Мотыльки

"Кочегарка."

Вам приходилось наблюдать летом - как только спускаются сумерки, на свет ночных фонарей начинают слетаться мотыльки всех мастей. Они кружат без устали, обжигают себе крылышки и падают на землю, где продолжают ползти, словно пьяные, покачиваясь из стороны в сторону, пока какая-нибудь шустрая жужелица, не щёлкнув челюстями, «не сломает им хребёт» и с добычей во рту, не скроется в темноте. А вокруг фонаря кружат всё новые и новые мотыльки, подлетающие на смену упавшим. И так продолжается всю ночь, покуда солнышко не осветит горизонт или не выключат фонарь. Ну, здесь всё понятно – летом мотыльки летят на огонь, ничего удивительного. Но дело в том, что зимой тоже есть  «мотыльки», и они тоже «летят» на огонь. Вот об этих зимних «мотыльках» я и хотел бы вам рассказать. Вернее о ситуациях, связанных с ними.
1.
Над дверью нашей котельной висит лампочка. Простая сотка. Освещает вход и небольшой пятак перед кочегаркой. Чтобы ночью, когда вывозишь шлак, кочегары не расквасили носы, в кромешной темноте, жуткой зимней бесконечной ночи. Огонёк нашей лампочки в темноте виден очень-очень далеко. Вот на него-то и слетаются «мотыльки» всех мастей. Зимой, когда на улице мороз ниже тридцати, а выпить охота, а дома крик и ругань по этому поводу – куда, спрашивается, податься? Ясное дело куда. Туда где тепло в зимнюю стужу. А где тепло? Понятно где. В кочегарке. Вот и летят к нам в котельную все кому нет пристанища. Да хорошо, если с собой чего в клювике приносят, ну в смысле – выпить, а то чаще всего случается, что «прилетают» на холявушку «крылышки погреть». И прозвали кочегары таких пассажиров – мотыльки. Ведь если, по сути, разобраться – на свет летят. Да бывают случаи, когда набиваются в кандейку под завязку, что и самим кочегарам, даже сесть некуда. (У автора «Мотыльков» один раз на смене ночевало пятнадцать гостей. А кандейка – два на четыре метра).  Да ладно бы просто сидели – пили, ан нет – одному надо в туалет, и он лезет по головам к выходу или в душ. Другого тошнит, и его тоже надо передать вслед за первым, чтобы не дай божаны, не обрыгал кого. Тогда греха не оберёшься.  И как всегда, всем вдруг срочно нужно одновременно закурить. В кандейке тогда стоит смог - пострашнее, чем около котлов, когда ломается вытяжка дыма. И что интереснее всего, почему-то всем сразу нужно выговориться. И говорят они, всегда, одновременно – нисколько не слушая собеседника. В котельной стоит постоянный гул от поддувов котлов, к ним в унисон присоединяется вой насоса, гоняющего воду по системе, теперь в этот шум вплетается ещё общий гомон из кандейки. Прибавьте к этому угольный чад и никотиновый смог. В общем – маленький Содом. Ладно, еще, когда заявляется один, или два посетителя. Ещё терпимо. Да и, честно говоря, за бутылочкой, да в хорошей компании - веселее топить. Ночь пролетает незаметно. Но когда набивается человек шесть-семь – это, мягко говоря, слишком утомительно и редко обходится без эксцессов. А бывает так, что и с одним мотыльком, канители хватает с избытком. На улицу его не выкинешь – зима. А он лыка не вяжет. Замёрзнет на раз. Потом совесть загрызёт – человека на мороз выгнал, а он погиб. Но бывает - перепьёт такой человек, и давай букаранить. Весь мозжечок забутофорит. Это хорошо если вместе с ним пьёшь. Тогда - по фигу мороз. Буздыкнешь его стулом по башке, и проблемы к стороне. До утра не встанет. Ну, а если ты в завязках? А трезвому - как человека стулом? Да ещё по голове. Вот и нянчишься с ним всю ночь. А бывает ещё прикольнее, когда ты не на смене и сам залетаешь в родную кочегарку, под видом мотылька. Не знаю, как другие коллеги относились ко мне, в таком качестве, но я, когда топил, своим всегда был рад. Свой всегда подстрахует. Если перепьёшь и вырубишься, то кочегары не дадут котлам потухнуть, не то, что остальная братия алкашей – карандашей. Хоть всё потухни, будут сидеть квасить и ни одна дрянь пальцем не пошевелит, чтобы подкинуть угля, или хотя бы разбудить кочегара, напомнить ему болезному, что пора бы поработать мальца. Не то - обратка-то разморозится и хана – полетел кочегар с работы, да ещё убытки за свой счёт устранять. Бр-р-р, об этом лучше вообще не думать. А бывает, подбирается очень весёлая компания мотыльков, и  с ними смена пролетает пулей.
Топили мы как-то с Кукой. Ну как топили? Дотапливали. Был конец марта, на улице теплынь. Мы сделали с ним рогатки и, наставив на куче шлака пустых бутылок, благо этого добра в котельной всегда море, стали соревноваться в меткости стрельбы. Наколошматив порядочно стекла, мы пошли перекурить, как вдруг услышали на улице крик. Сначала мы подумали, что это Аверьяныч ругается, что стекла столько наколотили, потому что кричали именно о стекле. Мы выскочили на улицу и обнаружили, что произошёл несчастный случай. Кричал не Аверьяныч, а дядя Митя Базарин – чабан. Он шёл из кошары в магазин, и, решив срезать напрямую, попёрся через кочегарку. Перелезая через кучу шлака, он споткнулся и упал прямо на битое стекло, порезав при этом руку. Мы подбежали, когда он перематерив всех боженят, принялся за колымских «гомосексуалистов». Мы помогли ему подняться и зайти к нам в кандейку. Там была аптечка. Оказывая дяде Мите первую помощь, помогая при этом материть гадов, которые стёкол понабили. Кука мастерски перебинтовал ему руку, а я поинтересовался:
- Куда летел-то так, дядь Мить?
- За кудыкину гору – куда? Ясно дело в сельпо.
- За керосином?
- Ну а зачем же? Ясно дело за пузырём. Там скинулись на кошаре с одним. Он корма поехал получать, все кони заняты, вот и пришлось пёхом переть. Бухануть-то охота.
Мы с Кукой переглянулись. На мой молчаливый, стоявший в глазах, вопрос, Кука едва заметно кивнул головой. Я повернулся к чабану:
- Давай бабосы, дядь Мить. Я схожу. Сиди, отдыхай. Кука, нам сколько брать?
- Ты в долг?
- Ну, ясно море. Сейчас ни в один магазин не должен. Можно по новой втыкаться.
- Ну, бери литряк пока, а там заязвит, я тоже схожу….
Я уже выходил из магазина, затаренный водярой, как увидел Колюню, который подъехал на коне, запряжённом в сани. Колюня работал вместе с дядь Митей и обеспокоенный его долгим отсутствием, поехал на розыски. Я тормознул его и, запрыгнув к нему в сани, пояснил куда ехать. По дороге к нам запрыгнули Зуля с Кетиком. Они, в другом магазине, набрали бухла, но не знали – куда податься. Я им подсказал, и они обрадованные присоединились к нам. Не проехав и ста метров, Колюня, притормозив, свистнул кому-то и махнул рукой. Обернувшись, мы обнаружили, что к саням бегут Баранька с Мыской. Узнав, что мы едем в кочегарку, они попросили подождать. В третьем магазине втаривались – Алей, Марьяж и Чугун. Втаривались серьёзно. У Марьяжа была днюха, а Мыска с Чугуном только-только приехали с района, где сидели пятнадцать суток. Нужно было отметить это дело не по-детски. Когда мы подкатили к котельной, Кука вытаращил глаза и встал на входе, с ломом наперевес, показывая, что зайти можно только через его труп. Но это - конечно же, была любимая Кукина шутка. Все зашли без проблем. Пока я ходил в магазин Кука нагнал температуру, закидал топки углём и, выключив поддувы, открыл поддувала. Теперь уголь будет шаять до самой смены. А на улице тепло, значит - обратку не перехватит, поэтому можно побухать всласть. Мы оккупировали кандейку, расселись - кто, где и… понеслась. Сначала пили за день рождения Марьяжа, потом за освобождение из «застенков НКВД» Чугуна и Мыски, (дело происходит в девяностые годы, но жители села, где живёт Глеб, шутейно называют милицию - НКВД), потом за руку дяди Мити. Дядя Митя залил шарёнки, и раздухорился не на шутку:
- Смотри, Горка, - кричал он мне, показывая перебинтованную руку, и перекрикивая всеобщий гул, который возник в кандейке после третьей стопки, -  этой рукой я кирпичи ещё до армии ломал. Да, что там кирпичи… стену, на спор, пробивал.
Шум в кандейке несколько приутих, потом Баранька недоверчиво осмотрел руку дяди Мити:
- Да не может быть, чтобы ты стену прошибал.
- Да и кирпич не сломаешь, - добавил Чугун – упукаешься на фиг.
Дядя Митя со злостью сверкнул глазами, потом, поняв, что его откровенной лжи никто не верит, начал с упорством шизофреника доказывать:
- Сейчас, понятно дело не пробью, не тренировался давно, а раньше – плёвое дело.
Он махнул рукой с таким видом, будто пробить стену кулаком для него было делом, не стоящим никакого внимания. И он всю жизнь только и занимался тем, что каждый день ходил на работу, которая заключалась у него в прошибании кулаками стен, и крушению руками кирпичей.
- Меня и взяли-то на службу пораньше, чтобы я в колхозе всё не перекрошил. 
Все начали ржать, да так, что стёкла подзванивают в такт. Дядя Митя ухмыльнулся, давая всем понять, что это только маленькая, ничтожная часть всей правды о нём. Я уже не раз бухал с ним, и знаю, как он любит по пьяному делу врать. Но самое прикольное в том, что в такие моменты, он сам себе начинает верить. И его жизнь представляется ему, тогда, полной трагизма и необычайных приключений, о которых мы – молокососы, по его мнению, никакого понятия не имеем. И он, якобы, рад за нас, что нам дрищщам, не пришлось хлебнуть того, что составляло его простые будни. Кука, давясь от смеха, спросил:
- А где ты служил, дядь Мить?
Все затихли и приготовились слушать. Я уже знал, что он служил на Даманском острове – вскрывал китайцам животы ножом, как он рассказывал раньше. Потом его перевели в супер засекреченные войска, такие, что он до сих пор не имеет права надевать бесчисленные награды, за подвиги, совершённые в этих сказочных войсках. Потом он тренировал космонавтов на Байконуре. Всё это я уже знал, но тоже навострил уши – послушать, что будет на этот раз. Дядя Митя хлобыстнул стопку водки, и, жуя колбасу, презрительно скривясь, ответил Куке, как бы по секрету, но так, чтобы слышали все:
- На Канском торпедном заводе.
Это было что-то новое. Я ошарашено разинул рот, и спросил:
- Это что, так завод называется?
- Вот именно. Так и называется – «КТЗ», и вывеска пятиметровая - Канский Торпедный Завод.
- Ага, - добавил Алей, – а внизу – добро пожаловать! Кого ты брешешь? Торпеды делают в секретных цехах. Рядом пройдёшь – хрен заметишь, что там торпеды, а ты – вывеска.
У дяди Мити задёргался глаз от злости. Он направил на Алея указательный палец, словно хотел застрелить его и зашипел, словно пожарный шланг:
- Ты, что знаешь, шаннок блохастый? Ты их делал, торпеды эти? А я их переделал… - он попилил ребром ладони кадык, показывая, что больше его, в этом мире никто никогда не сделал ни одной торпеды. – Весь день делаем, - продолжил он – а потом всю ночь на подлодки грузим. А она, торпеда эта, полторы тонны - одна. Я там с ними, - все руки отмотал. А к плечам потом не прикоснёшься. Хорошо, до этого - подготовку прошли зверскую, не дай Бог никому.
Такого я ещё не слышал, поэтому встрял в разговор и спросил:
- А где ты дядь Мить подготовку проходил, если не секрет, конечно?
Он посмотрел на меня с сожалением, словно вопрошая, куда мол ты, со свиным рылом, в калашный ряд полез?, потом снисходительно усмехнулся и произнёс:
- Конечно секрет. Но вам, как друзьям, могу сказать, - он выдержал паузу, и веско сказал – подготовка моя состояла в том, что я тянул мост через реку Пяндж.
Он помолчал, словно что-то вспоминая, потом с возмущением в голосе воскликнул:
- Этот снайпер… …заколебал...! Сколько нас там полегло….?
Он умолк, и  закатил глаза, словно вспоминая что-то ведомое только ему одному. Мы выпили в полной тишине, потом меня словно озарило:
- Погоди-ка, погоди. Как мост, через Пяндж? Ты же, когда служил,  тогда ещё в Афгане и в помине войны не было. Причём тут река Пяндж?
Дядя Митя не посчитал нужным, мне отвечать. Он налил себе полный стакан водки, медленно с достоинством, выпил его, и, закусив, закурил, выпуская дым в потолок. Тут в разговор подключился Зуля:
- А ведь и вправду, дядь Мить. Ты же давно служил. Причём тут мост?
Дядь Митя раздражённо потушил сигарету, и ответил нам с таким видом, словно мы последние кретины, и не понимаем очевидных истин:
- Ну, а причём тут Афгано - Таджикский Пяндж? Я рассказывал про Даманский Пяндж.
Тут уж все разинули рты, а Кука, поморгав пьяненькими глазками, спросил:
- А что, на Даманском острове…, тоже был Пяндж?
- А как же, - снисходительно усмехнулся дядь Митя, - через весь Даманский протекает.
- Ага, - добавил Кука сквозь смех, - и впадает прямиком в Канский торпедный завод. А там ты, с торпедой под мышкой, не успеваешь подводные лодки отгружать. То-то я смотрю – весь Пяндж в подлодках.
Тут уже все хохочут во всю дурь.  Дядя Митя хочет что-то сказать, но его уже никто не слушает, все ржут, и опять  начинается общий гомон. Уже основательно «тяжёлый» Кетик, поднимает «свинцовую» голову и, приоткрыв один глаз, обращается к Чугуну, сидящему напротив:
- Слышь…, Железный…, сегодня…, какое… число…, вторник… или… суббота?
Чугун прищуривается, собираясь с мыслями, и через некоторое время его умственные потуги приносят свои плоды, он ухмыляется и  облегчённо изрекает:
- Апрель!
Все уже изрядно пьяны, начинаются похождения - кого в туалет, кого рвать. Дверь в кандейку открыта настежь. Вдруг все замолкают. Я оборачиваюсь, и сквозь заволакивающую пелену хмеля, до меня доходит, что в проёме дверей стоит Аверьяныч. Я протягиваю руки к нему навстречу и говорю начальнику, по моему мнению, самый лучший комплимент, на который способен в таком состоянии:
- Аверьяныч! Не считай себя… красивым!
И перед тем как отключиться, до меня, словно сквозь слой ваты, долетают слова Аверьяныча:
- Холмов! Кукарский! …Уволены...!
2.
Это было в старой кочегарке. Тогда топили пять котлов. Два автоматических и три ручных. Топили по двое на смене. Потом эту кочегарку закрыли за ненадобностью. Нерентабельная стала. Оборудование разворовали, здание развалили.  Что годилось в хозяйстве – растащили, остальное разрушили до основания. Построили небольшую котельную на два котла, около мастерской. Одним котлом топим, другой резервный – запасной. Топим уже по одному человеку на смене. Отопляем одну мастерскую. Лафа. Температуру можно нагнать за полчаса, а потом, выключив поддув, часа три вовсе не подходить к котлу. Если на улице не слишком холодно. В ночную смену, казалось бы, очень удобно. Раскочегарил, и – падай спать. Ха-ха, не тут-то было. А мотыльки? Без них-то как? Правильно – без них никуда. Конечно, скажите вы, можно закрыться, и вообще никого не впускать. Само собой – можно. Сурок однажды так и сделал. Закрылся, раскочегарил, да и завалился спать. Просыпается, слышит – тарабанит кто-то в дверь. Ну, он и решил – не открывать. Мол – подолбят, да уйдут. А они - ещё сильнее стучать. Кричат – открывай, мол, мать-перемать! Сурок струхнул, подкрался к двери, слышит голоса незнакомые, а спросить – кто, побоялся. И давай, молча, дверь забаррикадировать. Ломами, скребками. Припёр из кандейки стол, тумбочку, стулья, лавки. Кирпичей притаранил от разобранного котла. Завалил вход. Шахту, через которую уголь в котельную подаётся – люком закрыл и застопорил – снаружи не откроешь. В кандейку прокрался, свет выключил, на койку сел и протрясся полночи, пока милиционеры ему дверь в котельной вышибали. Оказывается, там кто-то гаражи поблизости подломил, милиция приехала, осмотрели всё вокруг, решили в кочегарку зайти – может кочегар что видел? Постучали – тишина. Ткнулись – изнутри заперто. Кто-то предположил, что кочегар пьяный в стельку. Тем более – мог быть соучастником. Или наводчиком, за водочку. Стали кричать, чтоб открывал, гад – тишина. Взяли какую-то железяку тяжёлую, стали ей долбить. Даже хоть какой пьяный бы – услышал. Но - бесполезно. Потом кто-то предположил, что кочегар помер от водки, или ещё от чего. Бывали же уже случаи. Начали ломать дверь, а она не ломается. Сунулись через шахту, а там запор. Судили, рядили, как быть. Потом притащили кувалды, начали долбить кувалдами. Дверь как заколдованная. Пружинит, но не ломается. Потом Колюху-тракториста вызвали, дверь тросом зацепили, трактором дёрнули, и вместе с косяками её выдрали. В проём сунулись, а там  - баррикада. Решили – кочегар сперва спятил от водки, а потом помер от белой горячки. В общем, баррикаду кое-как разобрали…
 Сурок потом долго объяснял, почему не открывал. По идее, он и не обязан никому открывать, но попробуйте это объяснить разозлённым милиционерам, которые полночи на тебя угрохали. Мог бы, хоть отозваться. Вот после того случая, Кораблёв приказал -  на все стуки отзываться. Мало ли что? Кораблёв – это новый начальник - зав мастерской. Аверьяныч ушёл на пенсию, и кочегары перешли в подчинение Кораблёву. Мужик он был неплохой, но нудноватый. Очень уж любил нотации читать. Но кочегары к нему привыкли быстро и уже не обращали внимания на его нытьё. И вообще в этой новой котельной было попроще. Хотя зарплата и наполовину не соответствовала – достойной, податься было некуда, поэтому и шли туда работать, как в старые – добрые времена. Да, кстати,  над дверью новой котельной, тоже была прикреплена лампочка…
Однажды в феврале, я заступил топить в ночь. Мороз на улице стоял страшный. Что-то около сорока ниже нуля. Где-то в районе одиннадцати вечера слышу – БАМ, БАМ, БАМ в дверь, ну, думаю -  началось. Мотылёчек какой-то залетел. Честно говоря, я обрадовался. Хотя бухать не хотелось совершенно, но и спать в такую стужу было нельзя. Батареи остывали махом, поэтому топить в эту ночь пришлось в полный рост. А одному было скучновато, поэтому я с радостью пошёл открывать. Это оказался наш участковый Костя. Рядом с ним стоял бомжеватого вида товарищ, в грязной, зелёного цвета фуфайке, в валенках с галошами, перемазанными коровьим навозом, в штанах, отдалённо напоминающих адидасовские трико и шапке – а ля Василий Тёркин. Увидев меня, бомжеватый товарищ, раскинул руки, и, с радостным криком - «Женька!», вдруг, заключил меня в объятия.
- Здорово, Глеб, - поприветствовал меня участковый, пока я выдирался из бомжовских крючковатых рук. Отцепившись от неизвестного пассажира, я пожал руку Косте и осведомился:
- А это что за контуженный, ты, где его подцепил?
- Да я по этому поводу и пришёл. Выручишь?
- Да без проблем. А что сделать-то? В топке его сжечь?
- Ха-ха, ну и шуточки у тебя. Нет, сжигать не надо. Я его только что из петли выдернул. В общем, с его слов,  он со своей бабой поругался, стандарт каких-то колёс сожрал, водкой запил, и на остановку пошёл. Хотел ночью в город уехать, наивный. Ну, понятно, что автобусы, у нас по ночам не ходят. Он ждал, ждал, замёрз и решил повеситься. Шнурок из штанов вытянул, петлю соорудил и… залез. Хорошо я с района ехал. Фарами остановку осветил, смотрю – висит кто-то. Хорошо у меня ножик на консоли, всегда под рукой. Я из машины выскочил, верёвку перерезал, он – брык. По щекам подолбил – он очапался. Назад в район его везти – у меня бензина нет. Пусть он у тебя до утра перекантуется. А утром я его заберу. Или проспится да домой пойдёт. А так, куда я его сейчас, сам подумай. Ну, выручи, Глеб, братишка.
-  Да ладно, Костя, оставляй. Один хрен – сегодня не спать. Всё веселее будет.
- Вот, спасибо, Глеб. Короче, если что – обращайся.
И Костя, грохнув входной дверью, отправился домой, а я, накинув крючок на петлю, повернулся к несостоявшемуся висельнику:
- Ну что, убогий, пошли греться, что ли?
И, показывая ему дорогу, я первым пошёл в кандейку. Кстати, пока мы беседовали с Костей, этот типок, всё время хватал меня за рукав и бормотал что-то на вроде: «Жека, друган… как здорово… тебя нашёл…, горы свернём… и т.д.». В кандейке я показал ему на койку:
- Короче, ложись - спи. Отоспишься - домой пойдёшь. Я тебя пораньше выпущу, а то Костян тебя в натуре завтра в НКВД увезёт. А там, у них разговор короткий – почки отшелушат, будешь дня два кровью писить. Кстати, тебя как зовут-то?
Бомжик недоумённо посмотрел на меня:
- Жень, хорош дуру гнать. Это же я – Серёга Пакулин, мы с тобой только сейчас бухали вместе. Позови Томку, а.
Я понял, что он гонит (гусей), но всё равно, его манера принимать меня за какого-то Женю начинала раздражать, поэтому я как можно отчётливее произнёс:
- Короче, Серёга Пакулин, слушай очень внимательно! Меня зовут Глеб Холмов! Не знаю, за кого ты меня принял, но больше не ошибайся! Понял?
Серёга тут же утвердительно закивал:
- Да понял, Жень, понял, позови Томку, а. Она вот тут – через стенку. Они с Лилией квасят и с этими уродами… ну, которые приехали,… скажешь – я не сержусь, что она изменила…
Он повернулся на живот, и, уткнувшись головой в подушку, пьяно заплакал:
- Сууукааа, растоптать… мою… чистую… любовь….
Я хотел объяснить, что за стенкой мастерская, но понял, что он невменяем, (таблетки видно нахлобучили его по полной), и начал подумывать, как бы половчее оглушить его, пока он меня не загрыз, как вдруг он затих. Я пошёл топить и выключил свет в кандейке – пусть поспит. Не успел я открыть топку, как услышал стук в дверь, ещё кого-то принесло. Если это опять Костя с очередным висельником, я их даже на порог не пущу. Однако, зря я переживал, это оказались две женщины, здорово «ужаленные». Одна из них была ни кто иная, как знаменитая Тамара. Она была замечательна тем, что как «гражданка Никанорова» из фильма, никак не могла выйти замуж, но постоянно пыталась. Она пьяными глазками стрельнула в мою сторону и развязным голоском спросила:
- Слышь, кочегар, мой чугрей у тебя? Люди сказали – НКВДшник его к тебе поволок.
Я облегчённо вздохнул:
 - Так это твой, - и не сдержался, спросил – новый?
Она вся скривилась:
- Новый, новый. Где он?
- В кандейке, спит, по-моему. Ты где его надыбала?
- Да из города приехал. Три дня уже как поженились. А тут праздник. Ну, он и приревновал, я там поплясала кой с кем. А он, дятел, сорвался. Ладно, пусть у тебя до утра перекантуется, главное, что не замёрз. Потом, мы с тобой сочтёмся.
Она многообещающе подмигнула. Я презрительно сплюнул:
- Я вообще-то – женат.
- И в чём проблема?
- Да у тебя, на это дело, денег не хватит.
Они обе заржали как две лошади, потом Тамара хлопнула меня по плечу:
- А ты шутник. Ну ладно, мой чёрт проснётся, скажешь – чтобы домой шёл, я не сержусь. Всё, мы пошли.
Я открыл дверь, выпуская их, но не удержался и крикнул вдогонку:
- Слушай, Том, я всё спросить хотел – почему все бабы такие дуры?
- А это ты у жены спроси, - парировала она, растворяясь в темноте. Мне ничего не оставалось, как захлопнуть дверь и возвратиться к топке. Прилично нагнав температуру, я вернулся к Серёге в кандейку. Он не спал и что-то бормотал в темноте. Я прислушался, и услышал:
- …потому и не закалишь…, Максимку жалко…, бабка утопила…, на середину речки… с лодки – бултых… и нету Максимки…
Я не выдержал и спросил:
- Какого Максимку-то, бабка утопила?
Серёга Пакулин, как будто ждал от меня вопроса, тут же с готовностью сразу ответил:
- Да пулемёт мой… «Максим»…, бабка с дуру утопила. Его ещё прадед…, с гражданской приволок…, мы с ним на охоту ездили…
Потом он, без всякого перехода, понёс такую околесицу, что я не всё и запомнил:
- Жень, помнишь, ты рассказывал, что дрожжи разговаривают? Я тебе всё не верил. Так вот, они не разговаривают, а пищат… прикольно так. У них война… понимаешь? На смерть…. Дрожжи воюют с сахаром миллионы лет…, и… выхода нет. Это ещё… до написания… мелодии бимбо….
Я понял, что он гонит окончательно, поэтому больше не стал встревать в разговор, а просто сидел и, давясь от смеха, слушал. А Серёга начал забираться в более высокие сферы разума:
- Шестьдесят тараканов… содержание белка… ха-ха-ха… идиоты… пульсар, он потому и пульсар, что… только не пульсар, а пульсир… с какой бабой…? Да пошла ты… у киргизов не президент, а… Тамерлан. На велике… тормоза есть…, никто… взрывать не будет. А я… бла… бла… бла…. 
Потихоньку он затих и проспал до самого утра. Утром, он первым делом познакомился со мной, сказал, что я очень похож на его друга Жеку. Я передал ему слова Тамары. Он очень обрадовался, и помчался домой. А я, почистив котёл, помылся в душе и, развалившись на койке, стал ждать смену. Мог ли я тогда предполагать, что топим мы последний год. Что и эту кочегарку развалят за ненадобностью, а нас, в поисках работы, раскидает, кого куда. Но тогда, понятно, что я этого ничего не знал, и, раскурив папиросу, спокойно ждал смену, думая про себя, что без «мотыльков», действительно, было бы очень скучно.
Закончил 9ч. 25мин. 09.04.2011г.
   О!Липкарт