Жуткий конец детектива

«Это общественно опасно, ибо разжигание культа жестокости наносит ущерб нравствен¬ному состоянию личности, особенно ребенка или юного человека»
Алексий II, Патриарх Московский и Всея Руси

СЦЕНАРИИ ФИЛЬМА УЖАСОВ
1. Стереоэффект  профессора  Кента
Как и положено в Доброй Старой Англии, ровно в пять пополудни миссис Хиггинс внесла поднос с чашкой чая и крекерами.
Профессор Кент устало откинулся на спинку кресла.
- Ну, вот и все, — сказал он. — Можно считать, что человечество вступило в новую эру. Если бы Папа Римский был не против, я предложил бы считать завтрашний день первым января первого года нового летоисчисления. Но, боюсь, он будет против.
- Так, значит, вы закончили то, над чем бились столько лет? — из вежливости спросила миссис Хиггинс. Ей очень не нравилось то, чем занимался профессор, и она не хотела вдаваться в подробности этих ужасных, по её мнению, вещей. — Как это вы называете? Стерео? Стерео? Господи, и не выговоришь!
- Стереоэффект, — уточнил её собеседник, прихлебывая чай.— Чего же тут выговаривать? Стереокино существует десятки лет. Правда, голография появилась сравнительно недавно. Но ведь вы же видели голографическое объемное изображение в перекрестье лучей? Дело за малым. Сделать так, чтобы оно было не только видимо, но и осязаемо. Точнее, воспринималось бы человеком, как реальное, оставаясь виртуальным. Вот это и сделано.
- Вы хотите сказать, что ваши изображения, которые я видела перед экраном, могут меня напугать?
- Не только напугать, но и избить, и даже убить. Правда, виртуально. Очнувшись, вы поймете, что это был только сон. Но во сне пройдете все муки ада!
- Господи, Боже милостивый! Да для чего же все это?
- Для того, чтобы попытаться искоренить наши пороки и вернуть на путь добродетели. Думаю, в порядке опыта, начать надо с порочного культа насилия. Особенно на телеэкране. Это проще всего остального. А со временем дойдем и до остальных шести смертных грехов.
Вы хотите сказать, что ваши кошмары будут преследовать каждого из нас?
Почему каждого? Мы же говорили о пороках. Вот завтра с шести вечера каждый в мире, кто будет смаковать ужасы на экране, станет как бы действующим лицом телефильма. Точнее, страдающим лицом.
— Почему вы ополчились на фильмы ужасов?
— Не только на них. На все, что выходит за романтические рамки «Трех мушкетеров» или «Фанфана-Тюльпана». На все боевики, триллеры, детективы. На все, что возводит в культ зло насилия. Что способствует озверению человека, будит в нем Каина... На все, что растлевает людей, особенно молодежь. И тем самым приближает кончину человечества.
— И этот кошмар начнется завтра вечером?
— Да, ровно в шесть. Если сядете к телевизору, очень советую вам выбрать что-нибудь возможно менее кровожадное. Право, не пожалеете!
Профессор повернулся к своему компьютеру. Ему предстояло вторжение в мировую сеть телеканалов.
2. Кошмар на даче директора ОРТ-НТВ
Вячеслав Львович Фоменко, однофамилец одного блестящего шоумена и одного скандально известного академика-графомана, сидел со своей супругой Еленой Николаевной на застекленной веранде подмосковной дачи и готовился вкушать приготовленный ею ужин.
Вообще-то, точнее было сказать, что, наоборот, шоумен и графоман являлись однофамильцами Вячеслава Львовича. Дело в том, что тут пахло не каким-то телевизионщиком или, того хуже, академиком, а хозяином телевидения всея Руси. Да, формально дачник носил скромный титул директора двух телеканалов, объединенных, после долгих дрязг, в единое целое. Но по сути именно он железной рукой подчинил себе серпентарий, известный в миру под названием Останкино. И установил, наконец, режим, по сравнению с которым сталинский показался бы либеральным. Одной его нахмуренной брови было достаточно, чтобы любой телеведущий начал заикаться, а любой начальник этого телеведущего хватался за живот.
Сказать по-честному, Вячеслав Львович телевидения не любил и относился к нему с известной долей брезгливости. Как хорошо известно, было за что. Поэтому на экран он взирал только в крайних случаях, когда требовалось его решающее слово. Но это на работе. А дома, как и во всех добропорядочных семьях, начальством была жена.
Жена же, при всех своих достоинствах, была неизлечимо больна самой распространенной российской женской болезнью — телеманией. Кстати, не только российской и не только женской. Хорошо известно, что телемания ничуть не лучше наркомании. День начинался не столько с завтрака, сколько под градом выстрелов «Крутого Уокера». Каждый день! Неделями и месяцами. Выстрелы гремели и трупы валились двенадцать часов кряду. Все заканчивалось ужином под душераздирающие вопли очередной тележертвы. Засыпалось же лучше всего под «Кошмар на улице Вязов». Даже достала видеокассету, и как только ребенка начинали душить прямо в колыбели — умиротворенно отходила ко сну. При сбоях в этой каждодневной телемясорубке ритм жизни нарушался и настроение портилось. А ведь добродушнее женщины не было на свете!
Разгадка этой загадки была проста, как мир. Елена Николаевна видела на экране не ужасы, а всего лишь актеров. Любимых, менее любимых и вовсе не любимых. Поэтому могла миллион раз смотреть, как кому-то вспарывают живот, любуясь своим любимцем.
Ну, а Вячеслав Львович никак не мог избавиться от детской привычки видеть на сцене не актеров, а жизнь. Актеры для него просто не существовали, и он не знал ни одного имени, которое с придыханием произносила супруга. Поэтому для него на экране происходило не «как», а «что». Он тяжело переживал вместе с обиженным и горько оплакивал убиенного. Еще и поэтому, помимо всего прочего, терпеть не мог телефильмов. Но супружеские обязанности, как хорошо знают все мужья, включают не только постель. Любая попытка перекусить вдали от телевизора и, следовательно, от супруги была бы приравнена к измене и пахла разводом.
Приходилось терпеть. Стараться думать о возвышенном, делая вид, что тоже смотрит, куда надо и что надо.
Например, о рыбалке. Или о хоккее.
На телеэкране две зловещие тени перемахнули через забор и направились к дому. Елена Николаевна презрительно хмыкнула: оба актера не относились к числу любимых. Вячеслав Львович, как обычно, хотел тоже подхмыкнуть, но краешком глаза вдруг увидел, как что-то черное перевалилось через забор его дачи. За ним второе. Что за чертовщина, подумал он, прекрасно зная, что через его забор можно перемахнуть только вертолетом. Ручка двери на телеэкране зловеще заскрежетала. И тут же начала вдруг поворачиваться ручка двери из сада на веранду. Между прочим, он хорошо помнил, как перед ужином собственноручно запер дверь. А теперь она медленно открывалась.
Оба супруга в тревоге перевели взгляд с экрана на дверь, и больше им было уже не до телевизора. На веранду вошли двое в масках, как две капли воды похожие на тех, в триллере. В руках у них блеснули пистолеты.
— Сидеть! — зловеще произнес один из них. И в мгновение ока супруги оказались прикрученными к своим стульям, связанные по рукам и ногам.
Елена Николаевна от ужаса вскрикнула. И тут же рот ей залепила широкая лента скотча. Вячеслав Львович получил ручкой пистолета по скуле и шипение: «Только пикни — размозжу голову!» И затем короткое: «сейф?!».
Сразу ответить он не смог, потому что непроизвольно взглянул на телеэкран и увидел, что жертва налета там сидит, связанная, на стуле, в той же позе, что и он. Мало того, рядом связана женщина со ртом, залепленным скотчем. Это привело его в оцепенение, из которого вывел второй удар, казалось, раздробивший челюсть.
— Сейф!!!
Теперь он не смог ответить потому, что во рту была кровавая каша, струйка крови стекала на рубашку. Боль нестерпимая. Директор тихо застонал и головой качнул в сторону диванчика у двери. Именно там, под цветастым матрасом, как и все уважающие себя россияне, он хранил доллары «на черный день». В полной уверенности, что матрас — последнее место, где воры догадаются искать деньги. Долларов было во много раз больше, чем у среднестатистического соотечественника, но во много раз меньше, чем получал в год западный коллега директора. Их было настолько жаль, что на мгновение забыл о боли. Захотелось дернуться и грудью отстоять валютные накопления. Но ужас перед еще одним ударом сразу же вызвал полный паралич.
Второй бандит шагнул к диванчику, рванул матрас и схватил лежавший под ним грязный сверток. Это была еще одна уловка, которая предназначалась для чувства брезгливости у потенциального вора. Взмах руки — и из тряпок показалась перевязанная бечевкой пачка баксов. Бандит сунул её в сумку на плече.
- Где шкатулка с драгоценностями? — проскрежетал его коллега.
- Она в Мошкве, — прошамкал расквашенным ртом Вячеслав Львович. Шамкать было мучительно трудно. Каждое слово давалось с чудовищной болью. — Я все отдам, все отдам, только не надо, товарищи...
Он запнулся, потому что даже сквозь щемящую боль до него дошла несуразность такого обращения. Какие там «товарищи», что им «надо делать», а что «не надо» — просто ум за разум заходит.
— Ты что, в молчанку вздумал играть? — прошипел первый бандит. — сейчас заговоришь!
Он рывком освободил левую руку связанного и начал выкручивать её. Боль резанула такая, что директор потерял сознание. Бандит схватил со стола стакан с водой и плеснул в лицо жертве. Вячеслав Львович очнулся. Застонал.
— Будешь молчать, — зловеще произнес второй бандит, — посмотришь, что сделаю с твоей женой!
И он шагнул к Елене Николаевне.
В течение этих мучительно долгих секунд супруга в ужасе взирала на происходящее. Её вполне можно было развязать — она так бы и осталась в оцепенении.
Бандит рванул связанную женщину за плечо. Платье с треском разорвалось. Елена Николаевна перестала быть человеком. Осталось воплощенное Отчаяние.
Это было хуже всякой боли. И Вячеслав Львович сделал то, что сделал бы на его месте всякий настоящий мужчина. Он рванулся со своего стула так, что веревки лопнули. И в тот же момент потерял сознание
3. Еще более кошмарные последствия.
Очнувшись, Вячеслав Львович не увидел на веранде ни¬каких бандитов. Почему-то непроизвольно взглянул на продолжавший мельтешить телеэкран. Две зловещие тени бежали от дома к забору, перемахнули через него и скрылись. Супруга откинулась на стуле, как в обмороке.
Никаких веревок тоже не было. Хотя руки и ноги ныли так, словно их только что развязали. Никакой крови и каши во рту. Но ощущение такое, будто только что получил по морде. Вместо крови рубашка заляпана слюной, стекающей изо рта. Самое ужасное — дискомфорт в штанах. Обмочился! (Это случается даже с директорами ТВ). И что самое поразительное: стакан с водой на столе — пуст!
Первое движение — привести в чувство супругу. Елена Николаевна пришла в себя еще до того, как муж подбежал к ней. В смятении огляделась. Никаких бандитов и веревок, никакого скотча. Платье целехонько. Правда, все тело ноет, как после зверского изнасилования.
Вячеслав Львович поднял жену на руки и вновь непроизвольно взглянул на экран. Там две жертвы бандитского налета со стоном освобождались от пут. Лицо директора сделалось каменным. Он бережно положил супругу на диван¬чик, подал воды. Затем вынул из кармана пиджака мобильник, набрал привычный номер своего референта, дождался знакомого «алло?» и, не здороваясь, стал чеканить фразу за фразой:
- Значит, так. Все триллеры-боевики, все ужасы и все 6...ство снять. По всем каналам.
- По нашим? — ошеломленно выдохнул референт.
- По нашим и вашим, — отрезал директор. — И если кто-то заартачится, прямо с охранниками в кабинет ко мне. Я буду на месте через час — полтора. Скажите Кислову, пусть берет власть на это время. Кромсать программы беспощадно. Скажет, по моему приказу.
- Все спросят: почему? Траур, что ли? Тогда надо не только триллеры.
- Много хуже. Приеду — расскажу. Нет, кроме чернухи и порнухи ничего не трогать. Скажите: срочное указание сверху. Для русских этого достаточно.
— А реклама?
— Рекламу пока оставить, как есть. Ею займемся потом. А если кошельки начнут скандалить, сказать все то же: указание сверху. И пообещать: ущерба не будет. Ну, я поехал.
Вячеслав Львович повернулся к жене.
- Как ты?
- Мне лучше. Да что ж это такое было?
— Наверное, гипноз. Или инопланетяне... Разберемся по¬том. Сейчас главное — быстрее в Останкино. Если такое случилось не только с нами — начнется такое!.. Останешься или со мной?
— Нет, лучше с тобой, — сказала жена.
И впервые за многие годы вырубила телевизор, не глядя на экран. А потом, как и подобает женщине, с любопытством заглянула под матрас: доллары были на месте.
Забибикал мобильник. Вячеслав Львович поднес аппарат к уху, секунд десять слушал молча, а потом выругался так грязно и так страшно, как еще никогда при жене. Упредил её вопрос поднятой рукой и продолжал слушать. С каждой секундой лицо его каменело и постепенно превратилось в нечто вроде гипсовой маски. Наконец, он снова отчеканил:
— Делать все, как я сказал! Весь мордобой по всем каналам снять сию же минуту! Кто упрется — силой тащить в мой кабинет. И еще: объявить разом ЧП и пожарную тревогу. Вызывай пожарных и ОМОН. Скажи: угроза покушения. Или лучше: начались беспорядки. Ну, давай!..
Он сунул мобильник в карман и стал натягивать куртку.
— Да, это случилось не только с нами. Вся Америка и Европа озверели. Теперь только бы успеть.
Он кинулся к машине, рукой махнул жене, чтоб открывала ворота. Рванул с места так, что вылетел на шоссе метров на тридцать. Так же резко тормознул, выскочил, побежал помогать закрывать ворота. Скорее, скорее!
На Ярославском шоссе давил на газ до ста шестидесяти, рискованно обгонял самые быстрые иномарки, то и дело вы¬летал на встречную полосу, будто навстречу смерти. И, слов¬но специально, забитая обычно машинами дорога, стала вдруг на удивление просторной. До Останкина долетели менее чем за час, хотя даже в лучшие времена требовалось больше. Уже подъезжали к метро, когда Вячеслав Львович нажал на тормоз.
Из пасти метро высыпались толпы людей. Прямо как на футбольный матч. Из переулков к ним присоединялись новые и новые толпы. Но шли они явно не на футбольный матч. У всех были одинаково каменные лица, сжатые кулаки, решимость в глазах. Так идут в штыковую, когда сзади сожжен дом и погибла семья.
Они шли на Останкино.