Сказка Евсея Плетнёва

                СКАЗКА  ЕВСЕЯ  ПЛЕТНЕВА

     Дед Евсей сидит на лавке у окна и валенки подшивает. Баба Дуся
  вареники лепит с творогом маленькие, аккуратненькие такие, с капустой уголочки колечком загибает, а уж с картошкой - те в стороне,
  на посыпанной мукой столешне рядком лежат, большие, пузатенькие.
  Дед поглядывает то на них, то на вскипающий чугунок в устье печи и
  нетерпеливо шмыгает носом. Только Витька, внук ихний, насупив брови,
  уставился немигающим взглядом куда-то под печь, будто там, среди
  поленьев, прячется нечто такое, чего и разгадать-то никак нельзя.
  Дед покосился на него и спрашивает:
     - Ты чего, это, соколик мой, смурной сегодня? То в избу не загонишь,
  а теперь и к окну не подходишь. Или чего напроказил? Ну, чего ты там
  бубнишь себе под нос, как бабка-шептуха, али секреты у тебя завелись?
  Сказывай, не молчи!
     Баба Дуся тоже повернулась к внуку и застыла с вареником в руках,
  ожидая ответа.
     - А куда я пойду с такой фамилией? - огрызнулся мальчик.
     - Вот те раз! А чем плоха наша фамилия? Наш род, Плетневский, от
  деда-прадеда носил эту фамилию и, окромя хорошего, никто ничего о нас
  сказать не мог. А тебе чем она не потрафила?
     - Да я ничего, а вот Федька гнусавый, как только увидит меня,
  раскинет руки, точно пугало огородное и орёт: «Кину тень на плетень!"
  А позавчера вскочил мне на спину и потешается: «Коли ты плетень, на
  тебе сидеть можно, вот и катай меня..." Я еле вывернулся из-под этого хряка гнусавого.
     - Э-хе-хе, меня, было дело, тоже дразнили. Поменьше тебя еще был.
  Только выбегу за ворота, а соседская девчонка уже орет во всю глотку:
  "Евсей, не дразни гусей!" Я, с тех пор, на этих гусей глядеть не могу.
  Да-а. А Федьке я уши-то пооборву, дождётся он у меня, охальник этакий! - погрозив в окно кулаком, дед Евсей подправив пальцем усы и прислонившись к плечу промолвил. - Ты, внучек, того, о нас, Плетнёвых, худо не думай.
     - Да я не думаю, а Федька говорит, что в нашей деревне мы одни с
  такой фамилией, вроде как чужаки.
     - Это, с каких щей мы чужаками стали? Будто бы не в одном государстве родились. Дурак он, как есть дурак! - хряпнув валенком об
  лавку, вспылил старик. - Ну и что с того, что я со стороны сюда прибился, так почитай век свой в здешних местах доживаю...
     - Ну, чего взъерепенился, старый? - прикрикнула на него жена. -
  Тоже мне, нашёл кого слушать. Все в ихнем роду полуумки! Им ещё в
  материной утробе Создатель языки подрезал. Сколько не прислушивайся,
  все равно ничего путного в их речах не найдешь.
     - Вот уж, что, верно, то верно. Другое дело наш род, Плетнёвский.
     Дед Евсей сел на табуретку возле печи и начал сворачивать козью
  ножку. Подкатил кочергой красноватый уголёк, прикурил и, пуская из ноздрей струйки дыма, задумчиво продолжил:
     - Деревня, где я родился, Плетнёвкой называется. И в какой двор не
  сунься - все Плетнёвы. А все от того, что в нашем краю народ мастеровитый живёт. Речушка там краем села течёт. Летом бабы подол подоткнут и айда на ту сторону. А по весне разыграются вешние воды, разольётся река, да так и останется поймами до середины лета. Лозняку там - видимо-невидимо, а чуть на пригорке краснотал. Вот где красота! А гусей сколько, почитай по сотне на каждый двор приходится. Чего этим гоготухам? Приволье! Так и ночуют на воде. Попробуй, подступись, такой
  гам подымут, о-о! Шеи вытянут, шипят. А в первые заморозки сами к
  подворьям идут. Вот тут бабы и начнут делить подросших гусят. Такой
  гвалт стоит, что хоть уши затыкай.
     - Ты, старый, чего дитю всякой дребеденью голову забиваешь? Глупых баб везде в избытке. Ты дело говори.
     - А я и говорю. Мой прапрадед, когда ещё мальцом был, все возле
  матушки своей обретался. Матушка его ткачихой-искусницей была. Разные узоры ткала. Куда там, нынешние бабы и половина того умения не
  переняли. Вот Михась, сынок ейный, наглядевшись на те узоры, решил
  испробовать ткачество не нитяное, а прутяное. Начнет плетень городить из лозняка, а по верху узор выведет из краснотала, березы или
  ольхи. Чисто спроворит, заглядишься. А бывало, разохотится и ну чудить.
  То девицу в сарафане из ивовых прутиков изладит, то козла бородатого,
  то свинку с пятаком. Целыми днями народ толпится у ворот, на его чудачества глядит. Матушка сердится, грозится сжечь эти чучела, потому
  как нестало никакого покою от праздных зевак.
     Однажды, проезжал по дороге купчина, малость навеселе, с хорошим
  барышом за пазухой. Кликнул он хозяйку и говорит:
     - Отпусти Михайла ко мне в работники. Ему, с его рукомыслом простор нужен.
     - Какое там ремесло? Дурь из парня лезет. Кабы корзины плел, всёб
  живая копейка в доме водилась, а так - хлопот много, а приварку никакого.
     - Отпусти сына, видит Бог, не обижу, - твердит своё купец.
     - А что он у тебя делать будет? - спрашивает мать.
     - То же, что и тут делал. У меня по округе пивные заведеньица имеются.
  Вот изладит он свои чучела, расставит во дворе, народ придет поглядеть,
  а уж мои молодцы свою выгоду не упустят. Отпускай, Не сумлевайся.
     Поехал Михайла с купцом в город, а через пару дней, с двумя мужиками, на подводе, в деревне объявился. К вечеру нарубили лозовых прутьев, кору ободрали, красноталу нарезали, ещё там чего им приглянулось, и укатили в город. Прошло ещё какое-то время и проезжающие люди стали рассказывать, что, дескать, богатый купец привёз откуда-то умельца. Тот умелец с лозы всякое зверьё делает, народ возле кабаков  толпится, а купчина знай, барыши лопатой гребёт.
     Мать скучает, ночи не спит, всё о сыне думает, а он и сам на порог.
  Матушке платок с кистями привёз, похлебал домашних щей, порассказал
  о своем житье-бытье, а потом топор за пояс и айда в лозняки. К вечеру
  не здешняя подвода протарахтела под окнами и опять жди-дожидайся сына.
     Однажды пожаловался Михайла купчине, что зеваки, а того пуще мальчишки, работать мешают. "Только и гляжу, как бы чего не утащили".
     - Так я тебе Евтуха приставлю. Он близко никого к тебе не подпустит.
     - Здоров Евтух. Силенки у него за двух, а проку мало. Лучше хромого
  Якова покличьте. Силенок у него - чуть, да маленько, зато умом раскидист.
  Будет старик возле меня сидеть, кору скоблить да может чего путного и
  присоветует. А от зевак можно и высоким забором отгородиться.
     - И то верно, - согласился купец. - Сегодня же велю перевезти твое
  хозяйство ко мне, на задний двор. Забор купеческий высокий, только
  солнышку да птичкам Божьим заглянуть за них позволено.
     Стал Михайло с дедом Яковом на купеческом дворе над лозой колдовать да песни распевать. Делает чего задумал и радуется глядючи на
  дело рук своих. Дед Яков ему и говорит:
     - Божья искра в тебе, сынок. Всякого зверья понаделал, а вот птицы ни одной. Хоть бы малого воробья спроворил, и то была бы радость.
     Задумался Михайло. А тут ещё купчиха во двор вышла, подошла к нему
  и начала просить:
     - Молодец-удалец, а нельзя ли креслице-качалку с лозовых прутьев
  сплести?
     Почесал Михайло в затылке и на деда Якова косится. Тот утвердительно подмигнул ему и улыбнулся, подбадривая его.
     - А для кого качалка? - спрашивает умелец.
     - Для меня и для дочери моей, Грушеньки.
     Женщина взглядом указала на высокое окно. Михайло поднял глаза и
  обмер. Девицу такой красоты отродясь ему видеть не приходилось. Она
  только на мгновение выглянула в окно, а, поди ж ты, зёрнышко в сердце
  ему заронила.
     - Дай срок, хозяюшка. Съезжу в свое родное село, поброжу у затона
  в лозняке с топориком, а там и за дело примусь.
     Вот проходит какое-то время и две качалки, одна краше другой, появились у купеческого крыльца. Взглянула хозяйка и только руками
  сплеснула. С того дня мать с дочерью стали под раскидистой яблоней
  посиживать, шелковыми нитками на пяльцах вышивать да песни Михайла-
  работника слушать. А то, бывало, дед Яков разохотясь, бывальщину какую расскажет, но в конце непременно напомнит Михайле, что неплохо
  бы птицу смастерить.
     - Ну, птицу так птицу. Завтра же и примусь.
     Смастерил таки Михайло птицу с павлиньим хвостом, с хохолком на
  чудной головке. Дивились, глядя на нее, купец с купчихою. Грушенька
  только взглянула на птицу, а потом на молодого мастера и, зардевшись,
  убежала в светёлку. Вот с той самой минуты стали они посматривать
  друг на дружку, а чтоб поговорить, что ты, ни-ни. Маменька и на шаг
  дочку от себя не отпускает.
     За работой и лето откатилось, уже яблоки на землю падают, а там
  Боженька и листву позолотил. К тому времени, по совету деда Якова,
  смастерил Михайло, ну, птицу не птицу, а вроде колесницы, только с
  крыльями вместо колес. Впереди три лебедя, будто три лихих коня.
  Глядела на тех лебедей Грушенька из высокого окна, и грустнели её
  глазоньки день ото дня. А после того, как наведался в купеческий дом
  знатный купец и вовсе залилась слезами.
     - Просватали Грушеньку! Такие, вот, дела, Михайла, - хряпнув
  топором о чурбак, поведал дед Яков. - Ты уж, того, не горюй. Они люди
  богатые, мы им не ровня...
     Посерело лицо у парня. Не ест, не пьёт, работа из рук валится, а
  что придумать - не знает. Однажды, в лунную ночь, стал Михайла посреди двора, воздел руки к небу и говорит:
     - Отец Небесный! Дал ты мне силушку, в руки мои вложил ремесло,
  только счастьем обделил. Нет мне жизни без милой Грушеньки. Смилуйся
  Отче! Соедини наши руки, а уж вместе нам всё ни почём...
     Вдруг, на какое-то мгновение осветилось купеческое подворье
  ярким светом. Взглянул Михайло на свою колесницу, на лебедей и обмер
  от удивления. Ожили его лебеди, крылья разминают да на него поглядывают.
  И у колесницы крылья распрямились. Куда только подевались тонкие прутья,
  а вместо них белые крылья, аж серебрятся при лунном свете. Загляделся
  на такое диво молодец, не услышал, как к нему дед Яков приковылял.
     - Не мешкай, сынок, - говорит он ему. - Стучись к Грушеньке в окошко
  и увози свое счастье подальше от этих мест.
     Только он так сказал, окошко само отворилось. Выпорхнула из него
  девица, в чем была, и руки своему возлюбленному протянула.
     - Не будет мне счастья с купчиной толстопузым! А за тобой я хоть на
  край света пойду!
     Подсадил молодец невесту на крылатую колесницу, взял в руки вожжи и
  в тот же миг взмахнули лебеди крылами. Закачались крылья и у колесницы,
  подняли молодых высоко над землей и понесли навстречу утренней заре.
  Помахал им дед Яков рукой и исчез, будто и не бывало его тут никогда.
  А в том краю, где поселились Михайло с Грушенькой, стали твориться
  чудеса. Сплёл себе избу из лозовых прутьев молодой хозяин, а на утро
  проснулся в рубленом доме. Корову с телком сплёл. Пару лошадок и кошку с котятами. На другой день, ещё и солнце не взошло, а кошка уже у
  изголовья мурлычет, корова во дворе мычит, кони копытами бьют. А уж
  плетни у Михайлы получались - чисто холсты с узорчатой каймой. Люди
  глядели, дивились и от того ту деревню Плетнёвкой прозвали. От того
  Мыхайла и род наш пошёл. Плетнёвыми нас кличут. Так-то внучек!
     - А зачем же ты, деда, к этой деревне прибился? - спросил Витька.
     - Тут девки, уж больно хороши! - подправив скрюченным пальцем усы,
  покосившись на бабу Дусю, ответил старик.
     - Вот радость, какая! - хмыкнул мальчик. - Может где и получше есть,
  а уж здешние девчонки хуже осенних мух. На языке одна крапива, так и
  жалят вреднючки. А ты плести коников умеешь?
     - Да у него от Плетнёвского рода одно только и осталось, что байки
  плести да дитю голову дурить, - вынимая шумовкой вареники из кипящего
  чугунка, хохотнула бабушка Дуся.
     - Вот язва! - вспылил взявшийся за валенок дед. - Подошью валенки,
  привезу на саночках из овина пшеничный сноп, и сплетём себе внучек к
  лету соломенные шляпы. А коников соломенных в нашей Плетнёвке каждый
  сопливый малец сплести сумеет. Мы с тобой жар-птицу спроворим, к матице
  подвесим, э-эх красота!
     - Будет вам, расхорохорились работнички. Идите к столу, вареники
  стынут, - с напускной строгостью поторопила Плетнёвых бабушка Дуся.

                5 июня 2003 г.