготовила все необходимое: упаковку отцовского снотворного, альбом с фотографиями, рюмочку и чекушку водки, из которой уже хлебнула по дороге домой. С фотографий смотрели мама и папа, совсем молодые, в их телах еще не созрели клетки для создания Насти. Девушка перелистала несколько страниц и нашла маму за год до смерти, красивую, чем-то похожую на Елизавету Павловну Пушнову.
    - Мамочка, привет! Скоро мы с тобой встретимся. Не спорь. Меня задолбала эта жизнь. Я никому не нужна. Лиза шарахается от меня, как будто я психическая. А я, наверное, и есть психическая, потому что люблю девушку, а не парня. Мама, понимаешь, я ее люблю платонически. Разве это плохо?
  Настины пальцы уже выковыряли все таблетки из упаковки. Потом она аккуратно разложила их рядами и стала глотать. Рядок таблеток - рюмочка водки. Еще рядок - еще рюмочка. С водкой и с мамой ничего не страшно, подумала Настя и улыбнулась фотографии Лизы. Телефон на столе звякнул, сообщая об СМС-ке, но хозяйка не взяла его.
- Елизавета Павловна, вы зря думаете, что я плохая. Я бы никогда не осмелилась дотронуться до вас. Я бы хотела просто с вами дружить. Вы всего на шесть лет старше меня. Или вам презренно дружить с такой, как я? Я знаю. Я не очень красивая. И не очень умная. Я никому не нужна.
  К этому времени фотографии в альбоме кончились, и сосед начал дрелить стены, потолок и Настину голову в неопределенном ритме. То  пулеметными очередями, то барабанной дробью. Настя посмотрела на Лизину фотографию и поцеловала ее, а Лиза превратилась сначала в маму, потом в ангела, в кошку, в сверкающее пятно. Последний рядок таблеток Настя не допила.

    В ресторане, на вкус Лизы, было слишком много черного: в декоре, в одежде официантов, и даже тарелки стояли на черных с красным салфеточках. Цветущие ветки слив и яблонь смотрелись нелепо в черных вазах, и пахло от них не весной, а сыростью. Филатов, аккуратно ведя Лизу в танце, спросил, нравится ли ей черно-красная эстетика с весенними мотивами.
- Декадентство какое-то, - ответила Лиза, - и музыка здесь неприятная.
- Это классика в электронной обработке.
   Лиза стала объяснять, что классика в электронной обработке выглядит так же нелепо, как весенние ветки в черных вазах, что смешение стилей хорошо, пока не доходит до кича. К сожалению, современные люди привыкли к кичу, им кажется, что смерть - это красиво, что гнилая еда - роскошь, а злая насмешка - поэзия... Филатов подхватил Лизину мысль, и повел рассказ о своей мастерской, где тупые буржуи заказывают ему бронзовых ангелов на могилы жен и любовниц, которых сами же  довели до суицида.
- Мир исковеркан. Люди сломали его, как злой ребенок игрушку, а теперь плачут потому, что нельзя починить, - сказала Лиза.
  Она сама была похожа на сломанную игрушку -  коротенькое платье,  лохматый лиловый цветок на плече,  отрешенность в глазах, которую никак не назовешь лирической, только мрачной. Филатов подумал, почему его так влечет к этой странной девушке. Наверное, потому что он сам много раз сломан внутри и неудачно починен. Он рассказывал Лизе о том, как воевал, как изучал искусство, как один растил Настю. Лиза слушала, вроде бы, внимательно, но слова слишком быстро растекались в сыром черно-красном воздухе.
- Пойдемте отсюда, Лиза?

   В сквере напротив мастерской Филатова клубились туман и сумерки. Жирные голуби разбежались, потому что Загир Ахмедов бросил в них скомканную газету. Газета окружала содержимое длинной картонной коробки с надписью "Торшер электрический".
- Смотри. Это винтовка СВ-98.
Длинноногий парень в черном потрогал холодный ствол.
- Кайфовая штука... Где взял?
- Брату подарили родственники. Она просто так лежит, в шкафу.
Длинноногий боязливо посмотрел на профиль Ахмедова, наполовину заслоненный ветками сирени.
- Ты реально, Зага?
- А ты считаешь, я ему должен премию выписать за то, что он мне морду набил?
   Длинноногий сделал короткий шаг назад. Оглянулся. В окнах мастерской шевелились неясные тени. Ахмедов прицелился:
- Как на ладони. Хочешь посмотреть?
Длинноногий снова обернулся, и быстро глянул в прицел. Филатов и Пушнова сидели на диване у окна, листали какой-то альбом. Их затылки были прямо напротив наведенного дула.
- Ну его на фиг, Зага, - сказал длинноногий. - Набей ему тоже морду, и нет проблем.
- Он оскорбил меня при всех, - упрямо сказал Ахмедов, кладя палец на спусковой крючок.
Длинноногий затоптался на месте. Ему вдруг захотелось в туалет, и во рту стало неприятно кисло.
- Настька одна останется. У нее матери нет, ты в курсе?
- А у меня  выхода нет, - мрачно отозвался Ахмедов.
- Ты просто запал на Пушистую, и от ревности все это мутишь! - закричал длинноногий. Ахмедов помолчал и произнес еле слышно:
- Я ей не нужен. Ей нужен этот старпер. Пусть умрут вместе - Ромео и Джульетта хреновы.
 И выстрелил. Звякнуло стекло. Длинноногий бросился бежать через сквер, яростно пахнущий сырой зеленью, через черный переулок. Сзади вновь раздались выстрел и звон. Длинноногий парень замедлил бег. Лучше всего было бы пойти домой, кому нужны полицейские допросы. Но тут же представилось, как недовольно посмотрят мать и ее любовник, приехавший из Москвы на одни сутки.
Нет, домой нельзя, подумал длинноногий, вошел в ближайший подъезд и набрал СМС-ку Насте: "Ты чё делаешь?"
Вместо Насти отозвалась полицейская сирена в сквере.