Очень краткая история 2

1. ОТ ПЕРВОЙ КО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ

В 20-х годах вышла знаменитая «Краткая история мира» Герберта Уэллса. Он писал свой труд, образно говоря, на раз¬валинах Европы, ещё дымившихся после только что закончив¬шейся Первой мировой войны. Три чувства определяли в то время социальную психологию людей, способных хоть немного подняться над уровнем житейского болота, с его всепоглощаю¬щей борьбой за существование.
Во-первых, чувство, близкое к отчаянию от сознания соб¬ственного бессилия перед лицом вполне реальной возможности продолжения или повторения бессмысленной бойни, унесшей миллионы жизней, принесшей горе в десятки миллионов семей. Это чувство порождало политическую пассивность, апатию, на почве которой тут же стал буйно разрастаться чертополох вся¬ческих политических шарлатанов, обещавших, если им дадут власть, мир, благосостояние, всеобщее счастье...
Во -вторых, чувство ожесточения, обостряемое горечью пора¬жения у побежденных и страхом перед реваншем у победителей. Это чувство создавало благоприятную почву для возникновения воинствующего национализма у малых наций и шовинизма у на¬ций великих, а на такой почве, как известно, политический авантю¬ризм различного толка расцветает особенно пышно.
Наконец, в-третьих, чувство надежды, связанной со страстным желанием во что бы то ни стало устранить опасность развязыва¬ния новой мировой войны, предотвратить те беды, которые могли обрушиться на людей в случае ее начала. Это чувство подогрева¬лось широковещательной рекламой только что созданной Лиги Наций, способной, казалось, водворить мир и порядок на истерзанной Земле. И в то же время оно, это чувство, убаюкивало, делало людей беззащитными перед реальной угрозой политического аван¬тюризма. Первую мировую войну развязали шесть великих дер¬жав, которым — и только им! — принадлежал решающий голос в международных отношениях того времени: Великобритания, Гер¬мания, Франция, Россия, Австро-Венгрия и Италия (в порядке убывания рейтинга военно-политического могущества). Они при¬знавались «великими» не только формально: лишь им предостав¬лялось право обмениваться послами — прочие должны были ограничиваться посланниками или дипломатами еще более низко¬го ранга. Главное, они фактически вершили судьбы мира, а все другие государства являлись лишь объектами их политики и мог¬ли преследовать собственные интересы лишь в союзе с той или иной из «великих».
Правда, ко времени начала Первой мировой войны нарас¬тавшая военно-политическая мощь США и Японии факти¬чески вводила их в круг великих держав, но формально они стали вровень с последними лишь в ходе самой войны. Впро¬чем, в США сохранялись сильные традиции изоляционизма, принципиального «невмешательства» в дела европейского га¬дюшника, за исключением тех случаев, когда ход событий ста¬новился опасным для самих США — как это произошло в 1917 г., когда революция и развал армии в России создали реальную угрозу победы Германии и ее последующего мирово¬го господства. Именно изоляционизм побудил правительство США отказаться от членства в Лиге Наций. Что касается Японии, то потребовалось время, чтобы заставить великие дер¬жавы считаться с этой азиатской страной как с равной.
После войны из числа великих держав выпали побежден¬ная Германия и распавшаяся Австро-Венгрия, а также обессиленная гражданской войной Россия. В Совете Лиги Наций решающий голос стал принадлежать четырем государствам, сохранившим или обретшим статус «великих»: Великобрита¬нии, Франции, Италии и Японии. Именно они являлись посто¬янными членами Совета, тогда как еще четыре «непостоян¬ных» входили в него лишь для проформы. Да и среди четырех «постоянных» верховодили фактически два первых, тогда как остальные два пребывали скорее в постоянной обиде на хозяев положения.
Казалось, достаточно ввести в состав постоянных членов Совета Лиги Наций США (если они откажутся от политики изоляционизма), Германию и Россию (если те обретут полити¬ческую стабильность и вернутся в мировое сообщество не как потенциальные агрессоры) — и некому уже будет развязывать новые мировые войны, вообще некому будет противоречить любым постановлениям Совета Лиги Наций.
Но если в Соединенных Штатах отказа от политики изо¬ляционизма можно было добиться путем обычной в демокра¬тическом обществе партийной борьбы, то с Германией и Рос¬сией дело обстояло намного сложнее.
В России, которая была доведена до крайности совершен¬но бессмысленной для нее бойней, унесшей миллионы жизней, и поставлена на грань массового голода, вспыхнула революция. Была свергнута тысячелетняя монархия. Однако сформиро¬ванное парламентом Временное правительство вынуждено было продолжать войну и отказывалось до ее окончания от каких-либо реформ. Между тем крестьяне (составлявшие более 4/5 населения страны) требовали раздела огромных помещичьих латифундий, занимавших большую часть земель: это было их единственной надеждой повысить уровень жизни в условиях низкопродуктивного, экстенсивного сельского хозяйства. Ра¬бочие, чей уровень жизни тоже был намного ниже западноев¬ропейского, а степень эксплуатации их труда — намного выше, отстаивали свои требования столь же настойчиво. Кроме того, на окраинах России в связи с падением Российской империи оживилось национальное движение. Все громче стали звучать требования отделения от России. В таких условиях отказ от реформ — или хотя бы от обещаний их проведения — был для правительства поистине самоубийством.
На волне растущего недовольства народных масс кучка коммунистических фанатиков-авантюристов во главе с Лени¬ным, опираясь на хорошо организованную военизированную партию, совершила 7 ноября 1917 г. (по новому стилю) госу¬дарственный переворот, свергла Временное правительство, сфор¬мировала пятимиллионную Красную Армию и ее силами, а также широкомасштабным террором подавила все попытки к сопротивлению, одержав победу в гражданской войне над вде¬сятеро уступавшими по численности белыми армиями, которые были разбиты поодиночке. Коммунисты пришли к власти под лозунгами: «Мир — народам!», «Земля — крестьянам!», «За¬воды — рабочим!», «Свобода — угнетенным нациям!» и от¬крыто взяли курс на мировую социалистическую революцию, спровоцировав такие же попытки государственных переворо¬тов в Германии, Венгрии, Финляндии и ряде других стран (впро¬чем, быстро подавленные).
С Германией в марте 1918 г. был заключен мир на услови¬ях полной капитуляции России, от которой были отторгнуты Украина, Белоруссия, Литва, Латвия, Эстония и на которую была наложена огромная контрибуция (впрочем, через несколько месяцев революция в Германии перечеркнула этот договор).
 
Помещичьи земли действительно были разделены между кре¬стьянами. Но вместе с тем между бедными крестьянами были разделены также земли крестьян богатых, что резко подорвало продуктивность сельского хозяйства.
Остался пустым звуком лозунг «Заводы — рабочим!» — тем более что хозяйство страны было ввергнуто гражданской войной в полную разруху. Наконец, национальные чаяния на¬родов России нашли свое воплощение в учреждении Российс¬кой Федеративной республики, а затем (в 1922 г.) — в созда¬нии некоего подобия конфедерации — Союза Советских Со¬циалистических Республик. Но фактически, особенно в усло¬виях гражданской войны и послевоенной разрухи, Россия была и осталась жестко унитарным государством.
Придя к власти, коммунисты, как и всякие доктринеры-фана¬тики, стали проводить в жизнь свою доктрину, которая в практи¬ческой своей части сводилась к трем основным пунктам:
1. Дестратификация общества, или ликвидация — всюду и на все времена — деления его на «высший», «средний» и «низший» классы, создание «социально однородного», «бесклассового» об¬щества, состоящего из одинаковых «работников всемирной, вели¬кой армии труда». На практике это обернулось истреблением или изгнанием не только «аристократии крови» — знати и дворян¬ства, но и «аристократии духа» — интеллигенции, разума и сове¬сти каждой нации. Истреблением и разорением не только круп¬ной, но и средней и даже мелкой буржуазии, подавлением самого духа предпринимательства и превращением десятков миллионов людей в деморализованных люмпенов. Наконец, разорением кре¬стьянства, которому обещали землю, а вместо этого несколько лет подряд грабили, безвозмездно отбирая почти весь урожай, и кото¬рое в довершение ко всему принялись насильно загонять в колхозы и совхозы, с самого же начала (еще в 1918 г.!) показавшие свою полную неконкурентоспособность с частными хозяйствами, дававшими вдесятеро большие урожаи. Кстати, само классовое деление никуда не делось. Просто вместо старого «высшего класса», состоявшего из крупных земельных и финансово-промышленных магнатов, а также верхушки бюрократии, появилась «номенклату¬ра» высших партийных и государственных чиновников (назван¬ная так по «номенклатурным спискам» соответствующих долж¬ностей); место старого «среднего класса», в который входили средняя и большая часть мелкой буржуазии, а также «рабочая аристокра¬тия» и зажиточное крестьянство, наконец, деятели науки, искусства, священники, заняло все то же чиновничество средней руки плюс деятели науки и искусства, согласившиеся обслуживать «номенк¬латуру». Что касается «низшего класса», в котором раньше обре¬тались бедняки-крестьяне, неквалифицированные рабочие и раз¬ные деклассированные элементы, составлявшие «дно общества», то к нему было отнесено подавляющее большинство населения страны — практически все без исключения крестьяне, рабочие и мелкие служащие.
Демаркетизация экономики, или замена рыночных меха¬низмов спроса-предложения жестким централизованным пла¬нированием производства и карточным распределением про¬дукции. Результатом явились тотальный дефицит всего и вся, быстрый рост «черного рынка» и фантастическое обогащение разнообразных перекупщиков.
Демонетаризация финансов, или замена конвертируемой «жесткой» валюты, ценность которой определяется консорциу¬мом банков сообразно ее золотому или иному эквивалентному обеспечению, валютой «мягкой», ничем не обеспеченной и, сле¬довательно, «неконвертируемой», печатаемой в любых количествах, определяемых по усмотрению правительства. Соблазн решать все экономические проблемы с помощью печатного станка пересилил соображения разума. Результатом явилась немедленная гиперинфляция: зарплаты и цены стали быстро подниматься с десятков и сотен рублей до десятков и сотен тысяч, а затем — до десятков и сотен миллионов, так что вскоре бумажные деньги потеряли всякую ценность, перестали быть стимулом труда и средством обращения — люди все чаще предпочитали плату или обмен «натурой», т. е. продо¬вольственными или промышленными товарами.
В конечном счете уже к концу 1920 г., несмотря на победу в гражданской войне, пребывавшее в московском Кремле советское правительство оказалось на грани катастрофы: экономика страны была не только развалена, но и дезорганизована; против советской власти началась самая настоящая крестьянская война; стало уве¬личиваться число рабочих забастовок; наконец, заколебалась опо¬ра власти — пятимиллионная армия, в которой начались бунты. Вопреки мнению большинства своих единомышленников, настаи¬вавших на продолжении взятого курса, Ленин весной 1921 г. при¬знал катастрофичность ситуации, призвал «коренным образом пе¬ресмотреть нашу точку зрения на марксизм» и провозгласил «но¬вую экономическую политику»: допустил возрождение буржуазии и крестьянства, восстановление рыночных механизмов, заменил обесцененные бумажки конвертируемой валютой, базирующейся на золотом и серебряном эквивалентах. Страна получила пере¬дышку. Но не надолго.
После смерти Ленина в январе 1924 г. и долгой борьбы за власть, происходившей между его преемниками, верх одер¬жала группировка большинства «номенклатуры» во главе с одной из самых незаметных при Ленине фигур — секретарем политического бюро коммунистической партии И.В. Стали¬ным. Новый вождь оказался чрезвычайно амбициозным. Не полагаясь больше, в отличие от Ленина, на мировую коммунис¬тическую революцию, он взялся за построение коммунизма «в одной, отдельно взятой стране». Для этого требовалась прежде всего индустриализация производства — тысячи и тысячи стан¬ков, которые можно было приобрести только за границей и только в обмен на хлеб (нефть и газ, которые стали основной статьей советского экспорта во второй половине XX в., тогда еще такой роли не играли). Возник соблазн скупить хлеб у крестьян за бесценок или вообще отобрать его даром — и таким образом решить все проблемы. Однако реализация этих планов натолкнулась на сопротивление крестьянства, и пре¬стиж нового вождя оказался под угрозой. Тогда, в 1929 г., власть пошла ва-банк: была отменена «новая экономическая политика» и осуществлен возврат к вышеописанной и уже обан¬кротившейся доктрине. Реализация ее на практике выразилась в принудительном труде крестьян, рабочих и служащих, в при¬нудительной же идеологии марксизма-ленинизма, распростра¬нение которой, в случае обнаружения малейшего отступления от нее, сопровождалось жесточайшими репрессиями, и, наконец, в систематическом массовом терроре, осуществлявшемся про¬сто с целью устрашения людей. Сопротивление крестьянства было сломлено именно этим террором, в результате осуществ¬ления которого было убито или сослано на верную смерть более 12 миллионов крестьян. И еще около 8 миллионов по¬гибли от искусственно организованного голода, когда у них под¬чистую отобрали весь семенной хлеб. При этом было полнос¬тью подорвано сельское хозяйство, так и не восстановленное до конца по сию пору.

Престиж советского вождя снова был поставлен под воп¬рос, и средством его укрепления стала новая волна террора. В декабре 1934 г., после провокационного убийства одного из сподвижников Сталина, число арестов стало исчисляться тыся¬чами, а в 1937-38 годах — миллионами. Всего за 1935-53 годы (ко времени смерти Сталина) через концлагеря прошло еще свыше 20 миллионов человек, из которых несколько мил¬лионов было зверски убито или замучено до смерти. Страну парализовал страх, до сих пор генетически передающийся из поколения в поколение.
Фактически в СССР была реализована утопия так назы¬ваемого казарменного коммунизма, основанного на принуди¬тельном (как в казарме) труде, принудительной (как в казар¬ме) идеологии и на социальных отношениях, обусловленных существованием квазивоенной иерархии (тоже как в казарме). Такая система, как показывает мировой опыт, не только некон¬курентоспособна по сравнению с рыночной, но и просто не¬жизнеспособна без «подпорок» в виде внутреннего террора и/ или внешней войны. Однако, как это ни парадоксально, не¬смотря на свою очевидную нежизнеспособность, она — и это демонстрирует все тот же мировой опыт — поразительно жи¬вуча, что объясняется целым рядом веских причин.
Во-первых, такая система дает возможность превратить от¬крытую безработицу в безработицу скрытую — путем создания десятков миллионов «избыточных» рабочих мест (фактически синекур), заменяя пособие по безработице примерно такой же по величине, но более приемлемой в психологическом отношении «зар¬платой». В результате механизации сельского хозяйства и индустриализации промышленного производства скрытая безработица в СССР охватила более четверти трудоспособного населения, так что у тоталитарной системы нашлось немало сторонников, шкурно заинтересованных в ее сохранении.
Во-вторых, такая система дает гарантированную «зарпла¬ту» (фактически — жалованье) при любом уровне эффектив¬ности работы предприятия, вплоть до нулевого. Конечно, сде¬лать это можно только при «мягкой» валюте, которую печата¬ют по мере надобности и в любых количествах. Но «человека с улицы» интересует только одно: при любых условиях он дол¬жен получить достаточно денег для того, чтобы купить кусок хлеба и заплатить за крышу над головой. И это обстоятельство еще больше увеличивает число истовых сторонников тоталита¬ризма.
В-третьих, такая система сохраняет гарантированную «зар¬плату» при любой степени личного трудового вклада, вплоть до нулевого, что особенно важно для людей пожилого возраста. И именно среди таких людей больше всего сторонников тотали¬таризма по сей день. Однако, конечно же, решающую роль в «живучести» столь нежизнеспособной системы сыграл страх перед массовым террором и массовый психоз, связанный с под¬готовкой к новой войне.
Не секрет, что за перечисленные выше «удобства» тотали¬таризма надо платить. И плата эта оказалась чудовищно вы¬сокой. В нее вошли тотальная деморализация (оподление) людей, их дезинтеллектуализация (оболванивание, оглупление), их патопсихологизация (остервенение, наблюдающееся сплошь и рядом и поныне). Не забудем, что едва ли не каждый второй сосланный или заключенный — а это десятки миллионов че¬ловек! — был арестован по доносу завистника-соседа или фа¬натика-сослуживца. Так что эта «живучесть» напоминала живучесть оцепеневшего от ужаса паралитика.

Не последнюю роль в сохранении тоталитарного режима сыграла международная обстановка. Именно к началу 30-х годов, как мы увидим ниже, к западу и востоку от СССР сло¬жились политические режимы, открыто готовившиеся к войне с ним. Естественной реакцией на это явился ответный военный ажиотаж, охвативший широкие слои населения и прежде всего молодежь. Экономические стимулы отошли далеко на задний план перед стремлением любой ценой создать армию, способ¬ную дать отпор агрессору.
На протяжении 30-х годов такая армия, казалось, была со¬здана. По числу штыков, сабель, орудий, танков, самолетов она не уступала ни одной армии мира, включая германскую и япон¬скую. В нескольких «пробных» боях с японскими войсками в 1938-1939 годах на монголо-манчжурской и советско-маньчжурской границах она вроде бы показала достаточно высокую боеспособность. Уверенность в быстрой победе при любой войне с любым потенциальным агрессором была всеоб¬щей. И это, конечно же, придавало тоталитаризму дополнитель¬ную живучесть.
Была и еще одна причина живучести сталинского режима: его поразительная способность маскировать чудовищные по масштабам и зверствам злодеяния при помощи показательных судебных процессов, в ходе которых «преступники, шпионы, диверсанты» полностью признавали свою вину (после жесто¬ких пыток, разумеется). Почти все выходившие из концлагерей сохраняли лояльность режиму — отчасти из страха, отчасти охваченные общим массовым психозом. Многие деятели куль¬туры — в том числе и с мировым именем, такие, как Максим Горький, Алексей Толстой и др., — считались личными друзь¬ями Сталина, получали от него ордена, посещали концлагеря, чтобы затем свидетельствовать о «гуманном» обращении с заключенными, и т. д. Мало того, многие именитые деятели культуры Запада, такие, например, как Бернард Шоу, Лион Фейхтвангер, Анри Барбюс (можно назвать еще с десяток столь же известных имен), были ослеплены блестящим при¬емом, оказанным им в Москве, писали хвалебные статьи и даже книги о Сталине. Все это вводило в заблуждение мировое общественное мнение.
Сам Г.Уэллс, вторично посетивший Россию в 1934 г. — как раз накануне начала «большого террора» — и имевший возможность видеть запуганных, остервеневших людей (в час¬тности, в ходе встречи с известным советским фантастом Алек¬сандром Беляевым), не разглядел ужасов тоталитаризма и до¬вольно добродушно отнесся к советской действительности, объяв¬ляя себя «другом Советского Союза», хотя и не присоединился к некоторым своим коллегам в славословии Сталина.
С 30-х годов началась волна признаний Советского Союза демократическими странами мира, а в том же 1934 г. СССР был принят в Лигу Наций, причем занял место постоянного члена Со¬вета Лиги, чем подтверждалось возвращение России в Клуб вели¬ких держав. Но это было связано с событиями в двух других странах мира, сыгравших ведущую роль в деле приближения Вто¬рой мировой войны, — в Германии и в Японии.
Два чувства отличали социальную психологию германцев тех времен от общего умонастроения европейцев, о котором упоминалось выше: страх перед растущей массовой безработи¬цей в условиях явной недостаточности социального обеспече¬ния (что обрекало безработного и его семью на голод и на выселение из жилья) и чувство горечи от национального уни¬жения, хорошо памятное каждому, оказавшемуся в подобной ситуации, — например, русскому 90-х годов этого же столетия. Играли заметную роль и перспективы мировой коммунисти¬ческой революции, о которой до самой середины 20-х годов без умолку твердили большевики. Напомним, что в октябре 1923 г. произошло гамбургское восстание, которое должно было по¬служить (но не послужило) сигналом к общегерманской соци¬алистической революции. В 1926 г. разразилась всеобщая стачка в Англии — и здесь тоже усматривали возможность революционного взрыва. В 1929-1933 годах произошел оче¬редной мировой экономический кризис небывалой прежде силы: казалось, не только капитализм, но и весь привычный образ жизни катастрофически разрушается.
В этих условиях во многих странах мира, а в Германии — в особенности, началась резкая поляризация политических сил, и в ходе нее обнаруживалось очевидное тяготение к тому по¬люсу, который был представлен коммунистическими или наци¬оналистическими экстремистами. За коммунистов и национал-социалистов (фашистов) стало голосовать все возрастающее число миллионов — примерно поровну за «левых» и «правых» ультра — германцев, раньше отдававших свои голоса демокра¬тическим партиям. При таком раскладе существенно ослож¬нить продвижение фашистов к власти мог бы предвыборный блок коммунистов и социал-демократов. Но Сталин, осуще¬ствлявший жесткий контроль над всеми зарубежными компар¬тиями, в том числе и над германской, ненавидел социал-демок¬ратов — «предателей рабочего класса» — гораздо больше, чем фашистов. В результате к решающим предвыборным ба¬талиям начала 30-х годов обе рабочие партии оказались ра¬зобщенными и потеряли много голосов. А фашисты, напротив, умело использовали жупел «коммунистической опасности» и давали широкие демагогические обещания отказаться от вы¬полнения условий унизительного для немцев Версальского мира и ликвидировать угрозу массовой безработицы. Они заручи¬лись финансовой поддержкой крупнейших промышленников и банкиров и организационной поддержкой милитаристской верхушки и части правящих кругов.
В январе 1933 г. вождь фашистов Гитлер как представи¬тель партии, набравшей наибольшее число голосов, получил право сформировать правительство, а вскоре мир познакомился со звериным оскалом еще одной формы тоталитаризма, к тому времени уже хорошо известного благодаря СССР и Италии (о которой будет сказано чуть ниже): полный запрет на инако¬мыслие, хорошо организованные провокации, массовый террор, воинствующий шовинизм, открытая подготовка к войне. Одна¬ко, говоря о последней, следует иметь в виду, что Гитлер нахо¬дился в гораздо более сложном положении, нежели Сталин, который мог опираться на тысячелетнюю патриархальщину с ее традициями безоговорочного повиновения властям, а также на огромные материальные ресурсы страны, что позволяло ему не спешить с войной. Гитлер же, напротив, должен был немед¬ленно платить по выданным векселям. Иначе, несмотря на осу¬ществляемый им террор, волна недовольства наверняка смела бы его, а оплачивать их в сложившихся условиях он мог только внешнеполитическими (в том числе и военными) успехами — иных средств просто не существовало.
Возможно, он мог бы малость и повременить, но в то время складывалась уж очень благоприятная для него обстановка. Кроме того, первый шаг ко Второй мировой войне сделал не он, а «младшие» постоянные члены Совета Лиги Наций — Италия и Япония. Обе страны, в отличие от Германии, числились в списке победителей Первой мировой войны, но занима¬ли приниженное положение, будучи бесцеремонно попираемы «старшими» — великими державами — Англией и Францией, которые диктаторски верховодили в Лиге Наций, расширяли свои территории, включая в них обширные колонии, отобран¬ные у Германии и Турции, и оставляя тем самым своих бывших союзников либо ни с чем (как Италию), либо с не представля¬ющими никакой ценности землями (как Японию).
Как известно, в Италии, победившей в войне, стали наблю¬даться процессы, весьма сходные с теми, которые протекали в Германии; причем они даже начались на целое десятилетие раньше, чем в совсем недавно побежденной стране. Уже в 1922 г., играя на чувствах, вызванных внутренними неурядица¬ми и унижением нации на международной арене, вождь италь¬янских фашистов Муссолини дорвался до власти, а в 1925-1926 годах установил тоталитарную диктатуру со всеми ее аксессуарами (провокации, погромы, террор и пр.). Спустя де¬сять лет Италия захватила Эфиопию и объявила себя импери¬ей. Так что у Гитлера перед глазами был яркий и убедитель¬ный пример безнаказанной агрессии.
Однако и Италия не была первой в гонке навстречу новой мировой войне. «Обделенная» при переделе мира Япония еще в 1931 г. отторгла у раздираемого гражданской войной Китая Маньчжурию и создала там под своей эгидой марионеточное государ¬ство Манчжоу-го. В 1934-1935 годах она прихватила еще не¬сколько северных провинций Китая, а в 1937 г. развернула широ¬комасштабное наступление, имея целью захватить весь Китай. И опять-таки все это делалось совершенно безнаказанно.
В 1933 г. Япония демонстративно вышла из Лиги Наций, чтобы не слышать слов осуждения по поводу осуществленной ею агрессии, а спустя немного времени ее примеру последовала и Германия, принятая в Лигу всего за несколько лет перед этим (обстоятельство, которое в то время побудило членов Лиги Наций поспешить с приемом в нее СССР).
В 1936-1939 годах Германия и Италия помогли генералу Франко установить фашистскую диктатуру в Испании, исполь¬зовав эту страну как полигон для испытания своих вооружен¬ных сил в боях против антифашистских республиканских войск, руководство которых раздирали противоречия, существовавшие между коммунистами, социалистами и демократами (СССР поддерживал республиканцев, но его помощь не могла идти ни в какое сравнение с итало-германской помощью франкистам). В 1936-1937 годах между Германией и Японией (позднее к ним присоединилась и Италия) был заключен «антикоминтерновский пакт» — фактически военный союз, направленный против Англии и Франции и использовавший в качестве жу¬пела коммунистическую угрозу.
Путь ко Второй мировой войне за передел мира был от¬крыт, и фашистская Германия, можно сказать, триумфально дви¬нулась по этому пути. Правда, почти весь 33-й и половина 34-го года были потрачены фашистскими главарями на борьбу за власть. Но в июне 1934 г. Гитлер наконец утвердился в каче¬стве единоличного диктатора, предательски, как и Сталин, пере¬бив своих соперников (имеется в виду так называемая «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г.), после чего дела пошли быстрее. В 1935-1936 годах вопреки Версальскому договору был полностью восстановлен военный потенциал Германии, позволявший ей начать военные действия любого масштаба. В марте 1938 г. была захвачена Австрия, что вновь прошло пол¬ностью безнаказанно. В сентябре-октябре того же года с теми же последствиями была захвачена Судетская область Чехос¬ловакии. Мало того, эта вопиющая агрессия была фактически санкционирована правительствами Англии и Франции, кото¬рые рассчитывали «умиротворить» агрессора этой подачкой, послав своих представителей на поклон к Гитлеру в Мюнхен. Но и это еще не все. Польша и Венгрия кинулись на растер¬занную Германией Чехословакию и присоединили к себе кус¬ки ее территории. А в марте 1939 г. Чехия была полностью оккупирована Германией, образовавшей на ее территории «про¬текторат Богемия и Моравия». Словакия стала формально независимой страной, но фактически она тоже находилась под германским протекторатом.
Италия просто физически не могла дотянуться до Чехос¬ловакии, но в апреле 1939 г. тем же разбойничьим манером она захватила Албанию.
Наконец, в августе 1939 г. был заключен договор о нена¬падении между Германией и СССР, которые тайно разделили между собой Польшу — на этот раз по Висле. В обмен на «свободу рук», обретенную Советским Союзом в Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве и Бессарабии (т. е. фактически в об¬мен на согласие на их присоединение к СССР), Германия получала «свободу рук» в остальной Европе.
Теперь сроки начала Второй мировой войны определялись только временем, необходимым для развертывания армий.

* * *

Меня могут упрекнуть в том, что русский автор в этом разделе своего исторического послесловия слишком много ме¬ста отвел России, лишь мельком упоминая о других великих державах, и свел все изложение к единственной теме — развя¬зыванию Второй мировой войны, не уделив должного внима¬ния истории экономики, техники и культуры.
Но как быть? Нам казалось, что без понимания особенно¬стей тоталитаризма вообще и реализованной в СССР утопии казарменного коммунизма, в частности, понять мировую исто¬рию второй четверти да, пожалуй, и второй половины XX в. просто невозможно. Это, на наш взгляд, и является тем глав¬ным, что определяло события общемировых масштабов.
Что касается истории США 20-30-х годов XX в., то она, помимо поучительного провала попытки введения «сухого за¬кона» 1920-1933 годов (урок этот, впрочем, не пошел впрок, и аналогичные попытки с аналогичным же результатом повторя¬лись в мире неоднократно), интересна еще и политикой госу¬дарственного регулирования капиталистической экономики, с помощью чего президент Рузвельт вытащил США из тяже¬лейшего экономического кризиса 1929-1933 годов. С тех пор и до настоящего времени этот инструментарий успешно ис¬пользуется многими капиталистическими странами.
Если говорить об истории Великобритании и Франции (ос¬тавляя в стороне, как и в случае с США, два отмеченных выше аспекта), то она была столь же малоинтересной, как и история, скажем, Бельгии или Дании, Монако или Лихтенштейна, да практически любого государства мира, не сотрясаемого рево¬люционными событиями. В парламентах, как и десятилетия назад, безрезультатно грызлись политические партии. В пра¬вительствах заседали сплошные серые бездари (значительных исторических личностей в Англии и Франции породила толь¬ко Вторая мировая война). Экономика развивалась своим че¬редом — и о ней имеет смысл вести более основательный и профессиональный разговор. В технике наблюдался ряд впе¬чатляющих сдвигов, но и о них лучше было бы поговорить в специальном труде. Наконец, художественная культура XX столетия во всех своих ипостасях: литературной, театральной, музыкальной, живописной, архитектурной — продемонстриро¬вала в общем и целом (несмотря на отдельные выдающиеся достижения) такую степень дальнейшего упадка, что по срав¬нению с ней декаданс конца XIX и первых 15-20 лет XX столетий, равно как и «серебряный век» русской культуры, выглядит как повторение «золотого века» классики давно ми¬нувших времен.
Что делать? Возможно, экономист посвятил бы многие стра¬ницы рассказу об экономических предпосылках научно-техни¬ческой революции второй половины XX в., инженер поведал бы о ее же технических предпосылках, искусствовед попытался бы возвысить художественную культуру второй четверти этого века до вершин, достигнутых искусством во второй четверти века предыдущего. И так далее. Однако я уверен, что каждый историк, социолог, политолог обязательно сосредоточил бы вни¬мание на главном событии мировой истории 20-30-х годов XX в., а именно, попытался бы показать, как выглядел «мост», перекинутый во времени от Первой мировой войны ко Второй.
Не исключено, что автор уделил слишком много внимания «опорам» этого «моста». Но он старался возможно более основательным образом подвести читателя к пониманию самого, на его взгляд, главного события всемирной истории XX в. — Второй мировой войны.