Воспоминания о Борисе

Мне нелегко писать этот рассказ, поскольку я не выполнила до конца свои обязательства перед этим человеком, как и он не выполнил всех своих обязательств передо мной и нашим сыном Ваней. Возможно, мои воспоминания получатся отрывочными – ведь, когда человека уже нет, в памяти всплывают какие-то мелкие детали, из которых, собственно, и складывается жизнь… Начну по порядку.
Борис родился и вырос в маленьком шахтерском городке на юге России. Отец его работал в шахте, а мать была обыкновенной женщиной – не особо умной, но хорошей хозяйкой. Отец был человеком добрым, но очень вспыльчивым; у него было гипертрофированное чувство ответственности перед семьей – в основном в плане материального обеспечения. Из-за вспыльчивости отца Борис его в детстве побаивался и с тревогой ждал, когда папа придет с работы и за что-нибудь накажет…
Борис с детства был очень сильным физически; в 14 лет он стал заниматься боксом, впоследствии занимался также дзю-до, каратэ, классической борьбой.
В 17 лет, после школы, Борис приехал в Москву и поступил учиться в Московский автомобильно-дорожный институт. Экзамены он сдал на отлично, что может показаться несколько удивительным, т.к. он окончил провинциальную школу. Он снял комнату в центре города, за которую платил 50 руб. в месяц – эти деньги ему присылал отец. Оставалась стипендия 40 руб., на которую прожить было невозможно. Поэтому Борис в студенческие годы подрабатывал разгрузкой хлеба в булочной.
Познакомились мы с ним, когда нам обоим было по 19 лет. Однажды 7 ноября нам с подругой, которая училась в МАДИ, вдруг оказалось некуда пойти, хотя обычно в праздники мы не знали, какое приглашение выбрать. В этот день ей позвонил сокурсник, с которым она встречалась, и сказал, что они с другом скучают. Мы пригласили их в гости, и так мы впервые встретились.
  Борис сразу «взял меня в клещи» - он буквально не отпускал меня ни на минуту из поля своего зрения – встречал после университета (занятия у нас кончались позже, чем в МАДИ), ходил со мной на все вечера, в гости… Он дарил мне цветы, приглашал в кино и в театры, а я тогда не понимала, как дорого ему это доставалось – ведь я выросла в обеспеченной семье и никогда не знала нужды в деньгах. В результате у меня не осталось ни одного кавалера. Все, кто пытался за мной ухаживать, побаивались крепкого парня со спортивной выправкой, который, очевидно, и побить мог.
В 22 года мы поженились. К тому времени Борис окончил институт, а я еще училась. Я, конечно, после занятий тоже стала работать, но основная ответственность за семью лежала на нем. Я никогда не думала о том, хватит ли нам денег до зарплаты, потому что была уверена, что Борис «принесет». А «приносил» он, разгружая по выходным вагоны на Курском вокзале. Еще он отвечал за покупку продуктов – сам следил за тем, что у нас кончалось, и сам покупал. Он считал, что женщина, и особенно, маленькая, как я, не должна носить сумки.
Первые годы мы жили очень счастливо. Когда у меня была сессия, Борис убирал квартиру – пылесосил, мыл пол, вытирал пыль. Еще он очень вкусно готовил, а я так и не научилась…
О годах жизни с Борисом у меня сохранилось ощущение жизни, как за каменной стеной. Причем это ощущение у меня было и тогда, когда наши отношения безнадежно испортились; я всегда знала, что если что – он спасет… Сейчас вспоминаются какие-то мелочи – например, как мне ночью не давало спать карканье ворон, и он под крики благодарности соседских старушек залез на дерево и снял гнездо. Еще помню, как, когда мы получили квартиру, я присмотрела ярко-желтую кухонную мебель. Но в свободной продаже ее не было. Через пару дней Борис пришел откуда-то и сказал, что мне завтра привезут мебель. Оказалось, он договорился в магазине и переплатил 200 руб. Когда я пыталась сказать, что это очень дорого, он ответил: «Но тебе же нравится!». И как часто он потом доставал то, что мне нравилось…
После университета я пошла работать в науку и поступила в заочную аспирантуру. Борис мне всячески помогал, чем только мог. В 24 года у меня случилась внематочная беременность. Борис вызвал скорую, меня отвезли в больницу и, не оформляя документов, отвезли на операционный стол. Борису ничего не сказали. Но он залез на дерево и увидел меня в окне операционной. Когда я вышла из больницы, я была настолько травмирована, что никак не могла восстановить здоровье. Борис делал все, что было в его силах, и даже больше. Он доставал мне где-то икру, другие вкусные вещи, а уж про морковь и фрукты и говорить не приходится.
Борис тогда тоже работал в науке. Он стремился расти и интеллектуально, и духовно, а еще карьеру делать.
Наконец, когда нам было по 29 лет, мы решили снова попробовать завести ребенка. На этот раз попытка была удачной. Несмотря на то, что беременность протекала очень легко, Борис буквально с меня пылинки сдувал – следил за моим питанием, каждый день выгуливал, приносил полезные продукты и даже к врачу сопровождал при возможности.
Однажды июньским вечером у меня отошли воды, и Борис отвез меня в роддом. Там выяснилось, что у ребенка ягодичное предлежание, у меня узкий внутренний таз и возраст, опять же… Но врач сказал, что я «помучаюсь и рожу». Однако я никак не рожала, хотя схватки были сильные и болезненные. Наконец, в 10 утра ко мне подошла врач из другой смены и осторожно спросила, не соглашусь ли я на Кесарево сечение. Я ответила, что конечно, соглашусь – я ведь знала, что ребенок может жить без воды 14 часов, а мой уже прожил 17. Врачи удивилась и сказала: «А у Вас в карточке написано, что Вы отказались…». Впоследствии Борис рассказал, что он всю ночь стоял под окном роддома и у него на шее вздувалась странная шишка. А в 11 утра, когда меня прооперировали, эта шишка неожиданно исчезла... Что это было?
Мне сделали операцию, и ведь роддом сбежался смотреть на этого ребенка, который прожил без воды 18 часов. Молока у меня не было, а ребенок был постоянно голодным и плакал. На мои вопросы, чем его кормят, сестры отвечали, что дают ему молоко, сцеженное матерями. Однако при опросе я выяснила, что молока ни у кого не оставалось. Борис предложил принести детскую молочную смесь, но ему ответили, что они не имеют права брать с улицы питание. А у меня был низкий гемоглобин, и никакие переливания крови не помогали. Так я провела в роддоме месяц, а выписывать меня и не собирались. Борис тем временем съездил в командировку в Таллин и привез ребенку необыкновенной красоты красные ботиночки, в которых он делал свои первые шаги. Они до сих пор у меня хранятся… Я выписалась под расписку, потому что боялась, что сын умрет от голода.
Борис, как водится, встречал нас из роддома и с гордостью нес сына на руках. Начались суровые будни. Сын ночами совсем не спал, а Борис каждую ночь вставал к нему, подолгу носил на руках, поил водичкой. Он берег мой отдых, хотя я все равно не спала. В начале июля мы уехали на дачу, где не было удобств, и Борис носил из колодца много-много воды. Еще он ходил на луг и собирал скошенное сено, которое мы добавляли сыну в ванну. Лето выдалось холодное и дождливое, но чего не сделаешь ради ребенка…
Осенью мы приехали в Москву; выяснилось, что у Вани (так мы назвали сына) повышенное внутричерепное давление, повышенный тонус и возбудимость. Мы наняли ему частного врача и массажиста, т.к. районный врач говорил, что мы его просто избаловали. Я не работала, денег катастрофически не хватало. Борис героически работал на трех работах: в институте, дворником (колол зимой лед) и вахтером в женском общежитии, а по выходным еще и вагоны разгружал. Позднее я стала покупать ткань, шить юбки, а Борис ходил на рынок продавать.
Массажист обучил Бориса массажу, а также купать ребенка в большой ванне, держа его под головку.  Однажды он уехал в командировку, а я так и не решилась проделать то же самое и купала Ваню в детской ванночке.
Помню, как настала пора всеобщего дефицита, когда уже и хлеба в магазинах не было. Борис ходил к восьми утра в молочный магазин и покупал молоко, иногда и подраться приходилось. Но женщинам он всегда расчищал дорогу и ставил в очередь перед собой. Однажды он увидел, как грузчики разгружали масло у магазина, и купил у них целый кусок – 25 кг, т.к. у них не было времени его резать. Мы распихали большую часть по соседям…
Когда Ване было два года, приятель Бориса, бывший теневик, легализовал свой бизнес и нанял его. После этого наша жизнь дала трещину. Появились бешеные деньги, и Бориса будто подменили. Он стал все больше и больше повышать голос, перестал за собой убирать, не говоря уже о помощи по дому. Единственное, что он делал, это гулял по выходным с сыном. Жить с ним стало невыносимо, и я настояла, чтобы он ушел.
Борис снял квартиру и перестал к нам приходить и денег не давал. Но мне тогда эти деньги были противны.
Когда мне было 35 лет, меня послали учиться в Австрию. В августе меня стало необъяснимо тянуть ему позвонить, но номер никогда не отвечал. Когда я вернулась в декабре, оказалось, что Борис пропал. Весной он пришел ко мне, попросил разрешения помыться. Я накормила его. Он рассказал, что все это время он был в бомжах. Лишь через много лет я поняла, что тогда у него был первый приступ шизофрении…
После этого мы виделись редко. Я знала, что Борис устроился на высокооплачиваемую работу и купил квартиру недалеко от центра города. Однажды мне позвонили с его работы и спросили, не знаю ли я, что с ним случилось. Я поехала к нему, ожидая чего-то ужасного. Но застала его дома, он был жив-здоров. В квартире была ужасная грязь, из продуктов у него был только один пакетик чая, которым он пытался меня угостить (я, конечно, отказалась). На мой вопрос, почему он не ходит на работу, он ответил: «Они обманывают людей, и я не хочу в этом участвовать». Почему он не уволился в должном порядке, я тоже поняла позже – шизофрения…
Через 5 лет после покупки квартиры Борис познакомился на прогулке с грузинкой. Они подружились, грузинка его поила и кормила и однажды попросила у него документы на квартиру – «посмотреть». Одновременно она купила ему билет в Тбилиси, намереваясь там убить. Но борис не поехал, т.к. почувствовал недоброе. Через 2 недели, после настойчивых просьб и угроз Бориса, она вернула ему ксерокопии документов, а подлинники он больше не увидел… Через некоторое время он потерял паспорт и в процессе получения нового выяснил, что он прописан в коммунальной квартире по другому адресу. Прописку Борис восстановил и подал заявление в милицию. В ходе расследования выяснилось, что квартира оформлена на фиктивное лицо, проживающее по несуществующему адресу. Через некоторое время Борис подал документы в суд, однако дело из милиции таинственным образом исчезло. Тем не менее, перепродажа квартиры не состоялась. Результаты судебного процесса нам неизвестны.
Несмотря на то, что общались мы очень редко, я всегда знала, что в трудную минуту Борис мне поможет. Когда умерла моя бабушка, она попросила похоронить ее в могиле ее матери, а документов на могилу у нас не было, поскольку захоронение было еще довоенное. В контору на кладбище безуспешно сходили сначала мой дядя, потом двоюродный брат. Наконец, пошел Борис и вернулся оттуда с документами. На похоронах он плакал…
Каждый год, летом и осенью, я просила его поехать на дачу, чтобы закрыть ставни и включить/отключить водопровод. Он никогда не отказывал. Сейчас на даче мне все о нем напоминает…
Прошлой весной он опять пропал. Объявили розыск, но он результатов не принес. Я поехала к нему на квартиру, и сосед сказал, что видел его на улице недалеко от дома. На душе полегчало. Наконец я договорилась с женщиной-милиционером о том, чтобы она прислала ему повестку, и чтобы из милиции вызвали скорую и отвезли Бориса в психбольницу. Он послушно пришел по повестке в милицию и был отправлен в больницу. Врачи сказали, что он уже лет 15 был болен. Тогда мне многое стало понятно…
По выходу из психбольницы Борис, со свойственным ему фанатизмом, увлекся религией – попал в секту пятидесятников. На работу времени почти не оставалось, и Борис практически голодал.
Прошлой зимой его мать сломала ногу, и Борис уехал за ней ухаживать. Я звонила ему 23 февраля, чтобы поздравить с праздником. Голос его мне показался странным – встревоженным, что ли… Он попросил положить ему деньги на телефон и еще сказал, что 1 марта собирается выйти на работу. В эту ночь, по словам матери, он не мог заснуть, а в 3 часа ночи ушел из дома полностью одетым и оставил дверь незапертой, хотя до этого всегда запирал и говорил матери, когда его ждать. Больше он не вернулся. Мать позвонила в милицию, и его нашли в гараже повешенным. Судмедэксперт констатировал суицид, о чем мне и сообщили при звонке. Однако присутствовавшие на похоронах родственники утверждают, что он был сильно избит, были сломаны пальцы и на руке глубокое ножевое ранение. Следов крови в гараже не было. Мне прислали фотографии из морга – на них видны следы ударов на лбу, даже вмятина, а выражение лица – умиротворенное… На могилу даже крест не поставили, поскольку мать по темноте решила, что он не был христианином. Не мне судить, заслужил ли он такой конец. Но на меня и на сына это произвело страшное впечатление. Уже полгода, как я не сплю, и ноги подкашиваются. Но когда мне совсем плохо, я обращаюсь к нему: «Борь, пожалуйста, помоги мне заснуть». И как ни странно, засыпаю…