Вчера vs сегодня

Машину пришлось оставить у ворот. Так всегда бывает, не въедешь же на кладбище на тачке, в самом деле, тем более ещё и ночью.
Я ни разу не был суеверным, законопослушным быть давно перестал, прямо с того момента, как... Сглатываю горький тошнотворный комок в горле. Казалось бы, сколько лет уже прошло, я должен спокойно реагировать. И реагирую, уже пять лет как, сразу после того, как сделал это малодушное действие. Отомстил.
Я никогда не приношу цветы, только раз так поступил, в день похорон... а затем там же пришлось срочно затеряться в толпе от своих бывших коллег. Я же вроде как мёртвый. Официально. А потом неофициально живой, а затем - официально в розыске. Пять лет как в розыске. Круто так вожу за нос, здорово, живой ещё. По второму кругу живой.
Снег пошёл. Хреновый он какой-то. Пушистый, мягкий, тихо падает, как ещё он может, а мне холодно. Короткая куртка не спасает, я не рассчитывал на снег, вообще ни на что не рассчитывал. В бардачке «феррари» есть бутылочка виски. И прекрасно. Залью. Затоплю. Но всё равно нихрена не получится. Потому что это жутко неправильно, когда родители хоронят своих детей, но также неправильно то, что старшие братья хоронят младших сестёр. Из-за того, что они оказались не в том месте и не в то время. Из-за того, что кто-то другой решил, что именно в том месте и в то время должен кое-кто умереть. Просто потому, что её удачно было использовать как заложницу. А копы нихера не могли сделать, и я в их числе... нет, могли. Могли убить без переговоров. Но нехорошо как-то. Не по закону. О да, по закону. По такому милостивому, правильному до отвращения закону, который нихрена в принципе, кроме как связывать, не умеет. Но кому-то на него насрать. А нам типа нет... и мы связаны. И я связан. Был. Пять лет назад был, а теперь нет. Теперь у меня развязаны руки, и я свободен. Прямо с того момента, как я просто сломал нахрен наручники, удерживающие мои запястья, и этими свободными руками прибил того, кто убил её. Просто и незатейливо. Даже не ужаснулся. Под аффектом, наверное. Даже не злился, действовал так, словно отрубили все эмоции. Просто убивал. За неё.
Раз в месяц, иногда - в два, прихожу. Ночью, и у меня нет с собой цветов. Единственное, что я приношу с собой, - глухое рвущее на части чувство вины, то, из-за которого всё скрежещет, течёт на открытые раны самопроизводящейся гнилью, выворачивает наизнанку, и тогда ничего не помогает, а холодный бездушный камень смотрит на меня. Осуждающе смотрит. Винит меня. Камень? Ну да, конечно же, он будто это может.. Этот - может. Камень, на котором написано «Нора Крайм (1989-2005)», может всё. Камень, под которым похоронена она. Он смотрит, тёмный, чёрные вдавленные буквы смотрят, пронзают и достигают этого поганого истерзанного клубка. Точнее, истерзано всё, острыми кинжалами. Все незажившие раны. Как кислотой по плоти. Шипит, болит, дёргает, наживую, помирает в агонии, а ты живой, но... с тем эффектом, что нифига не отмирает. А болит так же, будто режут по живому. Только сильнее и бездушнее, и делаешь ты это сам себе.
Самое больное то, что ты бы не осудила, нет. Ты не винишь, ты не злишься, ты... да и правда, могут ли это мёртвые.
Задыхаюсь, глоток воздуха через нос, будто так и надо, что щиплет. Ёжусь - тоже от холода. Нифига не от того, что слёзы тошнотворным комом подкатывают к горлу и душат. Хрена с два. И нечего там стоять, сволочь, чё тебе дома не сиделось. А, ну да, босса одного оставлять нельзя. Его одного оставишь и через часик получишь три несовершеннолетних трупа и угробленную тачку в придачу. Точно, как я забыл.
Вот только приблизься.
Нифига, ему по барабану, он уже пару шагов сделал. Ну тупой же.
Ага, вообще тупой - ещё три.
Обалдеть можно, я тут с душой наизнанку, с выкорчеванными воспоминаниями, с уязвимой раной в груди, а он приближается со спины, и мне... становится спокойнее? Прикольно. До дикого несуразного чувства, что это как-то правильно, но нихрена ж не правильно.
Абсолютно неправильно, что мне не страшно вот так не скрывать и не начинать возводить баррикадную стену, мол, я тут мимо проходил, искал могилу врага, на поглумиться, ага. Не поверит, не в моём стиле, и будет совершенно прав.
Сам он весь какой-то странный, как пять лет назад был странным, так таким и остался. Даром, что читается несложно и намерения у него все на лице написаны, от росчерка неминуемой смерти в его лице врагу до полнейшей растерянности. Хотя, если уж на чистоту, растерянность чаще бывает у меня, чем у него, и только в его присутствии. Говорю же: странный.
Стоит уже за плечом, желание - убить, бля. Но не убиваю почему-то. Тепло разливается, там, где всё холодом и кислотой прожжено. Тепло, блин. Забавно. Нереально как-то. И он так идеально вписывается в эту кутерьму, когда снег идёт. Хотя какая кутерьма? Всё звенит. Звенит так, что эти струны рвать хочется. На уши давит, тишина, что ли? Да какая к чёрту тишина, вон же ночной город живёт. Там, за оградой, что отделяет живых от мёртвых. А тут тихо. Звенит. Ночь звенит и могилы, бля. Ещё ведь даже и не пил. Нервы. Аффект. Помню, что у меня там под аффектом бывает, прекрасно помню.
Пальцы замёрзли без перчаток, но плевать. Достаю пачку сигарет, а конечности вообще не гнутся почти. Тоже прикольно. Всё так прикольно, я посмотрю! Особенно амбал у моего плеча. Вопросов не задаёт. Вообще. Такой понимающий, я херею.
И так хочется именно ему рассказать... я ж пять лет терпел. Пять грёбаных лет. Один. С гудящим чувством вины. С трупами на руках. С убитой сестрой на мне. Ведь именно я виноват, никто иной. Ведь это жутко неправильно, когда старшие братья хоронят младших сестёр.
Разворачиваюсь, бросаю на него взгляд, такой, который пригвоздил бы любого на его месте, любого из моих подчинённых. Но тут сам пригвождён. Как выстрелом. Хотя, наверное, уже вместо меня воронка на земле от попавшего снаряда... Он-то нифига не подчинённый, даже близко. Он куда как выше. Теснее. Ближе. Ещё ближе. Гораздо ближе холодного камня. Да, это так. Признаться себе можно. И вот за него...
Сжимаю в зубах сигарету, с трудом расслабляю скрипнувшие челюсти и сжавшиеся кулаки.
Никаких "за него" не будет. Потому что больше я такого не допущу. Не будет прибавления этому мерзкому отравляющему чувству, не будет ещё более ожесточённого поедания самого себя. Потому что уже этого я не выдержу. Слишком сильным и концентрированным тогда будет саморазрушение. Я сам сдохну... Нет, я всех переубиваю в радиусе моего воздействия и даже за пределами него, но он будет жить. Со мной. Всегда. Пока я сам копыта не откину. Потому что, нахрен, неправильно, если я опять кого-то похороню! Никого. Никогда. Больше. Нет.
- Пойдём, - хрипло бросаю ему, уже ощутимо дрожа. От холода, всего лишь от холода, не смотри так на меня, я прекрасно помню, что ты всегда видишь больше, чем я показываю.
Выкинь прошлое, живи настоящим... Я так и делаю постоянно, но одно всё же остаётся за мной из того самого прошлого. Один день в месяц я вспоминаю его, настолько живо и ярко, что иду говорить ему своё запоздалое и неуместное "прости".
Глупо, да, несмываемо, неисправимо, но... Какое "но"? Прости, Нора.
И пойдём, Стэн. В бардачке есть бутылка виски. Я залью, волью в тебя, а потом кто-то из нас дорулит до дома. Ставлю эту самую бутылку на то, что этим кто-то буду не я. Довезёшь? Куда ты денешься.
Улыбаюсь посиневшими от холода губами. Да, я не застёгивался, а на улице зима, и куртка у меня лёгкая, а ты сейчас не будешь заботиться о таких мелочах. Ты же всё прекрасно понимаешь, хоть и зову тебя тупым и пробитым напрочь имбицилом с животными инстинктами. Боксёр, бля, что с тебя взять.
А вот, чёрт возьми, взял. Да так, что теперь не отпускает. Уже пять лет как. Нехило так взял. Сволочь ты. Ключи подобрал. Ко мне. Ключи. Охренеть можно же.
И всё я тебе расскажу, сам, представляешь, да? Ты потому и молчишь, так как знаешь: расскажу. Ведь правда расскажу. Когда наклюкаюсь до чёртиков в глазах. Можно же и мне иногда.
И куда он попёр? Неужто поводить решил? Охренел парень.
- Шнайдер, с водительского места вали нахрен.
Говорю же: тупица.

10.04.2011