Игры

Я любила играть сама. Фантазировать, разыгрывать спектакли. И куколок любила маленьких. Мама хорошо шила, но кроила так экономно, что мне доставались очень маленькие кусочки – только для маленьких куколок. Папа выпилил мне из тонкой фанерки малюсенькую кроватку, а из коробки от духов я сделала шифоньерчик. В углу моей комнаты стоял старый чемодан с моими сокровищами – там, за дверью был игрушечный мир. Я не хотела играть там с кем-то: все было так хрупко, так дорого…
Еще я любила лепить из пластилина. Одно время на специально выделенной полке моего секретера был разноцветный пластилиновый бал. Пар десять, не меньше, в разных нарядах. Бушевали страсти, дамы меняли кавалеров, плелись интриги… Вот вам отсутствие фильмов по телевизору и компьютеров. До сих пор ничто не может увлечь меня сильнее моих фантазий. Книги и фильмы мне все время хочется дополнить и чуть-чуть подправить.
Мы играли в «классики». Машин на дорогах было мало, и мы чертили «классики» прямо на проезжей части, но это, когда на нашу улицу лег асфальт. Пока я не пошла в школу была даже не гравийной – грунтовой! Примерно как сейчас ул. Новокузнечная, но на нашей улице иногда ездили тяжелые машины, разбивавшие такие колеи, что всю весну стояли лужи, лужи «цвели», в них вдохновенно квакали лягушки. А тротуары были кирпичные. На более ровных участках и чертили мы «классики». Лучшей биткой был кусочек шифера, найти его в те экономные годы еще надо было уметь. Битки часто сохранялись в кармашках, пока мамы их не выкидывали. Мы прыгали поочередно на одной ножке – на двух - на одной – на двух, а в конце был полукруг с надписью «рай» (просто рай-переиграй – если туда попадала битка, можно было «перебросить»), нужно было развернуться и прыгать обратно, не наступая на линии. Еще мы скакали на скакалках: прямо, боком, назад, крест-накрест. Скакали по очереди, пока не «стратишь», и не потому, что скакалок не хватало – а так было интереснее. У всех девчонок были разноцветные обручи. Крутить одновременно 3-4 обруча было легко, и на шее не трудно, и опускать-поднимать от подмышек до колен - запросто! Я недавно попробовала просто покрутить легкий пластмассовый обруч и смертельно устала через минуту. Наверное, эти обручи слушаются только маленьких девочек, а для нас предназначены тяжелые алюминиевые сооружения из фитнесс-залов.
А вот мимо игры в «резиночки» я «пролетела»: когда девчонки прыгали через вздешную резинку, связанную из разномастных кусков (да-да через резинки от старых трусов, потому что вздешная резинка была дефицитом, и мамы дочкам ее не давали),  я была уже слишком взрослой – лет 14-ти – и мне было неловко учится с ними заодно. Я была довольно неуклюжей девочкой, совершенно не спортивной и очень стеснительной. Когда подросла моя дочка, в «резиночки» еще играли, и резинки для игры продавались специальные, яркие, двадцать лет назад за них продали бы душу!
А еще были дочки-матери. Мы строили шалашики и халабудки на улице под деревьями или в кустиках, приносили разные тряпочки, устраивали куклам постельки, «варили» в алюминиевых кастрюльках обед. Были, были такие наборчики малюсеньких кастрюлек-сковородок и пластмассовые сервизики, не совсем мы были «дети подземелья». Игрушки делились не те, которые «выносили» и которые «не выносили». Выносили больших полуголых кукол с белой паклей на голове,  диких огромных пупсов и облезлых медведей. Были «говорящие» немецкие куклы, про них хвастались, но не выносили – только в самых крайних случаях, чтобы доказать, что не врешь, можно было вынести ее до калитки, не выпуская из рук.
 А еще рассказывании про дуру-девочку, которой из-за границы привезли куклу, которая просит есть, открывает рот, ее можно поить водичкой, и она потом пописяет, а она, эта дура-девочка, накормила куклу борщом, который внутри завонялся, мама ее поругала и куклу выкинула! Если бы наше возмущение материализовалось, дура-девочка умерла бы тут же в страшных муках!
Лет через несколько «выносили» уже и немецких кукол, видно их поток в страну увеличился.
У меня была кукла с длинными волосами, которой я делала прически, завивая на мамины бигуди, начесывая и наворачивая «башни» (почему-то такие прически еще до недавнего времени носили солидные кассирши и инспекторши – признак положения, что ли?). Куклины волосы выдерживали эти экзекуции в течение пяти лет, не меньше – умели делать!
Однажды мама взяла меня с собой в парикмахерскую, и там я увидела страшную толстую тетку с обесцвеченными «три пера в два ряда» на голове, которые  на моих глазах парикмахерша превратила в огромную «башню» с красивыми завитками, тетка преобразилась в солидную даму. Меня это потрясло. А когда мама рассказала, как тетка проживет с этим  чудом до следующих выходных, как будет спать на особой подушечке, я впечатлилась просто нереально!
Как-то я выпросила у мамы купить куколок-пару. Мальчик и девочка сантиметров 15-ти в дурацких русских костюмах. Но уже в магазине я рассмотрела в них принца и принцессу. Обычные куклы были либо девочками, либо бесполыми младенцами. О Барби и Кэне еще никто не слышал, по потребности-то были! Конечно же, куколки были отформованы совершенно одинаково: бесполые особи, стрижка «под горшок», боты на ногах, у мальчика волосы покрашены, у девочки приклеена коса, а пластмассовая прическа скрыта под платком, дурацкие литые боты покрашены у обоих.
Дома они сразу же претерпели кардинальные изменения. Национальные костюмы, приклеенные к телам – содраны, боты у мальчика спилены напильником до изящных ботинок, у девочки – до формы ступней,  прическа спилена максимально, девочке приклеена грудь из белого пластилина. И прожили они у меня много лет. Когда игры в куклы как таковые кончились, эта пара «для красоты» стояла у меня на секретере в разных костюмах: рыцаря в фольговых доспехах и пером из подушки и гордой дамы в островерхом колпаке с вуалью, «бархатного» кавалера и золотоволосой (из шелковых сутажных ниток) принцессы в легком струящемся платье, французской пары в белых ватных париках, тореадора и черноволосой испанки…  Потом они долго лежали в старой маминой сумочке-чемоданчике, отданной мне для игр, а перед первой своей свадьбой я почему-то сожгла их в печке, наверное, не смогла бы пережить прикосновения к ним кого бы то ни было, даже своей будущей дочери. В них были мои тайные романтические мечты, пусть у дочери будут свои.

Любимыми моими игрушками у бабушки были классический плюшевый буренький медведь и верблюд. Звери были пятидесятых годов и поражали реализмом. Верблюд был поразительный - таких мельчайших подробностей (губастая морда, губы, глаза, ушки, тончайший хвостик!) на игрушках я не встречала больше нигде! Песочно-рыжего цвета, с полосой благородной коричневой шестки от подбородка к груди и на горбах, уже изрядно «побитый» молью, он сохранял величавое достоинство корабля пустыни. Привезли его из Средней Азии в подарок папиной сестре, а вот играли им все дети нашей семьи, живучий был верблюдик!
Возле бабушки жила одна из моих подруг – Саша, веснущатая рыжая «пацанка». С ней мы играли в «растительных» куколок. Бабушкин забор был увит плющом, на котором здорово было строить домики с балкончиками. Раскрывая бутончик мака, получаешь такую нежную юбочку, осторожно вытаскивая ее из мохнатой коробочки бутона, которая тоже остается частью наряда, головка куклы делается из мелкого бутончика какого-нибудь сорняка. Бутоны мака обрывались подчистую, т.к. были разноцветными: пока не раскроешь, не узнаешь цвет внутри (у меня до сих пор вызывают нежность эти чуть обозначенные цвета: бледно-бледно-розовый, сиреневатый, нежно-светло-красный), А нарядов требовалось много – переставил головку и переодел принцессу. От бабушки попадало за разорение цветника,  но игра длилась, пока цвели маки. Еще можно было сбегать за персидской сиренью – она цвела все лето.
С Сашкой мы играли в песке, строя по мере взросления все более и более грандиозные сооружения. Играть в песке лет в 10-12 было не зазорно. В те времена у всех во дворах непременно была куча песка. А еще заросшая муравой (спорышом) полянка, кирпичные прохладные дорожки, летняя кухня или времянка и неизменный огород с малиной, смородиной и  виноградом. Часто во дворах был колодец для поливки.
А вот папа с мамой сразу замостили наш дворик кирпичом весь – настолько в детстве опротивели им сельхозработы. Во дворе рос только большой орех, на котором долго висела моя качеля. И перед двором у нас вместо цветника густо росла трава вперемешку с желтой лилией. Под окнами стояла огромная акация – ровесница ХХ века, прибежище алкашей, которые хранили в дупле стакан и корочку хлеба – занюхать. Алкаши были тихие, философствующие, они виновато пожимали плечами, когда мама возмущалась из окна, быстро допивали и уходили. Вороны таскали орехи с дерева во дворе, садились на конек крыши, долбили их клювом, а когда промахивались, орехи скатывались по шиферу к акации на улице. Алкашей будоражила эта загадка природы: на акации растут орехи? Поспорив, они приходили к непознаваемости природы и прочим глубоким выводам.
Я была трусихой и по деревьям не лазала – максимум по лестнице на крышу сарая, откуда открывался необычный вид на наши убогие домики и дворы, преображая все до неузнаваемости, или чердак дома, где пахло пылью и лежали старые папины технические книги и журналы «Радио». На чердаке я нашла однажды в коробке с хламом яркого целлулоидного попугая-погремушку – и по его звуку вспомнила свою первую игрушку.