Дорогая моя столица

- Начнем с вопроса-разминки. Польский писатель Лешек Кумор считает профессию футуролога ненадежной, поскольку ею можно заниматься только до конца света. Как Вам, футурологу, это нравится?
- На мой век хватит. А если человечество не будет себя убаюкивать и обманывать, то еще на много лет хватит работы футурологам. А мы себя постоянно обманываем: считаем, что живем в трех временах: в прошлом, настоящем и будущем, однако дело обстоит, как в песне –   «есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется «жизнь».
Прошлое можно знать, но нельзя изменить, а будущее мы не знаем, но в состоянии на него влиять. Прошлое - удел истории, а все остальные науки занимаются будущим, которое познается не в событиях, а в проблемах.
- Значит, если цыганка говорит: «Яхонтовый мой, предстоят тебе напрасные хлопоты, дальняя дорога и казенный дом», – то это футурология? Она же мне проблемы пророчит.
- Ну, разве что в фольклорном исполнении. Хотя  цыганское «прогнозирование»  – чистейшей воды шарлатанство.
Что же касается футурологии, то она, опираясь на данные всех других наук, изучает назревающие проблемы, их возможные последствия и предлагает пути решения. Для этого мы, футурологи, используя научные методики и нормативное прогнозирование, выстраиваем эволюционные, катастрофические и прочие сценарии, вырабатываем возможные решения и взвешиваем их последствия.
К примеру, удрученное падением рождаемости в русских семьях и, как следствие, их вырождением – а это действительно так и есть – Правительство провозгласит демографическую революцию, дескать, даешь в каждой русской семье по десять детей!..
- Ну, тут совсем не обязательно быть футурологом, чтобы предсказать, куда женщины пошлют это правительство.
- Правильно. Но как футуролог я могу нарисовать картину последствий, если, не приведи Господь, эта глупость будет реализована. У нас осталось пять процентов женщин, способных рожать абсолютно здоровых детей. Еще двадцать процентов рожают так называемых «практически здоровых», то есть с какими-то мелкими отклонениями от абсолюта. Остальные производят на свет хроников. Вот и подсчитайте, что за потомство получится при реализации лозунга «Каждая женщина – мать героиня!».
- Итак, вы меня убедили, что футурология – вполне практическая наука, ничем не уступающая, скажем, физике или химии. Но, похоже, вершители наших судеб не шибко ее уважают, не прислушиваются к ее корифеям.
- Увы, до недавнего времени так и было. Это почти вся моя жизнь. Но вы вспомните наших вершителей судеб. Партийно-политический паноптикум! И каждый – сам-с-усам. Наломают дров, объявят это завершением очередного этапа в построении светлого будущего и торжественным маршем под сводный оркестр – на следующую лесосеку. Там снова дуроломят, аж щепки по всему миру летят.
В СССР тридцать тысяч ученых почти 20 лет (1972-1990)  разрабатывали прогнозы на двадцать лет вперед, но их работу прямиком отправляли в архивную помойку с грифом «перед прочтением  съесть». Нет, в самом деле, все наши разработки засекречивались наравне с оружием массового поражения. Идея, завладевшая умами, страшнее атомной бомбы. А Госплан планировал от достигнутого. Выпустили, скажем, в завершающейся пятилетке десять тысяч тракторов, за следующую пятилетку намечают двенадцать . Я приношу неопровержимые доказательства того, что нам эти  железяки вообще не нужны, мне на мои бумаги бухают клеймо «в архив» и наставляют работать «в свете решений, во имя и на благо». На благо народа, разумеется. Народ у нас всегда был и по сей день остается распятьем для фанатически-демагогических ритуальных отправлений.
Потом, когда прогнозы футурологов чуть ли не с календарной точностью сбывались, власти делали вид, что ничего подобного  не слышали и не читали. Наука, если она не работала на «оборонку», была бедной родственницей или приживалкой в собственном доме.
Московская наука сегодня терпит бедствие. Оставшись, так сказать, без рабочего тела, на которое были направлены все ее усилия, то есть без ВПК, и, как следствие, без денег, она идет ко дну. Наломаны уже кучи перьев и горы копий в дискуссиях о том, каким должен стать спасательный круг для этой бедолаги. Но пока в товарищах согласья нет.
Я предлагаю упразднить академии, преобразовав их в общества ученых. Никаких денег там не должно быть. А деньги сосредоточить на кафедрах крупных учебно-научно-производственных объединений, независимых университетов. В Москве таких должно быть с полдюжины.
На кафедрах – работники трех типов. Одни – это преподаватели, которым не надо становиться кандидатами и докторами наук, писать всякую ахинею, дабы получить право на кусок пожирнее. Преподаватель – профессор. Этого достаточно. К нему на семинар или на курс записываются студенты, и зарплату он получает по числу записавшихся. Будет хорошим преподавателем – в его аудитории негде будет яблоку упасть, а плохим – извините, подвиньтесь. «В сад, в сад», - как говорил популярный персонаж Александра Ширвиндта.
Вторая когорта – исследователи. В основе организации их деятельности лежит система грантов. Выполнил работу – отчитайся. Приняли твой отчет – получи новый грант. Не приняли – опять же «в сад».
Третья группа – разработчики. Приходят в девять, уходят в шесть, на досуге думают о вечернем преферансе и бутылочке коньячка, но при этом разрабатывают и доводят до ума все то, что наизобретали ученые. Заказчик получил свой заказ, капнул в хоздоговор умильную слезу, а на банковский счет кафедры – заранее оговоренную сумму, заодно и новый договор подписал. А за его спиной следующий нетерпеливо переминается, уже прослышал, что именно эта команда творит чудеса и хочет, чтобы его кофеварку на быстрых нейтронах разрабатывали люди дражайшего Прокофия Никаноровича и никто иной.
Вот так мы спасем науку. А пока она, агонизируя, умирает. И «скорую помощь» к ней никто не вызывает, потому что верхушка – академики – получающие по шестнадцать – двадцать тысяч одного жалования, не считая зарплаты, костьми ляжет, а со своей кормушкой для узкого круга не расстанется.
- А Вы? Вы же тоже академик.
- Не обо мне речь. Да, я академик Российской академии образования. Но я не цепляюсь за жалование, которое получаю за звание. Мне сегодня платят за реальную работу. В настоящее время…
- Извините, Игорь Васильевич, вы же сказали, что настоящего времени нет.
Ну, ладно, пусть будет «в настоящий миг». На старости лет сбылась мечта моей жизни. Сегодня я работаю не на архивную мусорную корзину, а на реальное будущее. Меня пригласили участвовать в прогнозных разработках люди, работающие непосредственно на тех, кто принимает политические решения.
Я принадлежу к школе так называемого технологического прогнозирования. Эта школа отвергает тщетные попытки предугадать будущее. Она ориентирована, как я уже сказал, на изучение назревающих проблем и поиск оптимальных путей их решения. Футурологи этой школы знают будущее по крайней мере ближайшего десятилетия гораздо лучше, чем историки знают историю XIX или XX столетий. Не в событиях – кто, где, когда и с кем – а в проблемах и альтернативах их решений.
- Это не удивительно, ведь о России говорят, что она – страна непредсказуемого прошлого.
- Не лишено оснований.  Так вот, футуролог не оракул и не гадалка. Я не берусь предсказать, как будет выглядеть Москва через десять, пятнадцать, тем более через пятьдесят или сто лет. Но я берусь спрогнозировать, какие проблемы назревают перед нашей столицей, и порекомендовать меры для их решения.
- И каковы же перспективы у Москвы?
- Прежде, чем мы займемся прогнозами, давайте предпримем небольшой экскурс в историю города, чтобы иметь представление о корнях нынешних и завтрашних проблем.
Москва возникла и развивалась как  город-крепость и в связи с этим имела радиальную планировку, при которой улицы подобно радиусам от окраин направляются к центру. И это было приемлемо и даже хорошо до тех пор, пока она не начала стремительно разрастаться. В начале XIX века Москва имела двести тысяч населения и восемь километров в поперечнике. Ее без труда можно было пройти из конца в конец часа за два, что и проделывал ежедневно Герцен, как он пишет в своих мемуарах «Былое и думы».
Но уже в то время стала сказываться несовместимость радиального строения с масштабами города. Уже тогда нередки были в центре столкновения конных упряжек из-за транспортной перегруженности улиц. «Час битый ехала с Покровки на Тверскую  – мочи нету,» – жаловалась героиня «Горя от ума». А это всего-то – три километра.
К началу XX столетия Москва превратилась в двухмиллионный город с очередями извозчичьих телег на несколько кварталов, с уже появляющимися авто и регулировщиками уличного движения. Вокруг кремля кружили трамваи. В годы первой мировой войны, перешедшей потом в гражданскую, население города заметно поубавилось. Спасаясь от голода, многие разбежались по деревням. Но с окончанием войны рост населения возобновился.
Уже больной в ту пору Ленин призвал городские власти и специалистов подумать о будущем города. На этот призыв действенно откликнулся академик Щусев. Он предложил, на мой взгляд, гениальный план обустройства Москвы, превращения города с пережитками крепостного замка в такой, который не страдал бы от проблем, терзающих его сегодня. Он придумал ограничить Москву Садовым кольцом, внутри которого снести все трущобы и строения, не имеющие архитектурной ценности, на их месте разбить парки и скверы, оставить дома, представляющие исторический интерес, и доходные дома. В них расселить интеллигенцию – работников образования, культуры и так далее – управление, городское и кремлевское, и обслугу. А за пределами Садового кольца Щусев предлагал построить полукилометровой ширины пояс пятиэтажек с коммунальными квартирами для рабочих. Этот план был принят и претворялся в жизнь примерно в течение десяти лет, начиная с двадцать второго года. За это время успели построить штук шесть рабочих районов – Пресню, Шаболовку и прочие. В тридцать втором году Сталин все это строительство свернул и все силы бросил на реконструкцию Тверской улицы. Ее расширили, множество домов снесли, некоторые передвинули и понастроили помпезных зданий с шикарными, по тому времени, квартирами для высшей номенклатуры, деятелей культуры, науки. Сталину нужна была демонстративно-парадная магистраль, ведущая к кремлю. В результате Москва приобрела совершенно иной облик, нежели планировал академик Щусев.
К тридцать второму году в столицу хлынули неудержимые потоки беженцев из деревни, жертв коллективизации. В кратчайшее время ее население из двух- стало четырехмиллионным. Заселено было все: подвалы, чердаки, склады, прачечные, сараи. Переселенцы набивались в избы, которые подступали к Садовому кольцу. За Киевским вокзалом, например, начиналось село Дорогомилово, с петухами, коровами, огородами. Жильцов городских квартир тоже уплотняли без меры. Вспомните Швондера из булгаковского «Собачьего сердца». В нашей коммуналке общей площадью восемьдесят квадратных метров проживало тринадцать человек. Очереди в ванную и туалет были таким же обязательным явлением, как восход и закат солнца.
- Сразу вспоминается Высоцкий: «На тридцать восемь комнаток – всего одна уборная». А какие-то меры властями предпринимались для ограничения этого нашествия?
- Конечно! Во-первых, у крестьян не было паспортов, и для того, чтобы паспорт получить, крестьянину надлежало завербоваться на завод, на стройку – куда угодно. По всей стране действовал институт прописки, а прописаться в Москве было не проще, чем в шестидесятые годы попасть в отряд космонавтов.  Тем не менее, крестьяне из деревень бежали и всеми правдами и неправдами приживались в столице. Тогда, как и всегда в России, была коррупция, не такая тотальная и наглая, как сегодня, но все же…
За время Великой Отечественной войны население Москвы снова сократилось, и очень заметно. Много москвичей погибло на фронте, многие эвакуировались. Но с сорок четвертого года опять начался приток, в результате которого народу в столице оказалось около шести миллионов. Строили бараки на десятки комнат , каждую  фанерой или картоном, а то и вовсе ситцевыми занавесками делили на четыре угла, в которых устраивались двух- и трехъярусные нары,  и на них, как куры на насесте, жались семьи рабочих, в каждой в среднем - от четырех до шести человек. В таком «загончике» помещался еще стол с табуретками и керосинкой и два ведра – с водой и с помоями. Вот это было то, с чего, как поется в песне, начиналась Родина для лимитчиков Госгражданстроя и прочих организаций, имевших право на наем рабочей силы по лимиту.
И такое житье-бытье продолжалось до начала строительства «хрущевок», очень быстро заполонивших тогдашние московские окраины. Избы и бараки пошли под ножи бульдозеров. Скорость строительства обуславливалась простотой проекта – облегченный фундамент, отсутствие лифтов – не то, что сталинский ампир с его размахом и затратами. В каждую квартиру «хрущевки» вселялось минимум три семьи, но по сравнению с «ситцевым» углом в бараке отдельная десяти-, пятнадцати-, а то и двадцатиметровая комната воспринималась, как божий дар.
С помощью «хрущевок» московское население сначала преодолело восми-, а затем и десятимиллионный рубежи. По миллиону дошкольников, школьников и студентов, включая иногородних, два миллиона пенсионеров. Итого – пять миллионов. И столько же работающих. И это были только собственно москвичи, а еще ежедневно на работу в столицу из пригородов приезжало около шестисот тысяч человек. Плюс до трех миллионов зимой и до шести летом – транзитников, командированных, туристов.
Границы города при Никите Сергеевиче были раздвинуты до МКАД, все пространство до которой застраивалось сначала «хрущебами», потом панельными девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажными «ульями». И образовалась Москва в том виде, в каком мы видим ее сегодня.
По социальному составу город делился на четыре слоя. Ровно четверть от его трудоспособной половины составляли начальство и обслуга, начиная от высшей номенклатуры и кончая директорами бань и парикмахерских. Второй слой – научные и проектные работники, соответственно девятьсот и двести тысяч. Наука на восемьдесят процентов была замкнута на «оборонку». На нее же трудилась и основная часть рабочего класса столицы, составлявшая штаты так называемых «почтовых ящиков», то есть оборонных предприятий. Всего же рабочих в Москве было миллион двести пятьдесят тысяч. Оставшиеся миллион с четвертью приходились на сферу обслуживания в широком смысле этого понятия: транспорт, здравоохранение, образование, общепит и так далее.
Со второй половины XX века в Москве началось падение рождаемости. В подавляющем большинстве двое родителей ограничивались рождением одного ребенка. Семья с тремя ребятишками воспринималась как многодетная.
Далее. С появлением относительно больших – до половины зарплаты – пенсий из сферы обслуживания и с заводов и фабрик народ валом повалил «на заслуженный отдых». Но не начальство и не ученые. Эти сидели за своими столами, пока их под руки не выносили, лет до семидесяти – восьмидесяти.
А московские школы ориентировались на пополнение как раз самой усидчивой части. За будущую привилегированную карьеру школяров самоотверженно бились родители, дяди, тети и прочие родственники высокой проходимости. Еще бы! Единственное чадо! «И какая же мать согласится отдать своего дорогого ребенка» в рабочие, в водители автобуса, в дворники?
В результате суммирования вышеназванных факторов образовалась колоссальная социально-демографическая дыра размером в триста тысяч рабочих, без которых Москве не жить. Дабы заманить народ к станкам и автомобильным баранкам, рабочие места стали оплачивать гораздо щедрее, нежели поприща интеллигенции. И получилось так: еще вчера водитель с зарплатой в шестьдесят рублей вез врача с зарплатой в сто двадцать рублей, а тут вдруг все перевернулось – врач так и остался при своих ста двадцати, а шофер стал получать триста. И тогда каждый пятый дипломированный специалист, спрятав подальше свой диплом, пошел работать водителем, станочником, кочегаром.
В девяносто первом году все это в одночасье рухнуло. Советского Союза не стало. Предприятия оборонного комплекса впали в коматозное состояние. Сотни тысяч их работников оказались на улице, судорожно хватаясь за любую возможность заработать на прожитье. В Польшу, Турцию, а позже и в более дальние пределы двинулись караваны челночников с необъятными клетчатыми сумками. Как на Жучке блохи, расплодились, всевозможные фирмочки кустарного пошиба, в финансовой сфере махрово процветало пирамидостроение. Телевидение в захлеб пропагандировало «голубковизацию» всей страны.
В Москве сосредоточилось восемьдесят процентов российских денег, которые, в свою очередь, на восемьдесят процентов состоят из нефте-газовых дивидендов. Я не случайно сделал ремарку о источниках нашего сегодняшнего финансового оживления. На фоне нарастающего противостояния Запада с арабским миром, основным добытчиком нефти, цены на нее держатся высокие, благодаря чему и Россия с ее богатейшими недрами не в прогаре. Но стоит только черному золоту подешеветь, как мы со своими ископаемыми бананами останемся и без зарплат, и без пенсий.
Но вернемся к девяностым годам. Стали, как грибы, расти банки, супермаркеты и прочий импортный новодел.
Москва в поперечнике достигла сорока километров, а подсчитать ее население сегодня не представляется возможным. Национальные диаспоры разбухают на глазах, скупая жилье и торговые предприятия оптом и в розницу. Численность их не поддается никакому учету. Футурологи и раньше говорили о нежизнеспособности союзных республик без России, и теперь мы имеем тому наглядное подтверждение. Юридически эти республики сохраняют суверенитет, но половина населения некоторых из них расселилась и кормится в России, да еще кормит родственников, оставшихся на исторических родинах.
Я затрудняюсь сказать, сколько сейчас в Москве самоселов из ближнего зарубежья, но уж вряд ли меньше двадцати процентов. А впереди у нас рубеж Парижа и Лондона, где негры, арабы, индусы и прочие переселенцы составляют половину жителей. Коренных москвичей осталось двадцать пять процентов и ежегодно сто двадцать пять тысяч их отправляется на кладбища. В городе возникают и ширятся национальные общины с иной культурой, и они стремятся к культурной автономии. И этот процесс будет продолжаться. Сегодня в нем лидирует Кавказ. Средняя Азия с ее средневековым патриархальным укладом еще не решается стронуться с места оторваться от исторических корней. Но это обязательно произойдет и очень скоро. Тысячи и тысячи нищих гастарбайтеров хлынут в Россию вообще и в Москву в частности. Следствием станет еще больший рост преступности. Все это вместе составляет нашу первую коренную проблему, с которой нельзя не считаться.
- И что же делать?
- Административно ее не решишь. Ограничить въезд? А кто будет торговать, чистить улицы, водить троллейбусы, автобусы, маршрутки? Русские? Я уже говорил: никакие русские родители не пустят свое малочисленное потомство на такие работы.
Вторая серьезная проблема столицы – это ее транспорт. Миллионы москвичей ежедневно бороздят город вдоль и поперек. Утром – на работу, вечером – с работы, не считая прочих целей и маршрутов. Большинство живет там, где когда-то были получены квартиры, а работает там, где удалось устроиться, и чаще всего это не рядом с домом. Купить жилье поближе к работе не по карману. Общественный транспорт превратился в душегубки на колесах. Еще недавно личный автомобиль был выходом из ситуации. Но число личных авто, по данным ГАИ, ежегодно увеличивается на пятнадцать тысяч единиц. Сегодня они проблему не решают, а усугубляют. В часы пик движение на улицах впадает в ступор. Тут опять дает себя знать радиальная планировка города. А через три – четыре года этот ступор станет хроническим.
Сегодня городские власти пытаются решить проблему административными мерами, которые сводятся к одному – «держать, не пущать». Сначала ограничивается въезд большегрузным автомобилям, потом – грузовым вообще, далее последует дозированный доступ легкового транспорта к Садовому кольцу, а внутрь оного – только с мигалками: начальство, милиция, пожарные и «скорая помощь».
- Наверно, именно транспортная проблема заставила многие супермаркеты перебраться из центра на окраины?
- Конечно. Во-первых, иногородний, самый выгодный, оптовый покупатель добирается до них без проблем. Во-вторых, и розничный покупатель, что побогаче, приезжает на машине, а не на метро. А посему, заметьте, какие площади возле этих торговых центров отводятся под автостоянки! А земля в Москве – на вес золота. Но раз платят, значит – выгодно.
Итак, на решение транспортной проблемы у городских властей осталось три года.
Но она у них не последняя. Еще одна головная боль московского правительства, впрочем, как и российского, - теневая экономика, сравнявшаяся, а то и превзошедшая силами легальную. Причем, теневая экономика очень многолика в своих проявлениях. Это и гастарбайтеры, и зарплата в конвертиках, не отраженная в официальных ведомостях, и «мертвые души» на рабочих местах, и подпольные предприятия, и рэкет.
Москва поделена мафиозными группировками на сферы влияния, с которых собирается дань. Если в городе все тихо, никого из заметных людей не убили, не похитили, ничего не подожгли, значит, паритет сил не нарушен, договоренности  соблюдаются, правоохрана не обижена и дойные коровы ведут себя смирно. Как только начинается стрельба, стало быть, у кого-то из хищников разыгрался аппетит, и он откусил от чужого куска; либо силовикам за нейтралитет недодали, и те поставили зарвавшегося пахана на правеж; или жертва рэкета под непосильным ярмом взбрыкнула, и её тут же «освободили от занимаемой должности».
Но вот заказные выстрелы отгремели, автоматные очереди разборок тоже утихли, прошли телевизионные трансляции пышных похорон, газеты отчитались некрологами: «Наконец-то, смерть вырвала из наших рук…» И снова тишь и гладь до следующего раза.
И что характерно, все мы к этому уже привыкли, воспринимаем, как природное явление. Наше всетерпение даже террористов обескураживает. После взрывов на Каширке и в Печатниках добровольцы с колотушками вокруг своих домов с месяц подежурили и решили, что в столице все спокойно. А тут – печально памятный «Норд – Ост». Вместе с бандитами изрядную часть заложников усыпили навеки. Народу объяснили: это во спасение остальных – так сказать, неизбежные потери. Самолеты взорвали – силовики «козой» из пальцев попугали кого-то в пространстве, и дальше – снова все по распорядку дня. Школу бандиты захватили, детской кровью залили. Мы поахали, поохали, в платочки посморкались, от убитых горем родителей откупились, рядовых исполнителей постреляли и ждем очередного хода со стороны их хозяев. Словом, живем под девизом «всех не перестреляете!».
Вот такой в Москве букет болезней обнаружился: демографическая гангрена, транспортный тромбофлебит, и мафиозное перерождение тканей экономики, то бишь, раковая опухоль.
- Но Вы обещали не только диагноз, но рецепты?
- Да, я помню. Пока лечение этих болезней ведется с помощью дыхательной гимнастики и отворотных заговоров. То есть принимаемые меры не адекватны задачам. А рецепты изобретать даже и не нужно. Они уже есть в тех странах, где такие же болячки пришлось лечить раньше, чем нам. На Западе идет дезурбанизация, приличный народ из мегаполисов перебирается жить в окрестности, подальше от смога, шума и прочих городских «благ». Покупают дома, пользуются машинами.
- Тут снова вспоминается Высоцкий: «У них денег – куры не клюют, а у нас на водку не хватает».
- Да, нам до их жизненного уровня далеко. Загородный дом по карману не многим. Дачи большинства москвичей – это летние ночлежки, не приспособленные для круглогодичного проживания. Опять же – дороги. Шаг влево, шаг вправо от шоссе – попытка суицида. Вот и надо все это перестраивать, развивать, вкладывать деньги именно в загородное коттеджное строительство, а не вбухивать их в многоэтажные муравейники, где работающую дрель, тяжелый рок или воющую собаку слышно в любом уголке. Конечно, начинать массовое строительство коттеджей надо было вчера, если не позавчера, но и сегодня еще не поздно. Что же касается денег, которых большинству населения едва от зарплаты до зарплаты хватает, то тут власти должны пойти людям навстречу, разработать и внедрить долгосрочные кредитные программы.
- Наш народ в массе своей от кредитов шарахается, как от нечистой силы. И это понятно в государстве, где нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Сегодня ты работаешь и неплохо зарабатываешь, а завтра можешь оказаться в очереди к окошечку службы занятости. Сейчас государственные мужи с очередной погремушкой носятся, как курица с яйцом. Я имею в виду ипотечное кредитование. В наших условиях запросто можно лишиться и нового, и старого жилья. Останется только на кладбище прописаться.
- Власть должна создать условия, при которых народ может зарабатывать и чувствовать себя защищенным. Больше от власти ничего не требуется. Все остальное люди сами себе обеспечат. А кредитов бояться нечего – весь мир живет в долг и живет несравнимо лучше нас.
Конечно, найдется немало и тех, чьи проблемы решаются с помощью ежедневной бутылки водки. Но мы-то сейчас говорим о нормальных людях, желающих, но пока не имеющих возможности жить подобающим человеку образом.
Кстати, если учесть, что сегодня все большее число людей работает за компьютерами, то необходимость ежедневного перемещения себя из дома в офис и обратно практически отпадает, что отчасти способствует решению и транспортной проблемы.
Таким образом, я предлагаю реанимировать идею академика Щусева, постепенно сократить многоэтажное строительство в столице с одновременным наращиванием строительства загородных коттеджей, с рассредоточением среди них предприятий торговли и мест развлечений.
Из Москвы нужно убрать всю промышленность, убрать правительства, и московское, и российское, переселить их поближе к Шереметьеву. Кремль – исторический и архитектурный памятник, а не резиденция власть предержащих. Пусть он и станет местом паломничества туристов.
За Москвой следует закрепить только две функции. Она должна стать центральным университетом России и культурным центром, с музеями, театрами, концертными залами, памятниками архитектуры, множеством парков и детских развлекательных центров, наподобие Диснейленда. Лужков сейчас предпринимает первые попытки в этом направлении: создает пешеходные зоны, строит пешеходные мосты и так далее. Я это приветствую, мне импонирует его идея создания «Золотого кольца» в центре города, которое должно превратиться в туристический комплекс. Мы сможем принимать не три миллиона туристов в год, а восемь, десять и более.
- А как вписывается в предлагаемую Вами модель города строящийся деловой центр, так называемый бизнес-сити?
- Увы, Москва стала полем сражения различных влиятельных кланов, каждый из которых гнет свою линию, не считаясь ни с какими общегородскими и государственными интересами. Пока власть не проявит сильной политической воли, город так и будет представлять собой цыганское одеяло, на которое каждый нашивает свой лоскут. Боюсь, что с проявлением воли власть затянет дело, пока гром не грянет. Тогда эти мужики начнут судорожно креститься и рефлексивно принимать решения, болезненные и бедственные для миллионов людей.
- Вы себя ощущаете москвичом в полном смысле этого слова?
- Да, конечно. Я живу в Москве с тридцать первого года. Она мне стала родной. Я по ней сильно скучаю, когда приходится куда-то уезжать. Через сутки после отъезда я начинаю считать дни до возвращения. При всех его проблемах, это мой город. И я не стесняюсь признаваться в любви к нему. Помните, Марк Бернес пел: «Я люблю тебя, жизнь, и хочу, чтобы лучше ты стала»? Так вот, я могу повторить то же самое и про жизнь, и про Москву.
- А какая Москва Вам больше нравится – прежняя, о которой вы только что рассказывали, или нынешняя?
- Я прожил здесь самые счастливые полвека в истории России – с пятьдесят третьего по две тысячи пятый год. До названного периода жизнь в столице, впрочем, как и во всей стране, представляла собой ежедневную борьбу за существование. Дело даже не в том, что одни сидели, другие стучали. Я сейчас говорю не о политической обстановке. В бытовом отношении жизнь была тяжелой. Представьте себе, что у вас сегодня нет холодильника. Продукты хранить негде. Значит, приходится покупать их из расчета на один – два дня, а стало быть, выстаивать огромные очереди через день, а то и ежедневно.
- Ну, этой-то радости и на мою долю хватило. Даже при наличии холодильника. В детстве за хрущевскими булками по два квартала выстаивал. При развитом социализме имени Леонида Ильича на колбасных поездах в Москву и Питер катался. В начале девяностых уже в столице с табачно-продовольственной визиткой и книжкой в руках коротал часы в очередях ради двухсот граммов масла и пакета молока. Вот сегодня-то как раз, когда в магазинах всего навалом, я, пожалуй, смог бы обойтись без холодильника. Хотя, конечно, времени жалко, ведь в магазин отправился бы не я один.
- То-то и оно. Далее. Пока не открылось метро, а мне удалось покататься на первой линии в день его открытия, по городу ездили трамваи, набитые пассажирами внутри и увешанные ими снаружи, как виноградными гроздьями. Личных автомобилей тогда не было и в помине. А ручная стирка – это же ад кромешный! Нет, не хотел бы я снова в ту Москву.
Сегодня находится немало ностальгирующих по порядкам царской России. Однако эта ностальгия искусственная, надуманная. Во-первых, большинство этих людей знают о том времени по литературе, причем не по документальной, а по беллетристике. А во-вторых, мысленно переносясь в дореволюционную Россию, все они видят себя в привилегированных слоях общества, а не извозчиком, например, или рабочим, которые работали по четырнадцать часов в сутки и могли получить в зубы от любого городового-околоточного. Ничего радостного в той Москве не нахожу. Я историк. Моя вторая, докторская диссертация посвящена предвоенным годам, с девятьсот шестого по девятьсот четырнадцатый. Они мне хорошо известны по документам. И ничего хорошего там не было. Равно, как и в последующие десятилетия – до смерти Сталина.
Нынешняя Москва – заповедник олигархов. Они сегодня хозяева и столицы и России. Есть еще средний класс с весьма расплывчатыми границами. Половина населения – бедняки. А еще треть – нищие, живущие, так сказать, на подножном корме и мелком воровстве. Видеть все это нерадостно.
Мне больше нравится Дубна семидесятых годов – четырнадцатитысячный город два на два километра, весь в зелени, без машин. И я хотел бы, чтобы Москва превратилась в конгломерат таких городков.
- От кого больше зависит будущее Москвы – от отцов города или от рядовых граждан? Пока-то,  можно заметить, одни к другим не очень прислушиваются.
- В России всегда все зависело от начальства. У нас авторитарно-личностный строй. В Азии демократии не может быть. А мы больше Азия, чем Европа, хотя и любим, как говорил генерал Драгомиров в позапрошлом веке, у Европы в племянничках состоять. У нас есть государь, пусть в разные времена он по-разному называется – то Генсеком, то Президентом, но суть от этого не меняется. Правда, он не всевластен, ему приходится оглядываться на боярство. Не помню, кто сказал, но не в бровь, а в глаз: «Государственный строй России есть самодержавие, ограниченное взятками». А ниже государя идет иерархия хозяев. В Москве нынче хозяин – Лужков. Он в праве  сделать всё, что захочет. Но ведь вокруг него – навалом всяких еще не изгнанных гусинских-березовских, а любая «война» с ними -  только на измор. Всё то же самое можно сказать о Моссовете. Еще Тютчев писал, что должность русского Бога не синекура. Здравомыслящий человек в России  начальству завидовать не будет. Не такой это легкий крест, как иным представляется.
Итак, в Москве все зависит от политики начальства, которая, к сожалению, научно не обоснована и не просчитывает последствия. Возьмите, к примеру, строительство уже упоминавшегося нами делового центра. Какая в нем необходимость? Изучались ли последствия, альтернативы?
- Лужковский штаб утверждает, что Москва-сити – это в будущем сто пятьдесят тысяч рабочих мест для москвичей.
- А как вы думаете, сколько будут стоить эти места? Кто сможет их занять? Боюсь, не будет ли это «Кавказ-сити»?.
Я не шовинист и не националист, меня воспитывали в духе интернационализма. У французского писателя Ромена Гари есть такая мысль: «Патриотизм – это любовь к своему, национализм – ненависть к чужому». Так вот, у меня нет ненависти ни к кавказцам, ни к другим азиатам и ни к кому вообще по национальному признаку. А что касается своего, то его я, конечно, люблю, но мне за него страшно. И чем дальше, тем все больше.
- Теперь вопрос о средствах достижения желанного будущего: сильная рука или эволюция того, что сегодня у нас называется демократией?
- Только сильная рука! Иного и быть не может! Наша демократия образца девяностых годов бесповоротно себя скомпрометировала и в делах и в лицах. Да, мы сами за них голосовали, но результат лишний раз подтвердил, что в России выборов быть не может. Ни в России, ни на Украине, ни в Белоруссии. Все наши выборы – это сплошная драматургия с заранее расписанными ролями, кульминацией, финалом, клакерами и аплодисментами.
У нас, я уже говорил, на каждом уровне управления может быть только «хозяин» - государь, причём желательно, чтобы  при нем был Собор – орган, не принимающий никаких решений, а только советующий государю, каие предпочтительны, состоящий из людей, имеющих в обществе безупречную репутацию, таких, например, какими были академики Дмитрий Лихачев и Андрей Сахаров. В него могла бы войти председатель Комитета солдатских матерей. Я ее никогда не видел, даже не знаю, как ее зовут, но крест, который она на себя взвалила, заставляет ее уважать априори.
- А вы не боитесь, что «денежные мешки» и в Собор протолкнут чубайсов, жириновских и иже с ними?  Вспомните, как толпа в зале топала и свистела, когда на трибуну поднимался, Андрей Дмитриевич Сахаров. Мы и святых своих в лицо не узнаем.
- Конечно, протолкнут. Конечно же, пойдут в ход коробки из-под ксероксов. Но народ рано или поздно разберется, кто есть кто, и всяк получит по заслугам: святых канонизируют, бестий – взашей.
- Вашими бы устами… Кто-то из наших юмористов сказал, что в России правда всегда всплывает, но чаще всего – кверху брюхом.
- Что ж, сказано метко, но сарказм - сила не конструктивная. А надо же и дело делать. Если мы в чем-то ошибемся, жизнь нас поправит. Выдвигать кандидатуры в Собор будут общественные движения, которым, разумеется, придется держать круговую оборону против коррупции, против лоббирования и тому подобного. Конечно, честного человека будут оплевывать, клеветать на него, ворота ему дегтем мазать, вплоть до того, что и убить могут. К сожалению, честность и порядочность в борьбе с подлостью и коварством не могут рассчитывать на паритет сил.
- Виктор Степанович Черномырдин однажды со свойственной ему непосредственностью сказал: «Мы еще так будем жить, что нам внуки и правнуки завидовать будут». Что нужно делать сегодня, чтобы он, не приведи Бог, не оказался прав?
- Черномырдин, скорей всего, как это у него иногда получается, запутался в собственных словах. Надеюсь, что он хотел сказать обратное, то есть, мы сможем нашим потомкам обеспечить завидное будущее. Но у каждого поколения – свой взгляд на то, что для него благо. Возможно, нашим правнукам придутся ко двору такие вещи, которые у нас вызвали бы оторопь.
Нынешние тенденции научно-технического прогресса свидетельствуют о том, что следующие четыре поколения компьютеров, будут шагами по созданию киборгов, то есть созданий, сочетающих в себе живую ткань с механикой и электроникой. Опытные образцы первого из этих четырех поколений уже появились в Японии. Штуковина эта пока очень дорогая – двести пятьдесят тысяч долларов стоит. Но это пока. Лет через пять она уже многим окажется по карману. Что это такое? Процессор, не более мобильного телефона, висит у вас на поясе. С ним  соединен не привычный монитор а шлем. На руке – пульт управления. Кнопку нажал, и вся информация мира – к твоим услугам. И, как говорил Жванецкий, «не надо сто верст пешкодралом топать, чтобы посмотреть, как дятел башкой об сосну стучит». Его же фраза «мне – в Париж по делу, срочно» перестанет вызывать смех, потому что такое путешествие станет реальностью, пусть виртуальной, но по информативности не уступающей поездке на поезде или полету на самолете. Хотите посетить Лувр – пожалуйста, центр Помпиду – к вашим услугам. Пирамиды, остров Пасхи, Фудзияма, озеро Титикака, Кижи, Тадж-Махал – все для вас. Любая литература, любые фильмы. Желаете присутствовать на церемонии вручения Оскаров или Нобелевской премии – нет проблем. И никаких виз, билетов, таможен и прочей суеты. Не надо дважды в день в переполненных вагонах метро воспитывать в себе чувство локтя между четвертым и пятым ребром. Работать можно, не выходя из дома. На морозе под часами зубами стучать в ожидании возлюбленной тоже ни к чему.
- Так вымрем же все! Виртуальные роды будет принимать системный администратор и детей рассылать по электронной почте?
- На счет возлюбленной я, конечно, пошутил, а в остальном вполне серьезен. И это произойдет не к концу века. Собственно говоря, процесс уже идет. Лет через десять, а то и раньше, дойдет и до нас. Медики будут выявлять и предупреждать болезни в их зачаточной стадии, жизнь вам продлят до ста лет. Но за все приходится платить. Постороннее влияние на вас перестанет зависеть от вашей воли. Вам, незаметно для вас, с помощью технологии, принципиально тождественной двадцать пятому кадру, будут внушать: «Лучшее в мире пиво – «Клинское», жизнь без массажера «Браун» - ничтожное прозябание, истина в последней инстанции – у Валерии Новодворской, лучший кандидат в Президенты – Виктор Ампилов.
- Спаси и сохрани!
- Да, как же! Никто не сохранит. Вы даже знать не будете, откуда это в вашей голове взялось. Но верить будете фанатично.
Чтобы этого не произошло, должна быть многократно усилена контролирующая и регулирующая роль государства.
А прогресс идет дальше. Вот уже вам вживили в организм чипы и наделили способностью регулирования вашего физического и психического состояния. Надоела вам лысина, чик – и через месяц вы уже жгучий брюнет. Вокруг вас несчастья, невзгоды, а вы – чик – и вам все до лампочки. Начальству вновь пришло в голову, что трезвость якобы – норма жизни,  – чик, и вы французский коньяк выплескиваете в унитаз.
- Ой, чур меня, чур!
- Дудки! На четвертой стадии «киборгизации» человека наступит полный его симбиоз с машиной. Машина надежней вырождающегося гомосапиенса. Она не ошибается. Если ошиблась, ее тут же – в брак и заменили другой. Вы делаете безошибочную карьеру, способствуя столь же безошибочно распланированному прогрессу, который приводит вас в эру постчеловечества как упорядоченной совокупности информационных полей Интернета. В Интернете вводится цензура, причем, это уже началось. В него запускают автоматические системы управления, выполняющие различные циклы работ: регулирующие погоду, уличное движение, общепит, чистящие город…
И, наконец, венцом творения станет лучистое человечество, о котором писал Циолковский. В космосе будут вращаться лучистые поля, самодостаточные, родства не помнящие, переделывающие солнечную систему, галактику и так далее. А на Земле останутся резервации или заповедники, как вам больше нравится, для рыб, животных, людей. И гомосапиенсы будут опять заниматься самореализацией, каждый в меру своих способностей: рисовать черный квадрат, Джоконду, писать «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» или самонадеянно тешить себя хоровым повторением «рабы не мы, мы не рабы», мордовать друг друга на рингах и в подворотнях, тысячеголосо реветь на стадионах, пить водку, именоваться Полиграф-Полиграфычами…
А для лучистых полей эта третья от Солнца планета будет чем-то вроде лабораторной пробирки.
- Так может, мы уже живем в такой пробирке?
- А шут его знает.
- Спасибо, обнадежили.
- Всегда пожалуйста.

Беседовал Борис БУЛГАКОВ