Рассвет

Кузнецов Антон
РАССВЕТ
«Из десяти девять не знают
 отличия тьмы от света, истины от
лжи, чести от бесчестья, свободы от рабства.
Также не знают и пользы своей».
Трифилий, раскольник.

«История есть поистине драма,
 имеющая свои акты от первого до последнего,
имеющая свое начало, свое внутреннее развитие».
Н.А.Бердяев.
Глава 1
Грохоча по каменным плитам, во двор монастыря вкатилась крытая повозка. Из нее вышли трое в черных рясах.  Двое, с надвинутыми на лица капюшонами, держались позади молодого человека с гордой осанкой. Он попытался обвести взглядом громаду монастыря. Его композиционным центром был храм, поднимавшийся островерхими башнями над небольшими окружающими строениями, впечатляя благородной сдержанной красотой. Центральная башня, увенчанная шпилем, как бы завершала медленный рост сооружения. Башни и стены с массивным цоколем сближали внешний облик монастыря с крепостью, нерушимо связанной с землей, чему способствовали узкие проёмы окон и ступенчато-углубленные порталы. Движение вверх, выраженное ступенчатым фронтоном, останавливалось горизонтальными фризами со скульптурами святых. Богатая орнаментальная резьба, типичная для школы Пуату, стелилась по поверхности стены, смягчая суровость сооружения.
От созерцания архитектуры гостя отвлекли двое послушников, которым он отдал поручения по поводу лошадей, спросил, где находится келья настоятеля, вместе со спутниками вошел внутрь. Мужчины прошли по длинным коридорам, освещенным факелами, через несколько залов, с монахами, стоявшими на коленях перед большими распятиями. Поднялись по винтовой лестнице с крутыми ступеньками на третий этаж. Молодой человек вошел в келью. Пожилой человек с костистым лицом и глубокими морщинами вокруг рта, поднялся навстречу гостю, с удивлением осмотрел его, произнес:
-Приветствую вас в нашей обители,– сказал настоятель. - Я Жерар Самонийский, настоятель монастыря Пресвятой Девы Марии. Не могли бы вы сообщить…
-Благодарю вас за приветствие, отец Жерар, я рад находиться в этой святой обители, находящейся под вашим мудрым руководством, – прервал его гость, оглядев помещение. – Мое имя Рамон, и я прибыл сюда по поручению главы французской священной инквизиции с чрезвычайно важным заданием. До его святейшества дошли слухи, что в стенах данного монастыря процветают еретические течения, в частности мерзейшее альбигойское учение, и мне поручено проверить, действительны ли они, или же это досадное недоразумение либо чья-то нелепая выдумка.
Нельзя было сказать, что настоятель испугался. Похоже, он просто слишком устал от жизни, чтобы чему-то удивляться или бояться.
-Хотя причина вашего визита и удивительна для меня, ибо мне кажется невероятным, чтобы в обители кто-либо из братьев мог быть отступником, тем более, повинным в такой тяжкой ереси, тем не менее, вся обитель в вашем распоряжении. Вы получите любые сведения, какие пожелаете, дабы удостовериться в том, что эти чудовищные подозрения совершенно безосновательны.
-Собственно, на меньшее я и не рассчитывал, – сказал гость, равнодушно глядя на старика. – Кстати, отец Жерар, не могли бы вы сообщить мне, как вообще обстоят дела в этом городе с еретиками? Были ли какие-нибудь происшествия, связанные с людьми, которые недовольны деятельностью Католической Церкви, открыто выступающими против нее, или же проповедующих идеи, направленные против смысла и основных постулатов святой и истинной веры христианской?
-Не могу сообщить вам ничего такого. Городок наш тихий, жители его богобоязненные верные христиане. До сих пор Инквизиция не интересовалась нами. Откуда у Святой Инквизиции подобные сведения, порочащие обитель и всех братьев, живущих в ней?
-Это не имеет значения. Вам достаточно знать, что Священная инквизиция всеведуща. К тому же, любой мирской город априори является вместилищем сатанинских сил. Об этом указывается в священном Писании. Вспомните, там упоминаются города, важнейшими из которых являются Вавилон, олицетворяющий civitas diaboli, и Иерусалим, воплощающий civitas Dei[1]. Монахи и священнослужители являются cives [2] Небесного Иерусалима, а сами монастыри в топонимике и архитектуре следуют прообразу земного Иерусалима.
-Да, да, - поспешно согласился отец Жерар, - Я помню, что монашеские теологи трактуют противоборство двух civitates как конфликт Небесного Иерусалима или всей совокупности монастырей с реальными городами, частями тела Антихриста или «города дьявола».
- К тому же еще Augustinus Sanctus [3] утверждал, что Человеческая история, которую он излагает в своей книге «О граде Божьем» или «первой мировой истории», есть борьба двух враждебных царств — царства приверженцев всего земного, врагов божьих, то есть светского мира или civitas terrena и civitas dei. При этом он отождествляет Царство Божие, в соответствии с его земной формой существования, с римской церковью.
Старик усердно закивал.
-Ладно, оставим это. Расследование обстоятельств дела, по которому мы прибыли сюда, я начну завтра утром, а сейчас распорядитесь выделить мне и моим спутникам кельи.
-Я сейчас же отдам распоряжение келарю.
После того, как молодого человека и его спутников распределили по кельям и накормили, они собрались у него, сняв капюшоны. Один из них был средних лет, но уже седой с круглым лицом и слегка приплюснутым носом. Другой моложе, немного старше самого уполномоченного Инквизицией. Старший подошел к кровати и сел, молодой остался стоять. Старший повернулся к Рамону:
-Ну, и что ты думаешь обо всем этом, брат Рамон?
-Думаю, они не знают того, что интересует нас. Конечно, более верные выводы можно будет сделать после  расспросов, но думаю им неизвестно то, что нужно нам. Они боятся. Считают, что мы пришли по их душу, – молодой человек усмехнулся.
-Полагаешь, среди них действительно есть еретики?
-Нет, сомневаюсь. Они просто очень боятся инквизиции. И это понятно. Эти душегубы в рясах не особенно разбирают, кого судить и карать. Им главное запугать народ.
-Тише! – прошипел старший. – Если кто-нибудь услышит…
-Это не важно, ведь для них мы и есть инквизиция. К тому же я прав, ибо мы, в отличие от них, приносим реальную пользу народу, храня христианский мир от действительного, а не надуманного зла.
-Сейчас не об этом речь. Для нас сейчас главное как раз делом и заняться. Каковы твои предложения по поводу завтрашнего дня?
-Как обычно. Поспрашивать людей, изучить ситуацию с помощью методов, к которым мы прибегаем в подобных случаях.
-Хорошо, значит, начнем завтра.
-Да, именно так. Сейчас же нужно отдохнуть с дороги.
Братья совершили вечернюю молитву и разошлись. Рамон еще долго не мог уснуть, и некоторое время смотрел из крохотного окна на монастырский двор, на стену, окружавшую его, над которой поднимались башни и островерхие черепичные крыши зданий, увенчанные флюгерами и флагами. Ночью город как будто вымер, и тишина давила на уши. Это был маленький, непримечательный городок, разве что, не считая громады монастыря. Но с этим городом были связаны его детские и юношеские года, и сердце защемило от нахлынувших воспоминаний. Одно из них он увидел весьма отчетливо.
Он карабкался вверх по стене, цепляясь за многочисленные выбоины и трещины. Стена была очень старая. В дырах, подобных ранам, нашли пристанище многочисленные растения, своим ростом продолжая разрушительную работу, начатую временем и дождями. Добравшись до вершины, осмотрелся. До земли было метра три. Относительно целый участок стены простирался слева и справа примерно метров на десять. Дальше была цепь из куч щебня и руин, полукругом опоясывавшая площадь. По другую сторону сгрудились дома, казавшиеся нахмуренными стариками, не одобрявшими детские шалости. Ранним утром торговцев было мало, и они расположились на дальней стороне площади.
Внизу послышался шум скатывающихся камней. Это Изабелла собиралась присоединиться к нему. Он протянул ей руку и помог стать рядом. Она была значительно ниже него, хотя они и были одногодками. Все в округе называли ее Бесенком из-за бойкого характера и способности попадать в истории. Вот и сейчас она втянула его в авантюру, поспорив, кто заберется на стену первым. В отличие от прошлых шалостей, здесь победил он.
- Давай прыгать со стенки на стенку, - предложила она.
- Да ну, далеко, еще упадем.
- Струсил, да? А еще рыцарем хотел быть.
- Ничего я не струсил. Мне перепрыгнуть на ту стенку, раз плюнуть.
-Ну так давай, плюй.
Конечно же, прыгать не хотелось. Очень. Он взглянул в ее маленькое насмешливое лицо, притаившееся в копне черных волос, и подумал, что прозвище полностью себя оправдывает. Столкнуть бы ее вниз, будет знать. Или просто сказать ей что-нибудь обидное, спрыгнуть и уйти. А если она мальчишкам расскажет, что ему духу не хватило? Они же его засмеют.
Он отвернулся от нее, но кожей чувствовал ее взгляд. Ну ладно, он ей покажет, что значит настоящий мужчина. Глубоко вздохнул, разбежался и прыгнул. Подошвы скользнули по поверхности, он судорожно вцепился в край стены пальцами, но не удержался. Удар о землю сопровождался громким смехом Изабеллы. Он с трудом поднялся, потирая ушибленные места, то есть практически все тело, взглянул наверх и злобно произнес: «Ведьма!». Она лишь усмехнулась, и без труда преодолела расстояние, которого он не осилил. Как же он ее тогда ненавидел! Интересно, как она сейчас? Сильно ли изменилась? Постояв у окна еще немного, лег спать. Завтра предстояла работа.
На следующий день, выйдя из монастырских ворот, инквизитор сначала направился в сторону рыночной площади, прилепившейся к монастырю с восточной стороны. Старые укрепления удобно делили соборную площадь пополам, и восточная ее часть была отдана торговцам. Позднее вдоль укреплений выросли здания, окончательно разделив рыночную и соборную площади. Проходя мимо остатков стен, когда-то окружавших поселение вокруг монастыря, Рамон ненадолго остановился и улыбнулся им, как старым знакомым. Их так и не снесли.
На площади было многолюдно и шумно. Кричали все - продавцы, зазывавшие покупателей, покупатели, торговавшиеся с продавцами, крестьяне, спорившие друг с другом из-за места в торговом ряду, женщины, ругавшие детей, животные, привезенные сюда на продажу, или привезшие на продажу товар. Среди многоцветья одежд выделялись поблескивавшие на солнце латы и шлемы стражников, неспешно патрулировавших рынок для соблюдения порядка. В городе каждый взрослый мужчина должен был отслужить определенное время в городской страже.
Рамон пробивался сквозь толпу к центру рыночной площади, где стояло возвышение, с которого сообщались важные новости или решения городского совета, и каменный столб, к которому привязывались приговоренные к бичеванию. Впрочем, этот вид казни давно не применялся, как и повешение, помосты и перекладины для которого убрали за город, чтобы освободить место для лавок. После дарования герцогом городу привилегий, именно торговцы стали фактическими хозяевами города. Хотя именно усиление купеческой гильдии вынудило герцога пойти на это. Ведь развитие города предполагало увеличение сборов в его пользу. Горожане до сих пор пытались добиться освобождения от сеньориальных поборов. В Камбре и в Лане эти попытки вылились в кровопролитие. Но обычно городам удавалось на тех или иных условиях выкупить свои свободы при посредничестве короля.
Встав возле столба, инквизитор вспомнил вчерашний разговор с настоятелем и невольно улыбнулся. Как бы иллюстрируя противостояние двух civitates, с рыночной площади открывался вид на крепость-храм на западе и на герцогский замок, возвышавшийся на холме, на востоке. Светская и духовная власть незримо, а порой и явно, непрестанно соперничали друг с другом за влияние на людей, и за их деньги в частности. Толпа людей на площади, похожая на огромное, кричащее и содрогающееся в конвульсиях живое существо, словно разрывала город между двумя центрами миропорядка.
Покинув площадь, молодой человек двинулся по единственной прямой и одновременно главной улице города, в это время полной народа. Некоторые прохожие с любопытством оглядывались на монаха, полагая, что он из числа служителей монастыря, которые редко покидали его. Часто проезжали повозки, в которых крестьяне везли продукты на продажу. Главная улица разрезала город почти пополам. Когда-то она была частью дороги, проходившей между замком сеньора и монастырем. Вела она к Сен-Жилю, одному из центров паломничества 12 века благодаря аббатству святого Эгидия, а точнее гробнице самого святого. Когда-то эта популярность позволила аббатству Сен-Жиль получить привилегии рынка и чеканки монет, близ него появилось поселение в пять тысяч человек. Главной сферой их деятельности стало обеспечение многочисленных паломников продовольствием. Молодой город превратился в центр крупных ежегодных ярмарок, его торговые связи простирались от Сирии до Нидерландов, от Каталонии до Ломбардии, и  лишь Альбигойские войны положили конец его процветанию.
 Родной город Рамона повторял судьбу многих поселений, возникавших вдоль международных путей следования паломников. Эти salvitates, иногда основанные крупными аббатствами и получавшие привилегии от местных сеньоров, появлялись на юге Франции с середины 11-го и вплоть до первой половины 12 века.
Время от времени останавливался возле какого-нибудь человека, пристально на него смотрел, потом двигался дальше. Казалось, он просто прогуливается без определенной цели. Порой по улицам проносились всадники, поднимавшие клубы пыли. Прохожие еле успевали отпрыгнуть к стенам домов. Также им приходилось быть начеку, проходя мимо парадных дверей жилых домов, дабы какая-нибудь кухарка или служанка, решившая избавиться от отбросов и мусора, не окатила их какой-нибудь гадостью
Внезапно его кто-то окликнул. Он обернулся и увидел девушку с длинными черными вьющимися волосами, в простом платье. Она, улыбаясь, подошла ближе и спросила:
-Что, не узнаешь меня? Еще бы, десять лет прошло.
-Изабелла?! – Воскликнул он.
-Да, рада, что узнал. Давно приехал?
-Только вчера. Я здесь по заданию… своего ордена.
-А, то есть сейчас ты его выполняешь?
-Сейчас я знакомлюсь с переменами, произошедшими в городе, за время моего отсутствия.
-Ну, тогда, может, мы прогуляемся вместе и поговорим о чем-нибудь. Столько лет не виделись.
-Тебе не кажется, что это будет несколько неприлично – молодая женщина и священник вдвоем. На нас и так уже люди смотрят.
-Ну, не соблазнять же я собираюсь тебя. Просто поговорим. К тому же они наверняка решат, что священник решил провести беседу о спасении души и наставить на путь истинный эту молодую женщину.
-Ну, хорошо. Где же ты хочешь, чтобы мы поговорили?
-Давай за город выйдем. Там есть замечательное местечко.
-Ну что ж, будь по-твоему.
Местечко, о котором говорила Изабелла, представляло собой небольшой каменный мостик, перекинутый через ручей, окруженный раскидистыми деревьями, с изогнутыми стволами, и кустами шиповника. Скорее всего, он здесь со времен Римской Империи, настолько он был старым. Мох почти полностью покрывал его. Со стороны дороги его вовсе не было видно за деревьями. Журчание воды, шелест листьев и чириканье птиц в ветвях над головой успокаивало. Инквизитору захотелось выбросить все мысли из головы и просто наслаждаться красотой божественного творения. Впрочем, это относилось и к девушке. Он вглядывался в ее лицо, поражаясь тому, как время сумело вылепить из невзрачного Бесенка образец женской красоты. Ее черты стали тоньше, груди налились, и он из всех сил старался не смотреть на них, но, плоть слаба. Большие карие глаза, как и прежде, излучали энергию и иронию. И тонкие губы, слегка растянутые в улыбке. Она всегда чему-то улыбалась.
-Ну, что скажешь? – Спросила после некоторого молчания, Изабелла.
-Это место просто пропитано божьей благодатью!
-Я сама его нашла. Больше никто не знает о нем. Только и ты никому не говори.
-Конечно, заверяю тебя, мои уста никому не скажут о нем.
Они замолчали. Потом Изабелла снова нарушила тишину.
-Ну, что же ты, рассказывай.
-О чем?
-Обо всем, что случилось  с тобой, после отъезда из нашего города. Как ты жил после этого?
-Не могу сказать тебе ничего особенного. Поступил послушником в монастырь Жамблу. Как-то меня заметил там кардинал Кловье, и предложил вступить в орден святого Доминика. И теперь я здесь, выполняю поручение своего ордена.
-И что же это за поручение?
-Этого я не могу сказать, ибо оно секретное. Лучше ты расскажи о себе.
-Да у меня тоже ничего такого. Отец открыл свою лавку, теперь хорошо зарабатывает. Я помогаю ему иногда, разношу товар покупателям, выполняю разные поручения.
-Значит, ты дочь успешного торговца?
-Не то чтобы успешного, но нам хватает денег на еду и одежду, а это главное.
-Да, ты права. Но все же, тело лишь бренный сосуд для духа, и не столько следует уделять внимание сосуду, сколько его содержимому.
-Красиво говоришь, совсем как настоящий священник, но, только красивыми речами сыт не будешь. Священники проповедуют добродетели, в то время как многие аббаты и епископы порой богаче некоторых сеньоров.
-Откуда ты можешь знать это? Богатства церквей – дар прихожан, и тех же сеньоров. Это награда Господа за дело, по укреплению веры среди простых людей, за то, что они стоят на ее страже.
-Неужели ты и, правда, в это веришь? Значит, они изменили тебя, и ты говоришь то, что они вбили в твою голову. Церковь теперь скорее доходное предприятие, где торгуют должностями, индульгенциями, реликвиями. Ей необходимо очищение.
-Прекрати так говорить! В твоих речах я слышу чужие слова! Кто надоумил тебя на это? Я еще могу тебя простить, но если твои дерзкие речи услышит еще кто-нибудь…
-То меня заберет инквизиция? – засмеялась Изабелла.
-Ты говоришь так, потому что не видела костров и не бывала в их застенках.
-Костров?
-Да, костров, но главное, что инквизиция обладает реальной властью. И она вездесуща.
-Но ведь в случае беды, ты защитишь меня? – спросила Изабелла и придвинулась к нему вплотную. Рамона бросило в жар и во рту пересохло, а сердце затрепетало, как птица, попавшая в силки. Его рука как будто сама поднялась и легла ей на плечо. Их губы соприкоснулись, но тут он вскочил. Воистину, Искуситель никогда не дремлет.
-Прекрати это немедленно!
-Да ладно тебе, ты ведь человек, не камень, - сказала Изабелла, глядя на свое отражение в воде. – Ты просто всегда нравился мне. Если бы не эта блажь, то…
-Хватит Изабелла, предупреждаю тебя! – вскричал Рамон, постоял несколько секунд в нерешительности, развернулся и полез через кусты.
-Смотри, платье не порви, – крикнула ему вслед Изабелла, затем пожала плечами и хмыкнула....


1. - civitas Dei - Царство Божия (лат.)

2. - cives - Горожане (лат.)

3. - Augustinus Sanctus - Августин Блаженный (лат.)полное имя Аврелий Августин; (354—430) — философ, влиятельнейший проповедник, христианский богослов и политик. Святой католической церкви, именуется блаженным в православии. Один из Отцов Церкви, основатель августинизма. Августин явился родоначальником направления неоплатонизма в христианской философии (августинизма), которое господствовало в Западной Европе вплоть до XIII века, когда оно было заменено христианским аристотелизмом Альберта Великого и Фомы Аквинского. Августин написал автобиографию под названием «Исповедь». Она и «О граде Божием» являются наиболее известными его произведениями.

Глава 2
В подземелье пахло сыростью и еще чем-то, чего он не мог определить, да собственно и не хотел. Он и его спутники спускались в подвалы монастыря под предлогом проверки, нет ли там каких-нибудь языческих, или магических алтарей. Впереди агентов инквизиции шел один из послушников, зажигавший по пути факелы, приделанные к стенам. Когда они, наконец, оказались под низкими сводами катакомб монастыря, старший из агентов, по имени Франсуа Лекор, предложил послушнику возвращаться назад и что они сами все осмотрят. Сначала парень отказывался, утверждая, что гости не знают подземелий, но брат Франсуа его убедил, сказав, что, во-первых, в своей работе они и не в такие норы залезали, а во-вторых, если они обнаружат здесь что-нибудь, что имеет отношение к их делу, то послушнику этого видеть не надо. Разве что потом, во время допроса. Послушник побледнел и быстро удалился.
-Полагаю, подвалы эти нам вполне подойдут, – сказал Рамон, осмотрев несколько помещений.
-Да. В дальних залах, я думаю, мы разместим приборы. А в некоторых комнатах соорудим камеры для допросов. Наверно, оборудование можно переносить уже сегодня.
-Я согласен с вами, - произнес Рамон.
-Монахи не будут задавать лишних вопросов. К тому же, они скорее решат, что здесь у нас будут пыточные камеры, что вряд ли их удивит. Но вернемся к другим делам. Как твой выход в город?
-Ничего особенного я в нем не обнаружил. Когда-то я жил в нем, и с тех пор он почти не изменился. Такой же обыкновенный грязный провинциальный городишко.
-Что-то должно быть, наши осведомители не могли ошибиться. И лучше будет, если мы найдем их раньше, чем об этом будут знать в самом ордене. Они пришлют сюда карателей, которые просто начнут все крушить вокруг, искореняя ересь и дьявольщину. Лучше мы сделаем все быстро и тихо и без лишних жертв.
-Я с вами согласен полностью. Цель инквизиции – запугивать малограмотных и заставлять их подчиняться Церкви. Они мешают нам выполнять нашу работу.
-Не стоит так резко говорить, ибо мы тоже служим интересам Церкви.
-Я никогда и не сомневался в этом. Но я думал, что с Божьего благословения, мы прежде служим всему человечеству.
-В данном случае это одно и то же.
-Хорошо, пусть так. Но вы уверены в ваших осведомителях? Не могли ли они ошибиться? Ведь здесь нет и намека на магию либо даже на какую-либо ересь, которая, собственно и является официальным предметом нашего расследования в этом городе.
-Пока что у меня не было причин сомневаться, не смотря на то,… хотя, это и не имеет отношения к делу.  Да, кстати, Рене, ты случайно ничего не обнаружил странного в городе? – спросил Франсуа молодого человека с черными блестящими глазами, внимательно рассматривавшего череп какого-то бедняги. Он встрепенулся, взглянул на Франсуа и коротко ответил: «Нет». Как заметил Рамон, этот парень вообще был неразговорчив, и ему очень не нравился, по неизвестной ему самому причине.
-Ну, тогда ладно, – сказал Франсуа. – Пожалуй, можно приказать монахам начать переносить оборудование. А вам, двоим, все же следует поспрашивать здешних обитателей по поводу нашей легенды, дабы они не сомневались в причине нашего присутствия здесь.
Главное, что Рамон знал о сектах катар-альбигойцев, так это то, что в начале тринадцатого столетия на юге Франции они плодились в огромных количествах, набирая своих адептов в основном из среды горожан, и в частности из ремесленной среды. После Альбигойского или Катарского крестового похода в 1209—1229 годах большая часть их была уничтожена, остальные рассеялись по Европе, укрывшись даже в монашеских орденах. Именно для того, чтобы окончательно с ними покончить, и была создана инквизиция, с передачей следственных полномочий доминиканцам. Они не должны были быть связаны с жителями местности, где проводился поиск еретиков, что гарантировало беспристрастность и справедливое разрешение дела. Появление Рамона здесь было уловкой Братства.
Манихеи-катары считали недопустимым воздействие на природу, не позволяли рвать растения, поскольку в них якобы заключены души, обладающие интеллектом и, следовательно, святые, они поклонялись деревьям. По этой причине они осуждали земледелие, видя в нем «как бы убийство», и не ели мясо – нечистое порождение плотского соития. Но хуже всего было то, что они отрицали крещенье и причащение телом и кровью Христа, равно как и воскресение во плоти. Чистилище, утверждали они, существует только в настоящее время, в этом мире. Всю землю они считали равно священной и пренебрегали кладбищами. По их мнению, исповедаться надлежало не перед человеком, а только перед Богом. Потому молитвы в церквях не имеют никакой силы. Исходя из всего этого, они заключали, что сама  Церковь излишня, почему она и считала их вреднее иудеев и язычников.
Рамон и Рене в своих допросах монахов обители Святой Девы Марии спрашивали, не сомневаются ли те, что Папа Римский – помазанник божий, земной мир – божье творение, церковь – единственное средство спасения души, что сакрамента заключает в себе тело Христа. Хотя в действительности для них ответы и не были важны, но вести себя инквизиторы должны были в полном соответствии со своей легендой. Поэтому, как опытные следователи, они старались запутать допрашиваемых, сбить их с толку неожиданными вопросами, например, верят ли они, что Папа – Антихрист, что души после смерти не отправляются на тот свет, а переселяются в другие тела, и если не верят, то почему. Последний вопрос они задавали исходя из веры альбигойцев в переселение душ. Это было связано с их утверждением, что тела суть творение злого Бога, дьявола. Также они применяли и другие приемы.
Пригласив одного из братьев в келью и усадив его на постель, Рамон садился напротив него на табурете и начинал пристально вглядываться в лицо монаха, при этом ничего не говоря. Несчастный боялся отвести глаза, и только глядел на него снизу, боясь пошевелиться, несмотря на то, что сидел в неудобной позе, и тело его наверняка затекло. Спустя полчаса, когда на лице у брата выступал пот, и его начинала сотрясать мелкая дрожь, Рамон резко спрашивал: «Ну, что?». Монах чуть не падал в обморок и начинал лепетать что-то бессвязное. Инквизитор слушал с видимым вниманием, потом внезапно останавливал, благодарил за помощь, и просил позвать следующего брата, ожидающего за дверью. Несчастный, весь бледный, выходил и кельи, и усиливал психическое напряжение среди остальных братьев.
К концу дня подземные помещения монастыря были полностью оборудованы, но монахам было строго запрещено спускаться в катакомбы. С этого момента их стал терзать страх, что рано или поздно кого-нибудь из них пригласят в подземелье, после чего он обратно уже не выйдет, хотя сами инквизиторы пыток не применяли, оставляя эту прерогативу за светскими властями.
На следующий день Рамон снова отправился в город, чтобы навестить шпионов инквизиции. Потом исследовать пару подозрительных строений в городских окрестностях. Рене продолжал работу с монахами, а Франсуа решил пообщаться с членами городского совета. Рамон решил зайти в лавку отца Изабеллы. Вчера, во вспышке гнева, он забыл выяснить адрес, и пришлось зайти в канцелярию магистрата, где хранились записи обо все торговцах и ремесленных цехах города. Выяснив нужную информацию, а ему ее дали сразу, едва намекнул, что имеет отношение к инквизиции, он направился к дому, где располагалась лавка обувных дел мастера Луи Парсье, который, по совместительству, являлся и жилищем самого Луи и его дочери Изабеллы. Лавка, с соответствующей вывеской в виде сапога, была низким двухэтажным кирпичным строением красного цвета. Когда Рамон открыл дверь, зазвонившие колокольчики возвестили о приходе гостя. В сумрачном помещении пахло смолами и кожей, возле низкой коричневой стойки никого не было. Но тут, из боковой комнате, судя по звукам, являвшейся мастерской, выскочил маленький лысый человечек, в грязном кожаном фартуке. Он с некоторым удивлением посмотрел на человека в рясе, но все же спросил:
-Чем могу служить, преподобный отец? – Рамон улыбнулся:
-Ну, какой я вам отец? Вы не узнаете меня? Я – Рамон Гуатон, друг вашей дочери. Правда, я давно не был в вашем городе. Точнее десять лет.
-Рамон! – радостно вскричал мастер, – рад видеть тебя! Да, сильно ты изменился. Я и не узнал тебя. Тебе нужна новая обувь, или пришел увидеться с дочерью?
-Скорее второе. Вчера я  встретился с ней, а потом мы нехорошо расстались. Наверно, я был вчера слишком груб, вот и решил прийти и извиниться. Скажите, она дома?
-Нет, я отправил ее к одному заказчику, члену городского совета, отнести его заказ. Он очень богат и всегда заказывает обувь только у нас.
-И всегда Изабелла относит ему заказ? – стараясь казаться равнодушным, спросил Рамон.
-Ну, он человек высокого положения, неудобно ему ездить за сапогами к какому-то обувщику. Но он часто присылает за Изабеллой карету.
-Даже так? Видимо, он очень ценит ваше мастерство.
-Еще бы, полгорода ходят в обуви, починенной мной, либо сшитой. И заметь, ни разу не было жалоб, – с гордостью заявил хозяин лавки.
-Очень рад за вас. А когда она возвращается… от этого богатого человека?
-Ну, точно этого я тебе сказать не могу. Она может и вечером вернуться. Ты же знаешь, эти богатеи такие привередливые. Из-за него у меня порой значительное количество не доставленных заказов может накопиться. Но хорошо, что многие заказчики сами приходят за работой, да и этот граф прилично платит.
-Понятно, а не могли бы вы дать мне адрес этого вашего богатого покупателя? Я съезжу к нему и привезу вашу дочь домой, если она еще там.
-Да конечно, – сказал Луи, и сообщил адрес покупателя. В этот момент дверь отворилась и колокольчики зазвенели. Это прибыл очередной клиент. Рамон попрощался с обувным мастером и вышел из лавки. Поведение Изабеллы было вызывающе неприличным, и он, как служитель церкви обязан был вмешаться и наставить ее на путь истинный.
Поместье графа де Буси находилось недалеко от городских крепостных стен, как и дома других знатные людей с их землями и угодьями, чтобы укрыться за ними в случае нападения.  Глиняные жилища бедняков с соломенными крышами от стен отделяло небольшое пространство, кое-где заполненное огородами. Если в городе, вдоль улиц можно было увидеть сливные канавы, булыжники и доски, предназначенные для преодоления глубоких луж во время дождя, да и главная улица была хорошо утрамбована, то здесь, случись серьезный ливень, земля превращалась в непролазную топь, в которой вязли повозки. А пришлый человек и вовсе мог бы заблудиться в лабиринте тесных улочек, с нависающими верхними этажами, если бы ему не подсказывали ориентироваться по именам домов, нацарапанных на стенах или написанных на гербах. У города было две пары ворот – у обоих концов главной улицы, запиравшиеся на закате, и отворявшиеся на рассвете. Стенами город обзавелся сравнительно недавно, и уже грозил выплеснуться за их пределы. Короли охотно разрешали городам возводить за их счет, путем особого побора – munagium, новые стены или ремонтировать старые. Ведь они могли использовать укрепленные города своего домена как опорные пункты в своих внутренних и внешних войнах, и стремились использовать для этой цели и сеньориальные города, взамен поддержки их в борьбе с  их сеньорами. Рамон еще помнил, как они возводились.
Несмотря на кровь, пот и боль, работу до изнеможения, это дело объединило всех людей, превратив их в величайшую на земле силу, способную и горы сдвинуть с места, и реки повернуть вспять. «… Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажите горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас»[4].  Руководили процессом зодчие, нанятые герцогом в Париже, наблюдавшие за строительством с одной из недавно построенных башен, сверяясь со свитками у себя в руках. Его отец обтесывал камни прямо возле деревянного пандуса, ведшего на первый уровень лесов используя измерительные приборы - угольник и отвес, чтобы блоки были ровными и гладкими. В случае нападения противнику будет трудно карабкаться по ним. Камни складывались в тележку и увозились наверх. Рамон вертелся рядом, чтобы подавать инструменты, и заодно наблюдая за работой отца. Его сильные руки методично и точно совершали один удар за другим, придавая глыбе форму, отшлифовывая ее грани. Таким отец и запомнился Рамону – мастером своего дела, властелином камня, который мял булыжник как хлебный мякиш. Мать он запомнил хуже, но она всегда была для него подобием Девы Марии – непостижимой, нежной, любящей, центром чувств и эмоций, почти религиозного поклонения.
В тот день мать вместе с другими женщинами принесла еду для мужчин. Она попросила Рамона отнести еду строителям на верхние уровни. Он собирался подняться по пандусу, когда заметил Бесенка, стоявшую возле связки бревен. Он подбежал к ней.
-Ты что здесь делаешь? Отцу еду принесла? Здесь стоять опасно.
Она не ответила, и только смотрела на него своими глазищами. Сзади раздался грохот. Рамон резко обернулся. Часть верхних секций обрушилась и лавина бревен, досок, камней и тел скатилась вниз по пандусу, накрыв всех, кто там стоял. Клубы пыли скрыли место трагедии, медленно приближаясь к парню, словно превратившемуся в статую. Вокруг него суетились, кричали, но он ничего не слышал. Осознание пришло потом, вместе с сокрушающей болью. Глупо было спрашивать, почему так случилось, как Господь допустил смерть близких. Ведь неисповедимы пути его. После похорон мальчик решил стать священником, чтобы хоть немного приблизиться к их пониманию.
Рамон добрался до особняка. У ворот его встретили двое стражников, не желавшие пропускать даже священника. Ему пришлось злоупотребить служебным положением и показать удостоверяющую грамоту. Стражники сразу подтянулись и открыли ворота. Аллея, выложенная каменными плитами, была окружена огромными раскидистыми тополями, среди которых гуляли какие-то люди, видимо гости дворянина. Дамы в строгих длинных платьях, с головными уборами, тихо разговаривали друг с другом и держались в отдалении от мужчин, о чем-то шутивших и громко хохотавших. Какое-то несоответствие привлекло внимание Рамона. Одна из молодых девушек звонко смеялась, беседуя с каким-то высоким рыжебородым мужчиной. Черные распущенные волосы, широкая улыбка без сомнения принадлежали Изабелле. Дамы с неодобрением поглядывали на нее, мужчины смотрели с явным интересом. Он сразу направился к ним. Люди сразу замолкали, когда он проходил мимо, и пристально смотрели ему в след. Он подошел к  мужчине и Изабелле.
-Здравствуй, Изабелла, – сказал он, – я бы хотел поговорить с тобой.
-А кто вы такой? – спросил мужчина, его насмешливый взгляд прищуренных серых глаз сразу не понравился Рамону. Он представился и повторил, что хотел бы поговорить с Изабеллой. Мужчина взглянул на Изабеллу, та кивнула. Он пожал плечами и отошел в сторону.
-Это и есть главный покупатель твоего отца?
-Да, это он. Что ты здесь делаешь?
-Я искал тебя, чтобы извиниться за вчерашнее. Я был тогда слишком груб.
-Мне так не показалось.
-Но я так считаю. И еще, Изабелла, меня беспокоит твое поведение. Ты ведешь себя неприлично.
-Я понимаю, ты – священник, но не можешь указывать мне, что делать, – она стояла, прислонившись к дереву и заложив руки за спину, и внимательно смотрела на него. - Слушай, может, не за душу ты мою грешную беспокоишься, а просто ревнуешь?
-Изабелла, прекрати, да что с тобой такое? Ты как одержимая! – видимо он сказал это слишком громко, и все разговоры вокруг сразу смолкли. Когда такое говорил служитель церкви, это могло означать большие неприятности. Все знали, хотя и по слухам, что происходит в застенках инквизиции.
-Изабелла, – произнес он тихо и вкрадчиво, – не понимаешь разве ты, что можешь поведением своим навлечь неприятности на своего отца? К тому же дело каждого христианина, наставлять души заблудшие на путь истинный. Именно это я и пытаюсь сделать.
-Послушай, – жёстко сказала она, подойдя к нему поближе.– Я живу, как хочу, и я не боюсь ничего.
-Что у вас происходит? – спросил мужчина, очевидно хозяин особняка, возвращаясь к ним.– Святой отец, вы что же, пристаете к барышням?
-Я вам не  отец, ­ агрессивно ответил Рамон,– но служитель Церкви. И я намерен увести эту девушку из этого гнезда разврата.
-Ну-ну, зачем же так. Где же здесь разврат? Все очень даже пристойно. Все гости мои очень уважаемые люди, и все истинные христиане. Если вы хотите, я могу угостить вас вином. Только не надо делать такое лицо, я же знаю, что вы – монахи любите и поесть и выпить. Не надо стесняться.
-Послушайте. Вы,– сказал Рамон, подойдя вплотную к мужчине.– Я не позволю вам так обращаться со мной, тем более оскорблять моих братьев. И эту девочку развращать я тоже вам не дам.
-Я никого не развращаю,– произнес хозяин. – Что касается девушки этой, то она нравится мне, может быть, я даже женюсь на ней,– это признание поразило инквизитора.
-То есть как, женитесь? Она же из другого сословия!
-И что? Я могу жениться на ком пожелаю. К тому же, что вам за дело?
-А как же то, что ты мне говорила вчера? – спросил он Изабеллу.
-Да, ты мне нравился, но это было давно, к тому же, ты теперь – монах, а вам запрещено иметь связь с женщинами.
Он разозлился, хотел сказать еще что-то, но передумал, развернулся и пошел прочь. Он слышал, как Изабелла смеялась над ним. И ее смех, как будто резал его ножом.


4. -   Евангелие от Матфея. 17, 20.
Глава 3
В монастыре его ожидал неприятный сюрприз. К ним пожаловал герцог Себастьян де Моруа Кессийский, прибывший с многочисленной свитой, которая осталась в коридоре, а сам он расположился в келье Рамона. С ним были Рене и Франсуа. Оба выглядели обеспокоенными. Герцог угрюмо посмотрел на него.

-Рад видеть вас, отец Гуатон, – сказал он, не вставая со стула. – Вас-то я и жду.

-Меня?

-Да, товарищи ваши сказали, что вы их руководитель.

-Ну, они несколько преувеличили. Я…

-Я знаю, кто вы. Священная инквизиция прислала вас с особым поручением. Вы ищите еретиков на моих землях.

-Мы проверяем некоторые факты, которые стали известны инквизиции.

-Послушайте, – герцог соизволил подняться, – в моих владениях всегда было спокойно. Ни о каких еретиках или ведьмах здесь и не слышали. Я не хочу, чтобы инквизиция сеяла страх и смерть среди моих людей.

-Мы не собираемся никого убивать, мы…

-Убивать будут те, кто придут за вами. Будут хватать крестьян, пытать их, а потом сжигать на кострах, или топить. Я слышал, так истреблялись целые деревни, а во времена Людовика IX даже города. Достаточно вспомнить расправу крестоносцев с жителями Безье в ходе войн с еретиками[5]. Они же уничтожили их всех! Как сказал тогда епископ: «Убивайте всех, Господь отделит своих»? Я не позволю этого.

-Ну, не стоит забывать, что вовремя осады Безье всем католикам было предложено покинуть город. К тому же, как мне известно, еретики сбросили на головы крестоносцев Евангелие, предварительно помочившись на него, со словами:   «Вот ваш закон, несчастные!». Так что ярость воинов вполне понятна. И не будете же вы сомневаться  в  справедливости Божьего суда, перед которым предстоит предстать каждому из нас, и что Господь действительно отделит еретиков от истинно верующих, отправив одних на вечные муки, других же в райские кущи? К тому же война с альбигойцами закончилась больше семидесяти лет назад, а решения Людовика были продиктованы необходимостью борьбы с духовной скверной, поразившей народ, и, к сожалению, до сего дня ютящейся в темных и мерзких городских закоулках. Было бы неплохо и в наши дни провести подобные ревизии для окончательного искоренения ереси, но, видимо, нашему королю не досталась сила духа его великого предка, – заметил Рамон, и присел на кровать.

-Сейчас вы оскорбляете нашего короля?!

-Нет, что вы. Просто, я пытаюсь понять причину вашего негодования. То, что было, было давно. Ныне же иные времена и обстоятельства. Я не считаю возможным повторение тех событий. Так что, если ваши люди и впрямь так безвинны, как говорите вы, то и беспокоиться вам не следует. Кстати, по поводу высказываний ваших насчет Людовика. Вы недовольны именно его правлением или выступаете против Церкви и инквизиции?

-Я не выступаю ни против Церкви, ни против инквизиции, но говорю, что думаю. Не полагайте, что раз инквизиция прислала вас сюда и наделила полномочиями, вам можно все. И не смейте угрожать мне силой инквизиции, я вам не простолюдин какой-нибудь. – Заявил герцог, но уже не так уверенно, как прежде.

-Странно, ведь я вроде вам не угрожал. Хотя власть Священной инквизиции и впрямь велика. К тому же, если не ошибаюсь, вы приходитесь родственником королю. Каким-то братом, то ли троюродным, то ли четвероюродным? Так что вам действительно бояться нечего. Но вы серьезно полагаете, что будет выгодно королю конфликтовать с инквизицией из-за вас?

Де Моруа с яростью взглянул на него, но сделал над собой усилие и произнес:

-Я здесь как раз по поручению короля. Он хочет, чтобы ему сообщали обо всех расследованиях инквизиции на землях Франции. Более того, до него дошли слухи, что внутри Церкви существует ответвление, не подчиняющееся инквизиции, но выполняющее те же задачи. Только используют они не совсем обычные способы, – герцог пристально посмотрел на Рамона. – Говорят, используют они магию, чтобы охотиться на ведьм.

-Известно ли вам, что вера в ведьм, хоть и опасное, но все же суеверие, распространенное больше среди простонародья и  в частности крестьян. Это ложные внушения – порождения Дьявола. Можно вспомнить случай в Арморике, когда у одной женщины умерли два годовалых младенца, и соседки утверждали, будто кровь у них высосали ведьмы. Родив третьего, мать, когда ему исполнился год, всю ночь сторожила его и в полночь увидела старуху соседку, въехавшую в комнату верхом на волке, и заклеймила ее специально приготовленным раскаленным железом. Наутро вместе с соседями и бейлифом деревни они явились в дом этой старухи и обнаружили, что щека ее обожжена. Но та отрицала свою вину. Дело дошло до епископа, и он заклял беса, который был зачинщиком этого дела. Тогда обнаружилась истина, что действовал бес, принявший облик старухи.

Герцог несколько растерялся, очевидно, пытаясь вспомнить, зачем он сюда пришел. Рамон выждал несколько минут, затем спросил:

-А что королю до этого ордена, который якобы охотится на ведьм?

-Просто Церковь играет большую роль в объединении народа. Если с церковью что-то не в порядке, возникает угроза разделения духа страны, - казалось, де Моруа вспоминает заученный текст. - Разве не в этом смысл деятельности Инквизиции – бороться с ересью, расчленяющей христианский мир? В любом случае, вы должны сообщать мне обо всех результатах вашего расследования.

-Если на это даст разрешение генеральный инквизитор, – герцог пристально посмотрел на Рамона, но ничего не сказал, вышел из кельи, а уже на улице разразился ругательствами.

Рамон посмотрел на своих спутников.

-И что, по-вашему, значит это?

-Король борется за власть над страной с Римской Церковью. После того как Филипп воспретил вывоз из Франции золота и серебра в ответ на буллу Папы, вынудив того отменить clericis laicos и даже канонизировать Людовика IX,  он, похоже, вовсе потерял над собой контроль, возомнив, что может диктовать свою волю Риму. А арест епископа Памьерского – шаг весьма дерзкий и самоуверенный, лишь доказательство его безумия. Король возбудил против него судебный процесс и потребовал, чтобы Папа лишил его духовного сана, да еще обвинил епископа не только в оскорблении короля, но и в измене и иных преступлениях.[6] Теперь следующим шагом короля стала попытка доказать существование противоречий внутри Церкви, и столкнуть различные ордена между собой, чтобы окончательно ослабить власть папы, а то и сместить Бонифация с папского престола. Похоже, мы оказались в самом эпицентре назревавшей долгое время бури. – Предположил Франсуа.

-Это понятно, но причем здесь мы? И откуда король мог узнать о Братстве? Почему герцог пришел именно к нам?

-Ну, мы ведь хотим выявить отступников от истинной веры в этом монастыре. Если бы это было именно так, то у короля появился бы дополнительный козырь против Церкви. К тому же, я думаю, король заставил всех своих родственников-наместников надавить на представителей инквизиции, находящихся на их землях.

-Разве не понимает король, что подобные выпады в сторону Церкви могут быть для него опасны? Ведь она гораздо богаче, чем вся страна вместе взятая. Казна короля зависит от нее.

-Честно говоря, не знаю. Очень надеюсь, что до открытого противостояния не дойдет. Но для нас не это главное. Главное то, не отразится ли все это на нашей работе здесь?

После визита герцога деятельность членов Братства в городе действительно осложнилась. Теперь за Рамоном и его спутниками следили люди герцога. Демонстрация приборов или амулетов при них была бы фатальной ошибкой. А главную задачу они так и не выполнили.
Теперь он не мог просто зайти к семейству Парсье. Ведь в начавшейся политической игре в своем лице он мог скомпрометировать и свой орден, и саму Церковь. А увидеть Изабеллу очень хотелось. Несколько раз он как бы случайно проходил мимо их лавки и видел, как она выходила, неся под мышкой корзины с бельем, либо с продуктами, когда возвращалась с рынка, либо с сапогами, когда относила выполненные заказы покупателям. Пару раз он видел, как к их дому подъезжала карета, очевидно, того дворянина, который сказал, что женится на Изабелле. Теперь он начинал всерьез относиться к его словам. Среди высших сословий жениться на простолюдинах было не допустимо, но как верно подметил «жених» Изабеллы, если им что-нибудь сильно хочется, они могли это получить, в том числе и благословение церкви на подобный брак. «Интересно, – думал он, – если они и правда решат пожениться, смогу ли я заставить отца Жерара отказать им в венчании? Хотя, церковь при монастыре не единственная в стране. Но с другой стороны, если Церковь и высшие слои страны и, правда, начнут войну, то в любом, даже самом убогом монастыре самой далекой деревни, им откажут». С этой точки зрения, война была ему выгодна, насколько бы безумной не казалась ему самому эта мысль.

Как-то, брат Франсуа зашел к нему в келью обсудить сложившееся положение, только без Рене.

-Я думаю, – сказал брат Франсуа, – что ничего, интересующего нас, мы не найдем здесь. Я даже уверен, что это с самого начала была ловушка. Мой осведомитель солгал мне, видимо его подкупили. Им действительно известно о Братстве, потому что среди братьев есть предатель. Да, как это не звучит ужасно. Видимо не все новые братья до конца понимают всю важность того, что делаем мы. Или, быть может, их запугали, угрожали их родным, не знаю. В любом случае, наше Братство пытаются использовать, чтобы скомпрометировать саму Церковь. Но если они и правда докажут существование Братства, то и Церковь, и король будут к нам безжалостны, нас попросту уничтожат. И тогда человечество окажется совершенно беспомощным перед силами зла.

-Все это понятно, – вздохнув, произнес Рамон. – Но только что нам делать теперь? В подвалах этого монастыря находится уникальное оборудование и артефакты, и если обнаружат их, то нам самим не избежать костров инквизиции, как вы верно подметили. Если герцог надумает провести обыск в монастыре, то нам конец. Все это надо немедленно вывезти.

-Я тоже думаю так. Я уже послал гонца предупредить Братство, и также попросить их помочь нам срочно перевезти оборудование.

-Вы послали Рене? Но мы могли бы и сами все перетащить в карету.

-Нет, я ничего не говорил Рене, – перешел на шепот Франсуа. – Это другой человек, он все это время страховал нас, его я и послал к Братству. Дело в том, что я не доверяю Рене. Ведь тот самый осведомитель не совсем мой. С ним всегда вел переговоры только Рене.

-Значит, вы думаете, что Рене предал нас? – тоже перешел на шепот Рамон.

-Теперь я почти уверен в этом. Если в братстве проверят и подтвердят мои подозрения, то нам нужно будет решить проблему эту, раз и навсегда.

-Вы хотите сказать, – произнес Рамон еле слышно. – Что нам придется убить его?!

Франсуа перевел взгляд на запертую дверь, потом опять на него, прищурился и утвердительно кивнул. Рамон обессилено прислонился к стене. Это уже было слишком. Сначала Изабелла, теперь предательство Рене, если конечно он действительно предатель, а вдобавок, возможно придется его убить. Уничтожать разных монстров, это одно. А убивать человека, своего товарища, хотя он и никогда не нравился ему, было слишком. Но великие цели требуют великих жертв. Жаль, что часто эти жертвы бывают такими.

Если бы можно было решить все проблемы разом. Выпутаться из всей этой ситуации. В круговороте мыслей сознание вдруг ухватило одну, очень четкую и очевидную. Но это была очень страшная мысль. И она показалась ему еще хуже, чем возможное убийство Рене. Поэтому он встряхнул головой, стремясь избавиться от нее.

На вечерней молитве, стоя на коленях в большом молельном зале, вместе с обитателями монастыря, Рамон время от времени слегка поднимал голову, чтобы взглянуть на Рене, находившегося справа от него. Между ними располагалось несколько монахов. Рене шептал слова священного писания, и, казалось, находился в состоянии транса.  Рамон все пытался представить, что происходит на самом деле в голове того, кого он считал своим товарищем. Неужели он действительно мог предать Братство? Нет, сама эта мысль казалась чудовищной. Скорее всего, это ошибка человека, который передал сведения о шабаше Рене. На осведомителей из простых людей вообще не следовало полагаться. Они легко могли донести на ближнего из простой зависти, или из мести, или им просто что-то показалось. Инквизиция топила, сжигала и пытала людей в своих тюрьмах за то, что они были рыжими, черноглазыми, или имели какой-нибудь физический «дефект», например, большое родимое пятно, которое при достаточной доле воображения можно было принять за образ дьявола. Надо было расспросить Рене о его источнике информации. Может быть, именно этот человек и работал на герцога.

Но помимо Рене, мысли занимала также Изабелла, причем с тех пор, как он увидел ее. В воображении он снова и снова возвращался к затерянному среди деревьев мостику, где она позволила себе чуть ли не еретические слова. Но не их разговор вспоминал он. Первое, что всплывало в памяти, было тепло ее упругого тела, прижимавшегося к нему. Этот жар вливался в его кровь, доходил до сердца, испепеляя его страстью, взрывая мозг доселе неведомым чувством, заставляя забыть все, чему учили. Единственным способом погасить это пламя, было соединение уст, долгий поцелуй, наполняющий душу освежающей влагой, как ливень после знойного дня наполняет землю и растения. Он впивался в мягкие влажные губы, обещавшие наслаждение, земной рай, и он верил им.
Видение исчезло. И тут же его душа наполнилась стыдом и страхом. Ибо совершил он грех, пусть и в своих мыслях. Так говорил Спаситель: «… всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем»[7]. Но что если это испытание, посланное ему свыше? Правда, с таким же успехом, это могло быть и дьявольское наваждение. Или… колдовство.
На следующий день Рамон решил побеседовать с отцом Жераром. Даже скорее исповедоваться. Постоянные мысли об Изабелле не давали ему покоя, изводя его душу виной за греховное вожделение. Он зашел в церковь, уже заполненную прихожанами для утренней мессы и проповеди, в который раз убеждаясь, что человек не в состоянии обходиться без веры в Бога как основания моральной жизни. 
Молитва уже была прочитана, и священник, стоявший за кафедрой, приступил к проповеди о необходимости покаяния и соблюдения Божьих заповедей перед близким Концом Света, сообщив, что есть люди, которые спаслись лишь потому, что были охвачены страхом перед загробными карами. Один из них, явившись с того света, поведал, что страх очистил его от всех содеянных им грехов. Это сообщение нисколько не смутило собравшихся, ведь никто из них не сомневался в бессмертии души, а значит в теоретической возможности общения с усопшими по воле Господа. Но, разумеется, без всяких магических ухищрений, ведущих к союзу с Дьяволом. Хотя суеверия были широко распространенны среди простого люда. Рамон видел как в некоторых областях простолюдины, считая встречу со священником дурным знаком, видя его, спешили осенить себя крестом. Да и тенденция использовать тело и кровь Христовы в магических целях была устойчива, и поэтому четвертый Латеранский собор в 1215 году запретил выносить сакрамент из церкви. «Когда же придет Сын Человеческий во славе своей и все святые Ангелы с Ним: тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов по левую…»[8].  Проповедник перешел к Откровению Иоанна Богослова: «… И когда он снял четвертую печать, я услышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».
В течение многих веков люди жили в ожидании завершения человеческой истории. Еще в 13 веке они повсюду находили несомненные симптомы близящейся развязки. Сарацины поднялись против христиан, латиняне – против греков, вследствие их коварства, и захватили Константинополь и большую часть Греции. Одновременно обнаружилась альбигойская ересь. Волновались католические народы, шатались царства во Франции и Испании. Неверные воевали с правоверными, Франция против Англии, Германия против Галлии. Некий народ истребил весь народ рутенов. Общеизвестно было об эпидемиях и голоде. После смерти императора Генриха в Германии был такой голод, что мера пшеницы стоила целую кельнскую марку, а кое-где и семнадцать солидов, и по причине голода погибло бесчисленное множество народа. Были и землетрясения. Таким образом, налицо все признаки надвигающегося страшного финала. И каждый готовился к нему по-своему.
Не найдя отца Жерара в церкви, Рамон направился в сторону монастырских овощных грядов, кормивших обитателей монастыря. Там он увидел настоятеля, вместе с другими монахами, занимавшегося прополкой грядок. Он подошел к нему с просьбой выслушать и немедленно, поскольку это для него очень важно. Жерар оглянулся на других братьев, секунду помолчал, затем кивнул и пригласил его в свою келью. Добравшись до кельи, он пропустил вперед Рамона, зашел сам и спросил, что брат Рамон желает ему сообщить.
-Скажите, отец Жерар… как вы бы отнеслись к тому, если бы узнали, что один из священнослужителей полюбил девушку? – спросил Рамон после некоторого молчания.
-Вы имеете в виду кого-то из служителей обители? Вы узнали об этом в процессе расследования? – настоятель волновался, но старался не показывать этого. Вдобавок к ереси теперь еще и прелюбодеяние в его обители.
-Не важно это. Ответьте просто на вопрос.
-Ну, если бы он пришел и покаялся в грехе своем, причем покаялся искренне, то думаю, Господь дал бы ему прощение. Конечно, после раскаяния ему следовало бы понести епитимью…
-А почему, «в грехе»? Разве женщина не такое же творение божеское, как и мужчина? Почему любить создание Бога – грех? И разве не была она сотворена в раю, тогда как мужчина – вне рая?– вопрос несколько обескуражил отца Жерара. Он привык считать женщин посланниками дьявола для совращения сынов Господа. Тем более не ожидал такого вопроса от священника. Инквизитор видел, что настоятель считает это очередная проверкой или провокацией.
-Дело в том, что любовь – это связующая нить человека с Богом. Но любовь эта противостоит греховной и низменной плотской любви. Ибо похоть открывает наибольшие возможности для вторжения в жизнь людей начала дьявольского. Удел женщины – повиноваться мужчине, и проистекает он не из природы, а из вины ее – первородного греха, в который она вовлекла мужа. Служители же Господа должны быть образцом человеческого идеала христианского, уходить от жизни мирской, посвящая себя подвигам аскетическим во имя бога. Святостью своею должны они указывать путь мирянам ко спасению. Дьявол то и дело подвергает монахов и святых искушению, подсылая им женщин, пытающихся совратить их с пути добродетели, испытывая их веру. Ответил я на вопрос ваш?
- А как же Дева Мария? Она ведь тоже женщина?
- Как говорит Цезарий Гейстербахский, имя «женщина» или mulier  - есть имя порчи и природы,  Virgo или Maria или Dei genitrix, то есть Богородица – имя славы. «Женщиной» именуют Богоматерь только черти, не смеющие назвать ее по имени.
Рамон задумчиво посмотрел на настоятеля, и после паузы сказал:
-Любили ли вы когда-нибудь, святой отец? Все, что вы сказали мне, я слышал еще послушником. Так ли вы думаете на самом деле, или привыкли говорить то, чего ждут от вас? И почему для вас похоть и любовь одно и то же?
Настоятель начинал терять остатки самообладания. Что этот человек хочет от него? Ведь то, что он сказал – истина, и в ней не принято сомневаться. Он не нашел ничего лучше, как сказать:
-Ut ameris, amabilis esto[9].  А все же, кого вы имели в виду? Кто этот священник, что полюбил девушку?
-Это не имеет значения, ступайте и продолжайте заниматься,… чем вы занимались.
Разговор с настоятелем ничего не прояснил. Рамон не знал, почему не сказал, что этот священник он сам. Может быть потому, что он был не согласен со словами старика. Разве не чувства и эмоции делают людей людьми? Так почему этого надо стыдиться? Но одновременно с этим его наполнял страх, что он не смог одолеть это искушение, и теперь обречен на вечные муки. Зачем он только вернулся в этот проклятый город!
Выходя из монастыря, заметил Рене, стоявшего возле стены и рассматривающего что-то блестящее и красное, подняв это над головой. Рамон окликнул его, Рене тут же убрал предмет в складки рясы и поспешил куда-то, сославшись на задание, данное ему Франсуа. Рамон пожал плечами, глядя ему вслед. Проходя мимо церковных дверей, услышал, что священник все еще продолжает читать Апокалипсис: «…и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? И кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца…». Зайдя вовнутрь, он внезапно увидел среди присутствующих Изабеллу, а с ней рядом графа! Видимо в первый раз, когда заходил в церковь, он не заметил их, поскольку слишком спешил найти отца Жерара. Они стояли рядом друг с другом, и оба вслушивались в слова проповедника. И лицо ее было таким непривычно смиренным, и даже как будто светлым. Может она и правда посланница дьявола? Может, приборы просто неисправны, потому и не указали на нее? Рамон сжал кулаки и поспешил прочь. До его слуха донеслось: «И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира…».

5. - В ходе Альбигойских войн в июле 1209 года крестоносцы захватили маленькую деревушку Севье и подступили к Безье. Они потребовали, чтобы все католики вышли из города. Те отказались, и после взятия города все его население было вырезано. Современные источники оценивают число погибших в диапазоне между семью и двадцатью тысячами. Новости о бедствии в Безье быстро распространились, и впоследствии множество укреплений катаров сдались без всякого сопротивления.
Также, Людовик IX назначал ревизии в Бокере в 1254-1257 годах и в сенешальстве Каркассонн-Безье в 1258-1262 годах. Все эти земли входили в состав Лангедока, который был избранной для ревизий землей, где монархия Капетингов могла, в частности, попытаться пресечь и заставить забыть те злоупотребления, которые после 1229 и 1240-1242 годов совершали недобросовестные королевские чиновники, пользуясь тем, что Париж далеко, а борьба с ересью требует репрессивных мер, даже в ущерб населению, с которым поступали как с побежденными на оккупированной территории.
Вынесенные решения были более благоприятными в отношении деревень, нежели городов. Но с последними, поскольку они служили оплотом еретиков, поступали жестко, ведя борьбу с ересью. Многие из этих южных городов ютились на вершинах или склонах холмов, являясь очагами сопротивления еретиков. Они были срыты, а их обитатели переправлены в равнинные местности. Горные города следовало покинуть в обязательном порядке и поселиться в равнинных городах. Если потерпевшие не были еретиками, то нередко получали возмещение за понесенный ущерб. В послании от апреля 1259 года король дал личное указание, чтобы владельцам захваченных земель вменили обязанность построить городок Каркассонн, но большинство городских коммун получили отказ в их исках. ( см. Жак Ле Гофф «Людовик IX Святой». – М.: Ладомир, 2001 г.).

6. - В начале XIV века французский король был только главой других феодальных государей и муниципальных республик. Чтобы издать какое-либо общее для всей Франции постановление, он должен был испрашивать согласие духовных и светских сеньоров и коммун, а для этого нужно было их собирать вместе. Филипп IV прибегнул к съездам государственных чинов для установления общих налогов. Он продолжал дело своих предшественников, собирая под своей властью отдельные большие феоды и расширяя свою власть. Главная его забота была направлена на добывание денег, которые ему нужны были и для войны с Англией за Гиень и Фландрию, где он завладел многими городами. Старых королевских доходов с доменов и феодальных платежей ему не хватало и для содержания чиновников и судей в провинциях, и он всякими правдами и неправдами увеличивал свои доходы, например, перечеканивая хорошую монету в низкопробную.
Осенью 1296 года папа Бонифаций VIII издал буллу clericis laicos, категорически запрещавшую духовенству — платить подати мирянам, мирянам — требовать таких платежей у духовенства без специального соизволения римской курии. Филипп видел в этой булле ущерб своим фискальным интересам, и противодействие господствующей при Парижском дворе доктрине, главный сторонник которой, Гильом Ногарэ, проповедовал, что духовенство обязано деньгами помогать нуждам своей страны.
В ответ на буллу Филипп Красивый воспретил вывоз из Франции золота и серебра; Папа, таким образом, лишался видной статьи дохода. Обстоятельства были за французского короля — и Папа уступил: издал новую буллу, сводившую к нулю предыдущую, и даже в знак особого благоволения канонизировал покойного деда короля, Людовика IX.
Эта уступчивость не привела, однако, к прочному миру с Филиппом, которому хотелось дальнейшей ссоры: его соблазняло богатство французской церкви. Легисты, окружавшие короля, — в особенности Ногарэ и Пьер Дюбуа — советовали королю изъять из ведения церковной юстиции целые категории уголовных дел. В 1300 году отношения между Римом и Францией приняли крайне обострённый характер. Епископ Памьерский Бернар Сессети, посланный Бонифацием к Филиппу в качестве специального легата, вёл себя чрезвычайно дерзко. Король возбудил против него судебный процесс и потребовал, чтобы Папа лишил его духовного сана.

7. - Евангелие от Матфея. 5,  28.

8. -  Евангелие от  Матфея. 25:31-33

9. - Ut ameris, amabilis esto - Чтобы тебя любили, будь достоин любви (лат.)

Глава 4
Утром он отправился к герцогу. В главном зале замка присутствовало много людей. И, судя по всему, здесь были не только знатные люди подвластных герцогу земель. Среди гостей были представители ремесленных цехов и гильдий, и купцы, являвшиеся членами городского совета.  Здесь также был и «жених» Изабеллы, граф Грегуар де Буси. Рамон заметил здесь также  и священников, в частности епископа Арнидинского, которому подчинялись местные монастыри.
Герцог заметил Рамона, подошел и пригласил в свои покои. Там он сел в кресло, обитое красным бархатом, и уставился на него.
-И так, я полагаю, что вы принесли отчет о вашем расследовании?
-Да, прошу ознакомиться с ним, – ответил Рамон, протягивая герцогу пачку листов, скрепленных воском. Герцог повернулся к столу, взял маленький специальный ножик и аккуратно разъединил листы. Потом принялся перебирать их пальцами, с нанизанными на них перстнями и кольцами, пытаясь понять почерк и вникнуть в суть отчета. Это заняло около часа, все это время Рамон стоял, переминаясь с ноги на ноги, обводя скучающим взглядом огромную, богато обставленную комнату. Если так живут поместные феодалы, то, что тогда творится в королевском дворце?
Наконец де Моруа оторвал взгляд от отчета и повернулся к монаху.
-Из этих бумаг можно сделать вывод, что никаких ересей в монастыре вы не обнаружили.
-Да, именно так. Видимо информация, поступившая в Святую Инквизицию, была неверной.
-Кстати, в прошлый раз вы говорили, что будете отчитываться о ходе расследования, только с разрешения генерального инквизитора. Он дал вам разрешение или вы пришли по своей воле? – герцог снова отвернулся к столу.
-Я полагаю, что он согласился бы сотрудничать с местными властями, ведь искоренение ересей, подрывающих основы не только духовной жизни людей, но и самого государства, является важной задачей не только для церкви, но и для мирской власти, желающей сохранить существующий порядок вещей.
Де Моруа окинул его изучающим взглядом, одобрительно хмыкнул.
-Также я считаю, что у нашего дальнейшего присутствия в городе нет смысла. Я сейчас же прикажу братьям моим собираться в обратный путь. Завтра мы покинем ваши земли, и я надеюсь, что ваша светлость осталась довольна нашей работой.
-Да, пожалуй. Только я бы не советовал вам покидать город.
-Почему же? – Рамон старательно продемонстрировал удивление.
-Вы видели моих гостей в зале?
-Да, конечно.
-У одного из них скоро намечается женитьба, но поскольку его невеста не из его круга, то возникают некоторые затруднения для него. Если он женится на простолюдинке, он может опозорить весь свой род.
-То есть, все эти люди собрались здесь только потому, что кому-то из знатных захотелось жениться на простой девушке, и они будут решать, можно ему это делать или нет?
-Конечно, нет. У них есть дела поважнее. Вы ведь не только священник, но и близкий друг семьи невесты. Человека, о котором я вам говорил, зовут графом де Буси, а его избранницу Изабеллой Парсье.
-Да, я знаю ее, – спокойно сказал Рамон. – Но все-таки, причем здесь я?
-Сейчас вы узнаете…
Тем же днем он зашел в лавку Луи Парсье. В это время Изабелла шла к выходу, неся в руках корзину с обувью. Они встретились в дверях, и некоторое время, молча, смотрели друг на друга. Потом Изабелла улыбнулась.
-Здравствуй, – сказала она.
-Здравствуй.  Относишь готовый заказ очередному заказчику?
-Как видишь.
-Не будешь против, если я провожу тебя?
-Не буду, проводи.
Они вышли из лавки, и пошли по пыльной улице.
-Я слышал, ты собираешься замуж за графа де Буси? – нарушил он молчание первым.
-Да.
-Но ведь ты все еще работаешь у своего отца. Почему жених твой не возьмет тебя к себе в дом?
-Я не собираюсь выходить замуж только для того, чтобы потом сидеть одна в поместье, кормить детей и сплетничать с другими дамами. Я люблю жизнь, и люблю работать. И замуж выходить я намерена также по любви, а не из-за положения или денег. Кстати, почему это тебя интересует?
-Просто герцог предложил мне, как другу вашей семьи, вас обвенчать.
-Интересно, почему герцог так заботится о нас?
-Вопрос хороший, быть может потому, что твой граф – преданный герцогу вассал, исполняющий все его поручения.
-Что ты хочешь сказать?
-Это неважно, – внезапно он схватил Изабеллу за локоть и развернул лицом к себе. Она удивленно посмотрела на него и попыталась вырваться.
-Что ты делаешь?
-Я хочу задать тебе один вопрос, Изабелла, – прошептал он, – ты действительно любишь его?
-Зачем тебе? – возмутилась она.
-Знать живет по своим законам, которые твой граф не может обойти. Даже получив разрешение на брак от церкви, он лишится уважения. У них не принято женится на простолюдинах. К тебе никогда не будут относиться как к равной, тебя будут унижать, указывать тебе на твое происхождение, и он ничего не сможет поделать с этим.
-Не правда, он все сделает ради меня.
-Ты так уверена в нем? – усмехнулся он. – А ты уверена, что сможешь жить в его мире? Выполнять все требования, предъявляемые к графине? Ты же сама говорила, что тебе гораздо проще жить на свободе, работать, делать то, что хочется тебе. Ты же ненавидишь их замашки, их лицемерие, сплетни, интриги, разврат. Ты же сама говорила. А он не сможет отказаться от того, что имеет. Вы никогда не будете равными.
- Я уверена в нем. Я знаю, что он меня любит, – вскричала она, и, наконец, вырвала руку. Прохожие стали оглядываться на них.
-Откуда ты знаешь, что он любит тебя? Быть может, ты для него очередная игрушка? Может ему только нравится спать с тобой?
Ответом ему была звонкая пощечина. Изабелла оттолкнула его, произнесла какое-то ругательство, непонятное для него, развернулась и быстро пошла прочь. Но он догнал ее.
-Пожалуйста, прости меня. Я всего лишь хочу уберечь тебя от страшной ошибки. Я… я… люблю тебя.
Она насмешливо посмотрела на него.
-Любишь? А разве вам положено любить женщин? Вы же давали обет безбрачия.
-К черту обеты, к черту все это, – прошипел он, – ради тебя я готов бросить все. Мы можем вместе сбежать из этого города. Мы будем жить там, где ты захочешь, и так, как ты захочешь. Я сделаю ради тебя все.
-Все?
-Да.
-Даже изобразить здесь при всех, как кричит петух? Я хочу, чтобы ты показал.
-Что ты говоришь?!
-Ты сам сказал, сделаешь ради меня все, ну так делай.
Лицо Рамона исказилось.
-Я говорил тебе, что люблю тебя. Признался в самых потаенных чувствах, а ты смеешься надо мной, издеваешься?!
-Прости, – Изабелла смутилась. – Иногда я не владею собой. Просто я не люблю тебя, пойми это. Я люблю другого человека. Ты должен смириться с этим. Извини.
Изабелла отвернулась от него, опустив глаза, и направилась к дому клиента. Рамон смотрел на нее, пока она не скрылась за дверью. В его душе все словно перевернулось. Его душила ярость, разрывала сердце страсть, а в голове была только одна мысль, невероятно разросшаяся, заполнившая череп, и грозящая разорвать его изнутри. Он судорожно вздохнул и огляделся.
Мимо проходили люди и иногда оглядывались на него, с балконов и из окон тоже смотрели люди. Ему казалось, что все они хохочут над ним, тыкают пальцем, словно бесы в аду. Он напряг волю и прогнал наваждение. «Ну что ж, тем лучше. Теперь меня ничто не сдерживает. Она сама сделала свой выбор. Пусть они все горят в аду».
Когда он вернулся в церковь, во дворе стояло несколько повозок, из которых вылезали монахи. Он узнал в них членов Братства и несколько удивился этому. Вошел в здание и принялся искать Франсуа, и нашел его в повале.
-Зачем они здесь? – спросил он прерывающимся голосом.
-Мы ведь уезжаем сегодня. Надо перенести все оборудование.
-Но это не по плану. Можно было воспользоваться услугами монахов этого монастыря. Сейчас это опасно. Их присутствие может все разрушить.
-Ты отнес герцогу отчет? – перешел на другую тему брат Франсуа, прижимаясь к заплесневелой стене, чтобы не мешать братьям перетаскивать оборудование.
-Да, отнес.
-И что он сказал?
-Сказал, что доволен, но это не главное. Он предложил мне остаться здесь на пару дней, чтобы обвенчать одного дворянина.
-Почему тебя?
-Я знаком с невестой этого дворянина.
-Странно…
-Я и так знаю. Это ловушка. Он что-то задумал. Тем более глупо…
-Послушай, кажется, ты слишком увлекся своей ролью. Мы сделали так, чтобы инквизиция назначила тебя главой следственной группы для того, чтобы более опытные братья занялись настоящим делом, в то время как ты будешь отвлекать внимание. Ты знал этих людей, знал местность, и мы использовали это. Теперь, это не имеет смысла.
-Более опытные братья, это вы и Рене? – в вопросе Рамона чувствовалось ехидство. – Кстати, где он сейчас?
-Не знаю. Я не видел его с утра. Но это сейчас неважно. Он не уйдет от возмездия, если и впрямь предал нас. Сейчас важнее сохранить секрет братства. Мы сейчас погрузим артефакты на повозки и покинем этот город. Думаю, Рене уже не опасен.
-Вы уверены? Вам не приходил в голову вопрос, почему, если Рене и правда предатель, и сотрудничал с герцогом, герцог до сих пор не нагрянул с обыском в монастырь? Всех приборов этих достаточно, чтобы обвинить нас в ереси и доказать, что церковь не однородна и не устойчива. А значит, не может выполнять свои функции по поддержанию целостности общества. Ведь король добивается именно этого. И почему, если это ловушка, нас заманили именно в этот город?
-Они пытаются скомпрометировать Церковь во всех провинциях. Так что…
-Я видел в замке герцога правителей из других провинций, понимаете? Вы делаете то, что им нужно.
-Значит так, ты…
-Похоже, нам придется задержаться, – произнес, наконец, Франсуа. Рамон взглянул на него.
-Вам не кажется это странным..
-Значит, раньше не было в городе.
-Да, но…
-Хватит, Рамон, – резко прервал его Франсуа. – Теперь ты всего лишь один из братьев. Я возьму на себя руководство. Твоя функция сводится только к поддержанию достоверности нашей легенды.
-В этом нет необходимости, – проворчал молодой монах.
-Тебя герцог пригласил совершить церемонию бракосочетания графа и твоей подруги? Так и сделай это.
-Сделаю, я много чего сделаю, – тихо произнес Рамон, посмотрев на Франсуа взглядом, в котором смешались откровенное презрение и злоба. Но Франсуа, то ли не заметил этого, то ли сделал вид, что не заметил. Его мысли сейчас были заняты другим. Рамон стремительно вышел из кельи.

Глава 5
Скоро появился и сам Рене. Свое отсутствие он объяснил тем, что провел день в магистраторских архивах и выяснил, что недалеко от города находится древнее языческое капище, разрушенное, когда в эти края пришли христиане. Переодевшиеся в обычную одежду братья несколько раз незаметно бывали на том капище, и видели там каких-то женщин, которых можно было бы принять за обычных крестьянок, если бы они не водили хороводы, не совершали диких танцев и не произносили заклинания. Там же они варили в котлах какие-то зелья. Было не понятно только одно – почему они так явно проводят свои обряды, ведь мимо мог кто-нибудь пройти и увидеть, а потом сбегать в ближайшую деревню и привести людей, чтобы схватить их. Впрочем, в психологии ведьм даже инквизиция разбиралась плохо. А Братству не нужно было, чтобы кто-то им помешал. Намечался большой шабаш, и на капище велась только подготовка к нему. Франсуа решил подождать, пока начнется главное действо, чтобы разом всех уничтожить.
Рамон занимался подготовкой к венчанию графа де Буси и его невесты Изабеллы Парсье. Сам обряд, должен был совершиться в церкви Архангела Михаила, в соседней провинции, поскольку она была больше и богаче церкви при монастыре Святой Девы Марии. Граф считал, что его невеста была достойна только самого лучшего. Настоятель церкви Архангела Михаила удивился, что обряд будет совершать Рамон, ведь у них было много своих священников, но епископ Арнидинский его убедил. Молодой инквизитор старался показать все свое старание и всю радость за жениха и невесту, хотя его самого тошнило от всего этого. Наконец, день бракосочетания настал.
В церкви было полно народа. Прибыли знатные люди из города Изабеллы и некоторых других городов. Здесь были и герцог, и епископ, благословивший графа на женитьбу, а Рамона на совершение обряда. Граф распорядился сшить для своей невесты самое прекрасное платье специально для церемонии. И в нем Изабелла действительно была прекрасна, от нее как будто исходило золотое сияние, хотя платье действительно было расшито золотыми нитями и драгоценными камнями. Изабелла упрашивала графа не стараться так ради нее, но он был непреклонен. Граф сказал ей в ответ, что ему и так с большим трудом удалось организовать эту церемонию, и будет лучше, если хотя бы в церкви она покажет себя как настоящая графиня, и ей это удалось.
Она шла между рядами гостей, с восторгом взиравших на нее, ее лицо выражало спокойствие, а глаза уверенность. У многих создалось впечатление, что она не шла, а парила над полом. Она встала рядом со своим будущим супругом перед Рамоном, и они оба взглянули на него. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова, и все присутствовавшие решили, что это от волнения, ведь он в первый раз участвовал в церемонии. Изабелла, желая поддержать его, улыбнулась и слегка кивнула головой. Однако монаха передернуло, он с силой, до боли в пальцах, сжал библию. Но потом глубоко вдохнул и начал обряд.
После завершения церемонии граф и его невеста сели в карету и направились в замок герцога, где вечером должен был состояться пир в его честь. Гости также разъехались. Епископ горячо поблагодарил Рамона за превосходно проведенную церемонию, и сказал, что он всегда может рассчитывать на помощь, и что епископ позаботится, чтобы при продвижении по церковной иерархии Рамону ничего не мешало. Монах практически не слушал. Он еще некоторое время стоял на ступенях церкви и думал. Потом медленно пошел прочь.
В монастыре Святой Девы Марии ждало известие. При изучении архива Рене наткнулся на любопытную информацию. Обряды на капище проводились в один и тот же день, и этот день должен был наступить завтра. Франсуа предположил, что ведьмы будут следовать традиции, и завтра приступят к совершению того обряда, для которого и собрались в городе. На вопрос о том, откуда в архиве городского магистрата есть сведения о том, когда язычники проводили свои обряды, Рене не нашелся что ответить, и только с явной неприязнью уставился на Рамона. Однако Франсуа все эти детали не интересовали. Ему достаточно было фактов, а именно наличия ведьм в городе, и их присутствия на капище.
Правда Рамон не успокаивался, и следующим его вопросом было, почему горожане до сих пор не придали значения появлению в их городе нескольких десятков женщин, и где они собственно проживают. Франсуа ответил, что у некоторых ведьм в этом городе есть родственники, а остальные остановились на постоялых дворах, видимо подвергнув их владельцам внушению. Он понял, что это бесполезно и ушел к себе в келью. Не смотря на то, что он догадывался, к чему все это ведет, не стал прямо говорить о своих догадках Франсуа, он был зол на главу Братства, к тому же это вписывалось в его план. В келье он сел за стол, достал лист бумаги, перо и чернила и принялся писать. Писал он долго, иногда откидываясь на спинку стула, закусив кончик пера, словно придумывал стихи, или целую поэму. Когда закончил, то запечатал листок бумаги воском, надписал, и лег спать.
На следующий день, рано утром, он пришел к воротам особняка графа. Стражники впустили его без всякой удостоверяющей грамоты, правда, предупредив, что хозяин еще не вернулся из замка герцога. Рамон ответил, что подождет. Однако спустя полчаса уже вышел за ворота. Он еще постоял за деревьями, дождавшись, когда карета графа проедет за ворота, и только потом вернулся в монастырь.
В монастыре царила суматоха. Члены Братства снова переносили предметы из подземелий монастыря в повозки и быстро куда-то уезжали. Обитатели монастыря Святой Девы Марии уже привыкли к своим странным гостям и не обращали на это внимания. Прибытие членов Братства, конечно, было для них неожиданностью, но они решили, что это очередная, правда, многочисленная, партия инквизиторов, а потому старались лишний раз на глаза им не попадаться.
Братство готовилось к предстоящей операции и вооружалось. Франсуа спросил его, не присоединится ли он к ним, но он ответил, что для поддержания достоверности цели их пребывания в монастыре, ему лучше остаться здесь и прикрывать их. К тому же надо было зайти к герцогу с очередным отчетом, потом к графу, еще раз поздравить его, ну и так далее. Франсуа спорить не стал. Рамон спросил, будет ли Рене участвовать в нападении на шабаш, и Франсуа сказал, что Рене, как молодому и неопытному в боевых действиях, лучше остаться в монастыре и вместе с ним поддерживать прикрытие. К вечеру в монастыре стало тихо, все братья уехали.
Рамон решил поискать Рене. Сначала заглянул к нему в келью, потом нашел его в скриптории. Тот сидел за одним из длинных столов, склонившись над большой книгой с желтыми страницами. Рене был увлечен чтением и не заметил чужого присутствия.
-Что читаешь? – осведомился он. Рене вздрогнул и уставился на него.
-Так ведь нельзя, - возмутился Рене. – Ты мог до смерти меня напугать.
-До смерти, говоришь? – со странной интонацией произнес Рамон. – У меня к тебе есть один вопрос, очень важный для меня. Только разговаривать лучше нам не здесь, а на заднем дворе.
- Почему там?
-Просто вопрос касается нашего дела, а ты ведь понимаешь, что чужим знать о Братстве не надо. Да и не плохо бы нам подышать свежим воздухом.
-Все монахи уже наверно спят.
-Мало ли, может кто-нибудь из них тоже любит почитать по ночам. Мы же братья, неужели ты боишься меня?
-Н-нет, конечно. Если это для тебя важно, тогда пойдем.
Они, стараясь не шуметь, прошли по гулким монастырским коридорам, вышли на задний двор, где был разбит небольшой садик, за которым ухаживали монахи. Садик освещала луна. До полнолуния оставалась неделя.
Они присели на низкую каменную скамейку под вязом.
-Ну, и какой важный вопрос ты хотел мне задать во дворе монастыря? – осведомился Рене.
-Простой вопрос. Что задумал герцог?
-Что?! – лицо Рене выражало искреннее удивление.
-Брось, брат, я же знаю, что ты предал Братство, и что вся эта история с ведьмами – ловушка. Франсуа слишком глуп, или слишком самонадеян, не знаю. Только очевидно, что там его ждут далеко не ведьмы, верно?
-Ты – безумец! – вскричал Рене и попытался встать со скамейки, Рамон размахнулся, и ударил его по голове отломанной от стула ножкой, которую прятал в складках рясы. Он старался бить не сильно, ему не нужно было, чтобы Рене потерял сознание. Тот схватился за голову и сполз под скамью.
-Что ты делаешь?! – простонал Рене.
-Я хочу сохранить себе жизнь и здоровье, – спокойно ответил Рамон, возвышаясь над ним и поигрывая импровизированной дубинкой, – и если мне для этого придется нарушить заповедь «Не убий», я это сделаю. К тому же убить такую тварь, как ты, равно, что червяка задавить. Ты предал своих братьев, и сейчас они в опасности. Ты немедленно расскажешь о плане герцога, или не выйдешь из этого садика живым.
-Будь ты проклят! – прокричал Рене, и тут же град ударов обрушился на него. Он вдруг заплакал, и стал молить о пощаде. Рамону стало мерзко даже глядеть на него, но он хотел знать ответ на свой вопрос.
-Что задумал герцог? – с расстановкой спросил он снова.
-Это не герцог, это не его идея, – прохрипел Рене. – Это граф. Но я знаю не много, только то, что слышал.
-Ну что ж, рассказывай, что слышал. Главное, чтобы это была правда, – угрожающе произнес Рамон.
И Рене рассказал...
Члены Братства окружили капище и ждали ведьм. Постепенно поляна перед руинами стала наполняться женщинами. Они развели костры и что-то тихонько пели. Франсуа сидел в кустах с отрядом братьев, с защитными амулетами и освященным оружием. Он предполагал уничтожить большую часть ведьм, остальных захватить и затем допросить, или сдать инквизиции. Когда время приблизилось к полуночи и собравшиеся на поляне начали танцы вокруг костров, Франсуа решил, что время настало. Осталось дождаться, когда они приступят к заключительной и самой мерзкой фазе шабаша – оргии. Тогда они будут совершенно беспомощны. Они начали раздеваться, и он поднял руку, чтобы дать знак к наступлению. Тогда бы в небо взлетела горящая стрела, призывающая к одновременной атаке.
Но тут кусты за его спиной зашуршали, он обернулся и увидел Рамона.
-Что ты делаешь здесь? – прошипел Франсуа.
-Спасаю вам жизнь, – спокойно произнес Рамон и протянул руку. На его ладони лежал перстень с огромным рубином.
-Что это такое?
-Это плата, которую получил Рене от герцога.
-Что?!
-Тише. Я заставил его признаться. Теперь, если вы будете делать то, что я скажу вам, вы спасете Братство. Вы наверняка не знаете, что поляна окружена солдатами герцога.
-Что?!!
-Я же сказал, тише. Пусть все братья передадут друг другу, чтобы они сняли амулеты и остальные магические артефакты и спрячут их подальше, а лучше закопают. Пусть оставят только оружие. Затем я скажу, когда можно начинать атаку. Вы поняли меня?
Франсуа насупился, хотел что-то возразить, но передумал и кивнул головой ближайшему брату, чтобы он исполнял приказание. Рамон внимательно смотрел на поляну, словно кого-то искал. Потом невесело усмехнулся и взглянул на Франсуа. Помедлив,  кивнул, давая знак начинать, и в ночное небо взлетел огонь.
Наутро городок облетела грандиозная весть – недалеко от него инквизиция напала на самый настоящий шабаш ведьм. Никто толком ничего не знал, но по слухам, это были совместные действия инквизиции и армии герцога. Но более всего, горожан поразило известие, что одной из ведьм оказалась невеста графа де Буси. Многие, кто знал ее, утверждали, что и раньше усматривали за ней странные повадки, а ее поведение всегда было крайне неприличным и вызывающим. У лавки Луи Парсье толпились люди, желавшие поглядеть на отца ведьмы. Кто-то бросал в окна дома камни и выкрикивал оскорбления. Отец благоразумно не выходил из дома, заперся у себя в комнате и рыдал.
Всех захваченных на поляне ведьм упрятали в подземелья монастыря Святой Девы Марии. Поскольку в городе присутствовали и епископ, и высокопоставленные члены инквизиции, в том числе монахи главного орудия инквизиции – ордена доминиканцев, то суд над ведьмами решено было провести здесь же. Если преступление или подозрение в ереси было доказано на предварительном следствии, то оговоренного арестовывали и сажали в церковную тюрьму, в случае если в городе не было доминиканского монастыря, который обыкновенно заменял ее. После ареста подсудимый подвергался допросу, и против него тотчас же начиналось дело согласно правилам, причем делалось сравнение его ответов с показаниями предварительного следствия.Так как дело касалось и невесты представителя знати, на слушании должен был присутствовать и сам герцог, и его вассалы-наместники. И ни одного слова о Братстве.
План Рамона исполнился блестяще. Члены Братства, вооруженные арбалетами, мечами и факелами, по знаку Франсуа атаковали ведьм и колдунов. Почти в то же время из леса выбежали вооруженные люди. Но, они окружили не магов, а братьев. Из леса также вышли с торжествующим видом герцог Себастьян де Моруа, глава французской инквизиции Имберт, по совместительству исповедник короля, и граф Грегуар де Буси. Они остановились перед захваченными братьями, и представитель инквизиции объявил им, что они арестованы по обвинению в ереси. Но тут перед ними предстал Рамон с грамотой в руке, удостоверяющей, что он является специально уполномоченным инквизицией, и сказал, что он и эти монахи находились в городе с целью обнаружить место шабаша и захватить его участников, чтобы затем передать на справедливый суд. Герцог заметил, что инквизиторы прибыли в город, чтобы обнаружить еретические течения в стенах  монастыря Святой Девы Марии. На это Рамон ответил, что расследование в монастыре было прикрытием, дабы подозреваемые ни о чем не догадались. А о шабаше они узнали от своего агента.
Граф потребовал, чтобы братьев обыскали, поскольку у них могут с собой быть магические предметы, на что монах сделал широкий приглашающий жест. Действительно, у монахов кроме оружия и распятий ничего не было. Тогда совершенно сбитый с толку граф спросил, откуда у монахов оружие и что-то по поводу заповедей. На что Рамон объявил, что существуют ордена, специально созданные для охраны интересов Церкви с помощью оружия. И его братья одни из них. Потом он указал на растерянных ведьм  и провозгласил, что вот кто является истинным врагом человечества, а не эти беззаветно преданные ему церковные служители. Затем, он как бы случайно заметил среди женщин Изабеллу, о чем не преминул сообщить во всеуслышание. Неподвижно стоявшая до этого момента, видимо из-за шока, Изабелла с яростным криком бросилась на него, но ее тут же схватили солдаты. Граф, было, бросился к ней, но инквизиторы остановили его, пригрозив применить оружие. На де Буси было жалко смотреть, он казался раздавленным. Рамон сглотнул, и, стараясь не смотреть в сторону Изабеллы, поблагодарил всех присутствующих за большое богоугодное деяние.
Рене рассказал, что на собрании наместников в замке герцога, когда Рамон приходил к нему с отчетом, решалось, стоит ли присоединяться к королю в его стремлении ограничить власть Церкви и бороться против папы. Подобные сходы феодалов созывались в разных частях страны по инициативе посланников короля, в его стремлении найти союзников[10].  В тот день многие присутствовавшие высказывали сомнения по этому поводу, указывая, что церковь могущественна и богата. И что они все зависят от нее. Тогда герцог попросил высказаться по этому поводу графа де Буси. Граф когда-то был коннетаблем – главой королевской конницы, потому и говорить он стал, как стратег:
- Все присутствующие здесь могли бы иметь гораздо больше земель, крестьян и денег, если бы им не приходилось делиться с Церковью. Однако она далеко не так едина, как кажется, и по моим сведениям внутри нее существует мистическое течение, выполняющее функции инквизиции, но использующее для этого магические средства, а это дискредитирует Церковь, особенно учитывая, как яростно она борется с еретиками, которых, как оказывается, и внутри нее предостаточно. Это может привести к расколу ее, угрожающему существованию самого христианского мира. Более страшному, чем тот, что произошел в 1054 году, когда она разделилась на Западную и Восточную, ибо речь идет о процветании язычества на христианской почве. Вы  были здесь собраны потому, что представители этого течения сейчас находятся в городе. Недалеко от города есть языческое капище, которое можно использовать как приманку, но для этого нужны ведьмы, причем настоящие, поскольку у членов этого Братства имеются средства для обнаружения настоящих ведьм. С помощью некоторых средств, полученных с помощью информатора из так называемого Братства, и присутствующих здесь представителей инквизиции, желающих сотрудничать со светской властью, эти ведьмы были обнаружены, и с ними удалось договориться. В обмен на их помощь, они получат свободу и прощение от церкви, естественно, поклявшись никогда больше не заниматься своим греховным ремеслом.
- А не похоже ли все это на сделку с дьяволом? – спросил кто-то из баронов. – Почему мы должны рисковать собственной бессмертной душой?
- Что лучше, дьявол в преисподней, которого мы не видим или дьявол на папском престоле, который указывает вам как жить, не соотносясь с нашими коренными обычаями и укладом жизни. Я уверен, что Папе известно об этом Братстве, иначе как бы его деятельность оставалась тайной все это время? Разве можем мы позволить еретику, и, возможно, колдуну оставаться во главе Святой Церкви? Вам предлагают не воевать против веры, но встать на ее защиту. Ибо мы Псы Господа [11], и нам вверено охранять народ от зла, от волков в овечьей шкуре. И эта страна принадлежит нам, а не проклятому еретику! – и зал разразился восторженными и одобрительными криками.

10. - Подобные собрания феодалов в разных частях страны станут впоследствии прообразами Генеральных штатов, которые Филипп созовет в 1302 году, после того как Папа в декабре 1301 года в ответ королю на арест Епископа Памьерского обвинит его самого в посягательстве на духовную власть и потребует его к своему суду. В то же время он отправит к королю буллу Ausculta fili, в которой подчеркивал всю полноту папской власти и преимущество её над всякой (без исключений) светской властью. Король, сжегши предварительно буллу, и созовет в апреле 1302 года Генеральные штаты, которые будут состоять из дворян и представителей городов. Они выразят безусловное сочувствие королевской политике, а духовные лица постановят просить Папу позволить им не ездить в Рим, куда он звал их на собор, готовившийся против Филиппа. Бонифаций не согласится, но духовные лица все же в Рим не поедут, ибо король категорически им это воспретит.

11. - В соответствии с основными сословиями: духовенство – пастыри; рыцарство и светская власть – псы, охраняющие паству; народ  - паства или стадо.



Глава 6
Удар был точным. Знать теперь была крепко связана с Церковью и обязана Братству. Ну и, наконец, в колдовстве обвинялась невеста дворянина, чему были неопровержимые доказательства, ведь она присутствовала на капище среди ведьм. Это дискредитировало всех знатных людей города, в том числе и герцога, организовавшего свадьбу графа и ведьмы, и немало поспособствовавшего тому, чтобы эта свадьба состоялась. Правда граф мог сослаться на то, что Изабелла его околдовала, и в брак он вступал не по собственной воле. Но он делать этого не собирался. Инквизиторам ничего не оставалось, кроме как начать расследование и в отношении графа, и в отношении герцога, ведь они сами были в сговоре со знатью. И если бы в Риме об этом узнали, они бы сами отправились в застенки, прошли через пытки, естественно во всем признались, даже в том, чего не делали, и участь их была бы решена. Таким образом, все участники заговора сами оказались в ловушке, и скандал скоро дошел до столицы и короля.
Правда Рамон не чувствовал себя победителем. Теперь в Братстве его уважали, и фактически уже назначили новым главой, вместо Франсуа, который чуть было всех не погубил. Рене же никто никогда больше не видел. Мешало наслаждаться победой чувство вины перед Изабеллой. В письме, которое он просил служанку передать Изабелле, говорилось, что после того, как она стала чужой женой, он не может жить в этом мире, и что он готов расстаться с жизнью и обречь свою душу на вечные адские муки. Все, что ему нужно, это только увидеть ее глаза, поговорить с ней, и что он будет ждать ее около полуночи там, где прежде было языческое капище. Если она не придет, он умрет. Рамон делал ставку на сострадание и доброту Изабеллы. Но, тем не менее, после разговора с Рене, направился к особняку графа де Буси верхом на лошади, чтобы удостовериться в том, что Изабелла действительно отправиться к нему на встречу. После этого он помчался к капищу, чтобы найти Франсуа и предупредить его. Тогда он пару раз чуть не наткнулся на засевших в засаде солдат герцога.
Рамон сделал все от него зависящее, чтобы уберечь Изабеллу от пыток. Он указывал, что также является представителем инквизиции, тем более что все ведьмы были схвачены благодаря ему, а его людей при этом чуть самих не арестовали. К тому же добиваться от этих женщин признания в том, что они ведьмы, было бессмысленно, ведь их поймали прямо во время обряда. После его настойчивых уговоров, инквизиторы все же уступили и не применяли к женщинам пыток. Поскольку дело приняло серьезный оборот, никто из знати даже не попытался каким либо образом помочь несчастным женщинам, попавшим в беду из-за них. У самих было много проблем.
На допросе женщины молчали и лишь смотрели в упор на инквизиторов. Те, прекрасно понимавшие, что означает этот взгляд, спокойно выдерживали его и  задавали свои вопросы, но ответов не получали, что и указывалось в протоколе.
 Инквизиторы допрашивали свидетелей в присутствии секретаря и двух священников, которым было поручено наблюдать, чтобы показания верно записывались, и присутствовать, когда они были даны, чтобы выслушивать их при чтении полностью. Это чтение происходило в присутствии свидетелей, у которых спрашивали, признают ли они то, что сейчас им было прочитано. Большая часть показаний относилась к Изабелле, поскольку допрашивались в основном именно горожане, прекрасно знавшие и ее и отца. И все они подтверждали, что часто замечали за ней странное, а порой вызывающе неприличное поведение, и даже вспоминали, что она не раз прилюдно богохульствовала. Правда сказать точнее, когда и где это было, и что именно она говорила, они не смогли. Насчет остальных женщин они ничего определенного сказать не могли, но это и не требовалось. После заслушивания свидетелей инквизиторы словесно обвиняли подозреваемых в колдовстве.
Для них сознание обвиняемого служило обвинением и ответом. Если обвиняемый признавал себя виновным в одной ереси, напрасно уверял он, что не виновен по отношению к другим; ему не разрешалось защищаться, потому что преступление, за которое он был предан суду, было уже доказано. Его спрашивали только, расположен ли он сделать отречение от ереси, в которой признавал себя виновным. Если соглашался, то его примиряли с Церковью, накладывая на него каноническую епитимью одновременно с каким-нибудь другим наказанием. В противном случае он объявлялся упорным еретиком, и его предавали в руки светской власти с копией приговора. Все это было известно Рамону. Благо перед тем, как его направили сюда, он имел возможность присутствовать на допросах еретиков, чтобы почерпнуть опыта. Он также знал, что смертная казнь, как и конфискация, была мерою, которую в теории инквизиция не применяла. Её дело было употребить все усилия, чтобы вернуть еретика в лоно Церкви; если он упорствовал, или если его обращение было притворным, ей нечего было с ним более делать. Как не католик, он не подлежал юрисдикции Церкви, которую он отвергал, и Церковь была вынуждена объявить его еретиком и лишить своего покровительства. Первоначально приговор был только простым осуждением за ересь и сопровождался отлучением от Церкви или объявлением, что виновный не считается более подсудным суду Церкви; иногда добавлялось, что он передаётся светскому суду, что отпущен на волю.
Изабелла молчала. Она ни слова не сказала про письмо Рамона, хотя могла этим оправдать себя. Правда, вряд ли судьи стали бы ей верить. Никто не предполагал, что она окажется на шабаше, но она оказалась, причем по собственной воле, и, потому инквизиторы имели право быть с ней максимально строгими. По его просьбе они не применяли к ней телесных пыток, но пытались сломить ее морально, говоря, что ее отец теперь окажется в незавидном положении. Что горожане будут ненавидеть и презирать его, как отца колдуньи, что он разорится, погрязнет в долгах, станет рабом феодалов, но они могут ему помочь, если она станет с ними сотрудничать. Они могли публично объявить, что Луи Парсье не имеет к колдовским занятиям дочери никакого отношения, что с него снимается всякая вина инквизицией, что будет запрещено горожанам каким-либо образом притеснять его. Ему даже помогут в его деле. И за все за это, она лишь должна пойти им на встречу. Но Изабелла по-прежнему молчала. И только по щекам у нее текли слезы.
Граф всячески доказывал, что его жена не ведьма, что ни разу не замечал за ней ничего подобного, что никогда она не пыталась его приворожить, на что инквизиторы резонно отвечали, что он мог и не заметить, как она его приворожила, если она и впрямь ведьма. Позже Рамон узнал, что граф пытался договориться с герцогом, чтобы подкупить стражу монастыря и освободить ее, а потом вывезти из города, или захватить монастырь силой. Он даже хотел признаться в заговоре. Но герцог, изрядно пострадавший из-за плана графа, нашел способы его успокоить. Помимо мук совести, Рамона волновала также судьба письма. В нем он просил Изабеллу сжечь письмо, после того, как она его прочтет. Объяснялось это, прежде всего нежеланием скомпрометировать ее. Может быть именно потому, что она так и поступила, она и не сказала о нем ни слова. В любом случае, Рамон беспокоился. Через четыре дня после начала судебных слушаний настал день, когда на последнем заседании суда объявлялся приговор. Не смотря на то, что ни одна из ведьм не признала себя виновной, в виду неоспоримости доказательств, все они были признаны таковыми.
Целый день, после вынесения приговора, Рамон находился в подавленном состоянии. Если надо было выйти в город, он старался обходить площадь, на которой возводили помосты для сожжения ведьм. Звуки ударов топорами как будто разрывали его уши. А необходимость жить в монастыре, который стал темницей для обреченных людей, и в первую очередь для Изабеллы, было и вовсе невыносимо. И не было обычных для темницы или инквизиторских застенок криков и стонов. Это была гнетущая тишина, и порой ему хотелось, чтобы они кричали, порой он жалел, что убедил инквизиторов не пытать их. Однажды он не выдержал и попросил у инквизиторов разрешения поговорить с Изабеллой. Они пожали плечами, мол, о чем можно говорить с ведьмой, если и так все ясно, но позволили ему это сделать. Женщин содержали несколько в каждой пещере подземелья, но Рамону надо было поговорить с ней наедине, и он приказал стражнику привести ее к нему в келью.
Он со страхом ждал ее прихода, но знал что так нужно. Она вошла, руки у нее были связаны за спиной, платье было грязным и рванным, волосы торчали неопрятными космами. Она была бледна и выглядела изможденной. Только ее глаза горели огнем. А когда она увидела его, в них вспыхнула ненависть, и ему показалось, что это пламя сейчас испепелит его. Он судорожно вздохнул и приказал стражнику выйти из кельи. Стражник сомневался, стоит ли монаху оставаться с ведьмой наедине, но Рамон повторил свой приказ, на этот раз громче. Когда тот, наконец, ушел, он взглянул на Изабеллу. Она стояла прямо, глядя на него с невыразимым презрением.
Он встал, зачем-то походил по комнате, стараясь не смотреть на нее. Он так много хотел ей сказать, а теперь язык словно отказывался его слушаться. Внезапно он упал перед ней на колени и обхватил ее ноги, его душили рыдания.
-Прости меня! – шептал он, целуя ее колени. – Прости меня! Я не знаю, что нашло на меня. В меня словно вселился сам Дьявол! Я не хочу, чтобы ты умирала, тогда я не смогу жить без тебя.
-Так ты написал в своем письме - что не сможешь жить без меня, – холодно сказала она, пытаясь вырваться из его объятий. – Я сожгла его, но надо было сохранить его и отдать судьям. Тогда бы сидел в этой сырой норе ты, а не я.
-Если хочешь, я скажу им, что ты оказалась там из-за меня. Я все им расскажу, только прости меня.
Она, наконец, смогла отцепиться от его рук и быстро отошла от него на несколько шагов, словно от ядовитой змеи.
-Какая же ты тварь! Ты сейчас говоришь мне, что все им расскажешь, а где же ты был, когда они допрашивали меня.
-Я попросил их не причинять тебе вреда.
-Спасибо тебе. Правда это меня все равно не спасет.
-Но я же…
-Знаешь, что, Рамон, – ее голос зазвенел, словно натянутая струна. – Я не хочу, чтобы ты признавался. Я хочу, чтобы ты видел, как я и эти женщины умирают из-за тебя. Я хочу, чтобы ты запомнил это до конца жизни. Я хочу, чтобы каждое мгновение твоей жизни превратилось для тебя в ад. Будь ты проклят! – она повернулась к двери и стукнула в нее ногой. Вошел стражник, и Изабелла попросила ее увести. Он несколько удивленно и вопросительно посмотрел на Рамона, стоявшего посреди комнаты на коленях, но тот только кивнул. Стражник взял ее за локоть и повел в подземелья. Рамон так и остался стоять на коленях.
В день казни Изабеллы площадь была полна народа. Присутствовали представители духовной и светской знати, аристократии, городских магистратов, корпораций. Для них были предназначены кресла на возвышениях в первом ряду, чтобы можно было полностью насладиться зрелищем. В этом городе давно не было казней, а в других местах на костер обычно отправляли еретиков, а тут сразу с десяток ведьм должны будут сгореть. По такому случаю епископом была прочитана проповедь в церкви при монастыре Святой Девы Марии, в которой говорилось, что женщина – орудие дьявола, используемое в качестве средства совращения и погубления человека:
- Женщина, как учит философ Секунд,  - вещал епископ с кафедры, - есть смущение мужчины, ненасытное животное, постоянное беспокойство, непрерывная борьба, повседневный ущерб, буря в доме, препятствие к исполнению обязанностей. Нужно избегать общения с женщиной, во-первых, потому что она запутывает мужчину, во-вторых, потому что она оскверняет его, и, в-третьих, потому что она лишает его имущества и добродетелей. Она же служит дьяволу в плясках и хороводах. Хоровод есть круг, центром которого является дьявол. Все движутся в нем влево, направляясь к вечной погибели. Когда нога прижимается к ноге или рука женщины касается руки мужчины, вспыхивает дьявольский огонь. Человек, не желающий потерять корову, привязывает ей на шею колокольчик и, слыша его звон, спокоен. Женщина, которая пляшет в хороводе, увлекая за собой других, носит колокольчик дьявола. Услыхав звуки пляски, нечистый спокоен: «Не потерял я свою корову».
Когда приговоренных ведьм везли по узким улочкам города, на которых люди попадались им редко, поскольку в основной своей массе уже находились на площади, над городом уже взошла полная луна, небо на западе было окрашено багровым светом. Наконец, повозки с ведьмами остановились возле деревянных помостов со столбами, и кучами хвороста. Площадь была освещена факелами, которым также предстояло сыграть и зловещую роль
Солдаты стали вытаскивать женщин из повозок. Осуждённых повели к помостам в торжественной процессии со свечами в руках, в «позорной» одежде, босыми. Два стражника подтащили Изабеллу к столбу, привязали к нему веревкой, затем ногами подпихнули связки хвороста поближе к ней. Произнесли молитву, после которой присутствующие поклялись повиноваться и помогать инквизиции. Епископ, стоявший на небольшом возвышении, со свитком в руках, обратился к осужденным, потребовав отречься от дьявола и колдовства, хотя бы перед смертью от очищающего пламени. Не дождавшись ответа, повернулся к толпе. Последовало чтение приговора, согласно которому Изабелла Парсье, а также другие женщины, чьи имена он перечислил, судом Священной Инквизиции были признаны виновными в занятиях колдовством и сношениях с Дьяволом, и передавались в руки светской власти, для исполнения приговора - сожжения на костре. Поскольку среди приговоренных раскаявшихся, к которым обычно пытки не применялись, и перед сожжением их душили удавкой, не было, то и милосердного удушения для них не предусматривалось. Стоявшие вокруг люди выкрикивали в адрес ведьм оскорбления и проклятия, кто-то бросал в них камни.
Епископ кивнул солдатам, державшим в руках факелы, и они стали по очереди подходить к каждой женщине и поджигать хворост. На площади становилось светлее, а она сама заполнилась предсмертными криками ведьм. Толпа стихла и глядела, как корчатся в пламени тела людей.
Хворост вспыхнул, пламя поднялось по веткам к ногам Изабеллы, ее обдало нестерпимым жаром, она закричала, задергалась изо всех сил, чтобы освободиться от пут. Пот крупными каплями стекал по ее лицу. Из-за дрожащего от жара воздуха и дыма она уже не могла видеть ни площадь, ни людей. Языки пламени лизнули ее кожу, оставив красный след, охватили подол платья, поднялись выше, поглотив полностью ее тело, которое начало извиваться в агонии, как и тела других несчастных. Люди стояли и смотрели, как завороженные. Многие женщины падали в обморок от этого зрелища.
Рамону пересказали все это монахи, присутствовавшие на казни, сам он не решился пойти туда. Всю ночь он захлебывался рыданиями и молил Господа о прощении. Он так и заснул – на коленях перед кроватью, над которой висело прибитое к стене распятие, положив на нее сцепленные пальцами руки и голову. Его разбудил шум – топот ног в коридоре, крики. Он с трудом поднялся, разминая затекшие ноги, потянулся, вышел из кельи, и, схватив первого попавшегося монаха, спросил у него, в чем дело. Тот срывающимся голосом сообщил, что обитель атакована. Слова монаха повергли его в шок.
- Как? Кем? – но внятного ответа не последовало. Рамон отпустил человека и направился к окну, выходящему во двор. Там было несколько десятков вооруженных людей. Лучи восходящего солнца заставляли обнаженные клинки зловеще сверкать. Ворота во двор были снесены, и воины собирались также поступить и с огромной окованной железом дверью с помощью импровизированного тарана - одной из колонн, стоявших во дворе. Многие из воинов были знакомы ему – он видел их в поместье графа де Буси. Да и сам граф был здесь верхом на коне, нервно постукивающем копытами по каменным плитам. Граф что-то кричал, но из-за шума трудно было разобрать, что именно. Внезапно, мимо Рамона просвистела стрела и вонзилась в дверь. Он поспешно отпрянул от окна и выбежал в коридор. Там его чуть не сбил с ног Франсуа, который схватил его за рукав и пытался что-то сказать, но ему не хватало дыхания. Наконец он произнес:
-Он… хочет… чтобы ты вышел. ТЫ!
-П-почему? – хотя ответ он уже знал. И ему стало нехорошо. Правда, обитель была хорошо укреплена, и вряд ли граф смог бы быстро ее взять. Он посмотрел на Франсуа, потом вокруг. И внезапно стало все равно. Со вчерашнего вечера он ощущал в душе опустошенность, которая мешала уснуть. И он знал, что это только начало уготованных ему мук. А мучиться больше он не хотел. За все надо платить. Он взглянул на Франсуа, пожиравшего его взглядом, и усмехнулся. Потом не спеша направился вниз, к входной двери, по коридорам и винтовым лестницам, заполненным суетившимися людьми. У двери он увидел толпу монахов, пытавшихся ее удержать. Они недоуменно уставились на него, когда приказал открыть дверь, и долго не хотели делать этого, но он настоял.
Он вышел во двор, навстречу растерявшимся воинам, которые, не зная, что предпринять, расступались перед ним. Он шел к де Буси. Тот, заметив его, слез с коня и направился навстречу. Они остановились посреди двора, их разделяло расстояние вытянутой руки. Оба молчали и просто смотрели друг на друга. Затем граф бросил к ногам инквизитора обгоревший обрывок письма. Рамон грустно усмехнулся. В отличие от той, кому оно адресовывалось, письмо не было поглощено пламенем. Как будто сам Господь оставил эту улику против него. Во взгляде графа читались ненависть и отвращение. Рамон хотел что-то сказать, но де Буси внезапным движением выхватил меч и пронзил монаха.
Когда плиты стали стремительно приближаться, краем глаза Рамон успел заметить, как во двор хлынули новые солдаты. Видимо, это герцог, узнав об осаде монастыря, направил свои войска к нему, для того, чтобы убедить графа прекратить ее, дабы не усугублять и без того крайне тяжелую ситуацию. Прибыл и епископ Арнидинский, грозить графу отлучением от церкви, если тот не прекратит бесчинства. Перед тем как мир погрузился во тьму, Рамон увидел маленькую девочку, с сожалением взиравшую на него. Из последних сил он прошептал: «Прости, Бесенок»…

На соборе, который состоялся осенью 1302 года, в булле Unam sanctam Бонифаций снова подтвердил своё мнение о превосходстве духовной власти над светской, «духовного меча» над «мирским». В 1303 года папа разрешил часть подвластных Филиппу земель от вассальной присяги, а король в ответ созвал собрание высших духовных лиц и светских баронов, перед которым Ногарэ обвинил Бонифация во всевозможных злодействах. Они  осудили папу, обвинив его в тяжких преступлениях, в том числе и в ереси, и потребовали, чтобы папа предстал перед судом церковного собора. Для того, чтобы такой суд состоялся, Филипп IV послал в Италию Гильома Ногаре с отрядом, чтобы схватить Бонифация VIII и доставить его во Францию. Ногаре арестовал папу, избил его, но вывезти не смог — папу отбили его земляки в городе  Ананьи. Через месяц, оскорблённый престарелый Бонифаций VIII скончался. Поражение Бонифация VIII в борьбе с могущественным королём Франции означало крах политических амбиций папства. Наступил период авиньонского пленения пап, когда те были марионетками в руках французской монархии.