01-09. Своя среди своих

Из гл. 8 http://www.proza.ru/2011/05/20/1332

Для поступления  на электротехнический факультет требовалось успешно сдать три конкурсных экзамена - физику, математику и сочинение. Медалистам было достаточно одного - физики,  но обязательно с отличной оценкой.  Выбор института был не случайным. ЛИИЖТ заканчивала  моя мама,  когда носила меня в своей утробе, там же когда-то учился и отчим, а до войны в стенах этого старейшего ленинградского ВУЗа работала моя не пережившая блокаду бабушка со стороны отца. На кафедре электронно-вычислительных машин, куда я поступала, преподавал внук знаменитого русского математика А.Эйлера - Александр Александрович Эйлер, ставший впоследствии руководителем моего дипломного проекта.

Смутно помню  самое  первое  свое знакомство с институтом - на Дне открытых дверей, когда нас, будущих абитуриентов, провели по всем бесчисленным  корпусам  здания, показали множество интересных лабораторий других факультетов с действующими моделями  различных машин и механизмов, включая работающую  модель ГЭС. В большинстве этих лабораторий я больше никогда за время своего обучения не была, о чем очень жалею. Эта  экскурсия навсегда осталась в памяти ярким впечатлением.

Специальность «электронно-вычислительные машины» (теперь она стала называться «информационно-вычислительные системы») считалась тогда самой перспективной: специалистов по ЭВМ в стране было мало, а вычислительная техника бурно развивалась, причем силами изобретателей  нашей страны,  а не за счет зарубежной техники.  Вся вычислительная техника, на которой мы учились, и на чем мне пришлось поработать, были советскими. Это были  - одно-,  двух- и трехадресные ЭВМ 1-го и 2-го  поколения,  такие как Урал,  Минск, БЭСМ, модели ЕС. Использовались как цифровые,  так и аналоговые устройства. Каждая ЭВМ  представляла собой несколько металлических шкафов, установленных в огромном машинном зале, где ввод информации осуществлялся через колоды перфокарт, а вывод - с помощью специального устройства вывода на печать, размером с высокий стол или даже шкаф -  АЦПУ.

Многое, что тогда считалось вершиной технической мысли (а так оно и было, наверное), сейчас десятки лет спустя, кажется ужасно примитивным, если не диким. Технический прогресс в избранной мною специальности шел такими быстрыми темпами, что мне постоянно приходилось самостоятельно осваивать новую технику,  каждые пять  лет  кардинально меняющуюся. Сделать карьеру в таких условиях, особенно  женщинам,  не склонным к постоянному и самостоятельному повышению квалификации, было крайне  трудно. Моя специальность оказалась тяжелым хлебом, постоянно угрожающим безработицей из-за потери квалификации, но, с другой стороны, была неизведанной и интересной страной,  не дававшей расслабляться и работать «на автомате».

Итак, я отправилась на вступительный экзамен по физике, назначенный на 1 августа.  Медалистов на нашу специальность набралось множество -  человек тридцать,  как ленинградцев, так и иногородних. На экзамен  нас должны были пригласить в самом конце -  после основного потока. Помню, как в ожидании экзамена мы просидели возле дверей аудитории около семи часов, успев вволю наволноваться и перезнакомиться друг с другом. Наконец, около 11 часов вечера я вышла из аудитории, получив желанное «отлично». Экзамен у меня принимал ассистент кафедры физики Владимир Ильич Темкин -  весьма яркая, неординарная личность и прекрасный человек, что, впрочем, не мешало ему немного позже попить нашей студенческой кровушки на практических занятиях и коллоквиумах.

До официального зачисления, я была отпущена на все четыре стороны, и мы уехали на дачу. О школе мне не хотелось даже думать. От последнего школьного бала остался такой тяжелый осадок в душе, что не особо хотелось интересоваться судьбой других наших  абитуриентов, в том числе, А.П., поступавшего в Военмех. Встречалась я только с моей подругой - Таней, сдававшей экзамены на факультет журналистики Университета.

В это памятное лето по радио сообщили о вводе наших войск  в Чехословакию, якобы по просьбе самой Чехословакии, где возник антикоммунистический мятеж.  Многие из нас слушали «голоса» по приемникам, комментирующие это событие совершенно не так, как оно подавалось в прессе. Я, как и все, чувствовала тревогу, витавшую в воздухе. Мы и верили, и не верили «голосам», в которых были приучены видеть только наших недоброжелателей. В сущности это была открытая агрессия нашей страны, плохо прикрытая идеологическими оправданиями.

Не могу сказать, что политика и международные события в те годы сильно занимали мой ум, хотя в семье они обсуждались. Дядя Миша прекрасно разбирался в политике, охотно и с интересом читал  военную литературу, Ленина,  Сталина и Маркса. От него нам достались в наследство полные собрания их сочинений и множество довольно редких исторических книг и военных мемуаров. Он творчески трактовал происходящее: не по принятым установкам,  а основываясь на фактах и знании вопроса.  Дядя Миша был редким для того времени примером беспартийного начальника отдела и главного инженера проекта, которому, несмотря на отсутствие партбилета, разрешали служебные командировки за границу и дважды избирали депутатом  районного Совета. Как он ускользнул от обязанности каждого руководителя вступить «в ряды», уму непостижимо.  Маме, безусловно,  было  интересно жить  с таким человеком,  в чем я ей могу только позавидовать.

В конце августа объявили проходной балл для зачисления - 13 из 15 возможных,  и огласили списки зачисленных. Я стала студенткой ЛИИЖТа. А.П. поступил в избранный им Военмех,  Вероника - в ЛИАП, Таня не прошла по конкурсу и поступила на заочное отделение Университета.

Меня ожидала месячная поездка в совхоз Шумский «на картошку» вместе со своим новым коллективом, которому я заранее была открыта. Я страстно хотела там освободиться от ощущения себя Белой Вороной, чтобы  стать своей среди своих - обрести настоящих друзей и счастливую  любовь.

Поселок Шум с первых дней встретил меня сурово. Я приехала туда немного простуженной. Тяжелый чемодан, взятый с собой вместо рюкзака,  пришлось  тащить  пешком от электрички около километра, что было нелегко.  Нас поселили возле самого кладбища в так называемом институтском общежитии – в большом деревянном одноэтажном бараке, состоящем из трех комнат,  выгребного туалета, поделенного на две половины перегородкой и широкого коридора с длинным столом и лавками.  В комнате с двух сторон были  набиты  сплошные  деревянные настилы, на которые мы уложили привезенные с собой тюфяки, набив их предварительно сеном. Подушка и одеяла были свои - взятые  из дома.

Пищу готовили в летней кухне с дровяной печью две наших девушки, которых мы освободили от сбора картошки. В помощь им ежедневно  назначали дежурным одного из ребят. Крыша барака во время дождя иногда подтекала,  и нам приходилось сдвигать  свои  тюфяки потеснее, отодвигаясь от опасного места.

Поначалу мне,  привыкшей к  удобствам,  все  это  показалось ужасным,  и  я какое-то время все время думала о доме и маме,  но очень скоро я втянулась в походную жизнь.  Она стала мне нравиться все больше и больше.  Нравилась наша работа на поле, где мы, разбившись на пары,  шли по грядам после трактора (копалки), перевернувшего пласт земли, и подбирали клубни картофеля в корзины. Ребята собирали и грузили на машину заполненные нами ящики с картошкой, а в промежутках тоже наполняли корзины. Нравилось утреннее умывание в реке Шум, протекавшей рядом с бараком, нравились посиделки на поле на время отдыха,  где мы быстро перезнакомились.

Я работала в паре с Валей, как и я, только что закончившей школу медалисткой.  Стройная, красивая девушка была избалована вниманием ребят. Здесь, в Шуме, она вечно приставала ко всем мальчишкам, кокетничая ними, чем сильно напоминала мне одну мою бывшую одноклассницу. Мне не слишком нравились ее замашки, но Валя была добрая,  открытая и доброжелательная,  мы прекрасно поладили, обо всем подряд болтали на поле и стали соседками в спальном бараке.  Соседкой с другой стороны оказалась  Стелла из г.Черновцы, тоже медалистка, работавшая в другой бригаде. Бригады организовали в соответствии с группами, в которых нам предстояло в скором времени учиться.

Девчата подобрались хорошие – мне они нравились все. Самой колоритной показалась Наташа (она же Таня, как записали ее по паспорту) Пушкарева. По ее рассказам, Наташа выбросила свой комсомольский билет и уже собиралась замуж. Это была симпатичная и неглупая разгильдяйка, быстро нахватавшая  в институте массу «хвостов» и пропусков занятий. На первом курсе она выкрасила свои волосы в ярко синий цвет (так не планировалось, но получилось!), шокирующий всех, кто ее видел. До второго курса Наташа не дожила: была отчислена по неуспеваемости. А жаль,  потому что именно с ней мне было интересно поговорить на многие «философские», нестандартные темы. Она тоже была Белой Вороной, но со другими «прибамбасами».

Из мальчишек мне приглянулись многие. Конечно же,  наш Юра Каплин, родом из Симферополя - один из самых остроумных и веселых ребят в группе. Не менее остроумным был и  Витька Жуковский из Барановичей - самый молодой у  нас, с  белорусским говорком и сметливым умом. Как-то по-особенному понравился мне Леня Мартыненко из Донецка - наш староста, мой ровесник и тоже медалист -  неуклюжий, застенчивый синеглазый украинец. Самыми видными кавалерами нашего студенческого общежития были ребята постарше, те, что отслужили в армии -  наш «офицерский состав»: Толик Попов, Саша Галенко,  Юра Ледков и Валера Соболев, а также Рувим Альтбрегин,  хоть и не служивший, но зато уже  закончивший техникум.

На нашем первом студенческом вечере с танцами, устроенными в коридоре барака,  первым парнем, пригласившим меня на танец,  стал Толик. Он оказался моим  соседом за  столом, а впоследствии именно он стал моим первым мужчиной и мужем. Особого впечатления он тогда на меня не произвел. На том вечере я впервые не была в списке отверженных. Меня, как и всех других, приглашали на танец, уделяли внимание.  К концу вечера уже оформились некоторые парочки, оставшиеся в коридоре  до  поздней ночи. Я ушла спать довольно рано. Вечер мне понравился. Он почти растворил  горький осадок, оставшийся во мне от прежних школьных вечеров и все еще питавший мои комплексы.

Подруга Таня часто писала мне в Шум письма. Она изливала мне душу  и  свою привязанность  ко  мне в длинных и сентиментальных посланиях, тосковала о встрече.  Конечно, это было совсем другие отношения, чем те, что были у нас с Вероникой, им не хватало  острой приправы наших обид и претензий. К Тане я относилась хорошо: я могла все рассказать ей о себе и быть ею понятой,  сама принимала участие в  проблемах Тани. С Вероникой в это  время  отношения  были порваны полностью.

Быстро пролетел месяц на картошке. Отъезд в город был объявлен нам неожиданно,  и мое прощание с Шумом оказалось болезненным.. Я успела  полюбить наше кладбище с могилой Тарабанова, возле которой мы назначали встречи,  наш  дополнительный «только для дам!» туалет, попасть в который можно было, сняв обувь и перейдя вброд речку. А наши  первые осенние заморозки по утрам и веселые  «перекуры»  возле ящиков с картошкой!  Я, как кошка, привыкаю к месту. Чем больше физических трудностей на нем было пережито, тем с большей нежностью оно вспоминается.

В октябре группа приступила к учебным занятиям.  К нашему составу прибавилось еще несколько человек, избежавших «картошки». Я им нисколько не завидовала: мы все уже были как один большой, дружный коллектив, связанный общими «картофельными» воспоминаниями,  им же предстояло еще войти в этот коллектив.

Учеба в институте мне очень понравилась. Трудно было только сориентироваться в нахождении нужной аудитории, отведенной нашей группе по расписанию, - институт располагался на огромной территории, протянувшейся от набережной Фонтанки до Сенной площади  и примыкал к Юсуповскому саду.  Аудитории различались по виду и возрасту: в самой известной и парадной - Ленинской - в 1917 и 1918 годах выступал Ильич. Наш электротехнический корпус был помоложе. В институте было несколько столовых, гардеробов, имелся собственный кинозал,  спортзал,  музей железнодорожного  транспорта и  огромная библиотека.

В распорядке институтской жизни мне нравилось все. Нравились звонки,  как  в  школе, возвещавшие начало и окончание лекций, нравилось четкое расписание и дисциплина преподавателей. Не чета университету, куда я часто наведывалась на лекции к Тане, да и современному РГПУ, где сейчас учится моя дочь. Там преподаватели позволяли себе опоздать на час или не прийти вообще, студенты вели какой-то свободный богемный, образ  жизни,  хотя  и сидели порой в институте допоздна. У нас все было по расписанию, и это мне нравилось.

Преподаватели были интересны каждый по-своему. Самый пожилой из них, профессор кафедры химии Вехотко, читал свои лекции нараспев, все больше замедляя темп, зевал и часто почти засыпал на ходу. От подобной манеры чтения засыпали и мы,  студенты.  Зато практические занятия по  химии были удивительно интересны, мы делали много лабораторных, решали задачи, сдавали коллоквиумы.  Физику,  всегда в Ленинской аудитории, читал профессор Турбович, и его лекции я слушала с огромным удовольствием. Загадки строения материи, космогонические вопросы, знакомство с квантовой теорией и теорией относительности не могло меня не захватывать:  я всегда любила размышлять на эти темы, читала научно-популярные книги по физике и астрономии.

 Техническое образование, все-таки, кажется мне единственным полноценным  образованием: оно дает человеку картину мира,  развивает его логическое мышление,  учит думать и организовывать свою  деятельность. Я, скорее гуманитарий,  чем технарь, нисколько не жалею о том,  что поступила  именно в технический ВУЗ.  Любой инженер способен самостоятельно  поработать  в  библиотеках с книгами и приобрести нужные ему гуманитарные знания, даже язык изучить, а вот изучит ли гуманитарий сам высшую математику и физику, научится ли самостоятельно логически мыслить и грамотно проводить исследования чего-либо, я не уверена.

Подробно и на очень хорошем, почти физматовском, уровне нам в течение трех лет читали курс высшей математики. Я до сих пор восхищаюсь этой «царицей наук»:  настолько емко, четко и  логично она способна описать практически любой процесс или явление!

Но такое понимание пришло много позже. Тогда я училась своеобразно: мое мышление оставалось теоретическим, абстрактным,  я не чувствовала связи между тем, что конспектировала и сдавала на экзаменах, и самой жизнью. Сдав на отлично «радиоэлектронные устройства», я едва ли могла сама починить радиоприемник или собрать для своих нужд схему выпрямителя для дачного  приемника,  как это делали наши мальчишки, с трудом сдававшие теорию.

Запрограммированная на пятерку с первого класса, я так и держала  из последних сил эту планку в институте,  боясь ее утерять,  и часто добивалась внешнего успеха в учении в ущерб  глубокому  пониманию того,  что отлично сдавала. Правда к английскому и, вообще, к гуманитарным предметам,  которыми я  продолжала  интересоваться  по собственной инициативе через чтение книг, это не относилось.

Новая студенческая жизнь и коллектив,  в который  я  попала, быстро стали  для  меня  родными и близкими и  почти полностью сняли груз моих школьных комплексов.  Но моя, наконец появившаяся, личная жизнь оказалась не простой и совсем не такой, о какой я мечтала.

продолжение см. http://www.proza.ru/2011/05/23/1380