Тридцать лет с Гончаровым

Неторопливо электропоезд начинает свой бег. Вот уже тридцать лет он начинает свой бег, и ко мне, солидно покашливая, садится немолодой господин, цензор по виду, и, кивая мне, как старому знакомому, открывает свежий листок губернских вестей. Мы никогда не заговариваем с ним, и лишь иногда я вдыхаю запах изысканного китайского табаку, лежащего на его седых усах.

Я тоже открываю книгу, всегда одну и ту же - "Обыкновенную историю", "Обломова", "Обрыв". Весь поездной мир уходит куда-то вдаль, и снова передо мной открываются блаженные лунные ночи, дивные облики городов, снова сквозь стук поездных колес до меня доносится трепет, шепот и робкое дыхание.

Иной раз я поднимаю голову, но вижу, что вагон пуст, и только мой молчаливый спутник смотрит вдаль, и во взгляде его я читаю понимание и какую-то тоску. Полноте, друг - о чем тосковать - не о жизни же: она прошла и ничем не одарила; и не о соловье, который замолчал, сраженный недугом старости... Так часто я хочу заговорить, но вместо этого, я крепче стискиваю книгу и ухожу глубоко в текст.

Давно не молод я, давно минули счастливые годы, а хрупкое счастье все так же трогательно, горький грех всё так же тяжек, позднее раскаяние так же страшно. И удивительно: бывая в храмах, я никогда не могу почувствовать такой боли, такой сопричастности, такой горечи, которые охватывают меня всякий раз, как я читаю текст Гончарова.

И удивительное дело, читая последнее объяснение Обломова, я всегда плачу, не в силах удержать своих слёз.

В жизни все, что могло - случилось. Лишь всякий раз, как на эшафот, восходит к обрыву Вера, лишь снова и снова, как в рай, сходит к Пшеницыной Обломов, лишь бесконечность и тупик ожидают Адуева за воротами родной деревни... Сотни обездоленных персонажей-осколков, подобно дням и эпизодам из моей жизни, предстают перед моими глазами.

...И задаешь себе вопрос, почему я не умел так жить. Почему кляня и клеймя любимого персонажа, я никак не мог понять своего удела. Ведь я ничем не лучше, и мог бы стать героем какого-нибудь сентиментального романа...

Незнакомый господин поднимается и отряхивает свой сертук: это означает, что скоро конечная станция. Это, в свою очередь, означает, что скоро я стану посреди класса и буду говорить об архитектонике романа Гончарова, отчаянно обманывая и предавая своих учеников. Потому что ничего, кроме чувства и боли: ни структуры, ни композиции, ни колизии - нет. Есть только тридцать лет, промчавшихся в сером вагоне, как один день, овеянные благоуханием бессмертных текстов гениального Гончарова.   

Электропоезд замедляет свой бег.